с мест повскакивали. Снова все недовольны.
А я в углу сижу. О чем люди спорят, никак в толк не возьму. Те мужи-
ки, что в прошлые годы арбузами торговать ездили, уверяют всех, что ра-
бота эта опасна: шпана на базаре зарезать может. Если ошибешься в расче-
тах, милиция арестует или придется потом с колхозом своими собственными
деньгами рассчитываться. Но странное дело, ни один из них, раньше торго-
вавших, вроде бы и не очень упирается, если его на эту опасную неблаго-
дарную работу вновь выдвигают. Зато все остальные сразу ногами топают и
кричат, что он мошенник и плут, что от него только убыток колхозу.
Опять же странно, если работа опасная и неблагодарная, отчего его и
не сунуть на эту работу вместо себя. Но нет. Не пускает колхозное собра-
ние ни одного из названных.
Все новых кандидатов называют. И все так же решительно собрание их
отклоняет. Чудеса. Нет бы первого, кого председатель назвал, и послать
на это проклятое место. Всем бы облегчение. Так нет же, никому не хочет-
ся посылать туда ни врага своего, ни друга, ни соседа. Такое впечатле-
ние, что каждый сам туда норовит попасть, да другие его не пускают: а
коли я туда не попал, так и тебя не пущу.
Спорили, спорили, утомились. Всех перебрали. Всех отклонили.
- Кого ж тогда? Витьку Суворова, что ли? Мал еще.
Но мужики на этот счет другое мнение имели. Я им не равен ни по воз-
расту, ни по опыту, ни по авторитету, для мужиков вроде бы как никто. И
послать меня - означало для них почти то же самое, что не послать нико-
го. Пусть Витька едет, рассуждал каждый, лишь бы мой враг туда не попал.
Так и порешили. Проголосовали единогласно. Председатель и даже зять его
Сережка-и те руки вверх подняли.
Привезли меня в город два лохматых мужика в три часа ночи. Вместе мы
арбузы разгрузили, уложили их в деревянный короб у зеленого дощатого на-
веса, в котором мне предстояло проработать шестнадцать дней и проспать
пятнадцать ночей.
В пять утра базар уже гудел тысячами голосов. Мужики давно уехали, а
я один со своими арбузами остался. Торгую. Из-за прилавка не выхожу.
Стесняюсь. Ноги босые, а в городе никто так не ходит.
Торгую, судьбу проклинаю. Еще меня никто и резать не собирается, а
жизнь уж в моих глазах меркнет. Арбузы у меня отменные. Очередь у при-
лавка огромная. Все кричат, как на колхозном собрании. А я считаю. Цена
моим арбузам - 17 копеек за килограмм. Это государственная цена, откло-
ниться от нее - в тюрьму посадят. Считаю. Математику я любил. Но ничего
у меня не получается. Весит, допустим, арбуз 4 кг 870 граммов, если по
17 копеек за килограмм брать, то сколько такой арбуз стоит? Если б толпа
не шумела, если б та баба жирная меня за волосья ухватить не норовила,
то я мигом бы сосчитал. А так ни черта не получается. Ни карандаша, ни
бумажки с собой нет. Откуда знать было, что потребуется?
Толстые женщины в очереди злятся на медлительность, напирают на при-
лавок. Те, что уже купили, в сторонке сдачу подсчитывают, снова к при-
лавку подбегают, кричат, милицию вызвать грозятся. А арбузы самые раз-
ные, и вес у них разный, и цена разная, а копейка на доли не делится.
Вспомнил я слова мужиков на собрании: просчитаешься, потом с колхозом
своими деньгами расплачиваться будешь. А откуда у меня свои деньги? Ни
черта у меня не получается. Я толпе кричу, что закрываю торговлю. Тут
меня чуть не разорвали. Уж больно арбузы хорошие.
А напротив меня в лавочке старый еврей с косматыми белыми бровями си-
дит. Шнурками торгует. Смотрит он на меня, морщится, как от зубной боли.
Невыносимо ему на эту коммерцию смотреть. То отвернется, то глаза к небу
закатит, то на пол плюнет.
Долго он так сидел, мучился. Не выдержал. Закрыл лоточек свой, встал
со мной рядом и давай торговать. Я ему арбузы кидаю, на которые он длин-
ным костлявым пальцем указывает, и пока успеваю я арбуз из кучи выхва-
тить, он предыдущий на лету ловит, взвешивает, подает, деньги принимает,
сдачу отсчитывает, мне на следующий пальцем тычет, да еще и улыбаться
всем успевает. Да и тычет не на всякий арбуз, а с понятием: то меня на
самый верх кучи гонит, то к основанию, то с другой стороны кучи забежать
мне приходится, то обратно вернуться. А он всем улыбается. Ему все улы-
баются, Все его знают. Все ему кланяются. "Спасибо, дядя Миша", - гово-
рят.
За час он всю очередь пропустил. А куча наполовину уменьшилась.
Только мы с очередью управились, он мне кучу денег вывалил: трешки мя-
тые, рубли рваные, коегде и пятерки попадаются. Мелочь звенящую он от-
дельной кучкой сложил, сдачу чтоб давать.
- Вот, - говорит, - выручка твоя. В правый карман ее положи, тут дос-
таточно, чтобы с твоим колхозом за сегодня рассчитаться. А все, что се-
годня еще выручишь, смело в свой левый карман клади.
- Ну, дядя Миша, - говорю, - век не забуду!
- Это не все, - говорит. - Это я только практику преподал, а теперь
теорию слушай.
Принес он лист бумаги. Написал цены на нем: 1 кг17 копеек, 2 кг-34...
и так до десяти. Но с килограммами у меня проблемы не было, с граммами
проблема. Вот и их он отдельным столбиком пишет: 50, 100, 150...
- Копейка на доли не делится, поэтому за 50 граммов можно ничего не
взять, а можно взять целую копейку. И так правильно, и так. За сто грам-
мов можешь взять одну копейку, а можешь две копейки взять. С хорошего
человека всегда бери минимум, а с нормального человека всегда бери мак-
симум.
Быстро он мне цены пишет... 750 - минимум 12 копеек, максимум-13.
- Как же вы, дядя Миша, так считаете быстро?
- А я не считаю, я просто цены знаю.
- Черт побери, - говорю, - цены же меняются!
- Ну и что, - говорит, - если завтра тебе по 18 копеек прикажут про-
давать, значит, например за 5 килограммов 920 граммов можно взять мини-
мум рубль и шесть копеек, а максимум - рубль и восемь копеек. Граммы то-
же округлять нужно для хорошего человека в сторону минимума, а для нор-
мального-в сторону максимума. Хорошему человеку хороший арбуз давай.
Нормальному человеку - нормальный.
Как хороший арбуз от нормального отличить - я знаю. У хорошего арбуза
хвостик засушен, а на боку желтая лысинка. А вот как хороших людей от
обычных отличить? Если спрошу, ведь он смеяться будет. Вздохнул я, но
ведь и мне когда-то ума набираться надо, - и спросил его...
От этого вопроса он аж присел. Долго вздыхал он., головой качал, глу-
пости моей удивлялся.
- Заприметь хозяек из окрестных домов, тех, которые у тебя каждый
день покупают. Вот им и давай лучшие арбузы да по минимальной цене. Их
немного, но они о тебе славу разносят, рекламу тебе делают, мол, чест-
ный, точный и арбузы сладкие. Они тебе очередь формируют. Раз две-три
возле тебя стоят, значит, десять других вслед им пристроются. Но это уже
покупатели одноразовые. Им-то и давай обычные арбузы похуже, а бери мак-
симум с них. Понял?
Картон с ценами он над моей головой приладил. Со стороны не видно, но
стоит мне голову вверх задрать, вроде цену вычисляя, - все цены передо
мной.
Так и пошла торговля. Быстро да с доходом. Хороши арбузы! Ах, хороши!
Подходи, налетай! Через день окрестные домохозяйки меня узнавать стали.
Улыбаются. Я им арбузы по минимальной цене - улыбаюсь. Всем остальным -
по максимальной, тоже улыбаюсь.
С одного покупателя - доли копеечки. С другого тоже. Вдруг я понял
выражение, что деньги к деньгам липнут. Не обманывал я людей, просто до-
ли копейки в свою пользу округлял, но появились в моем левом кармане
трешки мятые, рубли рваные, иногда и пятерки.
Подсчитаю доход - все лишние деньги у меня. Сдам колхозу выручку, а в
моем собственном кармане все прибывает. Появилась в кармане хрустящая
десятка. Пошел я к дяде Мише, протягиваю.
- Спасибо, дядя Миша, - говорю. - Научил, как жить.
- Дурак, - говорит дядя Миша, - вон милиционер стоит. Ему дай. А у
меня и своих достаточно.
- Зачем же милиционеру? - дивлюсь я.
- Просто так. Подойди и дай. От тебя не убудет. А милиционеру прият-
но.
- Я же преступления не совершаю. Зачем ему давать?
- Дай, говорю, - дядя Миша сердится. - Да когда давать будешь, не
болтай. Просто сунь в карман и отойди.
Пошел я к милиционеру. Суровый стоит. Рубаха на нем серая, шея пот-
ная, глаза оловянные. Подошел к нему прямо вплотную. Аж страшно. А он и
не шевелится. В нагрудный карманчик ему ту десятку, трубочкой свернутую,
сунул. А он и не заметил. Стоит, как статуя, глазом не моргнет. Не ше-
лохнется. Пропали, думаю, мои денежки. Он и не почувствовал, как я ему
сунул.
На следующее утро тот милиционер снова на посту: "Здравствуй, Витя",
- говорит.
Удивляюсь я. Откуда б ему имя мое знать?
- Здравствуйте, гражданин начальник, - отвечаю.
А каждый вечер машина из колхоза приезжала. Отвалят мужики две-три
тонны арбузов на новый день, а я за прошедший день отчет держу: было
ровно две тонны; продал 1816 кг, остальные не проданы - битые и мятые,
их 184 кг. Вот выручка - 308 рублей 72 копейки.
Взвесят мужики брак, в бумагу запишут, и домой поехали. А я битые ар-
бузы корзиной через весь базар на свалку таскаю. За этим занятием меня
дядя Миша застал. Охает, кряхтит, моей тупости дивится. Отчего, говорит,
ты тяжелую грязную работу делаешь, да еще и без всякой для себя прибыли?
- Какая от них польза? - удивляюсь я. - Кто же их, гнилые да битые,
купит?
Опять он сокрушается, глаза к небу закатывает. Продавать, говорит, их
не надо. Но и таскать их на свалку тоже не надо. Оставь их, сохрани.
Придет завтра контроль, а ты их и покажи второй раз, да вместе с теми,
что завтра битыми окажутся. Продашь ты завтра допустим 1800 кг, а гово-
ри, что только 1650. А еще через день снова продашь 1800, но показывай
все битые арбузы, что за три дня скопились, и говори, что удалось про-
дать только 1500 килограммов. Так и пошло.
- Не увлекайся, - дядя Миша учит. - Жадность фраера губит.
Это я и сам понимаю. Не увлекаюсь. Если 150 кг в день у меня битых, я
только 300 кг показываю, но не больше. А ведь мог бы и полтонны пока-
зать. На этих битых арбузах в день я по 25 рублей в свой левый карман
клал. В колхозе я и в месяц по стольку не зарабатывал. Да от долей тех
копеечных в карманах оседало. Да еще несколько секретов дядя Миша шеп-
нул.
В последний вечер захватил я шесть бутылок коньяка, надел новые туфли
лакированные, пошел к дяде Мише.
- Дурак, - говорит дядя Миша. - Ты, - говорит,- эти бутылки своему
председателю отдай, чтоб он и на следующее лето твою кандидатуру на соб-
рании выдвинул.
- Нет, - говорю, - у тебя, может, и своих много, но возьми и мои то-
же. Возьми их от меня на память. Если не нравятся - разбей об стенку. Но
я тебе их принес и обратно не заберу.
Взял он их.
- Я, - говорю, - две недели торговал. А вы сколько?
- Мне, - отвечает, - семьдесят три сейчас, а вошел я в коммерцию с
шести лет. При Государе Николае Александровиче.
- Вы за свою жизнь, наверное, всем торговали?
- Нет, - отвечает,- только шнурками.
- А если б золотом пришлось торговать, сумели бы?
- Сумел бы. Но не думай, что на золоте проще деньги делать, чем на
других вещах. Вдобавок все наперед знают, что ты миллионер подпольный.
На шнурках больше заработать можно и спокойнее с ними.
- А чем тяжелее всего торговать?
- Спичками. Наука - исключительной сложности. Но если овладеть ею, то
миллион за год сколотить можно.
- Вы, дядя Миша, если бы в капиталистическом мире жили, то давно мил-
лионером были...
На это он промолчал.
- А у нас-то в социализме не развернешься, быстро расстреляют.
- Нет, - не соглашается дядя Миша, - и при социализме не всех миллио-
неров расстреливают. Нужно только десятку трубочкой свернуть - и милици-
онеру в кармашек. Тогда не расстреляют.
А еще говорил дядя Миша, что деньги собирать не надо. Их тратить на-
до. Ради них на преступление идти не стоит и рисковать из-за них неза-
чем. Не стоят они того. Другое дело, если они сами к рукам липнут - тут
уж судьбе противиться не нужно. Бери их и наслаждайся. А на земле нет
такого места, нет такого человека, к которому бы миллион сам в руки не
шел. Правда, многие этих возможностей просто не видят, не используют. И,
сказав это, он трижды повторил, что счастье не в деньгах. А в чем
счастье, он мне не сказал.
Редко дядя Миша мне снится. Трудно сказать почему, но в те ночи, ког-
да добрый старик приходит ко мне на пыльный базар, я плачу во сне. В
жизни я редко плакал, даже и в детстве. А во сне - только когда его ви-
жу. Шепчет дядя Миша на ухо мудрость жизни, а я все запоминаю и радуюсь,
что ничего не упустил. И все им сказанное в уме стараюсь удержать до
пробуждения. Все просто, истины - прописные. Но просыпаюсь - и не помню
ничего.
Разбудил меня лучик яркого света. Потянулся я и улыбнулся мыслям сво-
им. Долго вспоминал, что мне дядя Миша на ухо шептал. Нет, ничего не
помню. А было что-то важное, чего никак забывать нельзя. Из тысячи пра-
вил только самый маленький кусочек остался: людям улыбаться надо.
* ГЛАВА III *
1.
Главный элемент снаряжения диверсанта - обувь, После парашюта, конеч-
но.
Матерый диверсант со шрамом на щеке выдал мне со склада пару ботинок,
и я их с интересом разглядываю. Обувь эта - не то что ботинки, но и не
сапоги. Нечто среднее. Гибрид, сочетающий в себе лучшие качества и сапо-
га и ботинка. В ведомости эта обувь числится под названием Бэ-Пэ-Ботинки
Прыжковые. Так их и будем называть.
Сделаны эти ботинки из толстой мягкой воловьей кожи и весят гораздо
меньше, чем это кажется по их виду. Ремней и пряжек на каждом ботинке
много: два ремня вокруг пятки, один широкий вокруг ступни, два - вокруг
голени. Ремни тоже очень мягкие. Каждый ботинок - это опыт тысячелетий.
Ведь так ходили в походы наши предки: обернув ногу мягкой кожей и затя-
нув ее ремнями. Мои сапоги именно так и сделаны: мягкая кожа да ремни.
Но вот таких подошв наши предки не знали. Подошвы толстые, широкие и
мягкие. Мягкие, конечно, не значит, что непрочные. В каждой подошве по
три титановые пластинки, они, как чешуя, одна на другую наложены - и
прочно и гибко. Такие титановые пластинки-чешуйки в бронежилетах ис-
пользуются - пулей не пробьешь. Конечно, в подошвы они не против пуль
вставлены. Эти титановые пластинки защищают ступни ног от шипов и
кольев, что в изобилии встречаются на подступах к особо важным объектам.
При случае с такими подошвами и по огню бегать можно, У пластинок еще
одна роль: они чуть выступают в стороны из подошв и служат опорами для
лыжных креплений.
Рисунок на подошвах ботинок - с подошв солдатской обуви наших вероят-
ных противников. В зависимости от того, в каких районах предстоит
действовать, мы можем оставлять за собой стандартный американский, фран-
цузский, испанский или любой другой след.
И все же главная хитрость не в этом. Диверсионный, точнее, прыжковый
ботинок имеет каблук впереди, а подошву сзади. Так, что когда диверсант
идет в одну сторону, его следы повернуты в другую. Понятно, что каблуки
сделаны более тонкими, а подошвы более толстыми, так, чтобы ноге было
удобно, чтобы перестановка-каблук вперед, подошва назад - не создавала
трудностей при ходьбе.
Опытного следопыта вряд ли, конечно, обманешь. Он-то знает, что при
энергичной, быстрой ходьбе носок оставляет более глубокую вмятину, чем
пятка. Но много ли людей всматриваются в отпечатки солдатских подошв?
Многие ли из них знают, что носок оставляет более четкий след? Многие ли
обратят внимание на то, что вдруг появился след, у которого все наобо-
рот? Многие ли смогут по достоинству оценить увиденное? Кому может прий-
ти идея, что есть сапоги, у которых каблуки на носке, а подошва на пят-
ке? Кому придет мысль, что если следы ведут на восток, значит, человек
прошел на запад?
Да ведь и мы не глупые. Диверсанты, как волки, они по одному не хо-
дят. И, как волки, мы идем след в след. Пойми поди, сколько нас в группе
было, трое или сто. А когда по одному следу прошло много ног, то уловить
тонкий нюанс, что наши каблуки вдавили грунт больше, чем носки, почти
невозможно.
К диверсионному ботинку есть только один тип носка: очень толстый,
чистой шерсти. И куда бы мы ни шли, в тайгу или в знойную пустыню, носки
будут всегда одинаковыми: очень толстые шерстяные, серого цвета. Такой
носок и греет хорошо, и хранит ногу от пота, не трет ее и не стирается
сам. А носков у диверсанта две пары. Хоть на день идешь, хоть на месяц.
Две пары. Крутись как хочешь.
Белье льняное, тонкое. Оно должно быть новым, но уже немного ношенным
и минимум один раз стиранным. Поверх тонкого белья одевается "сетка" -
второе белье, выполненное из толстых мягких веревок в палец толщиной.
Так что между верхней одеждой и тонким бельем всегда остается воздушная
прослойка почти в сантиметр. Умная голова это придумала. Если жарко, ес-
ли пот катит, если все тело горит, такая сетка-спасение. Одежда к телу
не липнет и вентиляция под одеждой отменная. Когда холодно-воздушная
прослойка хранит тепло, как перина, и вдобавок не весит ничего. Сетка и
еще одно назначение имеет. Комариный нос, проткнув одежду, попадает в
пустоту, не доставая до тела. Диверсант в лесу, на болоте. Он часами в
жгучей осоке, огненной крапиве лежит под звенящим комариным зудом. И
только сетка его и спасает. А уж сверху брюки и куртказеленые, из хлоп-
чатой ткани. Швы везде тройные. Куртка и брюки мягкие, но прочные. На
сгибах, на локтях и коленях, на плечах материя тройная, для большей
прочности.
На голове диверсанта шлем. Зимой он кожаный меховой с шелковым подш-
лемником, летом - хлопчатый. Диверсионный шлем состоит из двух частей:
собственно шлем и маска. Шлем не должен слетать с головы ни при каких
условиях, даже при десантировании, не должен иметь никаких пряжек, ре-
мешков и выступов на внешней части, ибо он в момент прыжка находится
прямо у парашюта. На шлеме не должно быть ничего, что могло бы помешать
куполу и стропам четко раскрыться. Поэтому десантный шлем выполнен точно
по форме человеческой головы и плотно закрывает голову, шею и подборо-
док, оставляя открытыми только глаза, нос и рот. Во время сильных моро-
зов, а также маскировки ради, глаза, нос и рот закрываются маской.
Есть у диверсанта еще и куртка. Она толстая, теплая, легкая, непромо-
каемая. В ней можно в болоте лежать, не промокнешь, и спать в снегу - не
замерзнешь. Длина куртки-до середины бедра: и ходить не мешает, и, если
надо на льду сутками сидеть, сиденьем служит. Снизу куртка широкая. При
беге и быстрой ходьбе это очень важно - вентиляция. Но если нужно, ниж-
няя часть может быть стянута туго, облегая ноги и сохраняя тепло. Раньше
диверсанты и брюки такие же имели, толстые да теплые. Но это было непра-
вильно. Когда идешь сутками не останавливаясь, такие брюки-помеха. Они
всю вентиляцию нарушают. Наши предки мудрые были, никогда меховых брюк
не надевали. Вместо этого у них были длинные шубы до пят. Правы они бы-
ли. В меховых брюках сопреешь, а в длинной шубе - нет. Древний опыт те-
перь учтен, и диверсант имеет только куртку, но в случае необходимости к
ней пристегиваются длинные полы, которые закрывают тело почти до самых
пят: всегда тепло, но никогда не жарко. Эти полы легко отстегиваются и
скручиваются рулоном, не занимая много места в багаже диверсанта.
Раньше куртки выворачивались на две стороны. Одна сторона - белая,
другая - серо-зеленая, пятнистая. Но и это было неправильно. Куртка из-
нутри нежной должна быть, как кожа женщины, она должна ласкать тело ди-
версанта. А снаружи она должна быть грубой, как шкура носорога. Поэтому
куртки теперь не выворачиваются на две стороны. Они нежные изнутри и ко-
рявые снаружи. А цвета они светло-серого, как прошлогодняя трава или как
грязный снег. Цвет выбран очень удачно. Ну, а если нужда острая, поверх
куртки можно надеть белый легкий маскировочный халат.
Все снаряжение диверсанта умещается в РД - ранец десантный. РД, как и
вся одежда, и снаряжение диверсанта, светло-серый. Он небольшой, форма
его прямоугольная. Выполнен он из плотной материи. Чтобы не оттягивал
плечи назад, он сделан плоским, но широким и длинным. Крепления десант-
ного ранца выполнены так, что он может закрепляться на теле в самых раз-
ных положениях. Его можно повесить на грудь, можно закрепить высоко за
спиной, можно опустить вниз на самую задницу и закрепить на поясе, выс-
вободив на время уставшие плечи.
Куда бы диверсант ни шел, у него только одна фляга воды - 810 грам-
мов. Кроме этого, он имеет флакончик с маленькими коричневыми обеззара-
живающими таблетками. Такую таблетку можно бросить в воду, загрязненную
нефтью, бациллами дизентерии, мыльной пеной. Через минуту вся грязь осе-
дает вниз, а верхний слой можно слить и выпить. Чистая вода, полученная
таким способом, имеет отвратительный вкус и режущий запах хлора. Но ди-
версант пьет ее. Тот, кто знает, что такое настоящая жажда, пьет и такую
воду с величайшим наслаждением.
Если диверсант идет на задание на неделю или на месяц (время роли ни-
какой не играет), он несет с собой всегда одинаковое количество продо-
вольствия - 2 765 граммов. Часто в ходе выполнения задания ему могут
подбросить с самолета и продовольствия, и воды, и боеприпасов. Но этого
может и не случиться, и тогда живи как знаешь. Почти три килограмма про-
довольствия - это очень много, учитывая необычайную калорийность специ-
ально разработанной и приготовленной пищи. Но если этого не хватит, про-
довольствие нужно добывать самостоятельно. Можно убить оленя или кабана,
можно наловить рыбы, можно есть ягоды, грибы, ежей, лягушек, змей, ули-
ток, земляных червей, можно вываривать березовую кору и желуди, можно...
да мало ли что может съесть голодный человек, особенно если он владеет
концентрированным опытом тысячелетий.
Кроме продовольствия, в десантном ранце диверсант несет с собой четы-
ре коробки саперных спичек, которые не намокают, горят на любом ветру и
под водой, У него сто таблеток сухого спирта. Он не имеет права разжи-
гать костер. Поэтому он греется и готовит пищу у огонька таблетки. Этот
огонек точно такой же, как огонек спички, только более устойчив на вет-
ру.
Есть в его ранце и два десятка других таблеток, на этот раз медицинс-
ких. Это от всяких болезней и против отравлений.
А еще в десантном ранце - одно полотенце, зубная щетка и паста, безо-
пасная бритва, тюбик жидкого мыла, рыболовный крючок с леской, иголка с
ниткой. Расческу диверсант с собой не носит. Перед выброской его стригут
наголо - меньше голова потеет и волосы мокрые не залепят глаза. За месяц
отрастают новые волосы, но не настолько длинные, чтобы тратить драгоцен-
ное место для расчески. Он и так много несет на себе.
Есть два варианта вооружения диверсанта: полный комплект вооружения и
облегченный комплект.
Полный комплект - это автомат Калашникова АКМС и 300 патронов к нему.
Некоторые автоматы имеют дополнительно ПБС - прибор бесшумной и беспла-
менной стрельбы и НБП-З - ночной бесподсветный прицел. Во время десанти-
рования автомат находится в чехле, чтобы не помешать правильному раскры-
тию парашюта. Чтобы в первый момент после приземления не оказаться без-
защитным, каждый диверсант имеет бесшумный пистолет П-8 и 32 патрона к
нему. А кроме того, на правом голенище висит огромный диверсионный
нож-стропорез, а на левом голенище - четыре запасных лезвия для ножа.
Диверсионный нож - необычный. В его лезвии могучая пружина. Можно снять
предохранитель, а затем нажать на кнопку спуска, и лезвие ножа с жутким
свистом метнется вперед, отбрасывая руку с пустой рукояткой назад. Тяже-
лое лезвие ножа выбрасывается вперед на 25 метров. Если оно попадет в
дерево, то вытащить его обратно не всегда возможно, и тогда диверсант
вставляет в пустую рукоять новое запасное лезвие, всем своим телом нава-
ливаясь на рукоять, чтобы согнуть мощную пружину. Затем предохранитель
застегивается, и диверсионным ножом снова можно пользоваться, как обыч-
ным: резать людей и хлеб, пользоваться им как напильником или саперными
ножницами для резания колючей проволоки. Если диверсант несет полный
комплект вооружения, то вдобавок ко всему этому в его сумке шесть гра-
нат, пластическая взрывчатка, мины направленного действия или другое тя-
желое вооружение.
Облегченный комплект вооружения несут офицеры и солдаты-радисты. В
облегченный комплект входит автомат со 120 патронами, бесшумный пистолет
и нож. Все это на складе выдает мне бывалый диверсант. Пистолет у меня
настоящий. Я иду с группой диверсантов посредником. Я проверяющий, и по-
тому мне не нужно стрелять. Но я тоже офицер разведки и тоже должен
чувствовать вес автомата и патронов. Поэтому мой автомат учебный. Он та-
кой же, как и боевые автоматы, но уже порядочно изношен и списан. В пат-
роннике ствола просверлено отверстие и выбита надпись: "учебный". Я ве-
шаю автомат через плечо. Носить учебный автомат с дыркой в патроннике
мне не приходилось уже много лет. С таких автоматов начинают службу са-
мые молодые солдаты и курсанты военных училищ. Тот, кто носит такой ав-
томат, обычно является в армии объектом легких, незлых шуток. Я, конеч-
но, не чувствую себя молодым и желторотым. Но все же в диверсионных
войсках я совсем новый человек. И, получив автомат с дыркой, вдруг со-
вершенно автоматически решаю проверить, не считают ли они меня желторо-
тым и не подбросили ли они мне одну из старых армейских шуток. Я быстро
снимаю ранец с плеч, открываю его, из небольшого карманчика достаю лож-
ку. На ложке, как и на казеннике автомата, просверлена дырка и красуется
точно такая же надпись "учебная".
- Извините, товарищ старший лейтенант, - матерый диверсант делает
смущенное лицо, - не досмотрели.
Ему немного жаль, что я в армии не первый день, знаю все эти древние
шутки и проявил достаточно бдительности. Он вызывает своего помощника,
совсем молоденького солдата, и тут же при мне отчитывает его за невнима-
ние. И он и я понимаем, что молоденький солдатик тут ни при чем, что
учебную ложку мне подсунул сам сержант. Сержант тут же приказывает учеб-
ную ложку немедленно выбросить, чтоб такая глупая шутка больше никогда
не повторялась. Конечно, я понимаю, что ее не выбросят. Она будет слу-
жить еще многим поколениям диверсантов. Но порядок есть порядок. Сержант
должен дать необходимые указания, а молодой солдат должен быть наказан.
Сержант быстро достает другую ложку и подает мне. Шутка не получилась,
но он видит, что я армейский юмор понимаю, умею его ценить и не нарушу
старых традиций криком: на розыгрыши и шутки в армии обижаться не поло-
жено. Он снова серьезен и деловит:
- Удачи вам, товарищ старший лейтенант.
- Спасибо, сержант.
2.
Каждый в Советской Армии укладывает свой собственный парашют лично.
Это и к генералам относится: не знаю, прыгал ли Маргелов, став генералом
армии, но будучи генерал-полковником, - прыгал. Это я знаю точно. И, ко-
нечно, сам для себя парашют укладывал. А кроме Маргелова в воздушно-де-
сантных войсках много генералов, и все прыгают. А кроме них десятки ге-
нералов в военной разведке, и те из них, кто прыгать продолжает, сами
себе парашюты укладывают. Это мудро. Если ты гробанулся, то и вся от-
ветственность на тебе на мертвом. А живые за тебя ответственности не не-
сут.
Все парашюты хранятся на складе. Они уложены, опечатаны, всегда гото-
вы к использованию. На каждом парашюте расписка на шелке: "Рядовой Ива-
нов. Этот парашют я укладывал сам".
Но если нас поднимает не ночная тревога, если нас используют по пла-
ну, с полным циклом подготовки, то все парашюты распускают и укладывают
вновь. И вновь каждый на нем распишется: "Этот парашют я укладывал сам".
Укладка производится в тех условиях, в которых придется прыгать. А
прыгать придется на морозе, оттого и укладка тоже на морозе. Шесть ча-
сов.
Укладывает парашюты весь батальон. На широкой площади, отгороженной
высоким забором от любопытных взглядов посторонних солдат.
Приготовили парашютные столы. Парашютный стол - это не стол вообще.
Это просто кусок длинного брезента, который расстилают на бетоне и кре-
пят специальными колышками. Укладка идет в две очереди. Вначале вдвоем
укладываем твой парашют: ты - старший, я - помогающий. Потом уложим мой
парашют: ролями поменяемся. Потом уложим твой запасной, снова ты стар-
ший, а потом мой запасной - тогда я буду старшим. Некоторых из нас будут
бросать не с двумя, а с одним парашютом. Но кому выпадет этот жребий,
пока не ясно. И оттого каждый готовит оба своих парашюта.
- Начали.
Операция первая. Растянули купол и стропы по парашютному столу. В
каждой роте есть офицер-заместитель командира роты по парашютно-десант-
ной службе - зам. по ПДС. Он подает всей роте команду. И он проверяет
правильность ее исполнения. Убедившись, что все ее выполнили правильно,
он подает вторую команду: "Вершину купола закрепить!" И опять пошел по
рядам, проверяя правильность выполнения. У каждого за плечами большой
опыт укладки. Но мы люди. И мы ошибаемся. Если ошибка будет обнаружена у
кого-то, то его парашют немедленно распустят, и он начнет укладку с са-
мого начала. Первая операция. Правильно. Вторая операция... Рота терпе-
ливо ждет, пока тот, кто ошибся, выполнит все с самого начала и догонит
роту. Операция семнадцать. А мороз трескучий...
Вместе с батальоном укладку парашютов ведут офицеры разведотдела Ар-
мии. Мы - проверяющие. Значит, и нам идти вместе с диверсантами неделями
через снега...
Темнеет зимой рано. И мы полностью завершаем укладку уже при свете
прожекторов в морозной мгле. Мы уйдем в теплые казармы, а наши парашюты
под мощным конвоем останутся на морозе. Если их занести в помещение, то
на холодной материи осядут невидимые глазу капельки влаги. А завтра их
вновь вынесут на мороз, капельки превратятся в мельчайшие льдинки, креп-
ко прихватив пласты пиркаля и шелка. Это смерть. Вещь простая. Вещь, по-
нятная даже самым молодым солдатам. А ведь случается такое, и гибнут ди-
версанты все вместе. Всем взводом, всей ротой. Ошибок, возможных при ук-
ладке и хранении, - сотни. Расплата всегда одна - жизнь.
Закоченевшей рукой я расписываюсь на шелковых полосках двух моих па-
рашютов: "Старший лейтенант Суворов. Этот парашют я укладывал сам". И
еще на одном: "...укладывал сам". Я разобьюсь, а виновного найдут. Это
буду, конечно, я.
3.
Мы греемся в приятном тепле казарм. Потом поздний ужин. А уже потом
последние приготовления. Все уже пострижены наголо. Всех в баню, в пар-
ную. Поварьте, ребята, косточки, не скоро вам еще придется с горячей во-
