Не приведи меня в Кенгаракс | |
- Я сейчас, сынки! - сказала и засеменила в сторону тепловоза.
Минут через пятнадцать вернулась.
- Ну и длиннючий у вас состав! Ни разу на таком не ездила, - задышала
часто-часто, красная с мороза. - Ну, вылазьте! Уговорила машиниста денька
два-три подождать. Он-то, оказывается, и не знал, что в его составе люди
есть. Глаза выпучил - во как удивился! Но когда я сказала ему, что вы
работаете здесь и живете, он поуспокоился. Вылазьте, голубчики!
- А как же, он что - три дня стоять здесь будет? - озадаченный
Турусов остановился в проеме двери, глядя вниз.
- Ты не беспокойся, сынок. Он тоже человек, у него свои заботы: по
делам съездит, да и дом у него тут недалече. Поездит и сюда же вернется
через пару деньков.
Радецкий застегнул на себе ватник, нахлобучил валявшуюся на полу
ушанку и грузно шагнул в снег с метровой высоты.
- Профессор! Не заставляй старых людей ждать!
Турусов тоже соскочил и Клавдия Николаевна повела их в тайгу по
невидимой, ей одной известной тропинке.
Железнодорожная насыпь осталась позади. Обернешься - не увидишь:
кусты, бурелом сплошной.
- Долго нам? - осторожно спросил Турусов.
- Та не, не очень. Через полчасика выйдем.
Навстречу медленно двигалось темное на фоне снега пятно, оказавшееся
сухоньким мужичком, шедшим по той же невидимой тропинке.
- Эй, Потапыч! - узнала его бабушка. - Куда эт ты собрался?
- А к рельсам. Скоро поезд пройти может. Подцеплюсь и до следующего
факела, а то этот мне че-то не очень.
- Мест нет, али заелся с кем?
- Нет, Клавуша, мест ого-сколько, оттого и хочу куда-нибудь, где
полюднее. А твой Пашка там, только скурвился он...
- Ты чего болтаешь? Сам скурвился! Ишь какой умник, ты больно
правильный! Едь-едь, пень ворчливый!
Потапыч прибавил шагу и так понесся к рельсам, словно ему могли в
спину выстрелить.
Оставшуюся часть пути прошли молча.
Вскоре почувствовался специфический запах, а чуть позже над деревьями
вспыхнули несколько огромных языков пламени.
- Что это? - Турусов сощурился за стеклами очков.
- Это он, голубчик, пристанище наше. "Факел", что я говорила.
Перед ними открылась квадратная бетонная площадка метров двести на
двести, а по ее краям возвышались четыре трубы, из которых в небо рвался
мощный напорный огонь. На площадке стояли десятки сколоченных из дерева
лежанок. Вокруг было очень тепло и даже трава в метрах пятидесяти от трубы
зеленела, и одуванчики желтели.
- Попутный газ сжигается. - Радецкий знающе осмотрел трубы.
Все трое ступили на площадку и присели на грубо сколоченных лежанках.
- Ох и жарища здесь нынче! - Клавдия Николаевна стянула с себя
бархатный ватник. - Одно плохо - по нужде в мороз идти надо.
Она покачала головой с таким видом, будто это было единственной и
наихудшей стороной жизни.
На площадке спал один-одинешенек мужик, накрывшись чем-то похожим на
чехол для автомашины.
Тепло, тихо и безлюдно. И просторно ко всему прочему. Турусов лег на
спину и глянул на пламя, резвившееся высоко над землей.
- Красота! - довольно проурчал Радецкий. - Хорошее место.
- Их, сынок, таких мест, у нас столько, что всех и не отыщешь. И все
они "Факелами" зовутся, гостиницы...
Отдохнув, Турусов обошел площадку. Под некоторыми лежанками валялись
вещмешки. Разные вещмешки, от тугонабитых с крутыми боками до грязных и
полупустых, обмякших от своей пустотелости.
Побродив, вернулся к Радецкому, уминавшему на пару с бабусей вареную
колбасу.
- Подкрепись, профессор! Нервы крепче будут, а то ждет тебя один
ударчик неместного происхождения.
Колбасу доели быстро. Целлофан с жирной бумагой отшвырнули на траву.
- Ох, Пашка, мой Пашка! - вздохнула Клавдия Николаевна.
- А где он? - Турусов еще раз окинул взглядом окрестности.
- На работе, видать. За деньгой пошел.
Турусов качнул головой. Мол, понял.
Время двигалось к вечеру: солнце скатывалось за горизонт, и хозяевами
неба оставались четыре ярких факела, прогревавшие небольшой кусочек тайги
и лишавшие его ночной темноты. Факелы заслоняли не только луну и звезды,
но и все небо; и чем темнее становилось, тем ярче они разгорались, словно
над этой площадкой небесная ткань давно уже прогорела и сквозь невидимую
дыру вниз в огненную четырехязыкую пасть сочилась горючая
легковоспламенимая темнота, из-за которой языки пламени отрывались от
своего факела и устремлялись вверх, стараясь выскочить сквозь прорванную
ткань неба.
Клавдия Николаевна и Радецкий живо беседовали на материальные темы, а
Турусов не мог опустить глаза, не мог оторвать свой взгляд от огня. Он не
слушал их. Его не было рядом с ними.
Скрипнула лежанка, и мужчина, спавший на ней, сел, опустив ноги в
кирзовых сапогах на теплый прогретый бетон. Он медленно скатал свое
одеяло, напоминавшее чехол для автомашины, положил его с краю лежанки,
вытащил метлу и занялся обычным дворницким трудом. Заметать он начал с
противоположного края площадки, а когда приблизился к середине
"гостиницы", на минутку остановился и, сделав пару шагов в сторону
незнакомых постояльцев, громко поздоровался, после чего снова принялся за
свое дело.
- Плохо, что таких мест поближе нет, там, где теплее, - говорила
Клавдия Николаевна. - Я б тогда и сама в деньгодобытчицы пошла. Очень
интересная и атеистическая работа.
- Атеистическая?! - усмехаясь, оскалился Радецкий. - Почему?
- А потому, как дает загробную жизнь при этой жизни, то бишь плоды
получаешь не сходя с рабочего места. Вот кабы где у моря так устроиться...
- У моря не сложно, - Радецкий оглянулся на гостиничного дворника. -
Там и так недурно зарабатывают.
- Так то другая работа! - с небрежением сказала бабушка. - Там люди
от людей деньгу отымают, а это уже грешно. Они, как это... слово хорошее
из газет есть... - наживаются. А наживательство и деньгодобыча - штуки
разные. Наживаться оно везде можно, а добывать только там можно, где людей
мало и честности много... Так и сынок мой думает.
- Давайте-ка, я у вас почищу, - подошел дворник и сосредоточенно
запустил метлу под лежанку, на которой сидела Клавдия Николаевна. -
Надолго прибыли? - не отрывая взгляда от бетонного пола, глухим голосом
спросил он.
- Одну-две сутки погостим, - ответила бабушка.
- Токо не сорите. У нас чисто, - мужик выпрямился, гордо, свысока
глянул на выметенный из-под лежанки мелкий сор, потом перевел взгляд на
гостей.
- Да, - закивала головой Клавдия Николаевна. - Тута всегда чисто. Не
то, что в городах, где сплошь люди.
- Место чистое, и люди оттого чистые здесь, - согласился мужик.
Он присел на лежанку, потрогал рукой свою неровно обрезанную густую
бороду и провел внимательным взглядом по лицам гостей.
- А вы до кого? - спросил дворник.
- До сынка приехала, до Пашки.
- А-а, к Павлу... - мужик задумался. - Он здесь. Честный и не сорит.
Тут нынче мало постояльцев-то осталось. Кое-кого я сам попер с гостинки.
Ишь, думали, себе вечное лето устроить - пригрелись, а делать ничего не
хотели. Я их в три шеи. Как там у нас всегда было: "кто не работает - тот
не живет!"
- Да не так! - перебил дворника Радецкий.
- Ну, по словам может чуток и не так, а по смыслу именно это и
говорилось. Уж я-то помню.
- А сколько вам тут как дворнику платят? - поинтересовался Радецкий.
- А зачем мне платить?! Я, как и обещано было, без денег живу. Мне че
надо? Одежда есть, пропитание есть, а радость - от работы получаю. Ведь
только здесь наконец смог заняться любимым делом.
- Это подметательством?! - ухмыльнулась Клавдия Николаевна. - И давно
подметаешь?
- Я здесь уже больше тридцати лет, с пятьдесят пятого. А вообще
дворником с тридцать третьего считался, но разве тогда давали поработать?
- А че, не давали? Дворникам завсегда работа была. Мусора все одно
всего не выметешь!
- А! - мужик недовольно скривился и махнул рукой. - По месяцу бывало
не давали метлу в руки взять. Только встать спозаранку соберешься, а тебя
уже будят и будьте-тебе-любезны-понятым-к-жильцамвашего-уличного-участка!
Отвоевал потом, думал: вот теперь сколько работы, война ведь только то и
делает, что везде сорит, обломки и от людей, и от вещей оставляет. Так нет
же. И после войны то же самое. Не выдержал я, вот и пустился подале от
столицы. Сначала с какими-то выселенцами ехал, а потом сам пробирался и
вот...
Дворник опять потрогал бороду, недовольно нахмурился.
- У вас зрячесть хорошая? - спросил он Турусова.
- Он у нас слепой, - вставил Радецкий. - А у меня зрение что надо.
- Ну, вот тогда сделайте доброе дельце, - дворник протянул Радецкому
большие портняжьи ножницы. - Обрежьте ее ровненько, а то я там
понакуролесил без зеркала.
Мужик задрал бороду кверху, чтобы Радецкому было удобнее, и
продолжил:
- Я б тут и опосля смерти остался бы. Чем не рай?! Жаль, что
нельзя...
- После смерти нельзя? - улыбнулся Турусов.
Неподвижно сидящий дворник только глазами покосил в сторону
сказавшего.
- Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено, - пояснил он. -
Места для умирания нет, здесь только для жизни место.
- Вы хотите сказать, что кладбища нет? - спросил Турусов виноватым
голосом.
- Да не, оно-то маленькое есть, там, в углу. Не совсем, конечно,
кладбище... - мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки.
- Все, порядок! - Радецкий щелкнул ножницами и выпрямил позвоночник.
Дворник потрогал бороду и остался доволен.
- Молодец! Стригун, что ли?
- Нет, я по другой специальности. А что там у вас за кладбище? -
после Турусова заинтересовался Радецкий.
- Пошли! - дворник бодро поднялся, струшивая на бетон обрезанную
шерсть бороды.
- Идите, поглядите! - напутствовала Клавдия Николаевна. - Нам о
смерти еще не время радеть.
Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и склонились над
выбитым неровными буквами в бетоне списком фамилий, инициалов и дат,
вмещающих человеческие жизни.
- Тут урны замурованы? - догадался Радецкий.
- Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они ж сами, как поймут, что
жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с факела.
- Так это же не кладбище! - Турусов непонимающе пожал плечами. -
Зачем оно?
- Эх, профессор, - вздохнул Радецкий, - это же летопись, это история
"факела", именно этого, а не другого "факела". Убери ты отсюда это
кладбище, и все: будет витать "гостиница" в облаках - ни людей, ни эпохи,
словно и нет ее вовсе. А тут же, читай! "Феоклистов Г.В. 1938-1982";
"Борисоглебский А.В. 1914-1967". Есть кладбище, значит, и история, и
прошлое у этого места есть.
- Так, может, кладбище и есть история? - ехидно спросил Турусов.
- В некотором смысле. Кладбище - доказательство существования
истории.
- Да пошто вам эта история! - перебил их дворник. - Главное - память.
Что она вмещает, то и было на самом деле, а остальное: хочешь верь, не
хочешь - не верь. Неважно все остальное. Вот этих я всех знал, - он кивнул
на выбитый в бетоне список. - А вон того, Лапкина... так я даже за него и
фамилию, и даты выбивал. Он-то сам руки отморозил до мертвоты и как бы уже
без них жил. Висят две жерди высохшие, а его не слушаются. Вот и решил он
уйти. Сказал, что чувствует, мол, пора...
Дворник внезапно оборвал свою речь и прислушался.
- Звери што ли? - прошептал он.
- Люди, - сказал Радецкий, расслышавший далекие человеческие голоса.
Там, где кончалось тепло - начиналась темнота. Как раз по кромке
снега. Как ни всматривались дворник и двое постояльцев в темноту, а ничего
разглядеть не могли.
Через несколько минут из темноты, как сквозь стенку, появились двое
насупленных бородатых мужчин с обмороженными лицами и заиндевевшими усами
и бровями.
Они подошли как можно ближе к трубе и принялись растирать каждый себе
подмерзшие щеки.
- Вечер добрый! - окликнул их дворник.
- Угу! - промычал кто-то из них.
- Откуда такие подмерзшие? - спросил дворник.
- С соседнего "Факела", - ответил один, борода которого при ближнем
рассмотрении оказалась рыжей. - Едва дошли, сплошные сугробины по тайге.
- В работу али так пришли? - дворник спрашивал хрипловатым голосом,
будто старался выглядеть посуровее.
- Да я же почтальон, а этот не из наших, чужой, - рыжебородый кивнул
на второго, который был помельче телом и бородка у него оказалась редкой,
с трудом пробившейся сквозь сухощавую кожу щек и подбородка. - Тут письмо
уже третий год ношу по факелам, никак адресата не отыщу. Уже раза четыре
опаздывал к нему.
- А как твоего адресата звать-то? - дворник смягчил голос.
- Смуров...
- Был такой, - кивнул дворник. - Сашка Смуров. Еще недавно был и
ушел.
- Опять опоздал! - чуть не заплакал почтальон. - А куда ж он подался,
на какой "Факел"?
Дворник развел руками.
Турусов задумчиво смотрел на "кладбищенский" список и вдруг обратил
внимание на надпись "Смуров А.П. 1942-1986".
- Так вот же он! - крикнул Турусов. - Здесь в списке!
- А шо ж он сам то... - дворник ошарашенно выпучил глаза. - Ни мне не
сказал... А ну, где он там...
Дворник подошел к списку, склонился, изучая.
- Так и есть. Последним уходил... Хоть бы сказал, что насовсем...
- Значит, адресат выбыл, - вздохнул почтальон. - Что ж теперь?
- Эй, там не Пашка? - крикнула, подходя торопливым шагом, Клавдия
Николаевна.
- Да не, - ответил ей дворник. - Это почтальон с кем-то. Письмо
принес...
- Кому? - запыхавшаяся бабуся остановилась рядом.
- Да уже некому! - махнул рукой дворник.
- Возвращать придется, - безрадостно покачал головой рыжебородый
почтальон. - А где этого, который послал, искать? Опять по "Факелам"
шастать!
- А ты не переживай, сынок! Неча так серьезно ко всему! Сожги или
выкинь его и дело в порядке.
- Нельзя, - враз посерьезнел почтальон. - Тот-то будет думать, что
получил адресат его письмо, а вдруг там что важное?
- Так возьми и прочитай! - подсказала Клавдия Николаевна.
- Это не по-честному! - недовольно проговорил дворник. - Так даже
там, где я раньше был, редко делали. А тут и вовсе нельзя.
- Вы же мне помочь обещали! - неожиданно зашипел на почтальона
пришедший с ним хрупкий человек с редкой бородкой на утонченном лице.
- Ну, вот и спрашивайте их! - почтальон показал взглядом на дворника.
- Я извиняюсь... У меня тут дело... - заикаясь, заговорил хрупкий. -
Я из европейской части прибыл в командировку. Поможете?
- Чем тебе помочь? Деньги, что ли, нужны? - спросил дворник.
- Нет. Я по переписи... то есть переписчик неучтенного населения.
Переписываю сколько и кого на "Факелах" живет.
- Ну, эт я не знаю, - дворник глянул на переписчика. - Тут постоянных
нет, это для приходящих гостиница. Тут только постояльцы, а так каждый
день кто-то приходит, другие уходят...
- Ну, а таких, которые более или менее постоянно разве нет?
- Постоянно? - дворник на минутку задумался, поглаживая уже аккуратно
обрезанную бороду. - Вот эти, что ли? - он показал на выбитый в бетоне
список.
Хрупкий мгновенно ожил, перестал заикаться. Он машинально стащил с
плеча рюкзак, вытащил тетрадь и принялся аккуратно переписывать фамилии и
даты.
- Это уже что-то! - довольно произнес он. - Итого мною уже выяснено
тридцать четыре тысячи сто две человеко-единицы. Если б еще знать, сколько
всего этих "Факелов", чтобы зря не рыскать по морозу!
- А вы, видать, из Москвы? - дворник окинул переписчика
приценивающимся взглядом.
- Это вы по акценту определили? - дружелюбно спросил хрупкий.
- Да не, порода у вас столичная, тонкая. Я таких много встречал. Их в
начальники любят брать, а на другое они не годны...
- Для другого другие есть! - переписчик закрыл тетрадь и улыбнулся. -
Каждому свое! Вот закончу свое дело и сам буду других по командировкам
рассылать. Может, когда-нибудь с кем-нибудь я вам приветик передам.
- За приветик спасибо, - усмехнулся дворник. - Ладно, вы погодьте, а
мне еще надобно вчерашний мусор сжечь, - и он отошел на метров пять в
сторону трубы, где, сметенные в кучку, лежали обрывки каких-то бумаг.
Дворник чиркнул спичкой и юркий огонек заплясал по мусору.
- Это вы не документы сжигаете? - подошел хрупкий переписчик и с
интересом наклонился над маленьким костром.
- Да откуда тут документы? Слава богу, тут их и выписывать некому!
- Э! Да это же деньги! - выкрикнул переписчик. - Что же это вы себе
позволяете? Наши родные деньги в огонь?
- Сразу видать, что оттуда прибыл! - хмыкнул дворник. - Такой бы мою
работу враз запорол! О как над деньгой порченой дрожит!
- А, порченая... - переписчик закивал, с нескрываемой жадностью глядя
на костер.
- Ну, все, отогрелся и в путь, - грустно протараторил почтальон себе
под нос.
- Остались бы на пару деньков! - дружелюбно предложил дворник. - Тут
вот и постояльцы новые неплохие... Подумали бы о чем...
- Нет, нельзя. Вот письмо это возверну, отыщу того, кто писал, тогда
и отдохну. Надо ж сперва долг исполнить.
- Да. Долг надо, - согласился дворник. - Но уж коли вернете, то ждем
вас тут.
Переписчик засуетился, опять стал заикаться.
- А я... а мне куда лучше?.. Я с вами? - он заискивающе заглядывал в
глаза почтальону. - Может, останемся, отдохнем...
- Вы, если хотите, отдыхайте. Вы человек государственный, а мне надо
письмо вернуть...
- Так я же без вас никуда не выйду!
- Вам решать. Я на другой "Факел" сейчас, а то вдруг опоздаю. -
Рыжебородый почтальон запихнул письмо за пазуху и кивнул постояльцам на
прощание.
Потом решительно зашагал прочь, в темноту.
Переписчик съежился, стал еще меньше, забегал глазками по сторонам,
вопросительно-умоляюще впился взглядом в глаза дворника, но не получив в
ответ ничего, молча побежал догонять почтальона.
- Экая рыба! - задумчиво произнес дворник вслед хрупкому. - Пескарь,
а сам сомов пересчитывает. Как пастух свое стадо!
Они молча постояли еще несколько минут. Порченные деньги уже тлели.
Умирающая искорка боязливо суетилась на уже сгоревшей бумаге.
Клавдия Николаевна с жалостью глядела на истлевшие деньги.
Дворник все еще думал о переписчике, а Радецкий с Турусовым
обменялись ничего не значащими взглядами и задумались каждый о своем.
- Прилягу, пожалуй, - нарушил тишину дворник. - Все-таки, там ночь.
Он подошел к своей лежанке, закинул под нее метлу и накрылся чем-то
похожим на чехол для автомобиля.
Радецкий зевнул и тоже прилег на лежанку.
- И ты, сынок, отдохни! - обернулась к Турусову Клавдия Николаевна. -
Все одно Пашка поздно вернется.
Турусова тепло разморило быстро, даже деревянная лежанка показалась
мягкой и удобной.
Вскочили от бабушкиного крика:
- Родной ты мой, сыночек! - причитала она срывающимся голосом,
протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.
- Здравствуй, мама! - хрипловато, но нежно сказал он, подошел к ней и
трижды поцеловал в щеки.
- Много ли добыл? - спокойно спросила Клавдия Николаевна, строго
глядя в глаза сыну.
- Хватит. Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.
- Вот и хорошо, сынок. А то ведь ясное дело: с голоду-то рад не
будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить надобно. Без
тебя бы им и не жить.
Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице и
во взгляде чистых голубых глаз. Борода-щетинка делала его похожим на
молодого Сталина, но верхняя часть лица и особенно глаза выдавали
глубинное славянское происхождение, может быть, даже не замешанное на
татаро-монгольской крови.
Радецкий подошел, протянул руку Пашке.
- Радецкий, - представился он.
- Павел, - пожал руку сын Клавдии Николаевны. - А как вас по имени?
Радецкий запнулся.
- Нет у меня имени. Нельзя нам... - он покосился в сторону Турусова,
словно ждал его помощи. - Мы - сопровождающие... нам и фамилии наши
оставлять не хотели. Собирались чужие всучить, чтоб и в документах чужие
значились. Еле-еле уговорили.
- Как это? - спокойно спросил Павел.
- Да вот, не хотят, чтобы мы сами собой в историю попали. Говорят,
что истории случайные люди не нужны, а мы, мол, случайно были выбраны. Так
и все равно, когда одна фамилия в истории, а ни имени, ни отчества нет -
сразу видно: случайный человек. Кто угодно мог вместо него быть...
Первый раз за поездку Турусов услышал в голосе Радецкого столько
обиды и досады. Даже не верилось, что этот великан, у которого "кровь из
пальца струей бьет", вдруг заговорит на таких жалобных нотах.
Павел кивнул, будто уже не раз слыхал про такие вещи.
- Да, Паша, а это Турусов, самый образованный и многосторонне
недоразвитый человек в нашем вагоне. - Радецкий взял себя в руки и начал
шутить, что было для него делом обычным и естественным.
Паша набрал в кастрюлю снега и за несколько секунд успел добежать до
трубы, прислонить к ней кастрюлю и вернуться.
Таким же образом он принес вскипевший снег, высыпал туда маленькую
пачку чая и немного сахара. Вытащил из-под лежанки ящик и поставил его на
ребро вместо столика. Сверху кастрюлю.
- Сейчас почаюем, - улыбнулся гостям.
Турусов побледнел и опустился на корточки.
- А я говорил, что он сразу свалится! - усмехнулся Радецкий,
обернувшись к Клавдии Николаевне.
- Откуда он здесь? - Турусов уставился в голубые глаза Паши.
- Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. Роюсь себе
в снегу, смотрю - ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем,
что-нибудь из ценного. Намучился, пока дотащил. Стали его открывать, а он
не открывается. Со злости чуть не сжег его. Оказывается, это над нами
пошутил кто-то, ящик цельным был: он весь ящик, и снутри, и снаружи. Блеф!
Вот я и решил его вместо столика иметь...
- "ТПСБ-1784", - вслух прочитал Турусов. - Это наш...
- Как, ваш? - удивился Паша.
- Да это он их по номерам собирает. 1785 у него уже есть, а этого
номера как раз не хватает! - засмеялся Радецкий. - Расскажи лучше, как
деньгу добываешь!
- А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и трудностей
почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся: сколько
я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы -
они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь - расползаются.
- О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.
- Вот, выбирай.
Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные
вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую, а старую сотенную под
ноги бросил.
- Так не хорошо! - мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными
протянул маме.
Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.
- Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно, добро
добром возвращается, а зло злом.
- Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! - Паша провел
ладонью по своей бороде-щетке.
- Павел, ты можешь мне этот ящик дать? - голос Турусова задрожал.
- Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и
не было.
- Только сам его потащишь! - добавил Радецкий.
- И потащу! - упрямо буркнул Турусов.
- Тогда у меня к вам просьба тоже будет, - немного замешкавшись,
сказал Павел. - Тут надо вещи одни забрать...
- Какие вещи? - спросил Турусов, не отрывая взгляда от ящика.
- Там вещмешок с чем-то и, как раз в пользу вам будут, лыжи. На них
можно и ящик оттащить.
- А кому эти вещи отдать?
- Никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с ними делайте. В
них наверняка может быть что-нибудь интересное, может деньги...
Турусов с недоверием покосился на Павла.
- Да не бойтесь. Это вещи одного из наших. Он просто не вернулся
оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой - если кто-то не
возвращается больше месяца - мы его вещи отдаем кому-нибудь, кто здесь
случайно. Ведь если такие вещи оставлять тут, их в конце концов
распотрошат и с этого может начаться воровство. Тут пока все по-честному,
понимаете?
Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.
- А что, часто не возвращаются? - спросил Радецкий.
- Бывает.
- Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот вещмешок! Может,
там что пригодится потом? - заговорила молчавшая до этого момента Клавдия
Николаевна.
- Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они...
- Мы возьмем! - твердо произнес Турусов.
Радецкий удивленно оглянулся на напарника.
Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух,
сбитых поперечными планками, лыжах, а Радецкий налегке, с одним вещмешком
шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила еще на денек
остаться, объяснила пальцами на снегу как им выйти к поезду и пожелала
удачного пути.
К рельсам выбрались без затруднений, но поезда не было. Приударил
мороз, время от времени с кедров, потревоженный ветром, слетал снег.
- Мы так тоже можем не вернуться, - припрыгивая, сказал Радецкий.
Турусов уселся на ящик и отвлеченно рассматривал рельсы, двумя
параллельными линиями выступавшие из снега.
- Дождемся, наверно, - медленно произнес он.
- Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты, профессор, даешь
прикурить! Когда все просто - у тебя сложности возникают, а когда за шкуру
думать время приходит - ты как вырванный зуб мудрости, на все тебе
наплевать!
- Почему наплевать? Мне не на-пле-вать! Просто ящик тяжелый, и устал
я.
- Ящик... - задумчиво выдохнул Радецкий. - Надо проверить вещмешок,
может, что из жратвы имеется.
Радецкий сунул туда руку. Что-то зашелестело, зашуршало. Он вытащил
наружу пригоршню кедровых орехов и поломанную шоколадку.
- Маловато... и консервов нет, - он с грустью развел руками.
- Не умрем. - Турусов огляделся, остановив взгляд на вещмешке. - А
вот в историю, должно быть, не попадем... как ни крути...
- Неправильное в тебе честолюбие. Не проболтался б я - так бы и ехал
ради одной дороги. Тебе что, ты уже в том, что имел, разуверился, теперь
ищешь то, в чем разуверишься позже! А у меня этих проблем нет. Я очки не
ношу и поэтому все в нормальном цвете вижу. Я и в историю хочу попасть
только потому, что люблю ее.
- Нет истории, - упрямо и тихо проговорил Турусов.
- Для тебя нет, да и тебя для нее нет тоже. А Герострат был? Думаешь,
он не любил историю? Еще как любил, если смог для нее пожертвовать всем...
Погоди, ты еще сам Геростратом станешь, и не заметишь, как это произойдет!
Как мой предок говорил: "Самое неожиданное для свидетеля - это когда за
три минуты он превращается в обвиняемого"! Я прекрасно знаю, что тебе все
это небезразлично. Ты просто позер, но, наверное, не понимаешь этого.
Неужели ты хочешь стать Ивановым, чтобы потом где-то прогремело: "Один из
Ивановых открыл потрясающую тайну!" А? Что, мало Ивановых прославилось? А
хоть один Турусов вошел в историю? Вошел? А ведь есть в ней место для
тебя! Понимаешь, что есть?
- Я не все понимаю из того, что ты говоришь, - спокойно и четко
сказал Турусов.
- А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он случайно купился на
тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто половое влечение, новая
форма патологии, и к цифрам четырехзначным... Не ПИПдуривайся, Турусов!
- О чем ты? - Турусов приподнялся.
- Я о том, что мы никогда не вернемся назад, и все лишь ради того,
чтобы увезти подальше эти ящики, которые через много лет прославят нас. Я
так и не знаю до сих пор: ты ПИПдуриваешься, будто тебе ничего не
известно, или это действительно так...
- Я ничего не понимаю, не знаю...
- Спроси у вора: вор ли он... Ладно, у нас еще масса времени на
разговоры, до самого замерзания.
Откуда-то издалека раздался паровозный гудок и сразу стало теплее.
Радецкий радостно задергал руками, стянул с головы ушанку, помял ее и
снова нахлобучил.
Состав не спеша выкатился из-за поворота. Одинаковые вагоны,
выкрашенные школьной коричневой краской. Некоторые с открытыми дверьми.
Зашипел, остановившись.
- В этот давай! - Радецкий ткнул рукой на ближайшую теплушку.
Через пару минут они сидели в совершенно пустом вагоне. Правда, вагон
уже нельзя было назвать пустым: в нем находился ящик, вещмешок и
сопровождающие этого груза. Если бы у них и не было этого груза - они все
равно остались бы сопровождающими. Эта профессия - просто образ жизни. Они
сопровождали бы друг друга, воспринимая друг друга как груз, который
необходимо доставить получателю.
- Все равно околеем! Эта теплушка вполне может заменить холодильный
вагон! - Радецкий недовольно рассматривал щели в деревянных стенах.
- Надо развести огонь, спички есть. - Турусов подошел к стене и
отломал две поперечные доски, явной пользы от которых в принципе не было.
Накрошив их перочинным ножом, чиркнул спичкой и присел в середине вагона,
протянув руки к крошечному шепотливому язычку пламени.
- Профессор, не узнаю я тебя! Повзрослел, что ли? Или притворяться
перестал? Другой ты какой-то...
- Нет, - отогреваясь, Турусов потирал руки. - Это у меня приступ
мужественности, точнее мужицкости. Скоро пройдет. Такое уже было раз,
когда я в селе впервые дрова топором колол.
- Ты меня успокоил! - ухмыльнулся Радецкий. - Очень уж тебе не пляшет
такая грубая роль, тем более, что я ее уже играю. Умный должен быть
слабым. Запомни: умный должен быть слабым! И молчаливым! Ты никогда не
сможешь испугать человека, зато сможешь убить его. Мне вот напугать
кого-то ничего не стоит, а убивать, чувствую, будет тяжелее. Извини, что я
тебя слегка препарировал: так мне легче будет с тобой дальше ехать, а то
слишком уж ты непредсказуемым стал. Плохо это.
- Жалко, здесь ни купе, ни окошка. Не теплушка это! Большой ящик для
