Не приведи меня в Кенгаракс | |
начнут. Ничуть! Сидит чиновник сорок восьмого года рождения и в лицо мне
говорит, что не было и быть не могло того, о чем писал я.
- Когда это было? - спросил Турусов.
- В семьдесят девятом, весной, - вздохнул пенсионер. - Потом мне
пригрозили, что если буду этим заниматься, то стану обычным пенсионером, с
обычной пенсией и комнаткой в полуподвальном помещении. После этой истории
забрали товарищи все бумаги из моего дома, и с тех пор все "ненужное"
сжигают сразу же после заседания редколлегии. А потом отрекаются...
- А больше не пробовали? Может теперь опубликуют? - с надеждой
произнес Турусов.
- Рукопись в издательстве в тот же день утеряли. А силы и веры уже
нет, устал я. Помнить - еще многое помню, а снова записывать все, как
было, даже не хочется. Заставили меня товарищи над первым костром петь с
ними наш старый гимн. Отрекся тогда и от старого мира, и от прошлого, и от
себя. И это было не первое мое отречение... Было время, когда отрекаться
приходилось публично и регулярно. И желающих отречься море было, очереди
выстраивались, как сейчас за благополучием...
После уличной сырости теплый воздух квартиры сразу расслабил
Турусова. Хозяин постелил Турусову на диване с бархатной обивкой, а сам
улегся в этой же комнате на старую железную кровать.
- Спи спокойно, - проговорил он. - Когда проснешься - разбудишь меня.
Следующим вечером, когда Турусов с товарищем Алексеем пришли в клуб
теоретического собаководства, первым, на что обратил внимание бывший
сопровождающий, было отсутствие двух ящиков, принесенных студентами.
Товарищ Алексей перехватил бегающий взгляд Турусова и горько улыбнулся,
покачав головой. Трое других товарищей к тому времени уже сидели за
невысоким грубо сколоченным столом и мирно беседовали о тяжких временах
царского режима, показывая неплохие знания той истории. Видно эту историю
они тоже знали хорошо, но кажущаяся ее недавность не позволяла
персональным пенсионерам говорить о ней легко и открыто, как о "делах
давно минувших дней".
"Право рассказать правду надо выстрадать!" - так говорил Леонид
Михайлович, человек в плаще и шляпе, и, как казалось, без лица, по крайней
мере без собственного. То, что называлось Леонидом Михайловичем, было
существом особого вида, психологически зaпрограммированным на собственную
правоту и непогрешимость, осознающим свою высочайшую функцию и
историческую необходимость своего существования. Вот идеальный образец
единения слова и дела: он изрекал истины и вершил суд. Ему сказали, что
такое справедливость и он ее оберегал и охранял. И людей он различал по их
отношению к этой справедливости. Входя в кабинет, он прежде всего смотрел
чей портрет висит на стене и насколько ровно и аккуратно он повешен. Поняв
это, хозяева кабинетов приучили себя работать при закрытых форточках, во
избежание случайных дуновений ветра, а идеально правильное расположение
портрета над столом было отмечено черными точками, чтобы подравнять его
можно было быстро и не на глазок. Вскоре леониды михайловичи смотрели
только как висит портрет, вопрос "чей" отпал сам собой.
Турусов смотрел на этих стариков и пытался найти хотя бы какое-то
внутреннее сходство с Леонидом Михайловичем. Но нет, это были скорее
бывшие хозяева кабинетов, не зря же даже на стенах клуба висели три
портрета и одна рамка со стеклом, ожидающая властного профиля с
риторическим взглядом. Может, внутренне они все еще были готовы подбежать
на стук к двери, распахнуть ее, пропустить вперед Леонида Михайловича и
шепотком ему в спину кольнуть: "Все у нас отлично, все ровненько, лично с
миллиметровочкой проверял!" Страдать они не умели и не хотели, поэтому и
права никакого выстрадать не могли, а уж тем более права сказать правду.
- А вот и наш молодой гражданин! - поднял голову товарищ Борис и его
умудренный с искоркой хитрецы взгляд впился в Турусова.
Резануло слух это обращеньице "наш гражданин". Турусова передернуло,
но в ответ он кивнул.
- А мы вас ждали, - уважительно произнес товарищ Федор. - Вы нам
сегодня очень поможете.
В голосе товарища Федора зазвучала такая беспрекословная уверенность,
что "молодой гражданин" подумал: уж не на подвиг ли его собираются
послать.
- Сегодня ночью на несколько часов здесь остановится очень важный
состав, в одном из вагонов которого находится пожалуй самый ценный для нас
груз, - снова заговорил товарищ Борис. - Но нам необходима сейчас лишь
мизерная его часть под шифром "ТПСБ-1755". С тех пор, а точнее со
вчерашнего дня, когда вы появились в нашем клубе, мы все почувствовали к
вам огромное доверие и поэтому сегодня ночью доверяем одному изъять нужный
ящик и принести его сюда. Практически вы становитесь вкладчиком тайны и та
история, которая не в силах повредить нашему народу, которая не в
состоянии отнять у него веру в правильность самой истории и
справедливость, станет вашим личным достоянием. Соответственно вы сможете
распоряжаться ею по своему усмотрению. Хотя вы, должно быть, понимаете
огромную разницу между личным и общественным достоянием. Не знаю, как вы,
но там, высоко, эту разницу не только понимают, но и чтут. Единственная
трудность, ожидающая вас нынче ночью - это сильный туман, всегда
сопровождающий появление этого состава. Но вы, кажется, уже неплохо
ориентируетесь в городе.
Турусов постарался изобразить на лице нечто вроде благодарности за
оказанное доверие. Он хотел выйти из этого старинного зданьица, выйти
легко и без продолжения бессомненно интересного разговора.
- В котором часу прибудет состав? - по-деловому спросил он.
- Вероятно, уже прибыл. Но мы вас не торопим, у вас есть время до
пяти утра, - мягко произнес товарищ Борис.
Турусов закинул на плечо вещмешок, в котором рядом с магнитофоном
Смурова лежали две папки. Кивнул на прощанье.
На мгновение встретился взглядом с товарищем Алексеем, и вышел.
Туман уже опускался на город и его белое молоко колыхалось метрах в
пяти от мостовой.
За сортировочной горкой на тупиковом пути стоял нужный Турусову
состав. Турусов неспеша прошелся вдоль вагонов, цистерн и открытых
платформ и вдруг сообразил, что перед ним тот самый состав, на котором он
самыми невероятными маршрутами пересекал русскую землю. Он ускорил шаг и
вдруг остановился перед коричневым товарным вагоном, на котором белой
краской был выведен номер 112. Турусов откатил двери и забрался внутрь.
В дальнем углу все так же стоял ГРУЗ. Сопровождающий перестал
чувствовать себя "бывшим" и облегченно вздохнул. Потом подошел к
служебному купе и оцепенел: на нижней полке все также неподвижно лежал
Радецкий. На впавших щеках выросла добротная рыжая борода.
Турусов приложил ухо к груди Радецкого и услышал едва различимые
редкие удары сердца.
- Он умрет, не проснувшись! - взволнованно подумал Турусов, потряс
напарника за плечи и удивился, насколько легким и бестелесным показался
ему Радецкий. Он с легкостью усадил его, прислонил к стенке служебного
купе. Нервно прошелся к грузу и обратно и, приняв окончательное решение,
взвалил Радецкого на спину так, как когда-то в школе на уроках гражданской
обороны учили выносить раненых, и с этой, показавшейся ему нетяжелой,
ношей выбрался из вагона.
Бредя в густом тумане, Турусов все же почувствовал вес Радецкого,
хотя тот и здорово похудел.
Обойдя сортировочную горку, Турусов прошел под хиленьким прожектором
и свернул налево, туда, где начиналась улочка, ведущая в самый центр, к
ратуше и базару. Уже идя по этой улочке, Турусов неожиданно наткнулся на
военно-морской патруль. Они остановились друг напротив друга. Пожилой
усатый мичман отдал команду одному из своих матросов, и тот натренированно
прощупал Турусова.
- Оружия не обнаружено! - доложил матрос мичману.
Опешивший Турусов неподвижно застыл.
- Что вы здесь делаете в два часа ночи? - строго спросил начальник
патруля.
- Мне нужна больница, - выдавил из себя Турусов. - Надо человека
спасти...
Мичман заглянул за плечо Турусова.
- Пьяный?
- Он умирает! - выкрикнул сопровождающий.
Мичман приказал матросам помочь и они, разгрузив Турусова, поволокли
Радецкого под руки, как в усмерть пьяного.
Больницу нашли быстро, на соседней улице. Дежурный врач, низенький
еврей с побитым оспой лицом, долго осматривал Радецкого, придирчиво и
скрупулезно, словно искал повод отказаться от приема такого пациента.
- Так что, вы говорите, у него за болезнь? - уже пятнадцатый раз
спрашивал он Турусова.
- Летаргический сон, - сдержанно ответил тот.
- Ладно, - вздохнул врач. - Занесите его на третий этаж. У нас нет
санитаров.
Хорошо, что патруль был рядом. Матросы охотно помогли дотащить
Радецкого до третьего этажа и уложили его на раскладушку, выставленную в
узком коридоре.
Дежурный врач записал фамилию Радецкого на медицинскую карточку и
очень удивился, узнав, что у пациента нет адреса.
- Я наведаюсь на днях, - сказал на прощанье Турусов. - Постарайтесь
его разбудить и спасти!
- Что будет в наших силах! - не очень уверенно пообещал врач.
Турусов без труда вернулся к стоящему в тупике составу, забрался в
вагон и присел на полку Радецкого.
С Выборгом он был в рассчете.
Вещмешок здесь, а в нем самое ценное достояние Турусова: самодельный
магнитофон Смурова и две папки.
Возвращаться в клуб собаководства нет нужды.
Ящик "ТПСБ-1755" стоит в другом углу вагона и на суд редколлегии
истории по крайней мере в этот раз не попадет.
Турусов встал, вытащил из-под столика примус, поставил чайник на него
и глянул в окошко, сквозь которое ничего видно не было.
- Скоро туман поднимется, - подумал Турусов. - И в путь. Только куда
дальше?
Он подтащил к купе для сопровождающих "ТПСБ-1755", выложил на крышку
ящика магнитофон, алюминиевую кружку, кусок рафинада.
- Остался я один... - думал Турусов и делалось ему страшно от своего
одиночества, но это не был физический страх.
Турусов почувствовал на себе огромную ответственность за прошлое, и
еще большую ответственность за настоящее, и понял он, что пришло время
спасти историю от костра, пришло время уточнить маршрут состава, а завтра,
быть может, появится и получатель груза, который не испугается всей
тяжести этих ТПСБ, и крепко пожмет руку Турусову, и скажет:
- Ну вот мы наконец и доехали!
И будет искренне удивляться, почему за семьдесят лет состав преодолел
такое короткое расстояние, но все равно будет счастлив и будет кричать
прохожим: "Смотрите, что нам привезли! Идите сюда! Вы и не знали об этом!"
Потом Турусов задумался: а подойдут ли прохожие, и если подойдут, то
не будут ли возмущаться и требовать, чтобы убрали с такой чистой улицы
такие громоздкие и эстетически несовершенные ящики.
Вскипел чайник.
Турусов отодвинул магнитофон на край ящика и вдруг уловил ухом едва
заметное шипение, доносившееся из самодельного аппарата. Турусов затаил
дыхание и напряг слух в надежде услышать продолжение прерванного монолога
инженера-конструктора физической лаборатории Смурова Александра Петровича.
Но в возникшей тишине вагона по-прежнему звучало лишь едва различимое
шипение.
- Может, он сейчас на запись работает? - мелькнула догадка.
Турусов собрался с мыслями.
- Если вы когда-нибудь услышите меня, Александр Петрович, - он
склонился над магнитофоном и произносил слова медленно и четко, - то
знайте, что я тоже был сопровождающим груза ТПСБ. Фамилию свою называть не
буду. Не потому, что еще не знаю когда и кто станет получателем груза. Я
не стремлюсь в историю, я даже еще не уверился окончательно в том, что
настоящая объективная история существует, а если она все-таки существует,
то чего она принесет больше: вреда или пользы - я не знаю. Без сомнения
есть исторические моменты, способные поколебать веру человека в свое
правильное и праведное прошлое, а там, где вера в лучшее прошлое ставится
под сомнение, переоценке подлежит все, включая отношение к настоящему и
будущему. Ведь практически мы строим этажи здания, яму под фундамент
которого рыли наши деды, а сам фундамент укладывали отцы. Я не верю, что
деды и отцы гнали брак, но нельзя не учитывать и того, что строительные
материалы истории у наших поколений были различны, и если не признавать
этого, то в один день по, казалось бы, самой безобидной причине, здание
даст трещину. И только тогда забегают комиссии, и чиновники будут валить
всю вину на тех, кто рыл яму и укладывал фундамент. И выяснится в конце
концов, что фундамент строился совсем под другое здание, и что если теперь
не снять лишние этажи и тщательно не продумать реконструкцию, то и стены
рухнут. Я еще буду на маршруте, буду до тех пор, пока не потеряю веру в
полезность своего дела. Но если же утрачу веру... ищите меня в
Кенгараксе...
Турусов выпрямил спину и, в глубокой задумчивости глядя на темные
кубы ящиков в противоположном углу вагона, тяжело вздохнул.
- Господи, не приведи меня в Кенгаракс! - надрывно прозвучал голос
сопровождающего и огненные язычки примуса, продолжавшего гореть и
рассеивать тьму, задрожали и заметались как от внезапно налетевшего ветра.
Магнитофон больше не шипел. Когда он замолчал - было неизвестно.
Турусов достал топор, аккуратно вскрыл ящик "ТПСБ-1755", не глядя
утрамбовал его содержимое, потом опустил внутрь магнитофон Смурова, а
сверху две папки - свое личное достояние. И еще полчаса забивал обухом
топора в крышку ящика длинные покладистые гвозди.
Когда не осталось ни одного гвоздя, он забросил топор под откидной
столик, а заколоченный ящик волоком оттащил в грузовую часть вагона. Дело
было сделано, но состав стоял, тишина и неподвижность раздражали Турусова
и он то садился на нижнюю полку, то вскакивал и беспокойно расхаживал по
деревянному полу.
Он снова и снова задумывался о том, что он остался один, и грядущее
длительное одиночество на всем пути следования казалось ему слишком
суровым приговором судьбы, а точнее, не судьбы, а случая. А что случай?
Случай мимолетен и изменчив, он может сам себя отменить. Если бы люди
научились с легкостью отличать судьбу от случая, сколько бы трагедий,
сколько бы самоубийств можно было предотвратить!
Турусов откатил дверь и выглянул. Продолжалась ночь. Земля,
погруженная в густой туман, была не видна. До рассвета оставалось еще пару
часов.
Турусов спрыгнул вниз, наощупь задвинул дверь и торопливо зашагал в
сторону города.
Вот уже и знакомая улочка, и едва заметные светлячки фонарей. Теперь
за угол и там будет больница.
Сонная женщина в белом халате неохотно открыла дверь и пошла звать
дежурного врача. Турусов никак не мог остановиться и теперь ходил из угла
в угол по небольшой комнатке приемного отделения.
Вскоре зашел уже знакомый врач и, увидев Турусова, нахмурился,
наморщинил лоб и скорбно свел брови.
- Ну что? Вы сделали что-нибудь? - Турусов быстро подошел к нему.
- Было уже поздно, - опустил глаза врач. - Это, конечно,
феноменальный случай: у него было живое сердце в совершенно мертвом
организме. Сердце мы спасли...
- Что? - у Турусова затряслись руки и он спрятал их за спиной, сцепив
в замок.
- Мы пересадили его сердде... - настороженно заглядывая в лицо
Турусова, продолжил врач. - Мы пересадили сердце вашего умершего товарища
очень хорошему, нужному нашему обществу, человеку. Можно сказать, что это
последний подвиг вашего товарища...
- Какому человеку! - зарычал Турусов. - Что вы говорите!
- Это тоже феноменальный случай! - затараторил врач, отведя взгляд от
искаженного мукой лица Турусова. - Привезли девяностолетнего старика,
упавшего с поезда. Переломы шести ребер, сотрясение мозга, травма черепа.
И вот теперь, когда в его груди с новой силой забилось сердце вашего
товарища, он открыл глаза! Удивительно живучее поколение!
Турусов не удержал руки за спиной. Неожиданный удар приподнял
дежурного врача над мраморным полом приемной и шумно опрокинул его на
спину. Лежащий пошевелился, выдавил из себя утробный хрип и замолк.
Турусов спешил назад к составу. Болели глаза, он едва сдерживал
слезы, и сердце отбивало бешенный ритм; а легкие хрипели от вдыхаемого
тумана и заставляли Турусова дышать часто, как дышат загнанные звери.
Состав был на месте. Турусов забрался в вагон, плотно задвинул за
собой дверь и улегся на свою верхнюю полку. Теперь лишь бы услышать стук
колес, лишь бы снова быть в движении. Лишь бы быть в пути, лишь бы уехать
из этого красивого чужого Выборга, а куда - это неважно. Надо только ехать
и думать, что где-то впереди, может быть, даже очень далеко впереди, ждет
твой груз получатель, стареет, но все-таки ждет, и ты стареешь вместе с
ним, но все еще живешь надеждой, что в этой жизни вы должны встретиться. И
тогда он распишется в получении груза, и твой долг будет исполнен, а его
долг только начнет исполняться, но и это уже будет началом большого пути
вперед, к следующим поколениям.
Утром, когда спящий под стук колес Турусов грезил во сне покинутым
Выборгом, дверь в вагоне медленно откатилась. Бесшумно вошли Леонид
Михайлович и двое его подручных в своей несменной униформе. Леонид
Михайлович с включенным фонариком в руке подошел к купе для сопровождающих
и потормошил спящего.
- Эй, гражданин, приехали! Вставайте! - металлическим голосом
произнес он.
Турусов, опухший со сна, мадленно спустился и сел на нижнюю полку.
На него пристальным усталым взглядом смотрел уже давно знакомый
человек в темном плаще и шляпе.
- Я - ровесник века, - с упреком заговорил он. - Ответьте мне, почему
в свои тридцать семь лет я должен заниматься вашими делами? Почему я
должен спать по два часа в сутки и неустанно следить, чтобы у вас, в
далеком для меня будущем, был полный порядок? Неужели у вас некому
доверять такие важные дела, как сопровождение этих вагонов? Мы же оставили
вам общество полностью очищенное от врагов!..
- Уйдите... - тупо уставившись в прозрачные, словно они были без
зрачков, глаза Леонида Михайловича, проговорил Турусов. - Я и так уже
остался один...
- Вы один?! - горько усмехнулся гость. - Зачем вам этот самообман!
Вас давно уже нет! У вас был выбор еще до того, как вы стали
сопровождающим. Вы могли остаться человеком или превратиться в функцию. Вы
выбрали второе, потому что за первое не платят. Так что вы не один. Вы -
ноль! Но тем не менее нам придется забрать вас c собой. Может быть, мы еще
и вернем вас сюда, - Леонид Михайлович оглянулся, ехидно улыбаясь, и обвел
взглядом содержимое вагона. - Но, скорее всего, уже в другом качестве.
Он отошел к ящикам и, положив ладонь на самый большой из них,
улыбнулся:
- Вот в таком качестве! - сказал он. - В качестве достояния
истории...
Двое подручных Леонида Михайловича вышли из темноты и стали по обе
стороны Турусова, застегивавшего серый ватник.
- Вашу накладную! - попросил Леонид Михайлович.
Получив бумагу, он пересчитал лежащие в другом углу ящики и остался
доволен их сохранностью.
- Ну что, вы готовы? - нарочито вежливо спросил Леонид Михайлович. -
Тогда вперед, гражданин бывший сопровождающий.
Они вышли на ходу, и стук колес затих. Ничьи уши в нем больше не
нуждались. Но состав продолжал свой путь, путь от Темного Прошлого к
Светлому Будущему, и еще долго мерцающими огоньками освещал полупустой
вагон примус, по инерции ползавший по полу и постоянно натыкавшийся на
стоявший рядом чайник. А из соседнего вагона Время от Времени доносилось
голодное лошадиное ржание.
