Трижды приговоренный к "вышке" | |
согласился?
Адвокат Романова спрашивает?
Но они же договорились: адвокат рассуждает, Романов - молчит!
Романов молчит. Больше ни слова!
Но он, правда, позволит высказаться. Когда адвокат пришел, Романов
хотел показать ему на дверь. Невольно вырвалось: "Братишку жалко!" Но
братишка братишкой, неужели адвокат думает, что Романов снова пойдет
садиться на скамью подсудимых? Дмитриевский же, по мнению Романова, не
просит вмешиваться!
- "Братишку жалко!" А суд, к примеру, в приговоре ссылается на
показания свидетельницы Щербаковой. Она же заявляла, что внешность
Дмитриевского, описанная ей в свое время покойной, не соответствует, как
она выразилась, действительности.
- Вас не посадят, посадят меня. Оперативная группа, которая брала
нас, награждена. Награждена свидетельница Щербакова министерством
внутренних дел. Добавьте, был суд. Судил судья, прокурор, заместители,
данные представил следователь. Их утвердил заместитель прокурора
республики. Газеты дали статьи против Дмитриевского и Романова. Зачем
адвокат ворошит дело?
- "Братишку жалко!" - Гордий усмехнулся. - А в ста шестидесяти
протоколах допроса брата сотни неточностей, несуразной болтовни, ничего
общего не имеющей с соблюдением законности!
- Не знаю! Я сидел, а не сажал!
- Не знаете? Нет, знаете! Вы же помните, что говорилось однажды на
допросе. Вам приводили свидетельницу Крук. Вы не помните, что она сказала?
Она сказала, что Светлана Иваненко рассказала ей...
- И что? Не помню!
- Она рассказывала, что Светлане нравился музыкант, но не пианист, а
скрипач.
- Не знаю!
- Именно скрипач. Доренков. Об этом говорили и Тишко, и Каширина.
Среднего роста, худощавый... Ну какой же худощавый ваш брат? Ходил по
Криничному переулку. "Правда, хороший парень?" - спросила однажды Светлана
у своей подруги Щербаковой.
- Володя Доренков... Да, это, пожалуй...
- Брата жалко! А еще чего-то жалко?
- И что? Но документы тех протоколов тогда пропали!
- А я их нашел! - торжествующе сказал Гордий. Лицо его осветилось, он
радовался. - "Братишку жалко!" А на все остальное - плевать? Пусть старик
бегает, ищет! А мы - не хотим вмешиваться. А что нам?
8
- Пианист!
- Я!
- Давай на выход!
Это кричал Сыч. Он стоял у двери помещения.
- Ну шевелись!
- Я не понял...
- Поймешь. Бери тряпку и ведро.
- Сейчас, сейчас! - Пианист пошел в угол, там, в дальнем углу, он
всегда находил ведро и тряпки.
- Да ты зажги свет, - подобрел Сыч. - И не суетись.
- Нашел и так, - буркнул Пианист.
- Давай за мной.
На улице он подтолкнул Дмитриевского.
- Давай, давай, шире шаг. В армии служил?
- Не-ет.
- Видал, "не-ет!" А я отбухал свое... А почему ты не служил?
- Я учился в институте. У нас была военная кафедра. Я получил звание
младшего лейтенанта.
- Ты гляди, справедливость! Мало того, что его учили за бесплатно, он
еще и звание получил! А я... Я отслужил за милую душу, был в таком дальнем
гарнизоне, где девку увидал на шестом месяце службы. Приехала к нашему
взводному двоюродная сестра. Было в горах, далеко, за ней посылали
специальную машину. Она, оказывается, переписывалась за... Про что я? А! С
одним моим корешом переписывалась. У них была, Пианист, любовь. Вышла она,
Пианист, не за кореша, а за офицера. Девок-то в гарнизоне не было! Всякая
- за Брижжит шла!
Сегодня Сыч был больше чем многословен. Пианист заметил, что от него
попахивает водочкой. Где-то "одолжился".
- У меня самого любвей не имелось, - бодро трепался Сыч. - Я
пользовался тем, что никому не нужно. А старик, этот, по золоту,
рассказывает, что твоя баба была красавицей. Конечно, ты грамотный, еще и
младший лейтенант. Я бы на твоем месте... Ну пусть бы пришла на работу с
жалобой! И что? Не посочувствовали бы тебе, что ли? Как-нибудь бы
выкрутился. А то... Давай, Пианист, ведром вычерпывай. Что-то ты не угодил
опять бригадиру... Ведром вычерпывай и носи, вычерпывай и носи... А я... Я
сегодня счастливый человек. Ты знаешь, за что я попал? Я тебе только могу
рассказать. Десять лет я получил тоже ни за что! Я, понимаешь, был на
разгрузке баржи. Ночью забрался, чтобы переспать там, свечу зажег. От
мышей и крыс! Ну, выпил. Водка там была. И заснул... А когда вытащили, я
понял, что на барже пожар. Не успел очухаться, - червонец! На всю катушку
и размахнулись, статью для этого случая подыскали. Не сажать же
начальство!.. Да ты веселей, веселей черпай! И носи шустрее! Чего на тебя
бригадир сычит? Скажи, ты бы хотел... Я бы нет! Я имею в виду, чтоб,
допустим, не вытащили оттуда, а так бы сгорел. Жалко, правда? Как там ни
крути, житьто лучше. А черви тебя съедят, - какой интерес? Потому я тебе
советую: держись, Пианист! Играешь ты - плакать хочется! Зачем тогда
кончать? И бригадир... Только я тебе ничего не говорил, понял-нет? Что
бригадир? Бригадир - сука. Он на тебе поедет, ага! Выдвинули! Он хорош во
всем, да! Только я тебе ничего не говорил... Мы без тебя, Пианист, Новый
год отмечали... Ты вот думаешь: от меня теперь пахнет... А мы тогда на
Новый год даже ели ананасы. Посчитай. А нет! Тебе это вредно. Хотя... Все
тут можно купить, Пианист. У бригадира - башли. Водка - пожалуйста, чай -
краснодарский, иной не пьет. Башли! Тебе, конечно, передачи носят, хорошо.
А я взял и выпил. Потому и брось фокусы. Закопают и не отыщут... В самом
начале, конечно, ты много говорил. Кому это надо? Если бы тебя отпустили,
было бы даже для других обидно. Почему его отпустили, а меня нет? Что я
им, к примеру, сделал? Свечку не погасил? А кто-нибудь позаботился, чтобы
я спал не в барже, а где-нибудь в положенном месте? Фиг позаботились! Сами
воруют, зачем им про других заботиться!
- Это ты верно говоришь. К расстрелу тебя не присуждали?
- Нет, к расстрелу нет.
- А если бы присудили?
- За что?
- За то, что ты не делал?
Сыч тяжело сел рядом. Где-то мигал фонарь. Стена в пятидесяти шагах
виднелась в свете, на вышке ходил часовой.
- Опять ты, Пианист, за байки! А вообще, - вдруг подумал, - а
вообще... Все может быть, да! Если тебя, Пианист, отпустят... Ты дай мне
свой адрес. Я завяжу. Наймусь куда-нибудь сторожем. Днем буду спать, а
ночью... Чтобы пожара не случилось... Пианист, я так прикидывал. Пол-литра
молока - 12 коп. Так? Хлеб ведь у нас самый дешевый, картошка в магазине
три кило сорок копеек. Зачем все тогда? А я еще и рыбак. Наловил - часть
продал, верно? Они все... Нет, пусть не все, но есть, есть... Этот
старик! Ведь он, если разобраться, дерьмо. Обманывал нас всех, купля,
продажа! И что? Зачем? Чтобы на старости сюда попасть? И с бабками тут
несладко. Этот твой друг-бригадир, бабок на севере нагреб - ой! Ну и что?
Не в бабках дело. Сиди! А я одинок. Не обманывал, не суетился - воровал.
Не за воровство, а за пожар. Жалко мне тебя. Если ты правду говоришь, то,
выходит, я счастливее тебя. Меня ведь за пожар. А кого посадишь? - Сыч
подошел ближе, подкинул свою кепочку. - Терпи! Может, и есть бог. Раз
говорили и говорят, может, есть. Но лучше, чтобы по-другому. Разобрался бы
этот старик, твой адвокат. Ты сколько ему дал?
- Нисколько.
- Темни! Так не бывает.
- А я тебе говорю, что бывает.
- Кругом ты, Пианист, заврался. Могу поверить, что не убивал. А что
не давал и ездит, - извини, подвинь! Это ты кому хочешь скажи - не
поверят...
- Когда-нибудь поверят. Еще как поверят! - Пианист зло швырнул ведро.
- Перекур, что ли? Чего не командуешь? - выругался. Сыч с удивлением
глядел на него. - Бригадир тебе сказал: с перерывом? Или не сказал? Сам
выпил, криком исходишь! Чего ты присосался ко мне? Чего сам с ведерком это
дерьмо не выгребаешь? Издеваетесь?! Воры, проходимцы! Бабки! А ты учился
на степухе в сорок рублей? Ты супиком свекольным питался? Он не обманывал,
не суетился - воровал! Да все вы...
Он опустился на землю, обхватил голову руками и зарыдал. Сыч недолго
стоял, рядом, тоже опустился, но на колени. Стал бережно гладить Пианиста
по вздрагивающим плечам. Он тоже тихо плакал, проклиная кого-то, матерно
негромко ругаясь.
Как только Сыч заплакал, все светлое вспыхнуло в Дмитриевском. Разве
думал он подвести Сыча? Покончить с собой Пианист решил уже давно. Но
именно здесь, теперь, он уходить из жизни раздумал. Что-то в нем
перевернулось. Что перевернуло, - он еще не понимал, но чувствовал: свои
собственные слова про этот свекольник, про стипендию, которой не хватало.
Разве для этого все было? Он вспомнил свою нелегкую жизнь, но как было
хорошо и празднично жить! Отец его был музыкантом, дирижером музвзвода
полка. Пианист помнит, как обычно полк возвращался из степей - там
проходили учения. Музвзвод встречал его у глиняных дувалов, щеки отца
пухли от старания, он выводил веселые ритмы, и солдаты, пыльные и в
пропотевших гимнастерках, подтягивались и улыбались. Тогда Пианист и
полюбил музыку, тогда он понял, как нужна она людям. Жаль, умер вскоре
отец. Мама уехала из этого военного городка к сестре, на Украину. И они
уже - мама и тетка - устраивали способного мальчика в музыкальное училище,
а потом в консерваторию. Они терпели эти его упражнения. Они были обе
неприспособлены к этой жизни. И он рос среди них неприспособленным. А
жизнь была такой прекрасной и справедливой. Бедные мама и тетя вообще не
знали, что это пойти и хлопотать за него. Мальчика вела судьба. За него
хлопотали учителя, педагоги.
Он всегда верил людям.
Веру эту убил в нем его собственный дядя. И в самое последнее время.
Скользкие самооговоры, якобы спасающие от высшей меры наказания - вышки -
начались с дяди.
Ведь до этого - как любил дядя Дмитриевского! Никогда и ни в чем не
отказывал. Особенно покровительствовал во время его учебы в консерватории.
Профессора гуманитарных наук были строги. Дмитриевский же часто пропускал
занятия не по специальности. На выручку всегда приходил дядя: как врач
справочку он давал всякий раз.
Как же его было в ответ не любить! Но он-то, дядя, и сыграл с
Дмитриевским злую шутку. Суд впоследствии ссылался в приговоре на
показания дяди, сделанные им еще на предварительном следствии. Показания
квалифицировались как достоверное доказательство связи Дмитриевского со
Светланой Иваненко. Дядя, оказывается, давал племяннику направление на
анализ беременности его любовницы. Потом он, оказывается, принимал мать
Иваненко и консультировал, как сделать Светлане аборт "без последствий".
Все это потом и поднял следователь, якобы для спасения Дмитриевского.
Гордий, проигравший процесс, мог ли не согласиться с ним? Высшая мера
наказания висела над его подопечным, выживший из ума дядя Дмитриевского,
выходит, умнее всех: при таком раскладе, когда Дмитриевский "знает" свою
жертву, знает близко (если берет справку на аборт), то... То какое же это
изнасилование?
Потом-то Гордий заволновался - ведь это не что иное, как ложь. Если
он доказывал, что его подопечный вовсе не виноват, если ныне иной поворот
(лишь бы вытянуть из вышки), - значит, все это ложь, ложь и ложь.
Дмитриевский - убийца. Его двоюродный брат Романов не жертва беззакония, а
прямой участник убийства. Как повернет в таком случае суд? Не оставит ли
все в прежнем виде? Не будет ли означать все это комедию, а не правосудие?
В тюрьме первое время Дмитриевский говорил: я запутался тогда, мне
было страшно все... Над ним уже висела вышка, он был к ней чуть ли не в
сантиметре. И - вышка ушла. Вместо нее - одиннадцать лет. Тот день, когда
Гордий принес ему это известие, Дмитриевский, уже похоронивший себя (он до
этого никогда о смерти не думал, только теперь понял, как это страшно, что
тебя лишают жизни, и она, жизнь, вдруг закончится), бросился к адвокату со
словами благодарности.
- Это не я вас спас, - выдавил Гордий, - спас вас следователь.
Он сказал с сарказмом это.
9
Была глубокая ночь. Телефон разрывался. Кому это не спится? Гордий
нехотя поднялся с постели, взял трубку.
- Басманов тебя тревожит. Прости, пожалуйста, в другое время не
смогу.
Гордий слушал добрый знакомый голос, еще не очнувшись ото сна. Сам
он, кажется, отвык от таких ночных звонков. Что заставило Басманова
звонить? Встрепенулся, когда услышал, что тот послезавтра летит по заданию
Прокуратуры Союза в Красноярскую областную прокуратуру.
- Не знаю, обрадую ли, коль обнародую, зачем лечу. - Басманов
засмеялся.
- Ну послушаю.
- У-у, как равнодушно! Ладно, не буду тянуть! Лечу по делу, где
замешаны Павлюк и Гузий.
Моментально улетучился сон. Гордий воскликнул:
- Ты не придумываешь?
- Там, - загудел Басманов, - совершено было два убийства.
- И жертвы - женщины? - спросил Гордий.
- Ты прав. Наташа Светличная, учительница... - И поправился: - Бывшая
учительница... Вторая жертва - жена тамошнего механика их леспромхоза.
Зайцева... Подозреваются в убийстве шоферы Долгов и Суров.
- Долгов и Суров под стражей?
- Да.
- Павлюк и Гузий находились в местах тамошних, когда было совершено
убийство?
- Правильно мыслишь.
- А, может, потому на них Долгов с Суровым валят?
- Все может быть.
- Откуда знаешь все?
- Разговаривал час назад со следователем, который ведет дело Долгова
и Сурова... Между прочим, следователь - твой знакомый.
- Кто?
- Меломедов.
- Меломедов?! - Гордий от неожиданности начал заикаться: - Ка-а-ак
Мелл-о-мее-доов?! Ты что-то путаешь!
- Ничего я не путаю. Меломедов. Почему и звоню тебе ночью. Как только
узнал, что Меломедов дело ведет, сразу тебе и позвонил... Может, думаю, ты
что-нибудь усечешь!
- Он что? Из Москвы послан?
- В Москве он уже не работает. Он тамошний.
- Ушли?
- По собственному желанию... Слушай, твои восклицания мне не
понравились... Ведь, если ты поедешь со мной, вы там встретитесь...
- Ты мне предлагаешь ехать с тобой?
- Да.
Гордий с минуту помолчал, потом сказал:
- Я еду.
"Следователь Меломедов. 27 лет. Не участвовал. Не привлекался. Не
состоял. Окончил Киевскую школу милиции, затем Московский государственный
университет. Не служил в армии. Кандидат в мастера спорта. Дважды. По
тяжелой атлетике и борьбе. Кроме того, занимался бегом. Имеет первый
разряд. Отец слесарь, проживает в Киеве. Мать медсестра. Меломедов
единственный сын в семье".
Гордий давно, с исчерпывающей точностью, изучил дело Меломедова.
Следователь Меломедов был его противником. Гордий более чем уверен: именно
Меломедов согнул в дугу Дмитриевского, именно он заставил его лгать.
Как? Почему? Парень из приличной семьи, профессионал... Что ему-то
нужно от этого дела? Повышения? Но он и так в свои 27 лет летел высоко. Он
был одним из ведущих следователей в Москве. Тогда, что же еще?
ДВОЕ:
ВАЛЕРИЙ ДОЛГОВ. Двадцати восьми лет. Водитель второго класса. Родился
в городе Свердловск. Отец убит в пьяной драке восемь лет назад. Долгов
собирался тогда поступать в институт. Убийство отца помешало. Он пошел на
курсы шоферов, долго не мог сдать на права, пока не догадался купить две
бутылки коньяка и занести обе инструктору Валерке Докушаеву. Тот поначалу
отказывался от подношения, но в конце концов согласился принять дар, но с
условием, что Долгов поднатужится и станет хотя бы ходить систематически
на занятия.
В приметах Долгова сказано: он среднего роста, с рыженькими усиками
стрелочкой, у него серые тускловатые глаза, затравленный испуганный
взгляд.
Судим ли?
Нет, не судим.
Слыл неплохим работником на прежней должности диспетчера.
К рулю пересел - заработать. Шесть лет назад, после демобилизации
поступил на работу в организацию, которая занималась подводными
изысканиями на реке Днепр. Дали новенький кран, в армии имел дело с такой
техникой. Жизнь обратно же, как и в армии, походная, полупалаточная. В
колхоз, домой, не поехал. Сестра посоветовала не ехать. Сама она с мужем
устроилась под Киевом. Долгов помогал сестре во всем: строил дом, когда
выдавалось время, веранду, хозблок. Нередко кое-что подбрасывал из
строительных материалов. Но заработок там, конечно, не как здешний.
Надоумили его те, кто привез с севера машины, поехать подальше, где еще
нет цивилизации. Там - нуль, деньги еще не съели, можно и заработать.
Первое время не получалось, а потом в месяц пошло по тысяче и больше.
Руки бегают по столу, пальцы начинают нервно барабанить, когда
задается вопрос о Павлюке и Гузие, которые, оказывается, работали с
Долговым в одной автоколонне. С ними какие связи? - Долгов уже давно
понял, что ни Павлюка, ни Гузия ему привезти сюда не могут - какая-то у
них с этим заминка. - А никаких! У Долгова дружок Суров. С ним они все
делили поровну, а те жили себе, и нам дела до них никакого. Почему они
были тут? Не знаю. Был, конечно, случай, что можно и подозревать. Суров
однажды приходит, выпивши, говорит: "Тут бабеха - о'кей! Жена механика". А
Долгов и сам уже видел Зайцеву, и муж ее - не то, хиляк. Пошли! А бабеха
оказалась преданной, понеслась с коромыслом на них, когда они переборщили
насчет ухаживания. Васе чуть не в затылок. Ну Сурову то есть...
ВАСИЛИЙ СУРОВ. Тридцать один год. Тоже одинок, тоже холост. У Валерки
хотя бы сестра, мать. А у него - никого. Хотел в Киеве прописаться, потому
искал женщину с квартирой. Но не везло. Если попадалась, - прописана в
общежитии, а Суров и сам там прописан. Когда еще квартиру дадут! Знакомили
в Совках с девушками, это пригород вроде, но уже в явной черте города. Там
собственные дома. Тоже не вышло. Настороженно глядят! Хотя и там Суров
зарабатывал - будь-будь! У него дизель-трактор, возил на нем панели с
железобетонного завода. Халтура была. Фундамент под дачу - нате
пожалуйста! Мог погрузить и двадцать пять блоков, 25 тонн! Приехал сюда,
тоже по совету. Купить машину, войти в приймаки. "Рассказываю откровенно.
За это не судят. А что нам приписывают - ерунда!"
- Как вы познакомились с Павлюком, Долгов?
- Я? А чё было знакомиться? Уже ж говорил. Жили поначалу вместе в
общаге, а потом перешли в балок. Купили мы его. Сбросились и купили.
Тысячу рублей, между прочим, отдали. Башли и тут немалые. А балок -
старый, с дырами, сырой и холодный. Дерут - как с овечек и тут, на севере
крайнем. Спекуляция! По двести пятьдесят каждый. Я, Валерка Суров, Павлюк
и Гузий.
- Я тоже так познакомился. - Суров глядит исподлобья. - Лучше бы и не
знакомился. Я уже рассказывал... Когда пошли в другой раз к Зайцевой, она
по-хорошему сказала: "Мальчики, тут вам ничего не обломится, гуляйте!"
Вышли на улицу, Гузий процедил сквозь зубы: "Не таких, барышня, ломали..."
А когда к нам заявился с ружьем Зайцев, мы с Валериком струхнули, а Павлюк
выручил нас, не испугался, усмехнулся и заявил: "Смешно, парень! У каждого
из нас есть тут любовь. Мы чужое не берем... Шагай и не пугай ружьем.
Заскакивали к твоей по пьянке"... Мы и вправду ходили иногда к девчатам в
летний лагерь, где отдыхают пионеры и школьники. Вожатые у них разные,
есть из рабочих, девки есть... Можно было найти женщину одинокую и никому
тут не нужную... Только однажды вдруг приезжают к нам из милиции или из
прокуратуры, говорят про убийство какой-то учительницы. До этого Гузий
исчезал куда-то, завгар наш иногда запивал, ничего не видел... Но мы
промолчали, сказали, что он работал и все такое, и что Гузий не отлучался.
Все было в ажуре, ходки и тому подобное...
- А как с женой Зайцева, Долгов, получилось, не знаете?
- Получилось страшно. Я уже, гражданин следователь, рассказывал. Я
тогда приехал в шестом часу вечера, мотор у меня забарахлил. Остановился,
зашел в балок, а Гузий - там. Не скажу, что напуган, но что-то такое было.
Я получил как раз получку, с собой возить - сами понимаете... Заработал
тогда более куска... Ну более тысячи... А дали пятерками. Боле тысячи, -
пачка приличная. Я спрятал деньги накануне в матрац. Когда Гузий вышел,
думаю - шмонал! Кинулся к постели - все цело. Я взял деньги, думаю: от
греха подалее, на почту отнесу и положу на книжку, как всегда делал.
Пошел. А тут - кровь. У порога... Огнем обожгло, в тот раз, когда из
милиции приезжали, - перетрусил, стали трясти же... Гузия спрашиваю: "Ты
что? На охоте был?" Он ощерился и отвечает: "Да, охотился... - Вдруг
подошел ко мне вплотную и грозит пальцем: - Но ты... ничего не видел,
понял? Убью! Я бы тебя и тогда убил, если бы ты пикнул насчет моего
отсутствия..." Я, понятно, озверел. Я не люблю, когда мне грозят. Схватил
гаечный ключ... Да я уже рассказывал... Стали мы драться, он бил сильнее.
Хорошо Валерка появился...
- А что вы тогда подумали, Суров? Почему они дерутся?
- Я подумал, что деруться они за деньги. Вася мне сказал, что у него
пропало двести рублей. Когда мы покупали балок на четверых, еще тогда
выпили, и Гузий сказал, что он не намерен платить за это барахло, хоть и
удобней жить. Он у меня стащил потихоньку... я пьяный был... сто пятьдесят
рублей... Конечно, было после выпивки, я не помню... Может, он и не брал?
А Вася помнит, у него память после выпивки лучше... Я и подумал, что
дерутся за деньги, стал разнимать... Но вижу, они не разнимаются,
серьезно. А потом, на второй день, я понял, за что они дрались. Тут все
село уже всполошилось: убийство жены механика. Ее, оказывается, все
уважали, она была очень талантливой библиотекаршей, книги люди стали
читать, библиотекарша устраивала хорошо культурную жизнь... После убийства
все будто озверели, гам, тарарам... Эта ее смерть, Зайцевой я имею в виду,
смерть насильственная подействовала на всех отрицательно, даже сильно. Не
знали, что делать. А механик, тот вообще обезумел. Хорошо, что тогда
участковый видел, как он приходил к нам из ревности, грозил ружьем... А
вскоре Гузий и Павлюк уехали, а нам, которые остались тут, через некоторое
время все приписали...
- А я причем? Видите? - заблеял Долгов. - Я дрался тогда с ним, даже
кричал, что он насильник.
- Вы, что же, знали, кто убил учительницу?
- Чё?
- Вы в подробностях знали о деле по убийству учительницы?
- А кто не знал! - сказал Суров. - Это же тут - как по радио. И с
подробностями.
- Все, конечно, - вступил уже спокойнее Долгов, - с подробностями. Мы
еще потом говорили по вечерам. И все намекали друг другу, я Васе, Вася -
мне... Пойти и рассказать! А если наговоришь на человека? Мало ли что он
кинулся драться! Может, совсем по-другому он понял меня... Да пили же
потом... Голова ходит ходором...
- Вы пытались когда-либо завести разговор с участковым? Я вас
спрашиваю, Долгов?
- Я? Да. Однажды я выпил и пришел к нему... Но видите, как это
обернулось для меня? Я сижу перед вами...
Во время допроса Гордий не проронил ни слова. Сидел, насупившись.
Думал:
Как же это так?
Вот эти два парня (если, конечно, они не сговорились) могут по сто
раз повторять одно и то же, а хлюпик Дмитриевский юлит, вертит, крутит...
То есть юлил, вертел, крутил... И довертелся, докрутился... Их не собьешь
ни разными свидетельскими показаниями, ни ложью, ни угрозами, ни лестью.
"В этом мы не виноваты! Хоть расстреляйте! Ходили к ней - да. Было. Но
больше... Извините-подвиньте!" А там... Ведь при внимательном чтении
показаний Дмитриевского на предварительном следствии легко можно было
убедиться: все указанные детали и подробности первоначально ему не были
известны. Признав себя виновным, он вынужден был ссылаться на то, что
деталей убийства не помнит. Естественно! Он их просто не знал! И только
постепенно его показания "обогащались" сведениями, полученными им, как он
объяснил поначалу в суде, от следователя. Они-то настойчиво и приводили
показания Дмитриевского в соответствие с хорошо ими изученными фактами.
Следователи ему их навязывали.
Зачем же тебе это было нужно, Дмитриевский? Зачем ты пошел на ложь?
Потом он сидел со следователем Меломедовым в его маленькой комнатке у
камина, опять пил чай, и неприятные слова так и просились наружу. Но
сдерживался. Стоило только раз отступить от закона, только раз, хотя бы в
одном документе, пойти на самообман (он был добр - не сказал даже сам
себе: "Пойти на обман"), и уже в цепочку вошел обман, и повлек за собой
новый и новый обман. Ему, Меломедову, приходилось невольно обманывать себя
(надеждой, что он все-таки прав), обманывать других, обманывать
Дмитриевского, Романова, их дядю, всех, всех... Погрязнув во лжи, которую
он не видел, а чувствовал, он боялся задуматься над тем, что же он делает?
Не может же быть такого, что он верил в то, что создал в воображении! Идут
же от неопровержимых фактов! Их же в его распоряжении не было!
Гордий отставил чашку.
Меломедов нагнулся, под теплым свитером было спрятано молодое, ловкое
тело. Он и тогда, после суда, выглядел молодо, победно. Сегодня не
скажешь, что он выглядит победно. Басманов тогда любовался, кажется, им.
Все вышло удивительно быстро, Дмитриевский "раскололся", всем ясно, что
убийца и не мог не расколоться. Тогда Басманов, правда, пожалел этого
старого человека - адвоката Гордия. Он подхватил его под руку, одевая на
голову шляпу, потому что шел крупный, какими-то хлопьями снег. Гордий обо
всем на свете позабыл, шел с непокрытой головой...
Сколько же прошло с тех пор? Целая вечность. Молодые, затертые во
льдах, в непогоде, остаются с молодыми, ловкими телами, а у стариков
кружится голова. Ничего не поделаешь!
Но целая жизнь промчалась над головой и Меломедова. Он был
преуспевающим следователем, жил в Москве, на Арбате, в новом доме. Теперь
тихая комнатка, правда, с красивым камином. Он, наверное, поставил его
собственноручно, молодые теперь все могут - по книжкам, где описывается,
как поставить на даче летнюю кухню, как сделать прекрасный камин.
Горе Меломедова было большим. Гордий из короткого рассказа понял,
почему этот молодой человек оказался тут. Вот так! Но он, зная, почему он
тут, не удержался от вопроса, почему же именно он приехал сюда. И он
спросил его об этом, теребя отставленную чашку. Он думал теперь об одном:
в этой комнате находилась бы, Игорь, твоя любимая женщина, если бы ты...
Тогда по-настоящему вел дело Дмитриевского. Какое дикое стечение
обстоятельств! Неужели, неужели ты, Игорь, этого не понимаешь? Как же ты
тогда живешь?
Когда Гордий задал Меломедову этот вопрос - вы приехали сюда
добровольно? - тот через какое-то время ответил:
- Я ждал этого вопроса. Именно от вас. Мне не сладко. Если я вам
скажу, что я приехал за Наташей Светличной, вы вскинете удивленно левой
бровью. У вас такая привычка. Я... Впрочем, мне всего-то тоже ничего... А
Наташеньке было двадцать пять. Разница не такая и существенная. Я еще не
женился, а она не успела выйти замуж - училась. Я увидел Наташу у себя в
Москве. Это было после ее защиты диплома. Я спешил, как всегда, по своим
делам. Вы знаете, посадив Дмитриевского, я... так уже бывает... укрепился
в мнении, что я что-то значу. Правда, правда!.. Все хорошо, когда
нормально, сносно. Представьте, Дмитриевского могли расстрелять. Это так и
не иначе. Вы это знаете не хуже меня. Все свалилось на этого парня, все
было против него...
- Вы и сейчас так думаете?
- Нет, сейчас, когда потеряна Наташа... Зачем вы меня мучаете? Сейчас
я часто думаю то, что думаете теперь, в эту минуту, вы... Товарищ
Меломедов, если бы вы нашли тогда подлинного убийцу, Наташа... Ах, не
надо!
- Наташа жила бы?
- Да, да, да!
- Почему вы так думаете?
- Да потому что... Что вы не знаете?
- Нет, не знаю.
- И не предполагаете?
- Предполагаю.
- Ах вот как! Тогда вы меня мучаете!
- Даже так?
- Именно так. Вы недобрый старик. Мстительный. Да, я уговаривал ее
остаться в Москве. Но она была сильнее меня в своих намерениях. Она
интеллигентка в шестом поколении. Она была уверена, что на Малой Тунгуске
нужны такие же прекрасные преподаватели, как и в Москве. Даже больше
нужны. Она сама попросилась ехать сюда. Она верила, что человек должен...
Ах, должен, должен, должен! Жалко... Почему здешние дети не могут иметь
таких преподавателей, как она? Я не мог ее разубедить. Поехал за ней.
Плюнул на карьеру. Я тогда не думал о вас, о Дмитриевском...
- Басманов мне говорил, что за Наташей ухаживал директор леспромхоза,
- зачем-то сказал Гордий.
- Леднев. Но он чист. Нет, нет, не Леднев. Вы и сами понимаете. Это -
те! Те, которых я обязан был искать, исследуя дело Дмитриевского...
- Как вы думаете, - жестко спросил Гордий, - Дмитриевский любит свою
жену?
Меломедов резко встал, глаза его вспыхнули, он, однако, загасил в
себе злобу.
- Да. Теперь я понимаю.
- Как же, Игорь, выплыли свидетели, которые, по сути, погубили
сегодняшнюю жизнь не только Дмитриевского, но и его жены, их будущего
ребенка?
- У него - ребенок?
- Он будет... Это...
- Это, - перебил Меломедов, - это все-таки человечно! Я думал - они
играют...
- А вы играли, когда поехали за Наташей Светличной, наступив на
карьеру?
- Я?..
- Так как же выплыли свидетели?
- Мне Басманов сказал, что жизнь его облегчена?
- Это не окончательное решение вопроса.
- Вы хотите, чтобы я, потеряв любимую женщину, еще пошел добровольно
по дорожке Дмитриевского? Чтобы меня посадили в тюрьму за то, что я
заставил его говорить неправду?
- Вы впервые об этом подумали? Или такое приходило уже к вам?
Меломедов встал, покопался у камина, потом глянул на Гордия:
- Слишком много нас, если это ошибка... Слишком много...
10
За отсутствием улик, прямых доказательств совершения убийства
Иваненко Дмитриевским, Меломедов пытался подтвердить хотя бы факт его
