Это прозвучало как окончательный приговор. Она посмотрела на плачущую
девушку, глаза которой распухли от слез.
- Ты ведь этого хочешь, не так ли?
- Д-да, - всхлипнула Айлин. - Я люблю Тоби.
Девушка повернулась к Тоби.
- Они заставили меня сказать. Я не хотела называть им твое имя.
Ее отец, полицейский сержант, сказал, ни к кому конкретно не
обращаясь:
- Моей дочери всего шестнадцать лет. По закону это изнасилование. Я
мог бы отправить его в тюрьму до конца его паршивой жизни. Но если он
собирается жениться на ней...
Все повернулись и посмотрели на Тоби. Он опять сглотнул и с трудом
выдавил:
- Да, сэр. Я... Мне очень жаль, что так случилось.
Пока они с матерью в молчании ехали домой, Тоби сидел рядом с ней и
мучился, зная, какую причинил ей боль. Теперь ему придется искать работу,
чтобы содержать Айлин и ребенка. Вероятно, он вынужден будет идти работать
в мясную лавку и забыть все мечты и планы на будущее. Когда они приехали
домой, мать сказала:
- Идем наверх.
Тоби пошел за ней в свою комнату, собираясь с силами в ожидании
длинной нотации. Мать молча вынула чемодан и стала укладывать его одежду.
Совершенно сбитый с толку, Тоби спросил:
- Что ты делаешь, мама?
- Я? Я-то ничего не делаю. А вот ты - да. Ты уезжаешь отсюда.
Она остановилась и повернулась к нему лицом.
- Неужели ты думал, что я собиралась позволить тебе испортить жизнь
из-за какой-то ничтожной вертихвостки? Ладно, ты с ней переспал, и у нее
будет ребенок. Это доказывает две вещи - твою человеческую натуру и ее
безмозглость. Ну уж нет! Никому не позволю заманить моего сына в ловушку
подобным образом. Богу угодно, чтобы ты стал большим человеком, Тоби! Ты
уедешь в Нью-Йорк, а когда станешь знаменитостью, пошлешь за мной.
Он сморгнул слезы и бросился к ней в объятия, а она нежно прижала его
к своей огромной груди. Тоби вдруг почувствовал растерянность и страх
перед расставанием с ней. И все же в нем жило какое-то возбуждение, подъем
от предвкушения новой жизни, которая начиналась для него. Он обязательно
будет работать в шоу-бизнесе и станет звездой; он непременно будет
знаменитым!
2
В 1939 году Нью-Йорк был театральной Меккой. Великая депрессия
завершилась. Президент Франклин Рузвельт пообещал, что бояться будет
нечего, кроме самого страха, что американцы станут самой процветающей
нацией на земле, так оно и вышло. Все были при деньгах. На Бродвее шло
тридцать спектаклей одновременно, и все с успехом.
Тоби прибыл в Нью-Йорк с сотней долларов, которую дала ему мать, и с
верой, что его ждут богатство и слава, что он перевезет мать к себе, и они
поселятся в пентхаусе [роскошные апартаменты в верхнем этаже здания], и
она будет приходить в театр каждый вечер и смотреть, как ему аплодирует
публика. А пока ему надо найти работу. Тоби обивал пороги всех бродвейских
театров, рассказывая о том, в каких любительских конкурсах он побеждал и
как он талантлив. Его гнали прочь. Блуждая в поисках работы, Тоби тайком
пробирался в театры и ночные клубы и смотрел, как работают первоклассные
артисты, особенно комики. Он видел и Бена Блю, и Джо Льюиса, и Фрэка Фея.
Тоби был уверен, что в один прекрасный день он превзойдет их всех.
Когда денег осталось совсем мало, он нанялся мойщиком посуды. Матери
он звонил каждую субботу утром, когда это стоило дешевле. Она рассказала
Тоби, какой фурор произвел его побег.
- Жаль, что ты этого не видишь, - сожалела мать. - Полицейский
приезжает сюда на патрульной машине каждый вечер. Судя по тому, как он
бесится, можно подумать, что мы тут все гангстеры какие-то. Без конца
спрашивает, где ты.
- А ты что ему говоришь?
- Правду. Что ты ускользнул, как вор в ночи, и что если ты
когда-нибудь попадешься мне в руки, то я сама сверну тебе шею!
Тоби очень смеялся.
Летом Тоби удалось устроиться ассистентом к фокуснику, бездарному
шарлатану с малюсенькими глазками, который выступал под именем Великого
Мерлина. Они давали представления в нескольких второразрядных отелях в
горах Катскилл, и основной работой Тоби было грузить тяжелые причиндалы из
Мерлинова автофургончика, да стеречь живой реквизит, который состоял из
шести белых кроликов, трех канареек и двух хомяков. Из-за того что Мерлин
опасался, как бы "реквизит" не пропал, Тоби приходилось жить вместе с
животными в комнатках размером с чуланчик для хранения швабр, так что все
лето он находился в нестерпимой вони. Он был в состоянии полного
физического истощения от перетаскивания тяжелых ящиков с хитрым
устройством стенок и дна и беготни за "реквизитом", который постоянно
норовил удрать. Ему было одиноко и грустно. Тоби сидел, глядя на грязные
комнатушки, и спрашивал себя, что он здесь делает и каким образом все это
поможет ему приобщиться к шоу-бизнесу? Он отрабатывал свои номера перед
зеркалом, а вместо публики у него были запашистые зверьки Мерлина.
В одно из воскресений ближе к концу лета Тоби, как обычно, позвонил
домой. На этот раз трубку снял отец.
- Это Тоби, папа. Как ты там?
Ответом было молчание.
- Алло! Куда ты исчез?
- Я не исчез, Тоби. - Что-то в голосе отца заставило Тоби зябко
поежиться.
- А где мама?
- Ее вчера вечером увезли в больницу.
Тоби так сильно сжал трубку, что она чуть не переломилась в руке.
- Что с ней случилось?
- Врач сказал, что был сердечный приступ.
"Нет! Только не мама!"
- Она обязательно поправится, - требовательно сказал Тоби. - Правда
ведь? - Он уже не говорил, а кричал в трубку. - Скажи, что она поправится,
будь ты проклят!
С расстояния в миллион миль ему было слышно, как отец плачет.
- Она... Она умерла несколько часов назад, сынок!
Эти слова накатились на Тоби, как раскаленная добела лава, опаляя и
обжигая его, пока ему не показалось, будто тело его охвачено пламенем.
Отец лжет. Она не может умереть! Ведь у них договор. Тоби станет
знаменитым, и мама будет рядом с ним. Он купит ей чудесный особняк, и
лимузин, и меха, и бриллианты... Рыдания душили его. Он слышал, как
далекий голос повторяет: "Тоби! Тоби!"
- Я еду домой. Когда похороны?
- Завтра, - сказал отец. - Но тебе нельзя приезжать сюда. Они будут
ждать тебя, Тоби. Айлин скоро родит. Ее отец грозится убить тебя. Они
будут подстерегать тебя на похоронах.
Значит, он не сможет даже проститься с единственным человеком на
свете, которого он любил. Тоби весь тот день пролежал в постели,
погрузившись в воспоминания. Образ матери рисовался ему отчетливо и живо.
Вот она на кухне - что-то готовит и рассказывает ему, каким известным
человеком он станет; потом в театре - она сидит в первом ряду и громко
восклицает: "Mein Himmel! [О, небо! (нем.)] Какой талантливый мальчик!"
Вот она смеется в ответ на его имитации и шутки. Вот укладывает его
чемодан: "Когда ты станешь знаменитым артистом, я приеду к тебе". Он
лежал, оцепенев от горя, и думал: "Я никогда не забуду этот день. Никогда,
покуда живу. Четырнадцатое августа 1939 года. Это самый важный день в моей
жизни!"
Унылое серое четырехэтажное здание больницы в Одессе, штат Техас,
изнутри походило на садок для кроликов - ряды клетушек, предназначавшихся
для того, чтобы распознать болезнь, облегчить страдания больного, вылечить
или - случается и такое - похоронить его.
Было четыре часа утра, время тихой смерти или беспокойного сна.
Время, когда персонал больницы может перевести дух и подготовиться к
сражениям наступающего нового дня.
У родовспомогательной бригады в 4-й операционной возникли проблемы.
То, что выглядело вначале как самые обычные роды, внезапно превратилось в
ЧП. Вплоть до самого момента появления на свет ребенка миссис Карл Чински
все шло нормально. Миссис Чински была здоровой женщиной в расцвете сил, а
ее широкие крестьянские бедра с акушерской точки зрения не оставляли
желать ничего лучшего. Схватки участились, и роды протекали по графику.
- Ягодичное предлежание, - объявил доктор Уилсон. Эти слова не
вызвали никакой тревоги. Хотя лишь три процента родов проходит при
ягодичном предлежании, то есть когда ребенок выходит попкой вперед, их
обычно принимают без особых трудностей. Есть три типа родов при ягодичном
предлежании: спонтанные, где помощь не нужна, с родовспоможением, где
природе помогает акушер, и полный "обвал", когда ребенок заклинен в
материнской утробе.
Доктор Уилсон удовлетворенно отметил про себя, что в этом случае роды
будут спонтанные, самые простые. Он наблюдал, как появились ступни
ребенка, а за ними и ножки. После еще одной потуги матери показались
ляжечки ребенка.
- Мы почти у цели, - ободряюще сказал доктор Уилсон. - Потужьтесь еще
разок.
Миссис Чински потужилась, но ничего не произошло. Доктор нахмурился.
- Давай еще раз. Сильнее.
Ничего.
Доктор Уилсон взялся руками за ножки ребенка и осторожно потянул.
Никакого движения. Он просунул руку мимо ребенка, через узкий проход,
ведущий в матку, и начал исследование. Вдруг его лоб покрылся крупными
каплями пота.
- У нас проблема, - промолвил доктор Уилсон вполголоса.
Миссис Чински услышала.
- Что-то не так? - спросила она.
- Все в порядке. - Доктор Уилсон ввел руку глубже внутрь, осторожно
пытаясь вытолкнуть ребенка наружу. Но тот не сдвинулся с места. Доктор
чувствовал на ощупь, что пуповина прижата тельцем ребенка к тазу матери,
блокируя кровоснабжение младенца.
- Стетоскоп!
Акушерка взяла инструмент и приложила его к животу матери, слушая
сердцебиение ребенка.
- Упало до тридцати, - сообщила она. - И есть заметная аритмия.
Пальцы доктора Уилсона двигались внутри тела матери, ощупывая,
исследуя, словно это были щупальца, управляемые на расстоянии его мозгом.
- Я плохо слышу сердцебиение плода! - В голосе акушерки звучала
тревога. - Сердцебиение отсутствует!
У них был умирающий внутри матки ребенок. Оставалась еще слабая
надежда на то, что младенца удастся оживить, если они успеют вовремя его
извлечь. Оставалось не более четырех минут, чтобы вынуть ребенка, очистить
его легкие и заставить крохотное сердечко снова забиться. За пределами
четырех минут мозг новорожденного подвергнется обширным и необратимым
повреждениям.
- Засеките время! - приказал доктор Уилсон.
Все, кто находился в операционной, инстинктивно глянули вверх, когда
стрелки электрических часов на стене, щелкнув, встали на цифру 12, а
большая красная секундная стрелка пошла на первый круг.
Родовспомогательная бригада начала действовать. К столу подкатили
баллон с дыхательной смесью для неотложной помощи, а доктор Уилсон в это
время пытался сдвинуть с места застрявшего ребенка. Он начал манипуляцию
Брехта, стараясь раскачать ребенка и повернуть его плечи так, чтобы он мог
пройти через вагинальное отверстие. Все безрезультатно.
Студентка-практикантка, собирающаяся стать медсестрой, которая
впервые видела, как принимают роды, вдруг почувствовала дурноту и выбежала
в коридор.
Перед дверью в операционную стоял Карл Чински и нервно мял шляпу в
своих мозолистых ручищах. Сегодня самый счастливый день в его жизни. Он
был плотник по профессии, человек простой, веривший в ранние браки и
большие семьи. Этот ребенок у них первенький, и он с трудом сдерживал свое
волнение. Чински очень любил свою жену и знал, что без нее пропадет. Он
думал о жене в тот момент, когда практикантка пулей вылетела из
операционной, и крикнул ей:
- Как у нее дела?
Потрясенная увиденным молоденькая сестра, мысли которой были заняты
ребенком, выпалила:
- Она умерла, умерла!
И бросилась прочь, чувствуя, что ее сейчас вырвет.
Лицо Чински побелело. Он схватился за грудь и стал судорожно хватать
ртом воздух. Когда его доставили в палату реанимации, помочь ему уже было
нельзя.
В операционной доктор Уилсон работал как машина, наперегонки со
стрелкой часов. Он мог ввести руку внутрь, прикоснуться к пуповине и
ощутить ее зажатость, но освободить ее никак не удавалось. Каждый его
нервный импульс требовал, чтобы он вытянул наполовину родившегося ребенка
силой, но ему приходилось видеть, что бывало с младенцами, которым
помогали появиться на свет таким образом. Миссис Чински теперь стонала в
полубеспамятстве.
- Тужтесь, миссис Чински. Сильнее! Ну!
Все напрасно. Доктор Уилсон взглянул на часы. Прошло две минуты
драгоценного времени после полного прекращения циркуляции крови в мозгу
ребенка. Перед доктором Уилсоном встала еще одна проблема: что делать,
если ребенка удастся спасти после того, как истекут четыре минуты?
Оставить его жить, чтобы он превратился в растительный организм? Или дать
ему умереть быстро и без страданий? Он отогнал эту мысль и ускорил темп
работы. Закрыв глаза и работая на ощупь, Уилсон целиком сосредоточился на
том, что происходило внутри тела женщины. Он применил манипуляцию
Морисо-Смелли-Ве - сложную серию движений, направленных на то, чтобы
ослабить зажатость и освободить тельце ребенка. И вдруг сдвиг произошел.
Он почувствовал, как ребенок стронулся с места.
- Щипцы Пайпера!
Акушерка быстро вложила ему в руку специальные щипцы, и доктор Уилсон
ввел их внутрь и наложил на голову ребенка. Еще мгновение - и голова вышла
наружу.
Ребенок появился на свет.
Раньше это всегда был момент триумфа: появившееся на свет создание,
краснолицее и орущее, протестовало против той бесцеремонности, с какой его
выгоняли из покойного и темного материнского лона на свет и холод.
Но с этим ребенком все обстояло иначе. Девочка была синеватого цвета
и не двигалась.
Доктор взглянул на часы. Оставалось полторы минуты. Каждое движение
теперь стало быстрым и автоматическим - результат многолетней практики.
Обернутые марлей пальцы очистили зев ребенка, открыв воздуху доступ к
отверстию гортани. Уилсон уложил ребенка на спину. Акушерка подала ему
небольшой ларингоскоп, соединявшийся с электрическим отсасывающим
устройством. Введя инструмент, он кивнул, и сестра щелкнула выключателем.
Послышался ритмичный сосущий звук, производимый аппаратом.
Доктор Уилсон бросил взгляд на часы.
Осталось двадцать секунд. Сердцебиение отсутствует.
Пятнадцать... четырнадцать... Сердцебиение отсутствует.
Приближался момент, когда надо будет принять решение. Может быть, они
и так опоздали, и повреждения мозга уже не избежать. В этих делах никогда
нельзя быть полностью уверенным. Ему приходилось видеть больничные палаты,
полные несчастных созданий с телом взрослого человека и разумом ребенка, а
то и хуже.
Десять секунд. Пульса нет, даже тоненькой ниточки, которая дала бы
ему надежду.
Пять секунд. Уилсон принял решение и надеялся, что Бог поймет и
простит его. Он отсоединит провод, скажет, что ребенка спасти было
невозможно. Никто не усомнится в его действиях. Он еще раз пощупал кожу
ребенка. Она была холодной и липкой.
Три секунды.
Доктор смотрел на ребенка, и ему хотелось плакать. Такая жалость.
Девочка-то хорошенькая. Она бы выросла и стала красивой женщиной.
Интересно, как могла бы сложиться у нее жизнь. Вышла бы замуж и нарожала
детей? Или стала бы художницей, или учительницей, или служащей в
какой-нибудь компании? Была бы богатой или бедной? Счастливой или
несчастной?
Одна секунда. Сердце не бьется.
Ноль секунд. Сердце не бьется.
Ноль секунд.
Уилсон протянул руку к выключателю, и в этот момент сердце ребенка
забилось. Одно неуверенное, неровное сокращение, еще одно, и вот уже
сердцебиение стабилизировалось, стало сильным и ровным. Находившиеся в
операционной отреагировали одобрительными возгласами и поздравлениями.
Доктор Уилсон их не слушал.
Его взгляд был прикован к часам на стене.
Мать назвала ее Жозефиной, в честь живущей в Кракове бабушки. Второе
имя было бы слишком претенциозным для дочери польки-белошвейки из Одессы,
штат Техас.
По непонятным для миссис Чински причинам доктор Уилсон настоял на
том, чтобы через каждые шесть недель Жозефину приносили в больницу на
осмотр. Заключение каждый раз было одним и тем же: с ней, по-видимому, все
было нормально.
Только время покажет.
3
В День труда летний сезон в горах Катскилл закончился, и Великий
Мерлин остался без работы, а вместе с ним и Тоби. Теперь он волен идти
куда хочет. Но куда? У него не было ни дома, ни работы, ни денег. Решение
явилось само собой, когда одна дама из отдыхающих предложила заплатить ему
двадцать пять долларов, если он отвезет на машине ее с тремя маленькими
детьми из Катскиллов в Чикаго.
Тоби уехал, не попрощавшись ни с Великим Мерлином, ни с его вонючим
реквизитом.
Чикаго в 1939 году был процветающим, открытым городом. Здесь все
имело свою цену, и тот, кто знал что почем, мог купить все, что угодно -
женщин, наркотики, политических деятелей. Здесь работали сотни ночных
клубов на любой вкус. Тоби обошел их все до одного, начиная с большого и
наглого "В Париже" и кончая небольшими барами на Раш-стрит. Ответ он
получал везде один и тот же. Никто не хотел нанимать сопливого юнца в
качестве комика. Время Тоби истекало. Пора ему было браться за
осуществление того, о чем мечтала мама.
Скоро ему исполнится девятнадцать лет.
Один из клубов, в которых околачивался Тоби, назывался "По колено".
Публику там развлекали трое уставших музыкантов, опустившийся и всегда
пьяный пожилой комик и две выступавшие в стриптизе девицы, Мери и Джери,
которые в афишах представлялись как сестры Перри и, что самое смешное,
действительно были сестрами. Они находились в возрасте между двадцатью и
тридцатью годами и смотрелись довольно привлекательно, невзирая на налет
дешевизны и неряшливости. В один из вечеров Джери подошла к стойке бара и
уселась рядом с Тоби. Он улыбнулся и вежливо сказал:
- Мне нравится ваш номер.
Джери повернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела простоватого
парнишку с детским лицом, слишком юного и слишком бедно одетого, чтобы
представлять для нее интерес. Она равнодушно кивнула и хотела было уже
отвернуться, но тут Тоби встал. Джери уставилась на красноречивую
выпуклость на его брюках, потом повернулась и еще раз взглянула в
простодушное мальчишеское лицо.
- Господи, неужели это все настоящее?
Он усмехнулся:
- Есть только один способ это узнать.
В три часа ночи Тоби был в постели с обеими сестрами Перри.
Все было тщательно спланировано. За час до начала шоу Джери привела
пожилого комика, который был азартным игроком, в одну квартиру на
Дайверси-авеню, где шла игра в кости. Увидев это, он облизнул губы и
сказал:
- Мы можем задержаться здесь только на минутку.
Через тридцать минут, когда Джери потихоньку ушла, комик бросал кости
и вопил словно маньяк: "Восьмерка из-за пригорка, сукин ты сын!" Он уже
погрузился в какой-то фантастический мир, где и успех, и звездный взлет, и
богатство - все зависело от того, как выпадут кости.
А в это время в баре клуба "По колено" сидел аккуратно одетый Тоби и
ждал.
Когда нужно было начинать шоу, а комик не появился, владелец клуба
просто рвал и метал.
- С этим ублюдком на этот раз покончено, слышите? На пушечный выстрел
его больше к клубу не подпущу!
- Я вас не осуждаю, - осторожно сказала Мери. - Но вам везет. Там в
баре сидит новый комик. Он только что из Нью-Йорка.
- Что такое? Где он? - Хозяин окинул Тоби удивленным взглядом. - Ну и
дела. А где же его нянька? Это же младенец!
- Он колоссален! - заявила Джери на полном серьезе.
- Попробуйте его, - добавила Мери. - Что вы теряете?
- Своих чертовых клиентов, вот что!
Пожав плечами, хозяин подошел к Тоби.
- Так значит, ты комик, да?
- Ага, - небрежно ответил Тоби. - Я только что отстрелялся в
Катскиллах.
Хозяин с минуту изучающе смотрел на него.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать два, - соврал Тоби.
- Трепло ты. Ладно. Давай вон туда. И если провалишься с треском, то
уж точно не доживешь до двадцати двух.
Вот оно! Мечта Тоби Темпла наконец сбылась. Он стоял в свете
прожектора, оркестр играл ему туш, а публика, его публика, сидела там и
ждала _е_г_о_, чтобы узнать и полюбить. Он почувствовал такой сильный
прилив нежности, что у него перехватило горло. Ему казалось, будто он и
публика составляют одно целое, будто они связаны каким-то чудесным,
волшебным шнурком. На мгновение он подумал о матери, подумал с надеждой,
что оттуда, где она сейчас, ей виден его триумф. Музыка смолкла. Тоби
начал свой номер.
- Добрый вечер, счастливчики! Меня зовут Тоби Темпл. Как _в_а_с
зовут, я думаю, вы знаете...
Молчание.
Он продолжал:
- Слыхали про нового главаря мафии в Чикаго? Он со странностями.
Теперь Поцелуй Смерти будет включать обед и танцы.
Никто не засмеялся. Они смотрели на него холодно и враждебно, и Тоби
почувствовал, как страх запустил когти в его внутренности. Его тело вдруг
покрылось потом. Чудесная связь с публикой исчезла.
Он шел напролом.
- У меня только что кончился ангажемент в одном театре в Мэне. Это
такая лесная глухомань, что директором театра там работал медведь.
Молчание. Они ненавидели его.
- Мне не сказали, что здесь будет сборище глухонемых. Я чувствую
себя, как ответственный за развлекательную программу на "Титанике". У вас
здесь как в том случае: поднимаешься по трапу на борт и видишь, что
корабля-то нет.
Они начали шикать. Через две минуты после начала номера хозяин бешено
замахал музыкантам, и те громко заиграли, заглушив голос Тоби. Он стоял,
широко улыбаясь, и слезы жгли ему глаза.
Ему хотелось дико заорать на них.
Миссис Чински разбудил крик - пронзительный, жуткий в ночной тишине,
и, только когда женщина окончательно проснулась, она поняла, что кричит
малышка. Она бросилась в другую комнату, где находилась детская. Жозефина
перекатывалась с боку на бок, с посиневшим от судорог личиком. В больнице
врач сделал малышке внутривенную инъекцию транквилизатора, и она спокойно
уснула. Доктор Уилсон, с помощью которого Жозефина появилась на свет,
тщательно обследовал ее и не нашел никаких отклонений. Но ему было не по
себе. Он никак не мог забыть часы на стене операционной.
4
Водевиль процветал в Америке с 1881 до 1932 года, когда закрылся
театр "Палас". Водевиль служил тренировочным полигоном для всех
честолюбивых молодых комиков; это была арена, где они оттачивали свое
остроумие в схватках с враждебно настроенной язвительной публикой. Однако
те из комиков, кто выходил победителем из этих схваток, двигались дальше
по пути к славе и богатству. Эдди Кантор и У.К.Филдс, Джолсон и Бенни,
Эббот и Костелло, Джессел и Бернс, братья Маркс и десятки других. Водевиль
был кормушкой, постоянным источником дохода, но когда он вышел из моды,
комикам пришлось обратиться к другим сферам деятельности. Наиболее
популярных из них пригласили участвовать в радиоревю и вести собственные
программы; кроме того, они выступали в известных ночных клубах по всей
стране. В совсем иной ситуации оказались молодые, стремящиеся пробиться
комики вроде Тоби. Они тоже работали в ночных клубах, но это был
совершенно другой мир. Он назывался "Клозетным турне", которое проходило в
грязных кабаках по всей стране, где собиралась неопрятная публика, которая
дула пиво, громко рыгала на представлениях стриптиза и проваливала комиков
ради спортивного интереса. Артистическими уборными служили зловонные
туалеты, где пахло остатками пищи, пролитой выпивкой, мочой и дешевыми
духами. Гонорар варьировался от несъедобного обеда до пяти, десяти, а
иногда и пятнадцати долларов за вечер, в зависимости от реакции публики.
Тоби Темпл выступал во всех подобных заведениях, и они стали его
школой. Города были разными, но заведения одни и те же, и воняло в них
одинаково, и враждебность публики была неизменной. Если им не нравился
артист, то они швыряли в него бутылки из-под пива, всячески донимали его
на протяжении всего выступления и свистом сгоняли со сцены. Это была
суровая школа, но это была и полезная школа, потому что она научила Тоби
всем уловкам выживания. Он наловчился обращаться с подвыпившими туристами
и трезвыми хулиганами и никогда не путать их между собой; определять
потенциального дебошира и успокаивать его, попросив позволения отхлПИПуть
от его выпивки или воспользоваться его салфеткой, чтобы вытереть лоб.
Острый язык Тоби давал ему возможность получать работу в местах с
такими названиями, как "Озеро Киамеша", "Шаванга Лодж" и "Эйвон". Он
выступал в "Уайлдвуде", "Нью-Джерси", "Сынах Италии" и "Лосиной усадьбе".
И все время учился.
Номер Тоби состоял из пародий на популярные песни, подражаний Кларку
Гейблу, Кэри Гранту, Хамфри Богарту и Джеймсу Кэгни и материала,
украденного у комиков с громкими именами, которые могли позволить себе
пользоваться услугами высокооплачиваемых писателей. Все начинающие комики
крали материал для своих номеров, да еще и хвастались этим. "Я делаю
Джерри Лестера, - заявлял молодой артист, имея в виду, что использует его
материал, - И смотрюсь вдвое лучше, чем он". "Я работаю Мильтона Берля".
"Видели бы вы моего Реда Скелтона".
Так как материал давал ключ к успеху, они крали лишь у самых лучших.
Тоби готов был пробовать что угодно. Например, он устремлял на
безразличные, жесткие лица публики мечтательный взгляд своих синих глаз и
спрашивал: "Вы когда-нибудь видели, как писает эскимос?" Затем подносил
руки к ширинке, и оттуда сыпались кубики льда.
Или Тоби надевал тюрбан и заворачивался в простыню. "Абдул,
заклинатель змей", - нараспев произносил он и начинал играть на флейте, а
из плетеной корзинки выползала кобра, двигаясь в такт музыке и повинуясь
проволочкам, за которые тянул Тоби. Телом змеи была груша спринцовки, а
головой - ее наконечник. Среди публики всегда находился кто-то, кому это
казалось смешным.
У него были десятки номеров. Ему приходилось быстро переключаться с
одного на другой, пока в него не начинали лететь бутылки.
И где бы он ни работал, во время его выступления всегда слышался звук
спускаемой в туалете воды.
Тоби путешествовал по стране на автобусах. Приехав в очередной город,
он обычно устраивался в самом дешевом отеле или пансионе и начинал свой
экскурс по ночным клубам и барам. Он укреплял картонными стельками подошвы
своих ботинок и белил воротнички рубашек мелом, чтобы сэкономить на
стирке. Все города казались невыносимо скучными, кормили там всегда плохо,
но больше всего он страдал от одиночества. Время от времени он писал отцу,
но делал это скорее из чувства долга, а не оттого, что любил его. Тоби
отчаянно нуждался в ком-нибудь, с кем он мог бы поговорить, поделиться
своей мечтой, кто мог бы понять его.
Он наблюдал, как добившиеся успеха эстрадные артисты выходят из
известных клубов со своей свитой и с шикарными девочками и отъезжают в
сверкающих лимузинах. Тоби завидовал им. _К_о_г_д_а_-_н_и_б_у_д_ь_...
Но хуже всего ему было в те моменты, когда он терпел фиаско, когда
его освистывали посреди номера и выбрасывали вон. В эти мгновения Тоби
ненавидел сидящих в зале людей, готов был убить их. Дело было не только в
том, что он потерпел неудачу, а в том, что он потерпел неудачу на самом
дне. Ниже ему падать было некуда, он уже был _т_а_м_. Он забивался в свою
гостиничную комнату, плакал и умолял Бога оставить его в покое, лишить его
желания выходить перед публикой и развлекать ее. "Боже, - молил он, -
сделай так, чтобы мне захотелось стать продавцом в обувном магазине или
мясником. Все, что угодно, лишь бы не это!" Его мать ошиблась. Он не был
Божьим избранником. Ему никогда не стать знаменитым. Завтра он найдет себе
какое-нибудь другое занятие. Будет работать в конторе с девяти до пяти и
жить как нормальный человек.
А на следующий вечер Тоби вновь был на сцене: подражал, выпал
остротами, пытаясь завоевать расположение зрителей, не дать им озлобиться
и наброситься на него.
Он улыбался им своей простодушной улыбкой и говорил: "Этот человек
очень любил свою утку и как-то раз взял ее с собой в кино. Кассирша
возмутилась: "С уткой сюда нельзя!" Тогда он зашел за угол, запихнул утку
спереди в брюки, купил билет и прошел в зал. Утка начала беспокойно
возиться, и человек расстегнул ширинку, чтобы птица могла высунуть голову.
Ну, а рядом с ним сидела дама с мужем. Вдруг она поворачивается к мужу и
говорит: "Ральф, этот тип рядом со мной выложил наружу свой пенис". А
Ральф ей: "Он что, пристает к тебе?" Она: "Нет". "Ну и прекрасно! Тогда не
обращай внимания и смотри фильм". Через несколько минут жена снова толкает
мужа в бок: "Ральф, его пенис..." Муж: "Я же сказал тебе - не обращай
внимания". Жена: "Не могу - он клюет мою воздушную кукурузу!"
У Тоби были разовые выступления в клубе "Три-шесть-пять" в
Сан-Франциско, в "Вешалке Руди" в Нью-Йорке и в заведении "Кин Ва Ло" в
Толедо. Он выступал на съездах водопроводчиков и на банкетах игроков в
кегли.
И учился.
Он давал и четыре, и пять представлений в день в небольших театрах,
называвшихся "Гемма" или "Одеон", "Эмпайр" или "Стар".
И учился.
Одна из истин, усвоенных в конце концов Тоби Темплом, состояла в том,
что он мог провести весь остаток жизни на кругах "Клозетного турне",
оставаясь безвестным и непризнанным. Но тут произошло событие, которое
временно отодвинуло эту проблему на второй план.
