Детектив

Ларионов.
     - Самого, значит, обделили, - догадался Александр.
     - Ничего, обойдется. У него китайские  делегации  часто  бывают.  Еще
привезут. - Суров был с начальством Роман Казарян.
     - Намылит он загривок твоей Верке.
     - Для нее - пострадать за меня будет великим счастьем.
     - Трепло ты, Рома! -  возмутился  Ларионов.  -  У  нее  же  любовь  с
Гришиным из НТО.
     - Так то земная любовь, меня же она любит неземной, я бы даже  сказал
- надмирной любовью.
     Отпустило затылок, перестали ломить глаза. Хорошее это дело сидеть со
своими ребятами и гонять чаи.
     - Ты чего ко мне рвался? - вспомнил Смирнов про первый  казаряновский
визит.
     - Да дело было.
     - А сейчас нет?
     - И сейчас есть, но подождет.
     - Не подождет. Давай выкладывай.
     Смирнов отодвинул стакан и не спеша, с удовольствием закурил.
     - Я прав оказался, Саня, -  заговорил  Казарян,  прихлебывая  чай.  -
Огольцы задействованы на всю катушку. Кто-то через них  искал  Васина.  По
цепочке. На прямой связи,  видимо,  Геннадий  Иванюк.  Но  и  у  него  нет
непосредственного контакта. Вероятнее всего - точно обусловленные по месту
и времени связные. Мне люди нужны, Саня. Поводить вышеупомянутого Геннадия
Иванюка.
     - Где я их тебе найду? Все на прочесывании. Мне и вас-то оставили под
слезные причитания.
     - А что делать будем?
     - Плакать, - разозлился вдруг Смирнов. - Думай! Мне за вас всех,  что
ли, думать?!
     - Конечно, непосильная для тебя задача, - охотно согласился Казарян.
     - Смотри у меня, Рома, язык в момент укорочу.
     - Это каким же макаром?
     - В отделение Крылова переведу.
     Команда Крылова занималась карманниками. Работа хлопотная, на  ногах,
почти всегда безрезультатная и оттого крепко неблагодарная.
     - Произвол - главный  аргумент  начальства,  -  попытался  продолжить
сопротивление Роман, но Смирнов внимания на это не обратил  и  спросил  по
делу:
     - Кто у них за Ивана проходил? Жорка Столб?
     - Вроде бы он.
     - Почему "вроде"?
     - Вон Сережа во мне сомнения разбудил. Сережа, скажи.
     Тихий Ларионов был известен своей неукротимой въедливостью. За это  и
ценили. Он поставил стакан на сейф, поднялся:
     - В деле странный диссонанс...
     - Ты не в консерватории, Сережа, - вкрадчиво заметил  Казарян.  -  Ты
попроще нам изложи, по-нашему, по-милицейски.
     -  Саня,  почему  он  меня  перебивает?  -  невозмутимо   пожаловался
Ларионов.
     Смирнов взглядом осадил Казаряна и кратко предложил:
     - Продолжай, Серега.
     - В деле странный диссонанс, - упрямо настоял  на  своем  Ларионов  и
разъяснил: - Замысел - одно, исполнение - другое, а завершение  совсем  уж
третье.
     - Объясни конкретнее, - попросил Смирнов.
     - Задумана вся эта операция весьма остроумно,  я  бы  даже  сказал  -
изящно. Исполнена же несколько грубовато - ну зачем было вохровца темнить,
доски, по  которым  контейнеры  катили,  оставлены,  следы  от  машины  не
уничтожены. Ну а уж Колхозник со шкурками на рынке - совсем никуда.
     - Выводы? - Смирнов входил в азарт.
     - Два последних этапа - это безусловно Жорка Столб.  Задумал  же  всю
операцию явно не  он.  И  никто  из  тех,  кто  по  этому  делу  проходил.
Интеллектуальный уровень преступной группы оставляет желать много лучшего.
     - А что, Ромка, в Сережиных  теориях  что-то  есть!  -  Смирнов  тоже
встал, малость побегал по комнате, подошел к окну,  глянул  на  "Эрмитаж".
Там уже горели огни, хотя было еще светло. - Все руки не доходят, с  делом
как следует познакомиться. Я же тебя просил, Роман, дать мне его!
     - Я тебе дал, и ты спрятал в свой сейф, - бесстрастно напомнил Роман.
     - А, черт, совсем забыл! - Смирнов кинулся к сейфу, зазвенел ключами,
но в это время раздался другой звон - телефонный.
     - Майор Смирнов у телефона, - раздраженно представился он трубке,  но
через паузу раздраженную интонацию сменил на деловую. - Через  три  минуты
буду.
     - Сам? - поинтересовался Роман. Смирнов кивнул.
     - Дождитесь меня. Я постараюсь быстрее отвертеться.
     Иван Васильевич стоял у окна и тоже смотрел на  огни  "Эрмитажа".  На
воле уже сильно посерело, и огни стали ярче.
     - Проходи, садись, гостем будешь.
     - Зачем вызывали, Иван Васильевич?
     - Господи, сколько  же  крови  могут  пролить  убогие  и  осатаневшие
недоумки! - выдохнул Сам, А Смирнов встрял:
     - Что надо сделать, чтоб они ее не пролили?
     - Перебиваешь начальство, Смирнов, грубишь.
     - В облаву, Иван Васильевич?
     - Ох и сообразительный ты, Смирнов! В облаву, в облаву! В  Соломенной
сторожке.
     - Когда?
     - Через два часа. Ты там со своими ребятами помоги.
     - Слушаюсь, - Смирнов встал.
     - И не обижайся. Нет у меня людей, нет.
     ...Александр заглянул в свой кабинет. Казарян  и  Ларионов  увлеченно
играли в тюремное очко.
     - Облава, бойцы! - оповестил их Смирнов. - По коням!


     Потеплело,  потеплело  наконец.  Черная  земля  Страстного   бульвара
пронзительно пахла землей. Большие деревья были по-прежнему безлистны,  но
уже не мертвы. Их серые ветви серели  по-весеннему.  Они  ждали  настоящей
жизни. И воздух стал другим. В нем любой звук несся далеко-далеко.  Слышно
было, как дребезжал трамвай на Трубной. Светились родным абажурным  светом
окна. Те, что в левой стороне Пушкинской площади. Призывно мерцал интимным
пламенем ресторанный зал ВТО.  Еще  непривычно  стоял  Пушкин  -  лицом  к
Тверскому  бульвару.  На  той  стороне  сияла  огнями  дежурная  аптека  и
энергично функционировал пивной бар (с сорок девятого года  -  зал)  номер
три.
     Опять главный российский тракт. Двенадцатый  троллейбус  по  позднему
времени пер, победно подвывая со  страшной  силой.  Мелькали  остановки  -
Маяковская, Васильевская, Белорусский вокзал.  Открылось  широкое,  в  два
полотна,  Ленинградское  шоссе.  Улица  Правды,   гостиница   "Советская".
Пролетел мимо милый,  словно  на  картинке  из  детской  книжки,  домик  в
псевдоготическом стиле, начался забор Петровского парка.
     От стадиона "Динамо" троллейбус пошел мягче и  ровней.  Этот  отрезок
шоссе  строили  пленные  немцы.  Военно-воздушная  академия  в  Петровском
дворце, метро "Аэропорт"...
     Иногда по ночам, когда мать бывала в рейсе, приходила  соседка  Валя,
влюбленная в него до ненависти. Она приходила таясь, потому что он  хотел,
чтобы было так. Он не любил ее и она знала, что он не  любит  ее,  но  все
равно приходила. Она-то  любила.  Он  был  одинокий  мужик  и  поэтому  не
прогонял ее, что было бы честнее. А изредка он хотел,  чтобы  она  пришла.
Хотел он этого и сегодня. И она, будто зная, пришла.
     ...Они лежали  рядом,  усталые  и  отчужденные.  Александр,  чувствуя
изначальную свою вину, ласково погладил ее по щеке. Она тут же заплакала.
     - Ну, что ты, Валюша, - дежурно утешил он, - все хорошо.
     - Что, что хорошо? - спросила она, не переставая плакать.
     Он не знал, что в данном случае хорошо, а что плохо. Сказал:
     - Успокойся. Мы же вместе. Вот и хорошо.
     - Кому хорошо? Тебе? Мне?
     - И тебе, и мне.
     - Как же, как  же!  Ты  измучил  меня,  понимаешь,  измучил!  Я,  как
воровка,  пробираюсь  к  тебе,  когде  нет  твоей  матери,  я  боюсь,  что
кто-нибудь увидит меня, услышит! Я никому не могу  сказать,  что  я  люблю
тебя!
     - Господи! - сквозь зубы простонал он. Она затихла, потершись  мокрым
лицом о его бицепс. Потом рывком подняла голову и  стала  целовать  его  в
плечо, в шею, в висок.
     - Я измучилась, Саша, и тебя измучила. Ну, прости меня, прости!
     - Эх, жизнь-жестянка. - Только и сказал он. Опять лежали молча.
     - Я тебе киевскую котлету принесла и салат.  Утром  позавтракай,  как
следует. А то  все  сухомятка.  Язву  заработать  можно.  Только  разогрей
обязательно.
     Валя   работала    официанткой    в    ресторане    "Загородный"    в
Покровском-Стрешневе.
     - Ладно,  -  согласился  Александр,  подумал  и  спросил,  чтобы  был
разговор: - Как там у вас в "Загородном" мои уголовнички?
     - Теперь все, как уголовники. Нахальные, рукастые, - забрюзжала вдруг
жлобским голосом Валя. - Даже твой Алька разлюбезный. Недавно с  компанией
был.
     - Что, руки распускал?
     - Язык свой поганый распускал.
     - Удивительное дело профессия,  -  тихо  посмеявшись,  сказал  он.  -
Говорила нормально, а  как  о  работе  своей  вспомнила,  так  официанткой
заголосила.
     - А ты иногда, как милиционер говоришь.
     - Да уж, куда деться, - согласился он и зевнул.
     - Устал?
     - Работы много, Валюша.
     - И завтра рано вставать. Спи милый. - Она теплой  ладошкой  прикрыла
ему глаза. Он с готовностью их закрыл. - Спи, любимый, спи родной.
     - А ты? - уже расслабленно спросил он.
     - А я пойду. Спи, спи, спи...
     Он тотчас заснул, а она ушла.


     С утра неожиданно образовалось окно, и Казарян решил попытать  удачу.
К десяти он устроился в обжитом местечке за забором на  улице  1905  года.
Малолетняя шпана просыпается поздно, и он был уверен, что Геннадий  Иванюк
еще не ушел.
     В половине двенадцатого тот наконец явился  на  белый  свет.  Видимо,
очень любили родители своего Гену. В щегольской буклевой кепке-лондонке, в
сером  пальто  с  широкими  ватными  плечами,  в  ботинках  на   рифленной
каучуковой подошве, Геннадий Иванюк выглядел  полным  франтом.  Прямо-таки
студент-стиляга.
     Студент-стиляга перешел  улицу  и  стал  спускаться  вниз,  к  метро.
Казарян вел  его  на  достаточном  расстоянии,  проклиная  про  себя  свою
заметную внешность. И чернявый, и перебитый, расплющенный  боксом  нос,  и
четкий след на  скуле.  Все  это  наверняка  запомнил  Стручок  и  доложил
приятелю, какой мент к нему приходил.
     В киоске у Пресненских бань Иванюк взял кружку пива  и  выпил  ее  не
спеша. Ехали они недолго, одну остановку. На  "Киевской"  вылезли  наружу.
Иванюк, нарушая, пересек проезжую часть и вдоль штакетника чахлого  сквера
направился к недействующему павильону старой линии метро. Казарян вошел  в
скверик и присел на лавочку у контрольного пункта троллейбусных маршрутов.
Было без пяти двенадцать. Казарян  хорошо  видел,  как  Иванюк  подошел  к
пивному ларьку у трамвайной остановки и взял две кружки  пива,  большую  и
маленькую.
     - Смотри, не обоссысь! -  негромко  пожелал  Казарян,  развлекая  сам
себя.
     Неторопливый паренек был Гена Иванюк. Высосал пиво и тихо  так,  нога
за  ногу,  побрел  к  углу  Дорогомиловской  улицы.   У   пивного   ларька
остановился.
     - Неужели еще пить будешь? -  злобным  шепотом  осведомился  Казарян.
Нет, Гена передумал-таки, направился к Бородинскому мосту. Невесть  откуда
рядом с  ним  оказался  быстрый  гражданин.  Скорее  всего  из-за  молодых
деревьев, высаженных в честь трехсотлетия объединения Украины с Россией.
     Ромка Цыган? Гражданин обнаружил свой профиль, повернувшись к Иванюку
и продолжая что-то темпераментно втолковывать  ему.  Точно,  Ромка  Цыган.
Казарян перебежал к  молодым  деревцам  -  поближе  бы,  поближе.  Длинный
поводок чреват неожиданностями. Двое взошли на Бородинский мост.  Зазвенел
трамвай, и это был  конец.  Казарян  смотрел,  как  трамвай  поравнялся  с
любезной его взору парочкой, и Ромка Цыган  побежал,  наращивая  скорость,
рядом  с  ним,  уцепился  за  поручень,  прыгнул   на   подножку,   сделал
приветственно ручкой и уехал к Плющихе.
     Не догнать.  Казарян  без  интереса  наблюдал  за  Иванюком,  который
возвратился к метро и исчез в его дверях.
     Со злости Казарян зашел в деревяшку, ту, которую  так  и  не  посетил
любитель пива Гена Иванюк, и взял кружку.  Казарян  стоял  за  столиком  у
окна, пил пиво и смотрел на прохожих. Люди в черном, синем,  коричневом  -
невеселая серая толпа. Казарян вздохнул и допил остатки. К часу дня он был
в МУРе.


     Ты где шлялся? - нелюбезно осведомился Смирнов.
     - Где надо, - огрызнулся Казарян.
     - Надо здесь. Следователь требует уточнений по делу Витеньки Ящика  и
Сени Пограничника. Отправляйся-ка к нему.
     - А ты?
     - А я наконец складское дело полистаю.
     Обиженный Казарян ушел. Смирнов открыл сейф, достал дело и  углубился
в чтение. Сей момент раздался звонок. Конечно же, Верка-секретарша.
     - Александр Иванович, срочно на совещание.
     ...Все-таки не выспался. Комиссар из  главного  управления  журчал  о
профилактике, о неравнодушном подходе и о пользе коллективных  комплексных
мероприятий.  Укачивало.  Александр  пялил  глаза,   чтобы   не   заснуть,
приказывал себе не спать, старался  всерьез  думать  о  не  сделанной  еще
работе. Не помогало. По-прежнему вело. Тогда  он  упер  локоть  в  колено,
ладонью решительно закрыл лицо - как бы для глубоких раздумий.  И  заснул.
Проснулся от криков - начались прения. Кричали долго. Тут не  поспишь.  Но
все когда-нибудь кончается. Кончилось совещание. Комиссар-начальство пожал
руку нашему комиссару и отбыл.
     - Все свободны! - распорядился Сам и добавил: - Смирнов останется.
     - Побыстрее - как бы  еще  кого-нибудь  не  оставил  -  все  покинули
кабинет.
     - Ты почему на совещании спишь? - грозно потребовал ответа комиссар.
     Смирнов не испугался, знал, что Иван Васильевич сам бы поспал на этом
совещании, если б мог.
     - Потому что не выспался, - отчаянно ответил Смирнов.
     - Дерзишь, а начальству дерзить не положено.
     - Не положено, чтобы отдел  без  начальника  был.  Не  могу  я,  Иван
Васильевич,  разорваться  -  и  отделением  руководить,  и  с  опергруппой
выезжать и на совещаниях сидеть. Когда же новый начальник отдела придет?
     - А сам-то не хочешь начальником быть?
     - Пока не хочу.
     - Почему так.
     - Рано еще. Голову надо  в  порядок  привести.  У  меня  пока  голова
оперативника. Не более того.
     - Что ж,  приводи  свою  голову  в  порядок.  Может,  потом  она  нам
пригодится. Вот что, Смирнов, ты Скорина из области знаешь?
     -  Значит,  Игоря  к  нам  -  начальником.  Другого  не  надо,   Иван
Васильевич.
     - С тобой, Смирнов, хорошо дерьмо есть. Обязательно изо рта вырвешь.
     - Не прогадаете, Иван Васильевич, ей богу, не прогадаете!
     - Ну, раз такой человек, как ты, одобряет, значит, будем назначать.
     ...От радостного этого известия расхотелось  спать,  и  поэтому  дело
читалось легко. Он проштудировал половину, когда вернулся Казарян.
     - Три часа задаром убил! Ну, буквоед, ну, зануда! - Казарян сел.
     - Теперь хоть все в порядке?
     - Как  в  канцелярии  у  господа  бога,  -  Казарян  вытянул  ноги  и
признался: - Я сегодня, Саня, Цыгана упустил.
     - Что так? - хладнокровно поинтересовался Смирнов.
     - На длинном поводке вел, чтоб не узнали, а он на ходу в  трамвайчик,
и будь здоров. Мальчики нам нужны, и чтоб понезаметнее  были,  похожие  на
всех, как стертый пятак.
     - И чтобы роту. Не меньше.
     -  Иронизируй,  иронизируй!  Все  равно  без   наружного   наблюдения
настоящей работы не будет.
     - Надо мечтать! Кто это сказал? - задумался Смирнов.  -  А  в  общем,
некогда нам мечтать, Рома. Давай-ка по делу  пройдемся.  Кое-что  занятное
имеется...
     Зазвонил телефон. Оба с ненавистью смотрели на него.


     Грабанули известного писателя. И, естественно,  -  сразу  же  МУР.  В
помощь райотделу. Муровская  бригада  прибыла  в  роскошный  дом  на  углу
Скаковой и Ленинградского шоссе, когда там всю ночь шуровали районные.
     - Вам помочь? - спросил Александр у старшего группы, который диктовал
протокол осмотра. Тот, оторвавшись от  дела,  кинул  недовольный  взор  на
печального гражданина, скромно стоявшего у притолоки, и ответил, как бы не
отвечая:
     - Раз знаменитость, значит, МУР подавай, районные пентюхи обязательно
завалят!
     - Мы собачку привезли, - сообщил Казарян.
     Районный пожал плечами:
     - Пробуйте. Только, по-моему, сильно все затоптали.
     Казарян спустился к машине, чтобы позвать Семеныча с  его  Верным,  а
Смирнов подошел к печальному гражданину.
     - Вы хозяин квартиры? - спросил Александр.
     Гражданин печально кивнул и вдруг быстро-быстро заговорил, уцепившись
сильными пальцами за борт смирновского пальто.
     - Я не могу понять, почему он сердится. Я никого не вызывал, я только
позвонил в союз оргсекретарю, спросил, что  делать  в  таких  случаях.  Он
сказал, что все возьмет на себя.
     - А в районное отделение кто сообщил?
     - Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться
приходит. Пришла -  а  дверь  не  заперта,  и  никого  нет.  Она  сразу  к
участковому.
     - А вы, э-э-э... - Смирнов намекнул на то, чтобы писатель назвался.
     - Василий Константинович, если позволите, э-э-э...
     - Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда  в  первой
половине дня изволите отсутствовать?
     - Ни боже мой, Александр Иванович. Жена - да,  дочка  тоже.  Жена  на
работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.
     - Почему же сегодня вас не было?
     - Срочно вызвали на заседание секции прозы.
     Старший из-за плеча на них недовольно посмотрел,  давал  понять,  что
разговор ему сильно мешает. Смирнов взял писателя под руку:
     -  Мы  мешаем,  Василий  Константинович.  Где  мы  можем  без   помех
поговорить?
     - Пойдемте на кухню, Александр Иванович.
     В стерильно чистой кухне на столе стоял  пустой  графинчик  и  пустой
стакан. Смирнов понятливо ухмыльнулся:
     - От расстройства чувств позволили?
     - Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.
     - Кто "он"?
     - Да вор этот.
     - Интересно. А много в графинчике было?
     Василий Константинович  указал  пальцем  уровень.  Грамм  по  сто-сто
пятьдесят, не больше.
     - Я, честно говоря, днем не употребляю. Но сегодня, сами понимаете...
- неизвестно почему оправдываясь, пояснил писатель.
     - А еще какая-нибудь выпивка в доме есть?
     - Отсутствует. - Писатель вздохнул. - Меня Ирина Всеволодовна бдит.
     - Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?
     - Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину,  два
моих костюма, и так, по мелочам.
     - Что за мелочи?
     - Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали.
     - Действительно побрякушки или золото настоящее?
     - Золотые, естественно. Кольцо - маркиза  с  бриллиантами,  кольцо  с
порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи...
     - Ничего себе побрякушки. А деньги?
     - Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно,
деньги искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.
     -  Спасибо,  Василий  Константинович.  Скажите,  а  ребята  стакан  и
графинчик смотрели?
     - Смотрели, смотрели. Сказали, что отпечатков нет, в перчатках,  мол,
работал.
     Смирнов прошел в спальню,  куда  уже  переместилась  группа.  Старший
вопросительно посмотрел на него.
     - По-моему, Скачок, - поделился своими соображениями Александр.
     - По-моему, тоже, - саркастически согласился старший.
     - Высокий профессионал. Работал  в  перчатках,  ни  одного  пальчика.
Замок отжат мастерски, взято все по точному выбору.
     - Скажите, - робко  поинтересовался  писатель,  -  почему  когда  вот
здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того,  чтобы
уложить вещи, полез на антресоли и достал драный фибровый?
     Из-за спины писателя Казарян дал нужные разъяснения:
     - Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан
вору.
     - Не понял, - обернулся к Казаряну писатель.
     В ватнике  и  кирзачах  и  с  заграничным  чемоданом,  представляете?
Лакомый кусок для любого милиционера.
     - Теперь понял! - ужасно обрадовался писатель.
     - Мы вам не нужны? - спросил у старшего Смирнов.
     - Да уж как-нибудь обойдемся.
     - Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, с тобой пойдем погуляем.


     На улице  встретили  недовольного  Семеныча  и  удрученного  Верного.
Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:
     - Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или  на  площадь  Свердлова!
Найдешь тут! Только собаку нервируют.
     - Докуда хоть довел? - миролюбиво поинтересовался Александр.
     - До Беговой. А там уж полный бардак, только нюх собаке портить.
     Смирнов посмотрел на Верного.  Тот,  будто  понимая,  виновато  отвел
глаза.
     - Не унывай, кабыздох!
     - Собачку не смей обижать. Если что - я виноват,  -  сказал  Семеныч.
Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал того по  спине  и  вместе  с
Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль  церковной
ограды стадиона Юных  пионеров.  Из-за  угла  выползал  трамвай.  Двадцать
третий номер.
     - А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел! -  требовательно  предложил
Александр.
     - А вот так! - заорал Казарян и с ходу  набрал  немыслимую  скорость.
Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать  Смирнов,
хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул
на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов  из
последних сил бежал рядом с последней  площадкой.  Успел-таки,  зацепился,
прыгнул на подножку,  глянул  на  Казаряна  и  показал  ему  кукиш.  Роман
ликующим криком вопросил:
     - Куда едем, Саня?
     - За кудыкину гору! - весело ответил Александр.
     За  счастье  -  стоять  на  подножке  мотающегося  вагона  и   весело
перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это  счастье  -  ехать  по
знакомой, привычно любимой Москве, где  они  -  ее  истинные  жители.  Это
счастье - ни о чем ни думать и  лицом  ощущать  плотный  несущий  на  тебя
воздух. Молодые были еще тогда, здоровые...
     Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к  устью
Красноармейской улицы. Справа,  на  отшибе  и  от  Красноармейской,  и  от
высоких  прекрасных  деревьев  причудливых  аллей,   рядом   со   складом,
расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.
     Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение.
Переполненная  лишь  в  дни  футбольных   матчей,   когда   болельщики   в
предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением
горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями  игры
психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась  лишь
немногими завсегдатаями.
     Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно
удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы
из  ильюшинской  шарашки,  приняв  по  сто  пятьдесят,  бурно  спорили  по
производственным вопросам. В  углу  щурился  от  удовольствия  только  что
захмелевший алкоголик.
     За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту  буфетчица  Дуська.  К
ней, весь сияя от возможности лицезреть такое, и направился Александр.
     -  Сколько  же  ты  лет  за  стойкой,  добрая  душа!  -  произнес  он
проникновенно  и  повернулся  к  Роману.  -  Помню,  как  она   меня   еще
несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, ан  нет,  пожалеет  пацана,
нальет.
     - Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать,  -  сурово
сказала Дуся.
     - Ты что, не узнала меня, Дусенька?
     - Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.
     Александр  был  совсем  рядом.  Облокотился  о  стойку,  грустно  так
посмотрел ей в глаза.
     - Что ты у него купила, Дуся?
     - Не понимаю, о чем вы, Александр Иваныч.
     - Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А  если  шмон  с
понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.
     Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Она достала
из рукава кофты платочек, промокнула глаза, и высморкалась.
     - Ничего я у него не покупала. В залог взяла.
     - Покажи.
     Она выдвинула денежный ящичек и положила на стойку кольцо  с  зеленым
камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:
     - Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.
     - Изумруд, не изумруд, а на золоте - проба.
     - Сколько ты ему за кольцо отвалила? - ласково спросил Александр.
     - Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.
     - Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?
     - Двести рублей.
     -  Вот  и  ладушки.  А  теперь  -  по  порядку,  и  не  торопись,   с
подробностями.
     Не впервой. Дуся рассказывала, как под протокол.
     - Часов в  двенадцать  явился.  Тихий  такой,  спокойный.  Постоял  в
дверях, осмотрелся - и ко мне. "Дусенька, -  говорит,  -  край.  Срочно  к
сестре ехать надо, а, как на грех,  ни  копейки.  Возьми  у  меня  кольцо,
последнюю память о матери. Слезами обливаюсь, но продаю". Столковались  на
двух сотнях. Я ему сто  пятьдесят  налила  и  кружку  пива.  Отошел  он  к
столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорили  они
с Кащеем и ушли. Все.
     - Чемодан при нем был? - задал первый вопрос Александр.
     - Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула.
Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.
     - Кащей - это Серафим Прохоров?
     - Он самый, Санечка.
     - Совсем, что ли, спился?
     - Пьет, сильно пьет.
     - А живет все там же, на Красноармейской?
     - Там же, там же. Напротив ильюшинской шарашки.
     Хоть и тихо  говорила  Дуся,  но  при  словах  "ильюшинская  шарашка"
инженеры быстро подняли головы от кружек и опасливо осмотрелись.
     - Наказала ты себя на двести рублей,  -  сказал  Александр,  взял  со
стойки кольцо и осторожно спрятал его во внутренний карман.  -  Тронулись,
Рома.
     ...На углу Красноармейской возвышалось  монументальное  здание  клуба
летчиков - бывший ресторан сомнительной  репутации  "Эльдорадо".  Напротив
соперничало с ним шиком конструктивистское чудо  -  жилой  дом  работников
авиации, в первом этаже которого находился гастроном.  Заглянули  туда.  В
винном отделе Смирнов спросил:
     - Кащей сегодня водку брал?
     - А когда он ее не берет?  -  вопросом  на  вопрос  ответила  ленивая
продавщица.
     - Сколько бутылок взял?
     - А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? - не могла перейти  на  ответы
женщина.
     Вопросами отделывалась. Александр развернул  удостоверение,  показал.
Продавщица с удовлетворением усмехнулась:
     -  Достукался,  значит.  Три  поллитры  он  взял.  И  не   сучка,   а
"Московской".
     - Гуляет, выходит. Ну, будь здорова, тетка! - пожелал ей Александр  и
двинулся к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.


     Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова.
     - Серафим дома? - спросил Смирнов.
     Женщина разогнулась, воткнула топор в колоду,  заправила  под  платок
высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро:
     - Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома.
     - Как к нему пройти?
     - По лестнице на второй этаж. Вторая комната направо.
     Казарян переложил пистолет в карман.
     - Что ж, правильно, - кивнул Смирнов, но свой оставил под  мышкой.  -
Начнем, помолясь.
     Казарян резким ударом ноги открыл дверь и влетел в комнату. Следом за
ним в помещение вошел Смирнов и прикрыл за собой дверь.
     За столом сидели двое, распивали. Но сейчас  отвлеклись  от  хорошего
занятия: смотрели на вошедших.
     - Оружие на пол! - приказал Смирнов.
     Кащей молчал, улыбался длинной застывшей улыбкой.
     Второй ответил спокойно:
     - Оружия никогда не ношу. Мне отягчающих не надо.
     - Пощупай его, Казарян.
     - Встать! - велел Казарян, и неизвестный гражданин послушно поднялся.
Под мышками, под ремнем спереди и сзади, по карманам,  в  промежности,  по
голенищам скоро и умело проверил Роман и доложил, что не врет неизвестный.
Пусто.
     Смирнов демонстративно, так, чтобы все  видели,  переложил  пистолет,
ногой придвинул к двери табуретку, сел на нее, не вынимая руки из кармана,
распорядился:
     - Иди позвони, Рома! Чтобы сразу подавали.
     Роман вмиг ссыпался по лестнице.  Не  снимая  с  лица  улыбки,  Кащей
сказал:
     - А я тебя помню, Александр.
     - Я тебя тоже, Серафим Николаевич.
     - Выходит,  вора  из  тебя  не  получилось,  и  ты  решил  в  цветные
перекраситься.
     - Выходит так, Кащей.
     Разговор иссяк. Маялись в ожидании. Первым  не  выдержал  неизвестный
гражданин:
     - За что тормознул, начальник?
     - За кражу квартиры на Скаковой.
     - Ошибка вышла, начальник. Не был я там и знать ничего не знаю.
     - Зато я знаю.
     - Вещички-то нашел, начальник?
     - Не искал пока.
     - Вещичек нет, и кражи нет, начальник.
     - А мне много не надо, по малости обойдусь. Одного колечка от  Дуськи
хватит.
     Теперь все замолчали окончательно. Бывал в  таких  норах  Смирнов,  и
часто бывал. Нищета закоренелого  пьянства:  неубранная  кровать,  грязное
тряпье вместо постельного белья, взлохмаченное, как в бурю; подобранная на
помойке мебель: разномастные  табуретки,  кухонная  тумбочка  с  сортирным
деревянным  запором  вместо  стола.  Господи,  а  запах!  Пахло  прокисшим
алкоголем, нечистым потом, перебродившей помойкой.
     Зашумела под окном машина: Казарян загонял ее прямо во двор.
     - Пойдемте, граждане, - буднично сказал Александр.
     - А я-то зачем? - спросил Кащей.
     - Для  порядка,  -  ответил  Александр,  и  все  трое  спустились  по
лестнице.
     Кащей  и  гражданин  привычно  направились  к   распахнутым   дверцам
"воронка".
     - Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, -  сказал
Александр и оглядел двор. - В кащеевский сарай вы  его  не  поставили,  не
дураки, в чужие - опасно,  под  замками  они,  да  и  заметить  могут,  за
поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка  собачью
будку.
     Казарян поднатужился и перевернул конуру.  Конура  встала  на  бок  и
обнаружила старый фибровый чемодан.


     Смирнов поднялся к себе в кабинет.  За  ним  как  привязанный  плелся
Казарян.
     - У тебя что, дел нет? - спросил  Александр,  усаживаясь.  Роман  сел
напротив, устало растер ладонями лицо.
     - Саня, расскажи, как это ты сделал?
     - Ты же видел.
     - Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет?
     - Все примитивно, Рома, как обезьянья задница.
     - Не прибедняйся. Ты - великий сыщик, Саня.
     Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал:
     - Я - бывшая шпана, Роман. Я с московской окраины. Я  такой  же,  как
они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру,  чтобы  представить  себе,
как  они  могут  действовать.  Мысленно  я  просто   действовал   в   этих
обстоятельствах.
     - И как ты действовал в сегодняшних обстоятельствах?
     - Действовал все-таки он. Когда я увидел до капли выжатый  графинчик,
то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так  выпить  на  работе
профессионал себе не позволит. А то, что в  квартире  писателя  действовал
профессионал, понятно  с  первого  взгляда.  На  скачок,  Рома,  он  пошел
непохмеленным, с нервишками врастопырку,  -  такого  тоже  просто  так  не