Детектив

возникнуть при переброске товара в больших количествах. Так?
     Я машинально  киваю  и  снова  углубляюсь  в  рассматривание  кончика
сигареты.
     - Теперь ваша точка зрения: что вы выиграете,  если  сбежите?  Вы  не
получите ни  свободы,  ни  материальной  выгоды,  словом  -  ничего.  Зато
потеряете возможность получения крупных сумм, которые будут возрастать  по
мере работы канала. Эти суммы  в  свое  время  позволят  вам  удалиться  в
какой-нибудь тихий уголок и начать безбедное существование.  Вместо  всего
этого вы окажетесь в тюрьме, и, наверное, надолго, потому  что  самовольно
сбежали с судна и не явились на него, когда оно стояло здесь при  обратном
рейсе. Я забыл вам сказать: пока вы бродили по улицам  Сохо,  ваш  корабль
пришел и ушел без вас. Но это еще не все. Старина Дрейк не забывает  своих
должников. Всплывет на белый свет убийство Майка,  чему  очень  обрадуется
здешняя  пресса:  как  же,  болгарский  агент   ликвидировал   болгарского
эмигранта. Правительство ее  величества  пошлет  ноту,  вас  будут  заочно
судить за убийство, и вообще поднимется такой шум, что  вам  он  обойдется
недешево там, на месте, где вы и будете за все расплачиваться.
     Дрейк умолкает, чтобы смочить пересохшее горло. Потом заявляет:
     - Да, у вас есть полная возможность сбежать. Ну и что, если  сбежите?
По-моему, вы не так глупы, Питер, чтобы пойти на это.
     - Я думал, что наконец-то заслужил ваше доверие, -  неохотно  бормочу
я. - А оказывается, это не доверие, а голый расчет.
     Рыжий удивленно поднимает брови.
     - Доверие? Это слово употребляют довольно часто,  но  я  уверен,  что
никто не понимает его смысла. Дорогой Питер, доверие можно питать только к
одному человеку: к тому, кого вы крепко держите за горло.
     - На какой день вы намечаете мой отъезд?
     - О, у вас будет время  все  хорошенько  обдумать,  подготовиться.  И
отпустить красивую бородку. Говорят, за каждой бородой скрывается  подлец.
Но я уверен, что эта  поговорка  не  относится  ни  к  вам,  Питер,  ни  к
покойному Георгу Пятому.



                                    5

     В зеркало на меня смотрит лицо, которое  мало  напоминает  физиономию
Эмиля Боева. Правда, оно  изменилось  не  так  сильно,  как  после  второй
обработки  у  Боба  и  Ала;  хорошо,  что  Дрейку  не  взбрело  в   голову
использовать  эту  пару  в  качестве  гримеров.  Они  могли  бы  так  меня
разукрасить, что ни Борислав, ни генерал не узнали бы.
     И все же этот смуглый черноволосый господин с небольшой  бородкой,  в
дорогих роговых очках  -  не  я.  Это  подданный  Великобритании  торговец
Дональд Стентон, который через несколько минут  отправляется  в  свадебное
путешествие со своей очаровательной супругой Линдой  Стентон.  Я  закрываю
чемодан, беру его в руку и выхожу из комнаты,  ощущая  легкое  злорадство:
Линда ошиблась, чемодан мне все-таки пригодился.
     - О мистер Питер, вы  уже  едете!  -  восклицает  Дорис;  сегодня  ее
очередь дежурить внизу.
     Дорис в курсе всех моих приготовлений, потому что  иначе  и  быть  не
может - нельзя отпустить бороду незаметно для  окружающих.  Однако  добрая
женщина не задает никаких вопросов. Она  прекрасно  знает,  что  на  нашей
улице много такого, о чем не говорят.
     - Милая Дорис, я уезжаю с грустью и с надеждой, что когда вернусь, вы
наконец обратите внимание на вашего верного поклонника.
     - О мистер Питер, у вас всегда шутки  на  уме.  Сначала  постарайтесь
вернуться...
     Она не договаривает, но молчание ее выразительно. Наверное,  из  этой
гостиницы и раньше уезжали люди, и не все они возвращались  к  Дорис  и  к
жизни.
     На улице, перед крупнокалиберным темно-зеленым  "ягуаром"  меня  ждет
шофер  Дрейка.  Непонятно,  как  эта  машина   умудрилась   втиснуться   в
Дрейк-стрит. До сих пор мне не приходилось видеть ни машины шефа,  ни  его
шофера, потому что маршруты мистера Дрейка по Сохо до смешного  коротки  и
он не нуждается в средствах транспорта.
     Человек в темно-синей фуражке молча кивает в знак приветствия,  берет
у меня чемодан, укладывает его в багажник, открывает  передо  мной  заднюю
дверцу машины, затем садится за руль и включает мотор, так и не сказав  ни
слова.  Едем  мы,  конечно,  за  Линдой  Грей,  то  есть  моей   супругой.
Оказывается, она живет  недалеко  -  по  ту  сторону  Черинг-кросс,  возле
Ковент-Гарден, в  довольно  приличном  с  виду  доме,  -  вероятно,  здесь
предлагают уютные меблированные квартиры по сносным ценам.
     Пожалуй, правила хорошего тона требуют, чтобы я  вышел  из  машины  и
встретил даму у дверей, но я не собираюсь это делать и не хочу приучать ее
к излишним нежностям. Шофер  помогает  ей  устроиться  рядом  со  мной  на
сиденье, а я ограничиваюсь пожеланием доброго дня. После чего мы все  трое
замолкаем до самого аэропорта.
     -  Насколько  я  помню  напутствия  Дрейка,  вам  незачем  изображать
глухонемого, - замечает Линда, когда мы выходим из машины: шофер уже  ушел
вперед с чемоданами.
     - Возможно, - хладнокровно отзываюсь я. - Но я никак  не  могу  найти
тему для разговора. Если хотите, чтобы у нас завязалась оживленная беседа,
задавайте вопросы. Поинтересуйтесь,  например,  не  кажется  ли  мне,  что
погода скоро испортится, и я вам отвечу: "Нет,  дорогая,  пожалуй,  вы  не
правы" и прочее в этом роде.
     - Я с первого раза поняла, что вы плохо  воспитаны,  -  замечает  моя
супруга. - Но не знала, что вы еще и тупы.
     - Это правда, я человек туповатый. Но все  имеет  свою  положительную
сторону: это помогает мне терпеть ваше присутствие.
     Обмениваясь подобными супружескими нежностями, мы подходим  к  стойке
паспортного контроля. Полицейский чин бегло перелистывает паспорт Линды  и
тут же ставит штамп выезда, а мою физиономию изучает очень внимательно.  Я
уже было решил, что дело швах, но он  все  же  делает  отметку  о  выезде.
Вечная мнительность по отношению к бородатым  людям!  Очевидно,  персонал,
обслуживающий границу, полностью верит поговорке о бородах и подлецах.
     Полет проходит при полном молчании обеих сторон. Линда игнорирует мои
указания и не  считает  нужным  задавать  вопросы;  я  тоже  игнорирую  ее
замечание и по-прежнему изображаю  глухонемого.  Не  для  того,  чтобы  ее
позлить; просто у меня хватает своих забот. Я уступил ей место  у  окна  и
дал возможность наслаждаться видом облачных равнин - чего же еще.
     Заботы мои - чисто  профессионального  характера.  В  моей  профессии
связь  с  Центром  имеет  жизненно  важное  значение,  такая   связь   мне
обеспечена, но воспользоваться ей я могу только в самом крайнем случае.  А
при  конкретных   обстоятельствах   моего   житья-бытья   на   Дрейк-стрит
воспользоваться связью означало бы обречь ее - и себя - на полный  провал.
Я все еще нахожусь под наблюдением и не могу действовать  по  собственному
усмотрению. Следовательно, не могу предупредить Центр о своем прибытии.
     Значит, надо обдумать, каким образом дать сигнал о своем прибытии, не
вызывая подозрений у молодой интересной дамы в  сером  костюме,  скучающей
рядом со мной. Единственная моя забота - сигнал. Все остальное можно будет
обдумать, проанализировать и решить с людьми из  Центра,  так  что  нечего
заранее ломать себе голову над разными вопросами. Главное - это сигнал.
     Дрейк, конечно, прав в том, что Линде не под  силу  остановить  меня,
если я решу улизнуть. Зато у нее полная возможность прилипнуть ко мне,  не
оставляя меня ни на минуту, полностью застраховав  от  тоски  одиночества.
Поэтому я намечаю несколько вариантов  подачи  сигнала,  чтобы  установить
связь как можно быстрее и безопаснее. Времени у меня мало. Дрейк  приказал
мне как можно скорее приступать к действиям, я же могу перейти к действиям
только с одобрения Центра.
     Размышлял я не очень долго, но, наверное,  очень  напряженно,  потому
что мной одолела дремота, и я проснулся  только  тогда,  когда  стюардесса
призвала нас застегнуть ремни и приготовиться к посадке.
     На трапе, ведущем к твердой земле, Линда успевает шепнуть мне:
     - Если вы и дальше будете вести себя как чурбан, я скажу Дрейку.
     Тем самым она кладет начало весьма досадной традиции:  в  дальнейшем,
стоит раздражению одного из нас подняться  до  определенного  градуса,  он
неизменно угрожает пожаловаться  Дрейку.  А  к  такой  угрозе  не  следует
относиться легкомысленно.
     Мне везет. В окошке паспортного контроля позади пограничника  я  вижу
коллегу по службе. Сначала он не  узнает  меня  в  гриме,  но  пока  Линда
убирает в сумочку паспорт и разные квитанции, я успеваю  бросить  на  него
такой настойчивый и красноречивый взгляд, что он тут же наматывает все  на
ус.
     Мы получаем багаж, берем такси и едем в гостиницу. Конец июля, разгар
летнего сезона. По шоссе движется сплошной поток машин.  Я  полной  грудью
вдыхаю морской воздух, любуюсь зеленой ширью и думаю о том, как давно я не
бывал в этих  местах,  пусть  даже  по  служебным  делам.  Такси  движется
медленно, и я не особенно удивляюсь, когда в  вестибюле  гостиницы  вместо
администратора нас встречает тот же самый коллега.
     Конечно, я не могу обратиться к нему на родном языке; английским  он,
кажется, не владеет, но даже если и владеет, что  толку:  изящная  дама  в
сером костюме обладает тонким слухом. Она не  жалуется  на  зрение,  но  в
отличие от меня, не может прочесть того, что пишет администратор гостиницы
на служебной квитанции.
     "Сообщили. Ждите"  -  вот  что  значится  под  моим  именем  в  графе
"семейное положение". Значит, с семейным положением у меня все в  порядке.
Центр позаботится о своем блудном сыне.
     Нам отводят солнечный номер с балконом и видом на море. Обслуживают в
ресторане без проволочек. После обеда мы снова поднимаемся в номер,  чтобы
передохнуть с дороги.
     Кроме двух кроватей, поставленных рядом, в комнате стоит диван  цвета
голубой лазури; он длиннее половины человеческого  роста,  лежать  на  нем
можно только свернувшись калачиком. Несмотря  на  всю  очевидность  этого,
Линда замечает:
     - Мне кажется, вам будет удобнее на диване.
     - Раз на нем так удобно, устраивайтесь там сами, - равнодушно  говорю
я, снимая рубашку, чтобы сменить ее на пижаму.
     - Но у вас все-таки не хватит наглости лечь на мою кровать, - повысив
тон, возмущается моя супруга.
     - Конечно, нет.  Я  собираюсь  спать  в  своей  кровати,  не  нарушая
демаркационной линии.
     - В таком случае я их раздвину.
     - Раздвигайте на здоровье.  Хотя  Дрейку  вряд  ли  понравится  такое
расконспирирование в первый же день. В  гостиницах  все  сразу  становится
известно прислуге.
     - Но поймите, я не привыкла спать  рядом  с  чужим  человеком,  -  не
унимается Линда.
     - Я тоже, но вынужден мириться. Кроме того, могу  вас  успокоить:  вы
меня совершенно не интересуете, и чем скорее  вам  это  станет  ясно,  тем
лучше.
     При  этих  словах  я  расстегиваю  ремень  брюк,  и  Линда  вынуждена
упорхнуть в ванную.
     Упрямство моей псевдосупруги не уступает моему  собственному;  открыв
глаза после сна, я устанавливаю, что она, прихватив  простыни,  устроилась
на диване. Не стану лицемерить и утверждать, будто меня это  огорчает.  Я,
как и Линда, не привык спать с чужими людьми, хотя, между нами говоря,  не
раз был вынужден это делать в силу необходимости.
     Чтобы освежиться, принимаю душ, после чего уступаю ванную даме. Когда
она оттуда выходит, я уже одет.
     - Пожалуй, хорошо бы пойти на пляж, - предлагает Линда, не  глядя  на
меня, будто обращается к висящей на стене гравюре. Оттуда на  нее  смотрят
юноша и девушка,  которые  идут  куда-то,  взявшись  за  руки,  веселые  и
счастливые - словом, идеальная пара, не то что мы.
     - Конечно, идите, -  великодушно  соглашаюсь  я.  -  Пока  вы  будете
загорать, я пройдусь и выпью кофе.
     - Дрейк говорил,  что  мы  все  время  должны  быть  вместе,  -  сухо
напоминает она.
     - В таком случае приглашаю вас на чашку кофе.
     - Но я хочу на пляж, - заявляет моя супруга капризным тоном,  я  жду,
что она вот-вот топнет ножкой.
     - Ну хорошо, - со вздохом говорю я. - Вы пойдете со мной пить кофе, а
потом я схожу с вами на пляж.
     Так мы и делаем. Но компромисс не в  состоянии  растопить  лед  наших
семейных отношений. Линда с отсутствующим видом пьет колу в  кондитерской;
я умираю от скуки под пляжным зонтом и не скрываю этого.  Я  даже  не  даю
себе труда поинтересоваться, как выглядит моя супруга в купальном костюме.
И даже если бы я захотел это узнать, то не смог бы, потому что сижу к  ней
спиной, а на спине у меня глаз нет. Мы молчим, сидя спиной друг  к  другу.
Единственное, что меня интересует, - когда и как будет установлена  связь,
ведь если я и завтра буду слоняться по  гостинице  и  около,  Линда  может
что-то заподозрить.
     Мои волнения кончаются в тот же вечер, когда мы с супругой ужинаем  в
саду отеля, под открытым небом.  Вечером  здесь  играет  оркестр,  есть  и
дансинг, и совсем не удивительно, что мою  спутницу  приглашает  танцевать
воспитанный  молодой  человек,  говорящий  по-немецки.  И   безукоризненно
сдержанная Линда - то ли от скуки, то ли из желания уязвить меня,  тут  же
встает с места и идет танцевать с безукоризненным молодым человеком.
     - Когда вернетесь в гостиницу, вас будут ждать, - слышу я  за  спиной
тихий голос. - Соседний номер слева. Можно пройти по балкону.
     Мне не нужно поворачиваться, чтобы узнать, кто говорит; по  голосу  я
узнаю Бояна.
     - А если она не уснет? - так же тихо спрашиваю я.
     - Она уснет.
     Вот и все.
     Линда в сопровождении кавалера возвращается за столик, не обнаруживая
признаков оживления. Больше того, к концу ужина, когда мы доедаем  десерт,
она совсем сникает. Не знаю, во что именно ей положили снотворное - в  еду
или питье, но средство явно действует, медленно и верно.  Она  то  и  дело
подавляет зевки, наконец я слышу долгожданные слова:
     - Кажется, пора спать.
     - Пожалуй, - говорю я с непривычной уступчивостью.
     И мы удаляемся к себе в  номер.  Наконец-то!  Первый  вечер  медового
месяца и все прочее.
     - Вам не кажется, что воспитанный человек  на  вашем  месте  все-таки
перебрался бы на диван, - говорит Линда, снимая легкий жакет.
     - Наоборот. Воспитанный  супруг  должен  постоянно  находиться  около
супруги.
     - Вы прекрасно знаете, что  наш  брак  -  фикция,  -  напоминает  моя
супруга, доставая из-под подушки ночную рубашку.
     - Да, но это не значит, что и отдых у меня  должен  быть  фикцией,  -
заявляю я.
     Она собирается возразить и поворачивается к двери в ванную, но у  нее
нет сил ни дойти до ванной, ни продолжать  спор.  Линда  присаживается  на
кровать, потом ложится - просто так, на минутку - и  скоро  погружается  в
здоровый, освежающий сон.
     На всякий случай я выкуриваю целую сигарету, причем хожу по комнате и
время от времени натыкаюсь на мебель. Никакой реакции.
     Потушив свет, я выхожу на балкон. В сущности,  это  терраса,  которая
тянется вдоль всего фасада гостиницы, и от балкона соседнего  номера  меня
отделяет стеклянная плита-перегородка. Не  нужно  быть  акробатом,  чтобы,
встав на парапет, спрыгнуть  к  соседям.  Оглядевшись  по  сторонам  -  не
смотрит ли кто, - я так и делаю.
     Как я и ожидал, в соседнем номере меня ждет Борислав. После обычных в
таких случаях объятий и похлопываний по спине я говорю:
     - Как бы она не догадалась, что ее усыпили.
     - Не догадается, - успокаивает меня Борислав. - Это тебе  не  прежние
препараты, от которых потом целый день ходишь, как пьяный.
     - Ну? Ты все еще не куришь? - интересуюсь я, глядя на идеально чистую
пепельницу на столике.
     - Да нет... курю... когда угостят... - смущенно бормочет Борислав.  -
Надеюсь, ты не оставил сигареты в номере.
     Мы закуриваем и тут же приступаем к обсуждению вопросов,  стоящих  на
повестке дня. Я коротко объясняю, что  сумел  узнать  и  с  какой  миссией
прибыл на родную землю.
     - Да, Эмиль, достанется тебе, - говорит мой друг. -  Но  что  делать,
раз я засвечен.
     - Не стоит об этом, - говорю я. - Не все ли равно, кто - ты или я...
     - Все-таки на этот раз была моя очередь лезть в мясорубку...
     Мой  друг  явно  сокрушен  тем,  что  переложил  на  меня  неприятную
обязанность лезть в мясорубку, и я не сомневаюсь, что он готов хоть сейчас
заменить меня, но в нашем деле не приходится уповать ни на очередность, ни
на личные желания.
     - Не стоит об этом, - повторяю я. - Давай обдумаем, что делать.
     - Что ты предлагаешь?
     - Предлагаю больше не давать ей снотворного.
     - Думаю, такой необходимости больше не будет. Пришлем к тебе на  пляж
Бояна.
     - Боян уже был в ресторане.
     - Он появился только на минутку, когда она танцевала.
     - Все равно. Не надо рисковать.
     - Можно подослать лейтенанта.
     - Отлично! Лейтенант - парень  толковый.  Завтра  я  пошлю  по  почте
открытки. Значит, пускай приходит послезавтра.
     - От него ты получишь инструкции генерала, - говорит Борислав и, взяв
из пачки новую сигарету, добавляет:
     - А теперь, браток, садись и пиши.
     Вот уж чего терпеть не могу, так это писанины. Но никуда не денешься.
В нашем деле без письменной работы нельзя. И я  сажусь  и  пишу,  пока  не
отнимается рука, потом собираю  исписанные  страницы  и  кладу  в  большой
конверт.
     - Ну и как, по-твоему, - интересуется Борислав, принимая пакет, - там
одна контрабанда или что-нибудь еще?
     - Откуда я знаю!  Пока  налицо  контрабанда,  но  не  исключено,  что
выплывет и другое.
     - Но что именно?
     - Откуда я знаю!
     Небо за окном начинает светлеть. Значит, я и правда много написал или
же отвык от письменной работы и долго возился.
     - Ну, всего, - говорю я. - Боюсь, что теперь увидимся не скоро.
     - Главное  -  увидеться,  а  скоро  или  нет...   Ты   смотри,   будь
осторожнее...
     Он хочет добавить какой-то совет, но, видно, спохватывается, что  это
будет лишнее, как и предупреждение об осторожности, и только обещает:
     - Завтра утром твой доклад будет на столе у генерала.


     Линда спит непробудным сном, свернувшись в клубок от холода; укрыться
она не может, потому что легла прямо на одеяло.
     "Надо бы оставить тебя продрожать всю ночь", - думаю  я.  Но,  будучи
человеком отзывчивым, снимаю с нее  туфли,  расстегиваю  молнию,  стягиваю
юбку, не без  труда  вытаскиваю  из-под  Линды  одеяло  и  укрываю  ее  до
подбородка.
     Мне кажется, что я закрыл глаза только на  минутку,  но  когда  я  их
открываю, в окно льется яркий солнечный свет, соседняя кровать пуста, а из
ванной слышен плеск воды. Не вставая,  я  протягиваю  руку  к  телефону  и
сонным голосом заказываю завтрак в номер.
     Завтрак появляется почти одновременно с Линдой, нельзя  не  признать,
что Линда выглядит гораздо аппетитнее. Но я не собираюсь  сообщать  ей  об
этом. Кроме того, она первая начинает разговор.
     - Кто вам разрешил раздевать меня? - интересуется ледяным голосом моя
супруга, располагаясь на диване и кутаясь в махровый халат.
     - Раздевать? Вас? Я? Может, вы обвините меня еще в чем-нибудь?
     - Вчера я легла одетой, -  настаивает  на  своем  Линда.  -  Мне  так
хотелось спать, что я легла не раздеваясь.
     - Кажется, я нарвался  на  мифоманку,  -  бормочу  я.  -  Или  же  вы
разделись во сне, не сознавая, что делаете.
     Она  умолкает,  понимая,  что  спорить  так  же  бесполезно,  как   и
надеяться, что я налью ей кофе, берет кофейник,  чашку  и  принимается  за
завтрак.
     Через полчаса мы спускаемся в холл гостиницы, и я замечаю:
     - Сегодня я должен отправить открытки.
     - Вы могли бы сделать это еще вчера, - сухо замечает Линда, -  вместо
того чтобы сидеть в номере.
     - Нет, не мог, - заявляю я. - Вчера нужно было проверить,  не  следят
ли за нами.
     Я покупаю три открытки и выхожу в скверик перед отелем, чтобы там,  в
тихом,  спокойном  месте  написать  свои  послания.  Я  адресую   открытки
Бориславу, хотя с таким же успехом мог бы адресовать их покойной  королеве
Виктории, - они все равно не играют никакой роли.
     Но вести игру нужно до конца,  и  мы  с  Линдой  делаем  круг,  чтобы
опустить открытки в  почтовый  ящик  подальше  от  гостиницы,  после  чего
отправляемся на пляж.
     Не знаю, что за удовольствие находят люди в торчании  на  пляже.  Для
меня это такая же скука, как лущить семечки, чтобы сплевывать шелуху. Люди
разумные играют на пляже в карты или рассказывают анекдоты, но  мне  не  с
кем поболтать, не с кем перекинуться в белот,  я  даже  не  могу  прочесть
болгарскую газету, потому что изображаю англичанина.
     И я умираю от скуки под пляжным зонтом, в то время как  моя  супруга,
полная решимости вернуться с особого задания, прихватив с собой как  можно
больше солнца, лежит на песке.
     - Если вы пробудете на солнце до обеда, то превратитесь в ростбиф,  -
замечаю я. - Это вам не анемичное солнышко Брайтона.
     - Не волнуйтесь, я запаслась  кремом,  -  отзывается  моя  строптивая
половина.
     И продолжает лежать  на  солнце.  Потом  встает,  входит  в  воду  и,
поплавав, опять ложится на песок. Порядочный супруг на моем месте давно бы
употребил свою власть и влияние, чтобы уберечь жену  от  ожогов.  Но  я  -
супруг фиктивный и предоставляю ей полную свободу действий.
     От скуки я наблюдаю за тем, как  она  принимает  солнечные  ванны,  и
попутно  устанавливаю,  что  моя  супруга  обладает  формами,   способными
взволновать самое непритязательное  воображение.  Жаль,  что  это  тело  с
перламутрово-белой кожей превратится в  головешку:  белая  кожа  -  слабая
защита от черноморского солнца. Но то ли помогли косметические  кремы,  то
ли упрямство, Линда проводит ночь  спокойно  и  на  следующее  утро  снова
растягивается на песке.
     - Это вам не Брайтон, - снова объясняю я. - Сгорите.
     - Спасибо, - отзывается Линда,  -  но  вас  самого,  кажется,  хватил
солнечный удар: вы проявляете заботу о людях.
     Не считаю нужным отвечать, потому что ответ она получит и без меня  в
самом скором времени и еще  потому,  что  к  нашему  зонтику  направляется
лейтенант. Не в форменной одежде, а в  плавках.  У  лейтенанта  прекрасный
загар  и   вид   бывалого   морского   волка   или   заговорщика   -   так
уверенно-небрежно он опускается на песок рядом со  мной  и  так  осторожно
бросает испытующие взгляды по сторонам.
     - Ваше сообщение получено, - вполголоса  говорит  он.  -  При  первой
возможности шеф встретится с вами лично.
     - Как можно чаще употребляй слова "риск", "контракт", "контрабанда" и
тому подобные, - предупреждаю я, потому что Линда направляется к зонту под
тем предлогом, что ей хочется посидеть в тени. - Вообще как  можно  больше
иностранных слов. Пускай воображает, что  может  догадаться,  о  чем  идет
речь.
     - Известный риск  существует,  но  ваш  план  по  графику  принят,  и
контрабанда пойдет именно по тому каналу, который вы указали.
     После  этого  я  начинаю  давать  совершенно  не  нужные  ему  и  мне
объяснения. Рассчитанные на то, чтобы усыпить бдительность  моей  супруги,
они  изобилуют  иностранными  словами,  а  также  красноречивыми  жестами,
понятными любому среднеинтеллигентному человеку.
     - Мне нужно пять человек, - говорю я и показываю для большей  ясности
растопыренную ладонь. - А теперь подумайте  и  напишите  на  песке  десять
тысяч.
     Лейтенант сосредоточенно молчит, потом, почесав в затылке,  пишет  на
песке число десять; взглянув на меня, он добавляет к нему  еще  три  нуля,
после чего стирает цифры ладонью.
     Я качаю головой и посмеиваясь говорю:
     - Шесть тысяч, дорогой мой. Ни стотинки больше.
     И мы начинаем  торговаться  всерьез;  теперь  можно  не  прибегать  к
выразительной жестикуляции, на каком бы  языке  вы  ни  торговались,  даже
слепому ясно, о чем идет спор. В заключение я замечаю:
     - Завтра можно будет поговорить подробнее.
     - Моя красавица проведет день в постели.
     - Она готова, это точно, - кивает  лейтенант,  глядя  на  бесконечную
морскую ширь.
     Линда в самом деле готова, причем не надо  ждать  и  до  завтра.  Как
только мы поднимаемся в номер после обеда,  ее  начинает  знобить,  у  нее
повышается температура, и она вынуждена лечь  в  постель.  Мне  ничего  не
остается, как вызвать врача. Приходит врач и устанавливает диагноз,  ясный
и без медицинского  осмотра.  Врач  немного  говорит  по-французски,  и  я
объясняюсь с ним на этом языке, хотя по-болгарски мы могли бы понять  друг
друга скорее и легче, но с моей супругой приходится держать ухо востро.
     Ко всему прочему, мне приходится взять на себя обязанности  прилежной
сиделки. Не ожидая, пока принесут выписанные врачом лекарства, я  применяю
испытанное народное средство - простоквашу. Простоквашу из кухни гостиницы
мне доставляет коллега, встретивший нас в аэропорту. Провожая его к двери,
я успеваю шепнуть:
     - Передайте, что ночью я могу быть в распоряжении шефа.
     Через пятнадцать минут вместе с  присланными  из  аптеки  лекарствами
приходит ответ:
     - В полночь генерал будет ждать вас в  соседней  комнате.  На  всякий
случай дайте ей выпить эту ампулу.
     Я снова превращаюсь в сестру милосердия. Линда горит, как в огне, я с
трудом заставляю  ее  принять  таблетки.  Приходится  опять  прибегнуть  к
простокваше, потому что специльные кремы мало  помогают.  Да,  милая,  это
тебе не Брайтон. Хорошо еще, что и я  -  не  Дрейк,  не  то  мы  могли  бы
расстаться, причем навеки.
     Линда то беспокойно вертится в кровати и вздыхает, то снова замирает,
погруженная в забытье, которого не знаю почему все мы боимся, как  дети  -
темноты. Не жалея сырья, я продолжаю лечение простоквашей, особенно  щедро
нанося ее на спину и бедра, где ожоги сильнее всего.  Какое  тело!  И  как
жестоко оно пострадало от ласк солнца!
     Время от времени Линда ненадолго приходит в себя. Она смотрит на меня
сине-зелеными глазами, затуманенными жаром, и снова закрывает их. Судя  по
внешним признакам, температура еще держится. Только поздно  вечером  Линде
становится легче, она через силу шепчет: "Это вы, Питер?", и  я  торопливо
уверяю ее, что это я самый,  и  подношу  стакан  воды,  в  которую  вылито
содержимое ампулы. Она покорно выпивает воду и  вновь  бессильно  опускает
голову на подушку. Ей явно очень плохо - так она послушна, -  и  мне  даже
становится неловко за снотворное, но я тут же успокаиваю себя тем,  что  в
создавшейся ситуации оно только принесет ей пользу.
     Полночь. Но этот раз мне не нужно лезть через балкон. Я смело стучусь
в соседний номер и смело вхожу в дверь, за которой  меня  ждут  генерал  и
Борислав. Шеф жмет мне руку и даже собирается что-то  сказать,  но  он  не
любитель прочувствованных речей, и вместо приветствия просто смотрит мне в
глаза  своими  синими  глазами  -  неприлично  синими   для   человека   в
генеральском звании.
     - Как больная?
     - Спит глубоким сном.
     - Тогда садись и перейдем к вопросам.
     Я выполняю приказ, а  он,  верный  своей  привычке,  начинает  мерять
комнату шагами.
     -  Ты   считаешь,   что   надо   пропустить   посылочку-другую.   Это
действительно  необходимо,  чтобы  дать   тебе   время   для   дальнейшего
расследования. А вдруг в посылке  окажется  десять-пятнадцать  килограммов
героина? Ведь у нас есть обязательства перед другими странами.
     - Этого они не сделают. По крайней мере  на  первых  порах.  Пока  не
проверят, надежен ли канал.
     - А как мы  сообщим  тебе,  какое  количество  поступило?  И  о  том,
пропустили мы его или задержали?
     Это один из тех вопросов, на которые я сам еще не нашел ответа.  И  я
молчу.
     - Твоя работа уже на том этапе, когда просто  невозможно  действовать
без связи. Мы могли бы установить связь в самом квартале, но это опасно.
     - Очень опасно, - соглашаюсь я.
     - В таком случае связь остается прежней.  А  ты  должен  сделать  все
необходимое, чтобы укрепить доверие к себе. Тогда ты спокойно  сможешь  ею
воспользоваться.
     - Понял.
     - А как будешь извещать о контрабанде?
     - Нужен такой способ, в который легче всего поверит тип вроде Дрейка:
в случае необходимости я буду посылать из Лондона  открытки  на  указанный
вами адрес. Под маркой  я  буду  наносить  бесцветными  чернилами  дату  и
название судна. Из Варны открытки  будут  посылаться  в  Вену  по  адресу,
который я указал: дату и название баржи следует проставить под маркой.
     - Решение не безупречное, - размышляет генерал. -  Однако  для  этого
твоего типа, наверное, пройдет.
     -  Небезупречное,  но  пройдет  наверняка,  раз  проект  не  вызывает
сомнений, - заявляет Борислав.
     Генерал, не обращая внимания на его слова, меняет тему разговора:
     - А что ты можешь сказать о Ларкине?
     - Ларкин - это ЦРУ, - вставляет Борислав.
     - Я не тебя спрашиваю, - хмурится  генерал.  -  И  вообще  ты  что-то
нервничаешь.
     - Да нет... просто бросил курить...
     - А-а-а... Ну, раз бросил  курить,  дай  ему  сигарету,  Боев,  пусть
успокоится.
     Мы закуриваем, и я выкладываю с  подробностями,  что  уже  сообщил  в
более сжатой форме в своем докладе. Ничего другого я пока сказать не могу.
     - Ларкин - это ЦРУ или в крайнем случае Интерпол, - снова вмешивается
Борислав.
     - Но для нас не все равно, какую именно организацию представляет этот
господин.
     Генерал говорит медленно, будто рассуждает вслух. Я возражаю:
     - По-моему, он не может быть сотрудником  Интерпола.  Это  исключено.
Возможно, Дрейк не разбирается в  методах  тайнописи,  но  зато  прекрасно
разбирается в служащих "Наркотик-бюро", и в свою банду такого служащего ни
за что не возьмет. Ларкин - или представитель американских коллег  Дрейка,
который берет на себя переброску товара за океан и его продажу, или  агент
ЦРУ. Третьей возможности я не допускаю.
     - Хорошо, - соглашается генерал. - Если он - контрабандист, мы  можем
утешаться тем, что помогаем в работе коллегам из соседнего  управления.  А
если он из разведки, какие у него могут быть цели?
     - Воспользоваться каналом и сетью сообщников в собственных  целях,  -
говорит Борислав.
     - Ты так думаешь?
     На языке генерала это значит, что догадка кажется ему неубедительной.
     - Или использовать их  для  политической  провокации,  -  не  сдается
Борислав.
     - Да, одно из двух. Но нам не все равно, что именно.  Если  он  хочет
попользоваться каналом, на здоровье: канал наш, и мы ему поможем. Но  если
он готовит провокацию, ее следует раскрыть как можно  скорее,  как  бы  не
получилось, что провокация против нас проводится с нашей же помощью.
     Он умолкает, отходит к балкону, возвращается и говорит:
     - Это и будет твоей главной задачей на данном этапе, Эмиль: разберись
в намерениях Ларкина. Для нас сейчас главная фигура - Ларкин, а не  Дрейк.
Разобраться надо поточнее и сообщить как можно быстрее.