Семнадцать мгновений весны. Приказано выжить. | |
неплохая система... А сейчас мне пришлось пойти по весьма примитивному
пути: я начал с того, что вспомнил пару сотен людей из моего аппарата,
которые просто-таки обязаны быть спасены... Все руководители моих
референтур по русскому, украинскому, польскому, французскому, еврейскому,
испанскому секторам, все те, кто осуществлял надзор за промышленностью и
банками, те, кто курировал вопросы идеологии, церковь, молодежные
организации, те, кто осуществлял руководство работой в концентрационных
лагерях, обязаны - если, конечно, вы одобрите мою задумку - начать уже
сейчас подготовку к передислокации в заранее подготовленные центры...
Опорные базы я берусь наладить в Базеле, Асконе, Милане, Ватикане, Пальма
де Мальорке, Барселоне, Мадриде, Лиссабоне, Буэнос-Айресе, Асунсьоне...
Борман посмотрел на карту мира, заметив:
- Вполне конкретная линия... Неплохо...
- Что касается принципа отбора, то здесь, конечно, возможны
определенные издержки, опять-таки из-за фактора времени... Далеко не все
руководители отделов гестапо - мои люди: Кальтенбруннер часто назначал
своих протеже - тех, кому он патронировал... Так что я не могу полагаться
на абсолютную компетентность всех моих подчиненных в областях... Но в
Гамбурге, Мюнхене, Осло, Ганновере, Любеке, Копенгагене, Фленсбурге,
Бремене, Вюрцбурге, Милане, Веймаре, Дрездене у меня сидят вполне надежные
люди, я им верю абсолютно, они думают так же, как я. Если разрешите, я
поручу именно им составить списки. - Мюллер хмыкнул. - Конечно же устно,
никак не фиксируя это в документах... Что касается утверждения кандидатов,
то доверьте мне провести предварительный отбор, а уж вы благословите его
окончательно. Что касается членов семей будущей организации СС, то они
должны быть поначалу убеждены, что кормилец погиб... Только -так, хоть и
жестоко... Иначе начнут искать... А за их поиском будут наблюдать враги, и
это приведет к расшифровке всего дела. Что касается форм связи между
будущими региональными группами, то этот вопрос смыкается с вашим вопросом
о штабе. Я полагаю, что штаб придется возглавить мне... Если бы вы
санкционировали при этом еще одну для меня должность - специальный
помощник фюрера НСДАП Бормана по вопросам СС, - тогда предприятию была бы
придана та весомость, которая позволит провести всю необходимую работу в
максимально короткий срок. Понятно, такого рода должность, - Мюллер
улыбнулся, - так же не должна фиксироваться в документах, во всяком случае
пока что...
- Вы забыли фамилию моего друга Гиммлера... Его пока еще никто не
смещал с должности рейхсфюрера СС...
- Сместят. Надо, чтобы сместили, - спокойно ответил Мюллер. - Вы же
понимаете, что одиозность рейхсфюрера не позволит ему жить в подполье...
Да и потом...
- Что?
Мюллер пожал плечами, вздохнул.
- Договаривайте, пожалуйста, - сердито сказал Борман, - это невежливо
- обрывать мысль на полуслове.
- Он - ваш враг, рейхсляйтер, зачем же брать его в расчет? Его надо
выводить из расчета.
- А Кальтенбруннер? - задумчиво спросил Борман. - Почему бы ему не
стать фюрером организации, а вам - его начальником штаба и заместителем?
- Потому что я не верю Кальтенбруннеру, - ответил Мюллер.
- У вас есть к этому основания?
- Есть.
- Изложите.
Мюллер покачал головой:
- Не стану, рейхсляйтер. Пожалуйста, простите меня, но я не стану
этого делать... Я никогда не был доносчиком, увольте... Вы сами можете
убедиться в правоте моих слов, проверив Кальтенбруннера...
- Каким образом? - деловито осведомился Борман.
- А вы попросите его поработать с Канарисом...
Борман удивился:
- Почему именно с Канарисом?
Мюллер ответил жестко:
- Я сказал вам то, что счел возможным сказать, рейхсляйтер...
Борман пожал плечами, снова поднялся, походил по кабинету, потом
спросил:
- Как вы намерены назвать нашу тайную организацию офицеров СС?
- По первым буквам: ОДЕССа... И огромное вам спасибо за то, что вы
назвали ОДЕССу н а ш е й организацией...
- Разворачивайте работу, Мюллер... И как следует продумайте, чтобы
трасса н а ш е й ОДЕССы начиналась из Берлина, отсюда, из
рейхсканцелярии... Оборудуйте запасные штабы этой трассы здесь, в Берлине,
потому что грядут уличные бои, да, да, именно так... Подвалы,
метрополитен, подземные коммуникации - все это обязано стать знакомо вам
так, чтобы вы ориентировались в этом лабиринте, как поп в Ветхом Завете...
ДУШНОЕ ОЩУЩЕНИЕ КОЛЬЦА
__________________________________________________________________________
- А почему бы вам самому не пустить себе пулю в лоб, штандартенфюрер?
- спросил Шелленберг, положив свою мягкую, женственную руку на плечо
Штирлица. - Гарантирую отменные похороны.
- Я - логик, - ответил Штирлиц. - Люди моей породы боятся
переторопить события: шлепнешься, а через час выяснится, что ты нужен
живым...
- Мне-то как раз вы значительно более выгодны мертвым.
- Чтобы было на кого свалить провал переговоров Вольфа с Даллесом?
Шелленберг вздохнул:
- Конечно... Ну, выкладывайте, о чем говорили с Мюллером...
- Об операции в Швейцарии.
- Признайтесь честно: на чем он взял вас?
- На знании. Он знает больше меня. Он знает все.
- Если бы он знал все, вы бы висели на дыбе, а меня бы держали в
одной камере с Канарисом. Он знает только то, что ему полагается знать. А
вот мне снова нужен ваш поп... И кто-то еще, через кого мы будем гнать
дезинформацию вашему новому покровителю Мюллеру. Вас интересует, почему я
говорю с вами так открыто, несмотря на то что вы провалили дело?
- Не я.
- А кто?
- Мы. Все мы. А в первую очередь Вольф.
- Вы думаете, что говорите?
- Думаю, думаю, постоянно думаю... Так почему же вы продолжаете быть
со мной откровенным, несмотря на то что я провалил дело?
- Потому что вы отдаете себе отчет; связывать себя с Мюллером
накрепко - безумие. Мы, разведка, можем вынырнуть. Он, гестапо, - обречен
на то, чтобы утонуть... Вы действительно уже побывали у него?
- Да.
- Он вызвал вас? Не поставив меня в известность?
- Вы же все прекрасно знаете, бригадефюрер... Я думаю, офицер
пограничной стражи на нашем "окне" возле Базеля, где я переправлял пастора
Шлага, был перевербован Мюллером, как-никак это "окно" было вашим личным,
по материалам гестапо оно не проходило... Через этого офицера Мюллер вышел
на пастора. За стариком пустили "хвост", в Швейцарии пока еще сильны
позиции баварца; в объекте интереса пастора оказался - согласно нашему с
вами плану - Даллес. Тот вывел его на Вольфа; молодая нация, разведку
только-только ставят, опыта мало - з а с в е т и л и с ь. Поскольку пастор
числится за мной, Мюллер загнал меня в угол. Он не сказал мне и сотой доли
того, что знает. Но он знает все. И об этом нашем разговоре я обязан буду
ему доложить... Будь прокляты волчьи законы нашей фирмы, но не я ее
основал.
- И не я... Что вы ему отдадите из нашего разговора?
- То, что вы позволите...
Шелленберг поднялся, походил по кабинету, остановился возле книжного
шкафа, достал книгу в старинном переплете (сафьян с золотым обрезом),
открыл нужную ему страницу (была заложена красной тесемочкой) и зачитал:
- Отец иронии и юмора Свифт уже в молодости предсказывал, что его
ожидает помешательство. Гуляя однажды по саду с Юнгом, он увидел вяз,
лишенный на макушке листвы. Свифт сказал Юнгу: "Я точно так же начну
умирать с головы". До крайности гордый с высшими сановниками, Свифт охотно
посещал самые грязные кабаки и там проводил дни и ночи в обществе
картежников, бандитов и потаскух. Будучи священником, он писал книги
антирелигиозного содержания, так что о нем говорили: "Прежде чем дать ему
сан епископа, его следует заново окрестить". Асам про себя он написал так:
"Слабоумный, глухой, бессильный, неблагодарный". Непоследовательность его
была поразительна: он был в отчаянии, когда умерла Стелла, его любимая
женщина, но, чтобы успокоиться, писал комические "Письма о слугах". Через
несколько месяцев после этого Свифт лишился памяти, но язык его был
по-прежнему острым как бритва. Потом он провел год в полнейшем
одиночестве, затворившись в комнате, ничего не читая и не сочиняя. Он
отказался от мяса и впадал в бешенство, когда слуга появлялся на пороге.
Однако, когда он покрылся чирьями, разум его просветлел, и Свифт начал
постоянно повторять: "Я - сумасшедший". Потом он снова впал в состояние
полнейшей прострации, но порою ирония вспыхивала в нем с прежней силой.
Когда за несколько месяцев до смерти в его честь была устроена
иллюминация, Свифт заметил: "Пусть бы эти сумасшедшие не сводили с ума
окружающих". Незадолго перед кончиной он написал завещание, отказав
одиннадцать тысяч фунтов стерлингов в пользу душевнобольных. Он также
сочинил эпитафию, которая служит выражением ужасных нравственных
страданий, постоянно его мучивших: "Здесь похоронен Свифт, сердце которого
уже не надрывается более от гордого презрения"... - Шелленберг поставил
книгу на место, резко обернулся к Штирлицу: - Вы понимаете, зачем я
прочитал вам это?
- Видимо, хотите помочь мне понять подлинный психологический портрет
Мюллера?
- Мюллер работает на рейхсляйтера Бормана, и вам это прекрасно
известно.
- На Бормана этот отрывок не проецируется, бригадефюрер.
- Сердце бедного Бормана уже давно разорвалось от гордого презрения к
окружающим, Штирлиц. Он продолжает жить с разорванным сердцем...
"И этот планирует меня для какой-то комбинации, - понял Штирлиц. -
Они все что-то знают, а я не могу взять в толк, что именно. Меня
и г р а ю т, и если я не пойму, в каком качестве, то, видимо, часы мои
сочтены. А что если и Мюллер, и Шелленберг начали свою партию купно?
Обменялись суждениями? Видимо, да, слишком точен и тот и другой в
вопросах, никаких повторов. Но это - в мою пользу. Их подводит страстная
тяга к порядку, они расписали свои роли; им бы следовало спотыкаться,
повторять друг друга, быть самими собою... "С кем протекли его боренья, -
в который уже раз вспомнил он стихи Пастернака, он прочел их в журнале,
купленном им на парижском развале осенью сорокового года, - с самим собой,
с самим собой!"
- Что ж, - сказал наконец Штирлиц. - С разорванным сердцем можно
поскрипеть, если хорошо работает печень, сосуды, почки и мозг. Если
человек, сердце которого порвалось от "гордого презрения", имеет в голове
такое, что иным и не снилось, тогда он может существовать...
- Оп! Умница! Вы - умница, поэтому я прощаю вам то, чего не простил
бы никому другому. Вы оказались посвященным в мое дело, Штирлиц, хотел я
того или нет. Значит, мне нет нужды более таиться от вас. Если я
удостоверюсь в вашей неискренности, вы знаете, как я поступлю, мы не
бурши, чтобы пугать друг друга словесами перед началом драки... Так вот,
если мне понятно, о чем думает наш с вами шеф, рейхсфюрер, о чем мечтает
преемник Гитлера рейхсмаршал Геринг, о чем говорят между собою Гудериан,
Типпельскирх и Гелен, считая, что в их кабинетах, проверенных связистами
вермахта, нет аппаратуры прослушивания, то ни я, ни вы не знаем, о чем
думает Борман. А он очень предметно думает о близком будущем, не находите?
- Думаю, вы ошибаетесь. Он неразделим с фюрером.
- Штирлиц, не надо. Он был неразделим с заместителем фюрера
Штрассером и предал его. Он был неразделим с вождем СА кумиром
национал-социализма Эрнстом Ремом и участвовал в его убийстве, он был
неразделим с фюрером нашей партии Гессом и предал его, пока петух вообще
еще даже и не кукарекал... Вы понимаете, отчего я так открыто говорю с
вами? Я ведь раньше никогда так обнаженно не выявлял затаенную суть
проблемы... Понимаете?
- Нет.
- Жуков вот-вот начнет штурм Берлина, Штирлиц. А это - конец, хотя на
Зееловских высотах мы можем на несколько дней остановить их танки... Гелен
доложил фюреру этой ночью, что силы русских превышают наши в пять раз. Вот
так-то. Я это слышал своими ушами. Вы намерены погибать под обломками
нашего государственного здания? Я - нет. Вот вам моя рука, пожмите ее и
поклянитесь, что вы станете служить лишь моему делу - так, чтобы мы ушли
отсюда вдвоем... Или втроем...
- А кто будет третьим?
Шелленберг долго молчал, потом ответил вопросом:
- А если третьим будет Мюллер?
- Вы наладили с ним добрые отношения во время моего отсутствия?
- С ним невозможны добрые отношения. Но с ним возможны деловые
отношения. А его дело - это жизнь. И за это дело он готов подраться.
- А вам не кажется, что Мюллер будет той гирей на ноге, которая вас
утопит?
- Нас, - поправил его Шелленберг. - Нас, Штирлиц. Не сепарируйтесь,
не надо. Мюллер полон такой информацией, которая нам с вами и не снилась.
Он занимался "Красной капеллой" русских, я подключался лишь к заграничным
операциям, он вел расследование лично, здесь, в Берлине. Он оставил
кое-что про запас, он никогда не сжигает все мосты, он - я убежден -
бережет какие-то точки опоры, ожидая новых гостей из Москвы...
"Может быть, радисты, переданные мне, которые были внедрены в Веддинг
и Потсдам, тоже ждут гостей? - подумал Штирлиц. - Почему нет? И первым
гостем окажусь я".
Шелленберг закурил свой "Кэмэл", внимательно проследил за тем, как
догорела провощенная спичка, положил ее в пепельницу дирижерским жестом
правой руки и продолжил:
- Он вел дело особо законспирированной группы русской разведки, на
которую я вышел в конце сорокового года, вы, верно, помните эту работу...
- Помню, - ответил Штирлиц. (Еще бы не помнить - провал той группы
чуть не стоил ему головы: один из участников подполья не выдержал пыток,
сломался, дал показания; к счастью, Штирлиц ни разу не контактировал с
ним; тот человек, который был у него на связи, выбросился из окна кабинета
следователя.)
- Он вел дело Шульце-Бойзена и Харнака, и он знает, что какие-то люди
из этой группы остались, легли на грунт. Он вел дело Антона Зефкова... Я
не говорю о том, что ему известно многое обо всех без исключения
участниках заговора двадцатого июля... Это не очень-то интересует тех на
Западе, кто уже сейчас подкрадывается к тайнам русской разведки в рейхе,
но, тем не менее, этим человеком является Даллес и, понятно, сэр Уинстон,
но впоследствии этот интерес будет пожирающим, маниакальным.
- Даллеса и сейчас занимает все, связанное с участниками заговора
генералов, бригадефюрер, - заметил Штирлиц. - Ему нужна легенда, он
обостренно интересуется этим делом, поверьте. Хотя, вы правы, русская
разведывательная сеть в рейхе занимает сейчас Даллеса в первую голову.
Полагаете, что Мюллера - коли он возьмет с собою все наши досье - не
вздернут?
- Если попадется сразу после краха - могут впопыхах и вздернуть... Но
ведь в условиях нашей задачи обозначен главный посыл: не попасться...
Особенно в первые месяцы, потом - не так страшно; горячие головы
поостынут, эмоции улягутся, делом надо будет заниматься, серьезным
делом...
- Полагаете, Мюллер тоже знает, к а к уйти?
- Бесспорно. Он готов к этому лучше всех.
- Факты?
- Есть факты. Я их з н а ю, Штирлиц, и я дал ему понять, что знаю.
Он ценит силу. Он оценил мою силу. Его знание русского вопроса сделает наш
союз крайне ценным, мы станем некоего рода консультационной конторой -
"выполняем заказы за наличный расчет, деньги пересылать в Парагвай,
столица Асунсьон, качество гарантируем"... И чтобы эта моя задумка обрела
форму реальности, нам нужны два человека... Один из них должен быть
запятнан еврейской кровью. Не чистый, конечно, еврей, а четвертькровка, а
еще лучше восьмушка, у Эйхмана есть отменная картотека. Вы должны
поработать с ним, прежде чем пустите его в комбинацию...
- В какую именно?
- Перебросьте его в Швейцарию. Что ему там делать? Скажу позже, дам
имя человека, на которого его надо будет вывести. Цель? Наше желание
спасти от фанатиков тех несчастных евреев, которые обречены на уничтожение
в концентрационных лагерях.
- Во-первых, я пока не знаю, с кем мне предстоит заниматься,
бригадефюрер. Во-вторых, я не представляю, к чему мне готовить этого
человека, допусти мы, что у Эйхмана есть нужный нам персонаж:
Шелленберг снова закурил, вопрос Штирлица словно бы не слышал,
продолжал свое:
- А второго человека зовут Дагмар Фрайтаг. - Шелленберг подвинул
Штирлицу папку. - Ознакомьтесь у себя в кабинете, только потом вернете
мне. Это - невероятная женщина: во-первых, красива, во-вторых, талантлива.
Ее мать шведка. Вы должны будете в течение трех - пяти дней - не более
того - перебросить ее в Стокгольм, проработав методы и формы связи. В
Стокгольме она - как доктор филологии, специалист по скандинавским рунам -
будет обязана не столько заниматься изысканиями германо-скандинавской
общности в Королевской библиотеке, сколько подходом к семье графа
Бернадота. Ясно? Я начинаю тур вальса с графом, Штирлиц. Мюллер намекнул,
что ваше имя известно партайгеноссе Борману, вы ведь встречались с
советником нашего посольства в Берне, который отвечает за дела партии, не
так ли? Видимо, Борман именно поэтому заинтересовался вами, следовательно,
вы гарантированы - на какое-то время - от любого рода неожиданностей со
стороны Кальтенбруннера или того же Мюллера. Но если рейхсляйтер Борман
узнает о Бернадоте так, что это нанесет ущерб моему делу, я пристрелю вас
сам, здесь, в этом кабинете, вы понимаете меня?
- Я понимаю, что зажат в угол, бригадефюрер. Я допускаю, что за
каждым моим шагом следят, я чувствую, что в каждом моем слове ищут
неправду. Что ж, так даже интереснее жить. Но убивать меня -даже в этом
кабинете - неразумно, и обернется это против вас страшным, непоправимым
ударом. Разрешите идти?
Глаза Шелленберга замерли, что-то больное, тяжелое возникло в них;
спросил он тем не менее усмешливо и добродушно:
- Вы сошли с ума?
- Я не Свифт, бригадефюрер. Я гарантирован, как и все мы, смертью, но
только не от умопомешательства.
- Извольте объяснить, что вы имели в виду, когда пугали меня!
- Нет, я не буду этого делать.
- Как вы смеете, Шти...
- Смею! - Штирлиц, оборвав Шелленберга, поднялся. - Все кончено,
бригадефюрер. Все. Нет начальников, нет подчиненных. Есть умные люди и
есть дурни. Есть люди знающие, а есть люди темные. Поражение раздевает
общество, обнажает хорошее и дурное, никаких поблажек; только правда;
выживут те, кто имеет голову на плечах, кто знает и помнит. Так что сейчас
вы заинтересованы во мне совсем не меньше, чем я в вас. А коли нет, то бог
с вами. Смерти я не боюсь, ибо тайком, несмотря на запрет фюрера, верю во
всевышнего.
Шелленберг поднялся из-за стола, походил по кабинету, хрустко
забросив руки за спину, потом остановился возле окна, заклеенного
крест-накрест бумажными лентами, чтобы стекло не так часто вылетало из-за
взрывных волн, вздохнул, сказал горько:
- А вы мне все больше нравитесь, Штирлиц. Экий мерзавец, а?! А в
общем-то, все верно: мы, верхние, проиграли страну, вы имеете право на
позицию, каждому свое. Идите. И найдите мне у Эйхмана умного, несчастного,
но отчаянного еврея. Он должен вступить в контакт с раввином швейцарской
общины в Монтре и с экс-президентом Швейцарии Музи - как мой личный
представитель. А вот чем он будет торговать и за какую цену, я скажу вам
после того, как вы мне доложите: "Он готов к делу, и, если он нас предаст,
я пущу себе пулю в лоб". Такой поворот вас устраивает?
Штирлиц кивнул и устало сказал:
- Хайль Гитлер!
...Мюллер смотрел на Штирлица тяжело, сосредоточенно, с открытой
неприязнью.
- Да, - сказал он наконец, - вы правильно посчитали мои ходы. Я
действительно вошел в д е л о. Да, я действительно уговорился с
Шелленбергом о координации кое-каких шагов. Да, действительно, я готовлю
те досье, которыми можно будет торговать в скором будущем с людьми
Даллеса. Да, действительно, мой Ганс станет сообщать мне о вас все, но
более всего он должен следить за тем, чтобы Шелленберг не убрал вас, когда
вы сделаете то, что он вам поручил. Поэтому - не торопитесь, Штирлиц. Не
торопитесь! Сделайтесь нужным Шелленбергу в такой мере, чтобы он без вас
з а п л а в а л. Знаете этот боксерский термин? Или вы все больше по
теннисным? И не вздумайте так открыть себя перед Борманом, как
открываетесь передо мною. Мы с Шелленбергом, увы, вынуждены ценить ум
других; Борман лишен этого качества, ибо никогда не занимался практической
работой; давать указания - легко, провести их в жизнь - куда сложнее.
Мюллер поднялся, отошел к сейфу, открыл массивную дверь, достал
папку, положил ее перед Штирлицем.
- Это досье адмирала Канариса. Не обращайте внимания на игривость
стиля, несчастный был неисправимым оригиналом, однако то, что здесь
собрано, прояснит, отчего я надеюсь на спасение. Я имею в виду схватку
американцев с русскими, ибо лишь это даст нам возможность о с т а т ь с я.
Читайте, Штирлиц, я верю вам, как себе, читайте, вам это надо знать...
"Источник, близкий к Белому дому, сообщил мне, что еще летом сорок
первого года президент Рузвельт дал указание создать ОСС - "Отдел
стратегических служб"', организацию, которой было вменено в обязанность
заниматься политической разведкой и "черной пропагандой", направленной
против стран оси.
_______________
' О С С - в настоящее время ЦРУ.
Предприятие курирует пятидесятивосьмилетний Вильям Джозеф Донован,
которого называют "диким", - республиканец школы президента Гувера, то
есть поклонник "сильной руки"; открытый противник правящей демократической
партии Рузвельта; ирландский католик, то есть бунтарь по натуре,
отвергающий любые авторитеты, кроме, понятно, своего; миллионер, хозяин
адвокатской фирмы, обслуживавшей некоронованных королей Уолл-стрита. После
назначения шефом ОСС "дикий Билл" сразу же вошел в конфликт с одним из
самых близких Рузвельту людей - с драматургом Робертом Шервудом, тем, кто
писал костяки всех речей президента и был поэтому направлен на работу в
"Отдел" одним из первых.
Всякая идея обретает свое воплощение в практике под влиянием того,
кто руководит повседневной работой; всегда даже в самый идеальный замысел
коррективы вносят не те, которые п р и д у м а л и, но те именно, которые
взялись за то, чтобы придумку сделать явью.
По первоначальному замыслу Рузвельта, все было сконструировано таким
образом, чтобы ОСС подчинялся объединенным штабам армии, флота и авиации,
но Донован, ветеран первой мировой войны, награжденный тремя высшими
наградами Америки, смог сепарировать ОСС от армии и флота.
Будучи великолепным тактиком, Донован умел хитрить; он набрал в ОСС
много таких сотрудников, которые окончили Вест-Пойнт, то есть считались
людьми армии, кадровыми военными, - это успокоило генералов; после этого
"дикий Билл" открыл двери ОСС для "штатских" - тех, кто представлял
интересы корпораций и банков. А поскольку так уж завелось в Америке, что
учебные заведения получают финансовую поддержку не от государства, но от
корпораций, отслуживая им это н а у к о й, то вместе с руководителями
промышленности и финансов в ОСС пришла ведущая профессура наиболее
престижных университетов.
Когда Донован собрал вокруг себя штаб верных ему людей, среди которых
на первых порах выделялись представитель "Юнайтед Стейтс стил корпорейшен"
Луис Рим, магнат с Гавай мультимиллионер Атертон Ричардс, профессор
Гарвардского университета Джеймс Крафтон Роджерс и банкир из Нью-Йорка
Джеймс Варбург, начальник ОСС сказал:
- Друзья, начиная любую работу, следует отдать себе отчет в том,
каким мы хотим видеть ее результат. Если работать, оглядываясь на
бюрократов из государственного департамента, мы не сдвинемся с мертвой
точки; дипломатия - наука легальных возможностей, в то время как наше дело
нелегально с самого начала. Если мы решим подстраховать себя от наскоков
государственного департамента и начнем консультировать наши шаги с армией,
те замучают нас согласованиями и субординацией; великое право армии -
открытый удар, завоевание пространства, наше дело не имеет ничего общего и
с этой доктриной. Мы обязаны знать все, что происходит в мире, мы обязаны
не просто понимать тенденции развития в Риме, Бангкоке, Берлине или
Мадриде, мы должны организовывать эти тенденции, растить людей,
формировать мнения, готовить впрок партии и премьеров, чтобы уже потом с
ними, то есть с нашими кадрами, занимался государственный департамент, а
если потребуется - армия. Ради Америки мы готовы остаться в тени, пусть
лавры победителей достанутся тем, кто позирует репортерам; большой бизнес,
на котором состоялись Штаты, не любит рекламы, он предпочитает свободу рук
во имя великого действа. Деньги у нас есть, за работу надо уметь платить,
кто как не Уолл-стрит знает это; поэтому вы не имеете права мелочиться, вы
должны поддерживать риск; свобода рук нашим сотрудникам гарантирована -
только в этом случае мы построим такой аппарат тайного знания, который
будет нужен Америке отныне и навсегда! Имейте в виду, думать следует не о
сегодняшнем дне, и даже не о завтрашнем: Германия обречена, войну на два
фронта не дано выиграть ни одной державе; наша задача заключена в том,
чтобы уже сейчас думать о будущем того мира, в котором станет жить
Америка...
Донован был прекрасным оратором: он дважды выдвигался на пост
вице-губернатора и губернатора Нью-Йорка от республиканцев, он умел
убеждать - даже Рузвельта; был смелым человеком, воевал на передовой,
поэтому не боялся брать на себя ответственность ("Единственно, о чем я
жалею, - говорил он в узком кругу друзей, - так это о том, что был слишком
молод в восемнадцатом, когда служил в России, в нашем экспедиционном
корпусе; наши болваны жили в эмпиреях - "вот-вот большевики рухнут сами",
- а они сами никогда не рухнут, а если бы я имел тогда свободу рук, я бы
знал, как вернуть в Петербург Керенского"); он имел прекрасные связи с
тем, кто п л а т и т в Америке. Он поэтому начал работу широко и
всеохватно.
- Не страшитесь самых сомнительных контактов, - не переставал
повторять Донован своим сотрудникам. - Ищите людей всюду, где только
можно; если бы я был убежден, что приглашение Сталина на пост
вице-директора ОСС принесет успех делу, я бы не задумываясь просил его
занять кабинет напротив моего и поддерживал бы с ним самые добрые
отношения - до того дня и часа, когда с Гитлером будет покончено...
Главным отделом ОСС стало управление исследований, поисков и анализа.
Не только банкиры, выпускники Вест-Пойнта и юристы собрались здесь, но и
цвет американской журналистики, начиная с Джозефа Олсопа и кончая Уолтом
Ростоу. Возглавляли работу профессора Шерман Кент' и Эврон Киркпатрик''.
_______________
' Ш е р м а н К е н т в 1950-1967 гг. - зам. директора ЦРУ.
'' Э в р о н К и р к п а т р и к - зам. начальника отдела разведки
госдепартамента в 1954 г.; с 1955 г. - президент научно-исследовательской
"Организации исследований", тайного филиала ЦРУ.
Однако создание второго по величине и значимости подразделения ОСС,
названного отделом рабочего движения, вызвало в Вашингтоне бурю. Первым в
колокола тревоги ударил директор ФБР Джон Эдгар Гувер, ревниво наблюдавший
за тем, как Донован разворачивает политический сыск в мире; привыкший быть
бесконтрольным хозяином секретной службы в стране, Гувер оказался
неподготовленным к тому, что все заграничные операции присвоил себе
миллионер с Уолл-стрита.
- Пусть это и не его идея - создать рабочий отдел, а полковника
Хэбера Бланкенхорста, за которым не только армия, но и сенатор от
Нью-Йорка Роберт Вагнер, - доказывал своему покровителю сенатору Трумэну
шеф ФБР, - все равно это недопустимо! Только подумать - он приглашает тех,
кто связан с рабочим движением, в государственное учреждение США! Он
назначил шефом этого отдела еврейского юриста Артура Гольдберга' - его
предки эмигрировали к нам из России.
_______________
' А р т у р Г о л ь д б е р г - министр труда в кабинете Кеннеди; до
1968 г. - посол США в ООН.
Трумэн, как утверждает мой источник, близкий к Капитолию, слушал
Гувера молча, определенных ответов не давал, отшучивался, однако все имена
записывал на отдельных листочках бумаги.
Вообще-то задуматься было над чем: Донован позволил Гольдбергу
пригласить в "Отдел" нескольких участников "батальона Линкольна", которые
сражались в Испании бок о бок с русскими коммунистами против войск
генералиссимуса Франко и летчиков рейхсмаршала Геринга; более того, он
взял на работу тех профсоюзных деятелей, которые ранее активно выступали
против монополий и поддерживали забастовщиков.
Донован, однако, посмеивался:
- Я представляю себе, что будет с Гувером, когда он узнает, что я
пригласил в управление исследований, поисков и анализа бывшего немецкого
коммуниста Герберта Маркузе. Гувер умеет ловить гангстеров и шпионов в
Штатах, но он ничего не понимает в международных делах: я не могу работать
с подпольными профсоюзами в оккупированных странах без помощи радикалов;
никто так точно не определит ситуацию в рейхе Гитлера, как Маркузе; придет
время, и мы разберемся с нашими левыми, но это будет после того, как они
сделают все для победы над нацистами и закрепления наших позиций в Европе,
когда там образуется вакуум.
Тем не менее Донован был вызван в Капитолий для объяснений, -
естественно, с "подачи" Гувера. По-прежнему посмеиваясь, он заметил:
- Если мы хотим иметь организацию, составленную из кристальных - с
