не стоит завтра снова прийти ко мне и требовать что-то еще. Короче говоря,
обычная механика цепного шантажа.
Томас. Повторяю, я не шантажист. Я занимаюсь честными соглашениями.
Райен. Ваше представление о честности мне известно еще со времен той
нигерийской аферы. Помните?
Томас. Не знаю, как вас убедить, что у меня нет других копий.
Райен. Не надо меня убеждать. Все равно я вам не поверю. Поэтому
предлагаю очень простой выход: я вам даю деньги, а вы мне - расписку.
Таким образом, мы с вами будем связаны до самой могилы, как сиамские
близнецы.
Томас. Для меня большая честь быть связанным с таким человеком, как
вы... Но только чтоб до могилы...
Райен. Иного выхода нет, Томас. Никто на моем месте не поступил бы
иначе. Сознаюсь, что такое решение неудобно для нас обоих и в то же время
одинаково устраивает нас. (Короткая пауза.)
Томас. Хорошо, я согласен. Пойдем за деньгами.
Райен. В такое время? Деньги у меня в служебном сейфе. Придете
завтра, принесете документы, напишете расписку и получите деньги. Такую
фантастическую сумму!..
Томас. Я согласен и на это. Завтра в одиннадцать вас устраивает?
Райен. Всегда к вашим услугам...
Еще несколько незначительных фраз, и пленка кончается.
- Хочу услышать ваше мнение, - говорит Сеймур, пряча магнитофончик и
закуривая очередную сигарету.
- Думаю, что Райен очень легко согласился на такую сумму.
- Вы правы.
- Это наталкивает меня на мысль, что выплата вряд ли состоится.
- А почему? У него два чемодана долларов, и, наверное, он уже имел
возможность убедиться, что банкноты фальшивые.
- Расписка Томаса тоже недорого стоит, - замечаю я. - Еще меньше
будет стоить она, когда Томас обнаружит, что получил чемодан фальшивых
долларов.
- Правильно. Томас понимает, что Райен вряд ли воспользуется
распиской, которая разоблачает его самого. И, когда Томас увидит, что его
обманули, шантаж начнется снова.
- Хотите сказать, что для Райена история с платежом - это лишь способ
выиграть врем?
- Нет. Райен в самом деле заплатит ему. Интересно только, когда и
как?
Сеймур пытливо смотрит на меня.
- Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?
- Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.
- Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью только в том
случае, если видите в этом смысл.
- А как же иначе?
- Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею можно
рисковать. Но что поделаешь - человек часто ценит что-то лишь тогда, когда
существует опасность потерять это "что-то".
- Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?
- А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух выродков.
Боремся со злом.
- Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.
- Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени
не удосужилась объяснить, что такое зло и что - добро?
- Не надо усложнять. Существует еще и мораль.
- Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали я
не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, -
выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: "Не укради!" - можете быть
уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот вопрос
его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: "Не прелюбодействуй!" -
знайте, что он имеет красивую жену и боится стать рогоносцем. А что
касается заповеди: "Чти отца своего и мать свою" - то ее провозгласили
родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.
- Но существуют же еще и другие нормы.
- Например?
- Скажем, "Люби ближнего своего".
- Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И почему я обязательно
должен его любить? Вы, например, меня любите?
- Ваш вопрос довольно бестактен.
- А какой же он может быть, когда речь идет о добре и зле, о
категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как день и
ночь?
- С вами когда-то что-то случилось, Уильям. Я не верю, что вы
родились с такими идеями в голове.
- Конечно, я, как и все, пережил в юности пору иллюзий. Наверное,
стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого мира и для этих
людей, кто знает, может, даже посвятить свою жизнь этому миру и этим
людям. Потом настало разочарование, и я возненавидел их. Нет трезвее
чувства, чем разочарование. Мои выводы, дорогой мой, базируются не на
одной-двух травмах, а на всем том, что тебя окружает, что ты мимоходом
познаешь настолько, что тебя начинает тошнить. Это грязный, неприятный
запах жизни... Неужели вы не чувствуете его, Майкл?
- Я чувствую иное. В вас живет какое-то приглушенное чувство
справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.
- Чувство справедливости? Снова громкие слова... Проработав столько
времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный замысел!
Совсем мелкий замысел, просто чтоб ощутить иллюзорное самочувствие
свободного человека. Закончив эту исповедь, он бросает окурок в
пепельницу.
"Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?"
Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как риторический
вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения соглашения между
Райеном и Томасом, если они оба только и ждут моего появления, чтоб
расквитаться со мной?!
Но это был не риторический вопрос. Я понял это только на следующий
день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:
- Нет ли у вас желания прогуляться?
- Вы же сами приказали: никаких прогулок!
- На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.
- Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.
- Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет просто
приятно, если вы...
- Речь идет о приятном или полезном? - прерываю ее.
- Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.
- Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое оружие вы
мне дадите?
- Оружие не предусмотрено. И битва тоже. Когда что-то случится, я
смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.
- Знаю я это ваше "совсем рядом".
Несмотря на возражение, через полчаса мы уже едем в "мерседесе" во
Франкфурт. Жара не спала, а автомобильное движение на шоссе вряд ли
когда-нибудь останавливается, и поэтому вентилятор наполняет машину теплым
воздухом бензиновых паров. Мод снова прибегла к элементарной маскировке:
простая, немножко взлохмаченная прическа, ярко-красные губы и темные очки
- не те, обычные, а другие, закрывающие половину лица.
Не буду скрывать: я тоже внешне немного изменился. Проведено две
операции: вымыл голову в какой-то бесцветной жидкости, и волосы приобрели
свой былой темно-каштановый цвет, а очки в золотой оправе придали мне
глуповатый вид тех субъектов, которые ради университетских дипломов
частично теряют зрение в результате чрезмерной зубрежки. Очки я нацепил
еще на вилле, чтоб привыкнуть к ним. Привыкать, собственно, пришлось
переносице, а не глазам, ибо стеклышки в очках без диоптрий, такие же, как
были когда-то у бедной Грейс.
- Не решили ли вы отвезти меня к Райену? - спрашиваю я, когда мы
добираемся до Франкфурта и Мод, выбравшись из заторов на центральных
магистралях, сворачивает на знакомую улочку.
- Почти, - отвечает дама, углубившись, как всегда, в сложную механику
парковки автомобиля.
На открытой стоянке есть порядочно свободных мест, но женщина минует
ее и останавливается на углу, как раз напротив входа в кафе.
Хоть на первом этаже свободных мест больше чем достаточно,
поднимаемся на второй - с видом на площадку, на упомянутую уже автостоянку
и на вход в фирму "Самсон - запасные части". Садимся за столик у окна и
заказываем, как всегда, большую порцию мороженого для Мод и маленькую
порцию кофе для меня.
Заметив, что я оглядываюсь вокруг, дама обращается ко мне:
- Вы не туда смотрите, Альбер, у вас достаточно объектов для
наблюдения на улице. Помещение оставьте для меня, тем более что важнейшее
тут - лестница, а она у вас за спиной.
Официантка приносит заказ и уходит, а Мод добавляет:
- Если появятся нежелательные посетители, я наступаю вам под столом
на ногу.
- Только не очень сильно, - торопливо предупреждаю ее.
Часы показывают без пяти одиннадцать, когда на стоянке наконец
паркуется машина, которая привлекает мое внимание: из нее выходит Томас.
Он старательно запирает свой "опель" и с чемоданом в руке направляется к
двери "Самсона", где и исчезает.
Минуты через три из "форда", остановившегося напротив кафе, выходит
незнакомый мужчина. Он тоже направляется к фирме "Самсон" и исчезает за
дверью.
Еще через две минуты из этого же "форда" выходит второй господин и
непринужденно двигается к стоянке. Поравнявшись с "опелем" Томаса, он
отпирает дверцу и так же непринужденно садится в автомобиль. Можно
допустить, что господин обнаружил какие неполадки, и это вынуждает его
выйти и поднять капот. Покопавшись в моторе, мужчина опускает капот,
садится в "опель" и, видимо, собирается ехать. Но, наверное, неполадки в
двигателе не устранены или же незнакомец изменил свое решение, ибо он
вдруг выходит из автомобиля, запирает его и возвращается к своему "форду".
Через минуту в дверях "Самсона" появляется первый господин и также садится
в "форд".
Мод заметила мой возросший интерес к событиям внешнего мира, но не
спрашивает, что там происходит, она продолжает делать свое дело: наблюдает
за помещением.
В одиннадцать часов пятнадцать минут Томас выходит из дома и, держа в
руке чемодан, направляется к своему автомобилю. Отпирает дверцу, садится
за руль, видимо, пробует включить мотор, и в этот момент передняя часть
"опеля" исчезает в пламени и дыму, раздается глухой взрыв. Господа в
"форде" скрываются за углом.
После общего оцепенения, как всегда, начинается суматоха. Толпа
зевак, которая издали смотрит на пылающий "опель", густеет. Откуда-то
взялся и полицейский. Вскоре слышно завывание сирен служебных автомобилей.
Мод сохраняет присущее ей спокойствие, хотя и повернулась лицом к
окну - иногда чрезмерное безразличие может вызвать подозрение. Но до нас
нет никому дела. Посетители и официантки припали к окнам и наблюдают то,
что происходит на улице.
- Снова террористы! - авторитетно заявляет пожилая женщина в огромной
фиолетовой шляпе.
- Может, даже есть жертвы... - почти восторженно выкрикивает другая
женщина.
После вмешательства пожарников и появления санитаров выясняется, что
единственной жертвой стал какой-то мужчина, но никто из присутствующих дам
не может высказать более или менее убедительного предположения о личности
потерпевшего. Определенную информацию по этому поводу им могла бы дать
Мод, но она воздерживается.
Когда общее возбуждение утихает и официантки наконец вспоминают о
своих служебных обязанностях, я заказываю еще одно мороженое и еще один
кофе. На улице уже нет ничего интересного, но нам и торопиться некуда. При
такой ситуации торопиться ни к чему.
Поднимаемся, когда в кафе начинается обеденный наплыв людей.
Пожарники, санитары, полицейские и следственный фотограф уже давно
закончили свое дело.
- Проверьте, не подложили ли и вам бомбу, - советую я даме, когда мы
садимся в "мерседес".
- Если подложили, то она предназначена для вас, - отвечает Мод. - Я
очень мелкая личность, чтоб мне подкладывать бомбу, Альбер.
Проходят три долгих дня, заполненных дремотой, чтением и вялыми
раздумьями, прежде чем осуществляется путешествие, которое было обещано.
Вопреки моим надеждам, это поездка не в Австрию и не в Швейцарию, а только
в Штутгарт.
Трогаемся рано утром, пока не так жарко, после легкого завтрака и
незначительного изменения внешности, о котором уже рассказывалось.
Проезжаем заполненную транспортом пригородную зону - тут движение
преимущественно встречное - и добираемся до просторной автострады.
- Вы такая загадочная в этих темных очках, - говорю я. - И
молчаливая, словно сфинкс...
- Мы с вами наговорились за эти два месяца, - говорит Мод мелодичным
голосом диктора детских радиопередач.
- За два с половиной месяца, - поправляю ее я. - И если кто-то
наговорился за это время, то не вы, а я. Вы только и знаете, что молчите,
боясь нарушить инструкции Сеймура.
- Шеф не давал мне инструкций молчать.
- Тогда говорите!
- Что вас интересует, Альбер?
- Думаю, я имею право знать, чем закончится вся эта историю?
- Не верю, что это так уж вас волнует.
- Не "так уж", но в какой-то мере...
Мод не отвечает, уставив глаза в грузовую машину, едущую впереди, -
алюминиевую громаду с зелеными буквами фирмы "Саламандра". Она давно уже
могла бы обогнать ее, но боится, чтобы какой-нибудь автомобиль сзади не
стукнул нас в самый ответственный момент. Наконец обгон завершен. С
облегчением вздыхаю и закуриваю сигарету.
- Если вы волнуетесь за своих подруг, то могу вас заверить, что с
ними все порядке.
- Но тех подруг вы же навязали мне.
- Только по службе, Альбер. Интимные отношения - исключительно ваша
инициатива.
Она снова замолкает, потому что впереди еще одна грузовая машина.
Однако едет она довольно быстро, и дама, подумав, решает не обгонять ее.
- Да, ваши подруги живы и здоровы. Мне даже кажется, что теперь они
помирятся - им уже некого делить.
- Почему же! А Мур? А Добс?..
- Таких, как Мур и Добс, они могут иметь десяток. Речь идет о женихе,
Альбер. Вечная мечта дурех.
- Знаю, знаю. Ваш взгляд на это мне известен. Не морочьте мне голову
женскими историями.
- Женские истории - это составная часть человеческих историй, друг.
Томас, прежде чем сделать свой фатальный визит к "Самсону", оставил у
Дейзи письмо для нашего посольства и копию фактуры. Узнав о гибели своего
возможного мужа, Дейзи передала документ Муру, а тот отнес их куда надо.
Короче говоря, Райен задержан, и проводится следствие.
- Это еще ничего не значит.
- Райен, наверное, не разделяет вашего мнения. Обвинение против него
довольно весомое и подтверждается по всем линиям.
- Вы думаете, что доклад Сеймура извлекли из архива?
- Я ничего не знаю про его доклад.
- Извините, вы никогда ничего не знаете.
- Неблагодарный!
- И все-таки Райен как-нибудь выпутается. Америка - страна
неограниченных возможностей, в частности, для таких, как Райен-отец.
- В Америке, как и везде, у сильных людей есть и сильные недруги. Не
думаю, чтоб противники Райенов не воспользовались такой чудесной
возможностью свести с ними давние счеты.
- Буду рад, если окажется, что вы не ошиблись. Ведь приятно
сознавать, что столько усилий было затрачено недаром. Имею в виду прежде
всего усилия Сеймура, а также и ваши.
- Какие усилия, Альбер? Я просто выполняю распоряжения.
- Вы когда-нибудь обгоните эту машину или нет?
- Зачем, Альбер? Потом появится другая. Неужели вы не заметили, что
самое разумное - двигаться в своем ряду с умеренной скоростью?
- О, поэтому Сеймур никогда вам и не улыбается: вы хотите двигаться в
своем ряду, да еще и с умеренной скоростью!
Прибываем в Штутгарт, а точнее, под Штутгарт, после обеда. Мод
сворачивает с шоссе на какой-то холмик и останавливается перед маленькой
гостиницей, что прячется среди деревьев.
- Зачем мозолить людям глаза? - объясняет она. - Тут чистенько и
хорошая кухня.
- К чему эти оправдания? - спрашиваю. - Разве мы тут будем зимовать?
- Я ничего не знаю, - отвечает дама и идет оформлять документы.
Точно так же она ничего не знает и во время обеда, и потом, когда я
прихожу к ней в комнату, чтоб добиться каких-то сведений о предстоящих
планах.
- Уже время просыпаться, - доносится до меня ее мелодичный голос.
Она еще дважды повторяет это, прежде чем я решаюсь открыть глаза.
- Что случилось?
- Вы спите уже два часа.
- Ну и что?
- К нам могут заглянуть гости, - объясняет женщина, которая никогда
ничего не знает.
Гости прибывают под вечер и в одиночестве. Это, конечно же, Сеймур.
Он даже не позволит выйти из серо-стального "мерседеса", такого же, как и
у Мод, - ждет, пока мы приблизимся к нему.
- Садитесь, дорогой мой...
- Мои вещи наверху...
- Пусть лежат. Мод уберет их.
Сажусь спереди и бросаю взгляд на даму; она в ответ легонько кивает,
улыбаясь неуловимой полуулыбкой, словно говорит мне: "Прощайте,
счастливого пути!"
"Мерседес" срывается с места и стремительно набирает скорость - давно
знакомый мне шоферский стиль американца. Когда мы выезжаем на автостраду,
Сеймур увеличивает скорость до двухсот километров. Такое я тоже уже видел:
так летел он когда-то по улицам Копенгагена.
- Если все будет хорошо, в эту ночь вы перейдете границу, - наконец
сообщает мне Уильям.
- Вы так отчаянно гоните, что я могу и не перейти ее.
- Вижу, вы уже совсем под влиянием Мод, - замечает он. - Не бойтесь,
я езжу довольно осторожно.
- Следовательно, занавес опущен, - решаю я изменить тему разговора.
- Наверное, Мод проинформировала вас.
- Из Мод не вытянешь больше одной фразы.
Сеймур молчит, потому что готовится обогнать "порше". Такая задача
вообще непосильна для "мерседеса", но только не для этого.
- Ваш автомобиль, видимо, не такой, как у Мод, - говорю я.
- Откуда вы взяли? - спрашивает Сеймур, прижимаясь к обочине, чтоб
дать дорогу "порше", который снова вырывается вперед.
"Мерседес" летит и дальше так же стремительно: пейзаж вокруг нас
размазан бешеной скоростью и сумерками, которые уже заметно сгущаются.
"Порше" остается далеко позади. Американец немного сбавляет скорость и
включает фары ближнего освещения.
- Слушая ваше теоретизирование, я прихожу к выводу, что вы довольны
эпилогом, - замечаю я.
- Я всегда теоретизирую, дорогой мой. Хотя и не всегда вслух.
Неприятная привычка, но что поделаешь! Кое-кто грызет ногти, а я
теоретизирую.
- И все-таки этот эпилог...
- Лучший, чем можно было надеяться, - признает Уильям. - Мы думали,
что Райен удалится, как и Томас, а возможно, и раньше, чем Томас. Сами
знаете, что в таких случаях может быть много вариантов. Теория
вероятностей не предусматривает осложнений, и так далее.
- Выходит, вы не желали ему самого худшего?
- Наоборот. Смерть - это одна из форм помилования, Майкл. Лучше
умереть, чем мучиться. Однако позвольте спросить: а почему бы ему и не
помучиться? Почему не пройти через увольнение с поста, следствие,
процессы, травлю прессы, а уже потом отдохнуть в тюрьме? Почему он должен
умереть? Пусть поживет в постоянном напряжении сам, а с ним и тот старый
подонок, его отец.
Он снова притормаживает, и я вижу на краю шоссе знакомый стандартный
знак: вилка, нож и соответствующая цифра. Это означает, что вблизи
ресторан.
- Вы не проголодались?
- Ничуть.
- Я тоже, однако надо остановиться и подождать.
Сеймур резко сбавляет скорость и немного погодя сворачивает на
второстепенную дорогу, минует бензозаправочную станцию и останавливается
на противоположной стороне перед освещенным фасадом бара. Останавливается
и сразу же трогается дальше:
- Нет, тут многовато света и, наверное, очень людно.
- Считаете, что до сего времени есть опасность?
- Наоборот. Но человек никогда не знает...
Снова выезжаем на автостраду, и через несколько километров снова
сворачиваем, чтобы остановиться перед маленьким буфетом-клеткой из
алюминия и стекла. Тут почти безлюдно, что гарантирует нам хороший
наблюдательный пункт.
- Лучше было бы вообще не заходить сюда, - позволяю себе заметить я.
- Почему? Если что-то не в порядке, пусть мы это увидим сейчас, а не
на границе.
Заходим в бар и берем по чашке кофе и тоник - тут самообслуживание.
Становимся к столику за большой декоративной пальмой у окна. Пальма
частично прикрывает нас, не мешая наблюдать за входными дверями.
- Жаль, что нельзя поставить ближе "мерседес", - ворчит Сеймур. -
Чтоб он был у нас перед глазами.
- Боитесь, что с вашим автомобилем сделают то же самое, что и с
автомобилем Томаса?
- Не боюсь. Но человек никогда не знает...
На улице подъезжают и подъезжают автомобили, направляясь к соседней
бензозаправочной станции. А тут почти пусто - двое шоферов невдалеке от
нас пьют пиво, дальше - молодая пара с маленькой девочкой в тирольском
костюме, возле бара - двое работников бензостанции в ярко-желтых
комбинезонах.
- По-моему, вы чем-то подавлены, - констатирует Сеймур, выдыхая на
меня густую струйку дыма.
- Это вам кажется. Просто интересно: есть ли у вас, кроме оружия,
мысли, что-то реальное из оружия?
- Дорогой мой, не путайте меня с Муром.
- Но Мура же вы свалили не мыслью.
- Трудно свалить мыслью такую тварь, особенно сзади.
- Почему? Франк, например, считает...
- Мне известно, что считает Франк. Я прослушал ваш разговор. Один
невежда пытается что-то вытянуть из другого невежды - вот каково
содержание вашего разговора.
- Вы же знаете, что я не специалист в военных делах, Уильям.
- Я тоже. Но можно хоть иногда просматривать газеты.
Сеймур машинально качает на пальце брелок с ключом, большой брелок в
форме серебряного всадника в золотом кольце, и не видит, что уже стал
объектом пристального внимания. Девочка в тирольском наряде подошла к
нашему столу и с интересом смотрит на блестящего всадника, что качается на
пальце Уильяма.
Наконец американец замечает ребенка, чуть заметно улыбается и
подносит брелок к блестящим темным глазкам.
- Тебе нравится?
Девочка стесняется, глотает слюну, потом шепчет:
- Нравится!
Сеймур снимает брелок с кольца и подает ей:
- Тогда возьми...
Девочка какое-то мгновение колеблется, словно боится, что это шутка,
потом хватает игрушку и бежит к родителям.
- Вы, наверное, любите детей?
- Кто же их не любит.
- А я думал...
- Да, да, знаю: думаете, что если я аномалия... А разве вы не любите
маленьких медвежат? Они просто фантастические, словно пушистые мячики. Но
только пока маленькие, пока еще не стали хищниками. Дети - это еще не
хищники, Майкл, пока что нет. Когда смотришь на них, кажется, у них есть
все основания вырасти лучшими, чем мы, но этого не будет. Ведь воспитываем
их мы, делаем такими же, как сами.
Он допивает кофе, и какое-то время мы молчим, наблюдая за входом и за
автомобилями, что проезжают мимо. Муж с женой и ребенком выходят, любезно
кивнув нам. Двое шоферов идут к стойке обменять пустые бутылки на полные.
- Задождило, - сообщает Уильям.
- Я это вижу и без него. Тяжелые капли редко падают на асфальт в
зеленом свете неоновых букв. Но вот капли стали падать чаще, проходит
несколько минут, и дождь уже льет как из ведра, по асфальту бегут длинные
зеленые струйки.
- Значит, все идет хорошо, - говорю я себе, чувствуя облегчение.
Возможно, это неразумно, но издавна уверовал: если погода изменится, мои
дела наладятся. - Не понял вот, почему вы назвали меня невеждой, -
интересуюсь я. - Возможно, имели в виду, что разговоры об этой программе
"Спирит" лишь пустая болтовня?
- Известно, что не пустая болтовня. Если бы это было так, вы бы не
подпаивали Франка и не расспрашивали о ней. К вашему несчастью, Франк не
знает об этой программе ничего определенного, как, кстати, и я. Ну а что
касается элементарных вещей, то о них сообщалось в прессе, хоть и не
упоминалась никакая программа.
- Я не читал. Углубился в финансовую страничку...
- Вам и не надо читать, разве что для самообразования. Информация
всегда соответствующим образом фильтруется. Важно, что если мы не
уничтожим друг друга атомными бомбами, то непременно постигнем скрытые
механизмы мысли. И что бы там ни болтал ваш Франк - это совсем не
качественный скачок, а все то же самое: гений разрушения как наивысшее
проявление человека! Скорпион, который погибнет от собственного жала.
Он смотрит на часы.
- Кажется, можно трогаться.
Ночь на улице озвучена шумом дождя. "Мерседес" стоит на том же месте,
где мы его оставили.
- Будем надеяться, что нам не успели подложить бомбу, - бросаю я,
когда мы бежим под дождем к автомобилю.
- Про бомбу не знаю, но этот тип стал так, что мы вряд ли выедем, -
замечает Сеймур.
Впритык за "мерседесом" пристроилась грузовая машина с огромным
фургоном; нечего и думать продвинуть ее. А тип, про которого упомянул
Уильям, стал впереди, прижав свой "фольксваген" почти к бамперу нашего
автомобиля, а сам, конечно же, скрылся.
- Он поставил его на ручной тормоз, - констатирует американец, делая
попытку оттащить "фольксваген" немного вперед. - Не знаю, как мы
выберемся...
- Не выберетесь, мистер, - звучат у нас за спиной чей-то голос. - На
этот раз уже не выберетесь.
Оборачиваюсь, чтобы убедиться, что это голос того бесцветного мужчины
- Добса. Рядом с ним стоит какой-то незнакомец. В руках у них пистолеты с
глушителями.
- Заберите свои утюги, - спокойно говорит Сеймур.
- Сделаем и это, но сперва заберем вас, - отвечает Добс. Юмор
специфический, присущий полицейским и мелким гангстерам.
Они упирают нам в спины пистолеты, подсказывая, что надо идти.
Ночной мрак, лепет дождя, безлюдная стоянка и ко всему еще и
пистолеты... Оказывать сопротивление бессмысленно. Подходим к огромной
машине и, покоряясь коротким приказам, оказываемся в чреве фургона. В
кабине шофера не видно, но лишь только закрылась металлическая дверца
фургона, как грохот мощного мотора и дрожание пола под ногами
свидетельствуют, что мы уже в пути.
Внутри почти пусто, если не принимать во внимание две скамейки,
установленные одна против другой вдоль фургона, и несколько ящиков в
противоположном от нас углу. Над головой мигает фонарик, вмонтированный в
потолок.
- Садитесь вон там, напротив, - хрипит Добс, показывая на скамью
пистолетом. - И сидите спокойно, без лишних движений. Я принадлежу к тем
людям, которые сперва стреляют, а уже потом думают, стоило ли это делать.
Он устраивается напротив нас и приказывает своему напарнику:
- Обыщи их, Билли!
Сеймур сохраняет невозмутимое спокойствие. Я бы даже сказал, что
сейчас он спокойней, чем когда-либо. Только когда тот Билли залезает ему
во внутренний карман и вытягивает оттуда кошелек, Уильям замечает:
- Если можно, не душите мне в лицо - не люблю клозетных запахов.
Билли хищно смотрит на него, но в этот миг снова звучит голос Добса:
- Оставь, Билли! Тут руковожу я. Дай-ка мне этот кошелек.
- Советую вам тщательнее просмотреть его содержимое. Там есть
служебное удостоверение... - отзывается Уильям.
- Мне не надо изучать ваши служебные удостоверения, мистер Сеймур, -
отвечает Добс. - Я прекрасно знаю, кто вы такой и где работаете.
- В таком случае, наверное, знаете, и что вас ждет.
- Даже и не подумал об этом. Сейчас вы в моих руках. И не
рассчитывайте на мою интеллигентность. Я полицейский старого закала:
стреляю, не раздумывая.
Добс искусно просматривает документы, и Сеймур безразлично смотрит на
него.
Закончив проверку, безликий субъект кладет кошелек на скамейку рядом
с собой и снова поднимает глаза на нас.
- Итак, мистер, я знал, кто вы такой. Но знаете ли вы, кто я такой?
- Думаю, что знаю, - кивает Уильям. - Вы мелкая сошка из военной
разведки.
- Я же вам сказал: я полицейский старой закалки - шпион без
образования. Вообще не имею никакого отношения к вашим сферам. Если бы моя
воля, я бы таких, как вы, расстреливал только за ваши дипломы. Ну, всех я
вряд ли успею расстрелять, но могу начать с вас.
Уильям не возражает. В фургоне наступает молчание. Билли занимается
моими карманами.
- А теперь наступила очередь мсье Каре, бельгийца, - ворчит Добс,
беря мой кошелек. - О, что я вижу! Бельгиец превратился в австрийца! Нет
уже мсье Каре, есть герр Шульц. Здравствуйте, Шульц!
Он очень доволен своим открытием. На его месте я тоже был бы доволен.
- Итак, - начинает Добс, покончив с документами, - не будем
повторяться. Я вас расстреляю и выброшу где-то обоих, как собак, а уж
местная полиция пусть потом устанавливает, кто вы такие и кто вас убил.
Он меряет нас строгим взглядом, ожидая, какой эффект производят его
слова. Эффекта никакого.
- Конечно, есть еще и другой вариант, - будто нехотя говорит безликий
тип. - Ответите мне на несколько вопросов и пойдете себе. Пусть потом
руководство решает вашу судьбу. Это касается вас, мистер Сеймур. Второй
никуда не пойдет, мы его отвезем куда следует.
Снова никакого эффекта.
- Откровенно говоря, - провозглашает после короткой паузы Добс, -
лично я избрал бы первый вариант. Поотрывал бы головы просто так, для
собственного удовольствия, а потом даже потратил бы один-два часа и хорошо
запрятал ваши трупы. Не уверен, что их совсем никогда не найдут, но это
произойдет не так скоро. Только ведь я служебное лицо и выполняю задание.
Поэтому должен уведомить вас и о другом варианте.
- Хоть вы и без образования, но много болтаете, - замечает Уильям. -
Что вам, собственно, надо от нас?
- Вы вроде бы и профессор, а соображаете плохо, - пренебрежительно
отвечает Добс. - Мне надо, чтоб вы дали точные ответы на пять-шесть
вопросов.
- Так ставьте вопросы, вместо того чтоб болтать глупости.
- Именно это я и хотел услыхать от вас, - с достоинством кивает
безликий тип, оставляя без внимания оскорбительную часть реплики. - Садись
