просто не хватает ни на что времени, а он - классический
персонаж мизансцены, где присутствует телевизор, сигарета,
газета, домашние тапочки и - паралитическая недвижимость
влипшего в кресло тела. А что, - правда! Он не соблюдает
условий игры под названием "семья", он - вне ее. А почему?
Да потому что игра надоела. Никчемная. Отлюбил, отслужил...
Да, с завтрашнего дня он - никто. Хотя, как сказать!
Через недельку он наверняка получит статус изменника и будет
представлять немалый интерес для многих и многих...
Достав из бара бутылку с коньяком, он налил рюмку, привычно
опрокинул ее, ощутив приятное теплое жжение на языке и
деснах...
И - отчего-то вспомнил Канаду, где когда-то работал под
вполне официальной журналистской "крышей". Вот же были
безмятежные денечки! Необремененная трудозатратами жизнь,
казенный "Крайслер", шикарная квартира, "представительский
фонд", заискивание в глазах сослуживцев...
Жена закупала барахло на распродажах, умело и осторожно
реализуя его в отечестве с помощью надежных знакомых; он
тоже усердно ковал свое маленькое благополучие, составляя
отчеты о разных разностях, как правило, яйца выеденного не
стоящих, однако преподносимых им в качестве материалов,
имеющих весомое значение для построения высших политических
умозаключений; и, казалось, беспечной сказке того
существования не будет конца, но конец с естественной
неотвратимостью все же настал.
Все началось с задания вербовки одного независимого
французского журналиста.
Журналист пошел на вербовку легко, хотя за услуги свои
потребовал гонорары изрядные. Начальство в ту пору не
мелочилось, платило исправно и щедро, и,ставший агентом
Трепетова француз работал активно и, можно сказать,
плодотворно, имея связи многосторонние и влиятельные во
многих странах проклятого капиталистического мира.
Отношения их становились все более доверительными, и вот как-то,
уже без экивоков, по-приятельски, француз сказал:
- Слушай, Алекс, сколько ты получаешь? По-моему, какую-
то ерунду. Давай-ка так. Увеличивай мои вознаграждения, и
будем мы их делить. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более,
предвидится тут очень даже забавная информация для твоих
шефов... А мне с тобой делиться - большой резон. Я теперь в
серьезной игре, а докладываешь и об игре, и об игроках ты...
В общем, не мальчики, верно?- все ясно, надеюсь.
Умен был француз, обаятелен, и кто только не входил в круг
его общения: люди из ЦРУ, из крупного бизнеса, из Голливуда,
из мафии...
Колебался Трепетов, мучился, но, когда подоспела очередная
выплата, француз за общую сумму расписался, а после,
отсчитав половину, оставил ее на столе. Без комментариев.
Лишь руку пожал, сука, и улыбнулся - одобрительно и
сердечно.
После же были конспиративные совместные хождения в японский
публичный дом, дававший официальную рекламу "массаж
простаты"; обеды в хороших ресторанах, и вот однажды,
пребывая в состоянии сильнейшого похмельного страдания,
услышал шпион Трепетов сквозь звон в ушах следующее
предложение французского друга: дескать, имеется у того в
приятелях некий бельгийский журналист, политический
обозреватель авторитетной газеты, и интересуется он в
настоящий момемнт тематикой, связанной с разведслужбами, в
том числе - и с КГБ, и готов хорошо заплатить за информацию
даже пустякового свойства...
Охлажденное американское пиво "Миллер" ледяным комом встало в тот
момент в горле офицера разведки Союза Советских
Социалистических республик, - Трепетова Алексея
Константиновича.
И мигом припомнились нежные японки, ресторанные счета, а
также - проработанная еще в Москве версия о возможной
двойной игре француза, и о его вероятном внедрении в
коммунистическую агентуру, инспирированным или разведкой
"лягушатников", или же вездесущим ЦРУ.
Все эти пакостные мыслишки, пронесшиеся в голове
Трепетова, француз с покровительственной ухмылкой тотчас ему
и изложил, как бред шпиономании, не имеющий никакого
отношения к реальному положению вещей. Дескать, предложение
бельгийца носит характер принципиально коммерческий, и
провокация исключена. К тому же, если после этого какие-либо
спецслужбы и выйдут на француза, то Трепетов о том узнает
незамедлительно и преподнесет данный факт своим шефам, как
замечательный подарок: мол, нашего агента пытаются
перевербовать, начинается живая работа, а тут уж можно
замутить интересную поганку, и принесет таковая ему,
Трепетову, почести, повышение в должности и звании. Да и
требуются-то журналисту пустяки, просто-таки бытовые
подробности, типа того, пронумерованы ли в КГБ двери
кабинетов или же нет...
- Пронумерованы, - отвечал Трепетов хмуро. - Все.
Исключение - сортиры.
- Вот, чудненько, - кивал француз. - Далее. Какого
цвета стены, сколько оперативных сотрудников находится в
одном помещении, существуют ли между ними внеслужебные
отношения, размер зарплаты председателя и охранника в
следственном изоляторе "Лефортово"...
Тут Трепетов покрылся обильным потом.
- Существуют ли какие-либо трения с прокуратурой... -
продолжал француз. - Да чушь, в общем, гуманитарная! Уж что-
что, а эти детали компетентные ребята знают доподлинно. А
бельгиец - вот идиот!- платит за этот воздух двадцать тысяч
долларов США, понимаешь?.. Богатый он, может, оттого и
любопытный...
- А почему с таким предложением он вышел именно на
тебя? - проглотив пиво, задал Трепетов топорный вопрос.
- Ну, мы же с тобой общаемся, - пожал плечами француз.
- В том числе, и на приемах в посольствах. И никакого
секрета из своих дружеских отношений двух журналистов, по-
моему, не делаем. Коллега же мой справедливо полагает, что
все русские представители на Западе - шпионы. Или прямые,
или косвенные. Разве не так? А потому и попросил меня...
И сверкнуло тогда в затуманенном похмельем мозгу
Трепетова, сверкнуло ясной и пронзительной молнией: сегодня
же сообщить начальству о гаденьком предложении верткого
агентишки!.. Без промедлений!
Молния, однако, угасла во мраке сомнений: каким образом
расценят подобный эпизод в высоких кабинетах? Ведь разговор
подобного рода вероятен с личностью морально разложенной, не
сумевшей выдержать определенной дистанции, в чем-то
проколовшейся, подставившей себя...
На крайний случай имелся защитник - тесть-генерал КГБ, но
ныне тесть пребывал на пенсии, а пенсионер доблестных
органов - не просто политический труп, но даже возможный
враг, ибо его праздный статус служит порою большой головной
болью для секретных ведомств. Болтливы становятся
пенсионеры, не связанные прежними жесткими обязательствами;
позволяют себе и порассуждать, и предаться вредным
воспоминаниям о боевом прошлом...
И тут же полыхнула вторая молния: двадцать тысяч
зеленых! Состояние!
- И... что ему надо конкретно? - как можно небрежнее
вопросил Трепетов.
- Я же сказал...
- Повтори.
И француз повторил.
- Готовь деньги, - крякнув, вынес Трепетов резюме.
- А мне?.. - поинтересовался француз неопределенно.
- Три процента, - улыбнулся Трепетов с натугой. - Как
посреднику.
- Имей совесть, Алекс.
- Шучу. Двадцать.
- У нас ведь пятьдесят на пятьдесят...
- У меня большие материальные затруднения.
- Ну, хотя бы двадцать пять...
- Черт с тобой!
От общей информации неведомый бельгиец перешел к
подробностям, освещение которых представляло вопиющий
криминал, но Трепетов заставлял себя лишь болезненно
догадываться о подлинных заказчиках передаваемых им
сведений, которые касались уже не только цвета или орнамента
линолеума в секретных ведомствах СССР...
Как безнадежный больной, он заставлял себя
самообманываться, надеяться на некое чудо, хотя сознание
опытного, в общем, разведчика, подсказывало, что трясина над
его головой сомкнулась глухо, и обратного хода нет.
В свою очередь, француз выдавал информацию встречную,
ценности чрезвычайной, и при очередном своем визите в
Москву, Трепетов, каждый раз отправлявшийся на родину с
чувством камикадзе, получил орден, внеочередную звезду на
погоны и - новую огромную квартиру с двумя туалетными
комнатами и холлом, где можно было устроить небольшой
спортзал.
В какой-то момент чувство неотвязного страха и
депрессивной подавленности преодолела логика и смелость
профессионала.
Трепетов сам вызвал француза на жесткий разговор, где не было
место актерству и лицемерию, после чего они превратились в
парнеров, играющих на пасах в одни ворота. Сумму гонораров,
не обремененных никакими процентными отчислениями, Трепетов
назначал уже сам, деньги КГБ, отпущенные на француза без
церемоний забирал себе, с полного, впрочем, одобрения псевдо-
агента; а на встрече с ответственным сотрудником ЦРУ,
курировавшим его, теперь уже "крота", потребовал в качестве
гарантии будущее американское гражданство, в предоставлении
которого его твердо заверили.
Остатки же всякого страха улетучились с развалом той страны,
которой он когда-то искренне служил; где было пионерское
безмятежное детство, комсомольская юность, воинская присяга,
партийные и чекистские клятвы, ну и прочие "взвейтесь-
развейтесь".
После же свершенной криминальной революции, к тем, кто сидел
в зданиях на Лубянке, понесли коррумпированные преступные
кланы мешки денег, и он, предавший систему, а, значит, и и
идею ее, еще давно, уже с холодной брезгливостью наблюдал за
теми, кто совершал по сути то же отступничество, не
сопряженное, однако, практически ни с каким риском.
Держава превращалась в некое географическое понятие, где всем
командовали откровенные бандиты и их облеченные властью
наместники. Преступность уверенно занимала позиции не только
в административной вертикали, но даже в промышленности и
средствах информации.
Иерархия лагерного устройства с ее якобы исполняющими
официальный закон "ментами", всесильными "ворами в законе",
приближенными к ним "блатными" и "мужиками"-трудягами, -
стала конкретной моделью целого общества, воспринявшего
подобную метаморфозу, как данность, причем, естественную.
И вот тогда-то оборвались последние нити, связывающие
его с этой землей, и теперь он был безраздельно свободен в
своих обязательствах, в том числе, и в моральных, перед
заповедником бандитов, гордо именующим себя Россией, а на
самом же деле никакой Россией не являвшимся.
Конгломерат, представлявший собою очередное торжество
демонизма, ухищренно самоистязался и деградировал, с
легкостью отринув ненужную теперь культуру и традиции,
подмененные заокеанскими эрзацами, и всецело, как полагал
Трепетов, управлялся точными руководящими указаниями,
поступавшими из известного всему миру пригорода Вашингтона.
С другой стороны, если и справились американцы с
исторической задачей уничтожения коммунизма, то вряд ли были
продуманы ими все последствия такого уничтожения, - пусть и
гениального, практически бескровного. В мире создалась
опасная зона, наполненная агрессивными, лишенными морали
сущностями; социалистический благостный закон всеобщего
братства, замененный законом голой наживы и обретения какой-
либо власти любыми путями, грозил полыхнуть пожаром войны,
не поддающимся локализации, и уже неугасимо горевшим по
окраинам бывшей империи.
Долларизация соцэкономики тоже являлась палкой о двух концах;
миллионы стодолларовых купюр, прилетавшие из-за океана,
ручейками разбегались по просторам бывших советских
республик, однако все ручьи текут обратно в море, и в
нынешней американской инфляции сразу же появился
дополнительный, серьезно ее стимулирующий фактор...
Трепетов полагал, что следующим закономерным шагом должен
явиться завуалированный, но жесточайший геноцид огромного
населения, ибо безопасность Запада гарантировалась только
относительным безлюдьем на непредсказуемых российских
просторах...
Существовал, правда, и вариант христианско-
мусульманской бойни, весьма предпочтительный в своей логике,
однако, и крайне опасный: легко могла быть утрачена буферная
зона, отделяющая Восток от благополучной Европы, а, кроме
того, призраки ядерных грибов и чернобыльских выхлопов
проступали на горизонте будущего апокалиптической, но и
реальной жутью.
В положении же его, Трепетова, несмотря на грандиозность
исторических преобразований, мало что изменилось. Отношение
к изменникам в аппаратах спецслужб формальных метаморфоз не
претерпело; святой завет монастыря: смерть чужеземным
шпионам, работающим под личиной и в погонах соратников, -
остался прежним, как и понятия о чести мундира.
Таким образом, положение свое он расценивал, как весьма
двусмысленное. Суммы цэрэушных гонораров заметно уменьшались
по вполне объективным причинам резкого увеличения количества
информаторов и свободного доступа к закрытым прежде
источникам. Американская резидентура действовала уже
практически открыто, и контрразведчики, стиснув зубы, порою
только со вздохом изумлялись ее наглости, но - и не более,
ибо опасались политических осложнений, тесно связанных со
служебными нагоняями.
Нет, стоимость его, как агента в спецслужбах
противника, была по-прежнему немалой, но все-таки он решил
выйти из затянувшейся смертельно-опасной игры, сорвав
напоследок изрядный куш.
Ричард Валленберг стоил дорого. Вернее, не столько Ричард,
сколько информация о нем. И хотя от суммы назначенного
вознаграждения в ЦРУ долго, вероятно, не могли прийти в
себя, требуемые деньги в банк нейтральной страны перевели, а
он же предоставил заинтересованной стороне не только имя их
"крота", но и неопровержимые доказательства преступной
деятельности такового...
Никаких угрызений совести при этом Алексей Трепетов не
испытывал, полагая, что предательская продажа источника в
целях личного обогащения мало чем отличается по нравственной
абсолютной величине от согласованного в инстанциях
пожертвования агентурой, преследующего оперативные цели.
Однако теперь у него оставалось не так уж и много времени,
ибо, хотя американцы и попытаются, вероятно, обставить арест
своего сотрудника таким образом, чтобы и тени подозрения не
пало на него, бесценного осведомителя Трепетова, он-то
прекрасно сознавал, что находится на грани провала.
В любом случае специалисты из контрразведки начнуть
отработку версии утечки сведений, а если произойдет хотя бы
микроскопический сбой за океаном, круг тут же сузится, и в
нем, круге, останется лишь один полковник внешней разведки
Трепетов, куда лучше, чем все вместе взятые цэрэушные
аналитики знающий, а, вернее, кожей чувствующий
обстоятельства, складывающиеся вокруг его личной персоны и
ничего радостного ему не сулящие.
Чем глубже будут копать почву вокруг него, тем более
податливой начнет она становится, а в итоге - разверзнется
глубокой могилой.
...Жена пришла с работы в необычном для нее
прекраснодушном настроении, расцеловав его, и тут же
принявшись за стряпню.
На миг у Алексея защемило сердце.
" Гореть мне в аду синим пламенем ", - подумалось
горько и отчужденно.
И тут же пришла спасительная мыслишка: нет, он, конечно
же, не бросит ее... Устроится на Западе, а через некоторое
время, и она приедет к нему...
- Ч-черт! Ну, скотина! - донесся с кухни знакомый
грозный рык и зашлепали по коридору, приближаясь, женины
шаги. - Какого хрена ты влез в банку с медом!
- Попробовал... а... что?
- Я тебе эту банку покупала? А?! Я матери ее покупала!
- Что изменилось от какой-то там... ложки...
- Вот эту ложку засунь себе...
Трепетов внезапно для себя рассмеялся.
- И он еще ржет, сволочь!
- Дорогая, - сказал он. - Я искренне... прошу у тебя
прощения. И не только за мед.
- Прощение можешь засунуть туда же.
Чтобы не подлить масла в огонь каким-либо неосторожным
словом, Трепетов отправился прогуляться на улицу, заодно
решив купить сигарет в одном из коммерческих ларьков,
обступивших станцию метро.
В такой час, еще несколько лет назад, здесь, на
асфальтовой пустоши, можно было лишь встретить редких
прохожих; ныне же кипела активная ночная жизнь, связанная с
торговлей, ночным извозом, прочими услугами и предложениями.
Всюду проглядывал народившийся российский капитализм, -
убогенький, скособоченный, чья явная недоделанность виделась
Трепетову постепенно переходящей в долгострой, отвечающий
лучшим традициям поры развитого бетонного социализма.
И неужели он будет скучать по этой заплеванной жизни в
столице некоей т е р р и т о р и и?..
Хотя, говорят, русскому человеку труднее всего уезжать
оттуда, где жить невозможно...
Ему, Трепетову, придется проверить правильность такого
парадоксального утверждения.
...Россия получила в 1992-93 гг. коэффициент
жизнестойкости в 1,4 балла. Согласно критериям и
разъяснениям ЮНЕСКО-ВОЗ, бал ниже 1,4 указывает на то, что
любая помощь таким странам бессмысленна. Нация с таким
коэффициентом жизнестойкости уже не имеет внутренних
источников поступательного развития и иммунитета. Ее удел -
медленная деградация.
ЮНЕСКО-ВОЗ
РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ
В Москву самолет из Парижа прилетел ночью, на ее
переломе к тускленькому декабрьскому рассвету, но, несмотря
на ранний час, Ричарда встречали бодрые, без тени сна в
глазах, молодые люди, посодействовавшие ему без хлопот
миновать таможенный и пограничный контроль.
Закашлявшись от едкого угара солярки, которой коптили громоздкие
автобусы, скучившиеся под козырьком терминала, он нырнул в
просторный салон машины - местной, очевидно, марки, что тут
же покатила в сырую темень неизвестности.
Один из его энергичных сопровождающих комментировал этапы
пролетавшей в оконце дороги: дескать, мы на шоссе, что ведет
в центр города, а вот и сам центр; справа - Кремль, там вы
обязательно побываете; тот серый уродливый дом - обитель
сталинского правительства; а в пяти минутах от него - место
вашего сегодняшнего ночлега...
Квартира была просторной, с высокими потолками, вполне
приличной мебелью... Она даже отличалась известным уютом и
ухоженностью, но, отмечая многоопытным взором детали, Ричард
понимал: он находится в помещении, предназначенном для
конспиративных контактов, и впечатление обжитости идет от
выверенных элементов антуража, создающих определенную
атмосферу, необходимую именно что для сторонних посетителей.
Впрочем, никакого дела до этой квартиры с ее прошлым,
настоящим и будущим, ему не было. Им владело единственное
желание: побыстрее уснуть после трех суток бодрствования на
путаном пути сюда, в Россию, если не считать нескольких
часов смутной дремы в кресле авиалайнера.
Один из сопровождающих сообщил, что в холодильнике гость
найдет сыр, масло, яйца и ветчину. Кофе, чай, сахар и
конфеты - на кухонной полке. Чистое постельное и нижнее
белье - в тумбочке.
Если мистер не против, то входная железная дверь в течение
ночи будет заперта, тем более, что причин для променадов в
данное время суток и в данной ситуации не существует.
Телефоном просьба не пользоваться, однако в случае чрезвычайной
необходимости можно позвонить вот по этому номеру...
Номер был тут же начертан на бумажной салфетке и сопровожден
следующим паролем: "Говорит тридцатый"...
Зачем-то осмотрев напоследок ванную комнату и туалет -
видимо, в поисках затаившегося там возможного
злоумышленника, офицеры поочередно пожали Ричарду руку и -
скрылись за входной дверью, долго скрежетавшей запираемыми
сейфовыми замками.
Затем навалилась оглушающая, однотонная тишина...
Ричард присел в глубокое плюшевое кресло, смежив набрякшие от
бессонницы веки.
А когда открыл глаза, в комнате уже царил давний
солнечный свет, из прихожей доносились какие-то приглушенные
голоса и, чертыхнувшись с внезапного просонья, Ричард
подскочил к выключателю, погасив горевшую с прошедшей ночи
люстру, боковым зрением отмечая, как в комнату входят двое
незнакомцев.
Один - низенький, пожилой, напоминал бухгалтера небольшой
фирмы, второй же - лет сорока пяти, сутулый, с вытянутой
вперед шеей, в очках, нес на себе печать некоей
наукообразности. Оба - в серых, невзрачного покроя
костюмчиках.
У входной двери, в темноте прихожей, неясно маячил еще
чей-то силуэт и, приглядевшись, Ричард опознал в нем
личность одного из вчерашних сопровождающих. Этот парень
своим присутствием, похоже, ничего принципиального не решал,
и внимание Валленберга сосредоточилось на первой парочке,
которая, вероятно, и определит все то, что с ним случится на
протяжении, по крайней мере, ближайшей недели.
Пожилой, как прикинул Ричард, занимал должность
заместителя директора разведывательного ведомства, а
сутулый, по всей видимости, в чине своем был не ниже
начальника одного из отделов. Генерал и полковник. Тот же,
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Последовали представления.
Имена-отчества Ричард пропустил мимо ушей из-за мутного еще
после внезапного пробуждения восприятия действительности, да
и не так уж ему были важны эти имена, тем более, в
правдивости их имелись причины усомниться.
- Прошу прощения, одну минуту... - Он вышел в ванную,
наскоро сполоснул холодной водой лицо, пригладил волосы и
вернулся обратно к посетителям, а, вернее - к хозяевам,
расположившимся в креслах у журнального столика.
- Завтракали? - спросил сутулый без интереса.
- Еще нет, - признался Ричард с обескураживающей
улыбкой.
- Ничего, сейчас организуем. - Сутулый прошел на кухню,
где уже скрылся капитан и, видимо, дав соответствующие
наставления, снова устроился в кресле.
- Ну, что же... - неторопливо, с добродушной интонацией
в голосе, начал генерал, поглаживая полноватой старческой
кистью руки седые виски, - по-русски вы понимаете, так что
изберем для беседы...
- Пожалуйста, - покладисто заметил Ричард.
- Вот и хорошо. Как долетели?..
- Прекрасно. Ваши люди во Франции обеспечили все
наилучшим образом. Я им очень признателен.
Пролог, как водится, состоял из чепухи, но со светской
частью беседы, касающейся вопросов погоды в различных частях
света, покончили быстро, далее же пошла часть конкретная, и
доброжелательность, лучившуюся в глазах генерала, покрыла
поволока отчужденной сосредоточенности, а сутулый, словно
иглой уколотый, подобрался, неестественно прямо держа голову
с прилизанной прической и, стреляя глазами то на Ричарда, то
на начальство, достал блокнот с авторучкой, разместив его на
костистом колене. Поставленный на тумбочку возле кровати
диктофон, медленно вращал компактную магнитную ленту.
Главный вопрос ждать себя долго не заставил.
- Насколько я в курсе... вы бесповоротно убеждены в
своем провале? - буркнул генерал, насупившись.
- Да.
- Я хотел бы услышать обоснования...
Ключевой момент беседы. Рассказывать правду, тем самым
подставляя Алана как кандидата на возможную теоретически
вербовку, Ричард не мог. Во-первых, тот спас ему жизнь, а во-
вторых, делать русским какие-либо подарки в планы его не
входило.
- Я обнаружил за собой слежку в Тунисе после встречи со
связником, - заявил он. - Затем - световод у себя в
квартире, "клоп" в салоне автомобиля...
- Ну, этому могут быть и иные объяснения, - вклинился в
разговор сутулый.
- Да, - сказал Ричард. - Вы правы. В Тунисе за мной
следила местная конрразведка, спецтехнику мне воткнули в
профилактических целях... Можно рассуждать и так. Однако
существуют и некоторые дополнительные подробности...
Картина провала, нарисованная им, отличалась удручающе-
безжалостной логикой и, отслеживая реакции собеседников, он
понял, что приводимые доводы восприняты ими с однозначным
согласием.
- Грустно, грустно, - молвил генерал, как бы подводя
итог монологу Ричарда. - Однако, - щелкнул он пальцами, -
неясно главное... - И - замолчал.
Молчал и Валленберг. Генералу пришлось продолжить:
- ... причина провала?..
На слово "причина" пришлось ударение.
- А сами вы что думаете по данному поводу? - спросил
Ричард.
- Мы?.. А что - мы?.. - сказал генерал. - Наша точка
зрени в немалой мере зависит от вашего личного мнения.
Ох, и лис, подумалось Ричарду.
- Ну, - сказал он, - выбор тут, как понимаете,
небольшой. Или я сам где-то прокололся, или прокололи меня.
Я категорически склонен к последней версии, пусть она и
попахивает самооправданием...
- То есть сигнал поступил с нашей территории, - мягко
уточнил сутулый.
- Убежден, - сказал Ричард.
В это время капитан-майор внес в комнату поднос. На
подносе дымились тарелки с яичницей, посыпанной мелко
нарезанным зеленым луком и чашки с крепко заваренным чаем.
В течение минуты, покуда сервировался стол, разговор не
возобновлялся. Наконец, младший офицер отправился обратно на
кухню.
- Убеждены... - повторил генерал, косо на ячницу
взирая. - Почему?
- Я уже проработал предварительный график всех эпизодов
работы, - ответил Ричард. - С точной привязкой по времени.
Думаю, позднее мы уточним его с вашими аналитиками. Однако,
итог будет тот же, уверен: провал носил характер внезапный и
лавинообразный. Аргументы же в пользу каких-либо оперативных
подступов или режимной профилактики, давшей неожиданные
плоды, приемлемы лишь для того, кто в подобной версии
заинтересован. Здесь налицо целеустремленная работа согласно
точной оперативной информации.
- Но учтите, что круг людей... - начал генерал, однако
Ричард его перебил:
- ... знавших меня, чрезвычайно узок, не так ли? Браво.
Но также как и я, так и вы в курсе о многих и многих арестах
сверхзасекреченных агентов, произошедших благодаря наводке,
идущей с самого верха. И меня, например, абсолютно не
удовлетворяют такие объяснения провалов, как жизнь не по
средствам, наличные деньги неясного происхождения и прочая
чепуха, предназначенная для прессы и обывателя, что, в
конечном итоге, одно и то же.
- Ну, если вы правы... - Генерал помедлил. - Что тоже
нельзя исключать... то "крота" мы вычислим. Приложим все
усилия. Теперь - другой вопрос. С какими, так сказать,
мыслями вы прибыли к нам? Ну, естественно, чтобы все
поставить на свои места, это понятно...
- Чем можем служить? - улыбнулся сутулый принужденно.
- Честно - не знаю, - сказал Ричард. - Полнейший и...
наверное, закономерный сумбур в голове.
- Ну, - сказал генерал, - вы уж не падайте духом, как в
одной русской песне поется; мы вам подскажем варианты на
перспективу. И вообще... будьте уверены: за вами - стена. И
такая, что... крепче не бывает. Все ваши проблемы мы берем
на себя. К тому же, нам еще предстоит уйма совместной
работы.
" М-да, - подумал Ричард. - Предстоит. Высосать из меня
все, что знаю и видел в этой жизни".
- Сделали вы для нас немало, - констатировал сутулый,
пригубив чай, - а мы, и в том вы убедитесь, люди
благодарные...
- Оле-ег! - нараспев произнес генерал в сторону кухни,
и сию же секунду появился тот, кому Ричард присвоил звание
капитана-майора. - Вот - Олег... - сказал генерал. - Будет
отныне каждодневно с вами, все вопросы к нему, он в курсе
событий, ваш ангел-хранитель. - Генерал встал, вновь
покосившись на нетронутые порции яичницы. - Есть ли у вас
какие-либо пожелания... лично ко мне? - спросил, прямо глядя
в глаза Ричарда.
- Я... буду жить здесь? - Ричард обвел взглядом стены
комнаты.
- А вот это, - махнул рукой генерал, - пускай вас не
заботит. Жилье мы вам подберем приличное, кроме того, у
Олега машина, а, что касается наличных денег, то вы получите
их завтра. В разумных пределах, конечно... тем более, не
скрою, у нас сейчас нелегкие времена... Да! - Он поднял
палец. - Непременные и естественные условия: никаких
ресторанов и прочих публичных мест. К тому же, должен
заметить со всей большевистской прямотой: ваши коллеги
работают тут, в Москве...
- Бывшие коллеги, - уточнил сутулый.
- Да. В общем, резвятся, как в своей вотчине. Поэтому:
осторожность, осторожность и еще раз осторожность. А там -
придумаем, как и что...
На том и расстались.
АЛЕКСЕЙ ТРЕПЕТОВ
Москву Трепетов покинул безо всяких конспиративных таинств;
взял билет в "Шереметьево-2", предъявив синий паспорт
постоянно проживающего в Германии лица без гражданства по
фамилии Цивинский; побродил по магазинчикам "Duty Free" за
пограничными кордонами, а уже через несколько часов "Боинг"
взял курс в сторону аэропорта Тегель.
Уют салона, ровное жужжание турбин, хорошенькие, словно
сошедшие с глянцевых рекламных плакатов стюардессы,
обносившие публику обедом: рис с цыпленком, сухое вино,
кофе, папайя и манго - самолет летел в Европу из Таиланда, -
вернули Трепетову, казалось бы, бесповоротно утраченное им
чувство безмятежности, и схлынули тревоги прошедших дней,
канув в белесую бездну, рассекаемую видневшимся в
иллюминаторе крылом. Его постигло ощущение как бы
вернувшейся сказки детства - надежной, с обязательным благом
в конце, и как в студеную ночь у камина, так и сейчас было
ему приятно и защищенно смотреть на бушевавшую над Польшей
грозу, желтыми трещинами молний бороздившую небо.
А над Берлином сиял безоблачный и солнечный день, и
Трепетов, глядевший в иллюминатор, отчетливо различал шпиль
городской телебашни, бурый кубик Рейхстага, аккуратные
новостройки вдоль Отто Гротеволь-штрассе, ждущей своего
переименования, бирюзовые от окисленной меди купола соборов
