произошла ссора с убитой.
Металлический стук прекратился. Она снова перевела глаза на другого
полицейского. И встретила безразличный взгляд молодого блондина, который
спросил:
- У кого? У служащего?
- Его фамилия Кабур, - сказал инспектор с костистым лицом. - Что вы
подразумеваете под словом "ссора"? Он был знаком с убитой?
Она ответила: нет, такого впечатления у нее не создалось.
- Не помню точно когда, я читала иллюстрированный журнал, и эта моло-
дая особа захотела снять с полки свой чемодан, ей нужно было что-то дос-
тать. И тогда тот, похожий на служащего, этот Кабур, помог ей. Затем они
поболтали немного в коридоре, как люди, которые только что познакоми-
лись. Я не думаю, чтоб он был с ней раньше знаком, так как слышала нача-
ло их разговора. Это трудно объяснить.
- Понятно, - заметил инспектор Грацио или Грацино. - А затем они,
значит, поссорились? Почему?
Она выдержала в течение нескольких секунд его взгляд. У него были
внимательные светлые глаза, бледное измученное лицо. И ответила, что об
этом нетрудно догадаться. Такое часто случается в поездах.
Она чувствовала на себе и взгляд молодого блондина, должно быть, тя-
желый, скучающий взгляд, возможно, немного ироничный. Он-то наверняка
уже догадался, что эта ссора доставила ей удовольствие: ей было завидно,
она завидовала молодой брюнетке, которой строят куры в коридоре поезда,
говорят разные глупости.
- Поболтав с ней немного в коридоре, мужчина, наверное, осмелел, поз-
волил себе какое-то неуместное выражение, какую-то вольность... Так мне
показалось. Еще в купе он как-то странно смотрел на нее... В общем, жен-
щины понимают это. У них произошла ссора. Говорила она. Говорила громко.
Дверь в купе была закрыта, слов я не слышала, но по ее тону и так все
было ясно. Через минуту она вернулась, одна, и сразу легла. Он вернулся
гораздо позже.
- В котором часу?
- Не знаю. Когда я пошла в туалет, переодеться на ночь, я взглянула
на часы, было половина двенадцатого. Ссора произошла примерно через час.
- А вы не помните, это было до или после проверки билетов?
- После, в этом я совершенно уверена. В купе тогда появилась еще одна
пассажирка. Та, что села в Авиньоне. Молодая девушка, довольно хоро-
шенькая, на ней было светлое платье и голубое пальто. Вероятно, она чи-
тала, потому что, когда контролеры открыли дверь и попросили предъявить
билеты, свет горел только у нее одной. Вы знаете, над каждой полкой есть
маленькая электрическая лампочка.
- Значит, это произошло после полуночи?
- Несомненно.
- Что же было потом?
- Ничего, она легла. Затем я услышала, как этот мужчина вошел и под-
нялся на свою полку. Другой мужчина, лежавший на нижней полке слева, уже
давно погасил свет. Я уснула.
- Можете ли вы еще что-нибудь припомнить об этой ссоре?
- Нет, думаю, я все вам сказала.
- Показалось ли вам, что Кабур затаил зло на нее? Она вспомнила, как
выглядел мужчина в тесном костюме утром, когда они подъезжали к Парижу,
его ускользающий взгляд, искаженное судорогой лицо, виноватый голос, ка-
ким он, выходя, попросил у нее прощения за то, что должен ее побеспоко-
ить. Снова возобновилось металлическое постукивание. Она сказала: нет,
такого впечатления у нее не создалось.
- Он вышел из купе, как только поезд остановился, не сказав ей ни
слова, даже не взглянув на нее, чувствовалось, что ему стыдно, особенно
перед остальными пассажирами, и хочется как можно скорее уйти.
- А она?
- Она вела себя совсем иначе. Она не торопилась, не чувствовала ника-
кого стыда. Она больше не думала об этом или, во всяком случае, хотела,
чтобы у всех создалось впечатление, что не думает. Она немного поболтала
со мной и с девушкой из Авиньона. Мужчина в кожаном пиджаке, попрощав-
шись, тоже вышел из купе. Я думаю, если не считать того, что накануне он
поздоровался, это были единственные произнесенные им за все время слова.
- Кабур, значит, вышел первым. За ним вышел второй мужчина, которого
зовут Риволани, так?
Элиана Даррес отрицательно покачала головой, сказала, что Кабур не
был первым, он вышел после молодого человека с верхней полки. Молодой
блондин сразу прекратил двигать свои фишки, костистый инспектор три раза
постучал себе по губам кончиком карандаша.
- Молодой человек? - спросил Грацио или Грацино. - Какой молодой че-
ловек? О какой полке вы говорите?
- О верхней полке слева. В общем, молодой человек...
- Какой молодой человек? Она, ничего не понимая, переводила взгляд с
одного на другого. Глаза молодого блондина ничего не выражали, глаза
инспектора с бледным измученным лицом смотрели недоверчиво.
И этот инспектор объяснил ей, что им удалось найти того, кто занимал
верхнюю полку. Женщину по фамилии Гароди. При этих словах он посмотрел
на нее, он был явно раздосадован и, пожалуй, даже разочарован; он думал,
что раз она здесь что-то спутала, значит, могла напутать и во всем ос-
тальном, а потому не следует слишком доверять ее показаниям. Актриса без
ангажемента, постаревшая, вероятно, страдающая манией величия, излишне
болтливая.
- Как выглядел этот молодой человек? - спросил он.
- Довольно высокий, худощавый. По правде сказать, я по-настоящему его
и не видела...
Послышался короткий дерзкий вздох молодого инспектора в коротком
пальто, его товарищ моргнул, и гримаса разочарования появилась на его
лице. Она смотрела только на него, потому что не смогла бы спокойно вы-
нести взгляд молодого инспектора.
- Послушайте меня, мсье Грацино, вы, кажется, мне не верите, но я
знаю...
- Грацциано, - поправил инспектор.
- Простите, Грацциано. Я говорю, что по-настоящему не видела его, по-
тому что он вошел в купе очень поздно, когда все лампы уже были погаше-
ны. Он не стал зажигать свет, когда ложился.
- Но вы же сказали, что спали.
Это проговорил молодой блондин. Она повернулась в его сторону, но он
не смотрел на нее, он снова занялся своей головоломкой, она ненавидела
его, у него красивый рот скрытного, недоброго ребенка, она бы ударила
его по губам, ей вдруг так захотелось ударить его по губам; если бы она
поцеловала эти красивые равнодушные губы, она бы сразу узнала их, потому
что хорошо знала этих мальчишек, даже слишком хорошо, у их поцелуев один
и тот же привкус.
- Я уснула, - сказала она, и голос ее невольно дрогнул. - Но он,
должно быть, оступился в темноте, тем более что в проходе было очень
тесно, там стояло много вещей... И я проснулась.
Она думала: я-то знаю, что говорю, хорошо знаю, он чуть не свалился
на меня, когда проходил мимо, я узнаю их среди тысячи, узнаю в темноте,
у всех у них такие же красивые, мокрые и равнодушные губы, как у детей,
они сами совсем еще дети, очаровательные и недобрые, я их терпеть не мо-
гу.
- Это была женщина, - сказал Грацио (нет, Грацциано, он сейчас ска-
жет, что я ошиблась, что я сошла с ума). - Вы ошиблись, вот и все.
Она отрицательно покачала головой, не зная, какие найти слова для от-
вета, думая: я не ошиблась, я не видела его, но я точно знаю, он такой,
как и все они, как ваш юный приятель, который никак уж не похож на инс-
пектора, как тот молоденький студент, которого я встретила год назад в
кафе напротив кинотеатра "Дантон", как те молодые актеры, которые впер-
вые оказываются перед камерой и которым наплевать, что стоят к вам спи-
ной. Спокойные, равнодушные, в них есть что-то такое, от чего теряешь
голову, у них такая нежная кожа, они так молоды, они могут войти в купе,
перебудить всех пассажиров, задевая их в темноте, и даже не извиниться,
вот так. Он не извинился, он чертыхнулся, когда почти свалился на меня,
он, вероятно, высокого роста, худой и неловкий, как все они, потом он
взобрался на свою полку напротив. И засмеялся, когда потревожил девушку
из Авиньона, и она тоже засмеялась в темноте, в час или два ночи.
- Я слышала его голос, - возразила она. - Уже после того как он взоб-
рался на свою полку, он еще долго болтал с девушкой, лежавшей на средней
полке. Могу вас заверить, что это был молодой человек, совсем молодой,
почти мальчик. Не знаю, как вам это объяснить, но я точно знаю...
Инспектор, которого звали Грацциано, поднялся, закрыл свой блокнот на
железной спиральке, заложив карандаш между страницами. Зачем ему этот
блокнот? Он почти ничего не записал. Теперь, стоя перед ней, он казался
еще выше, еще костлявей: огромный скелет в пальто с потертыми рукавами,
с бледным измученным лицом Пьеро.
- Другой свидетель, как раз Кабур, тоже слышал, как эта молодая жен-
щина разговаривала с девушкой со средней полки. Вы могли ошибиться.
Он говорил усталым монотонным голосом, не столько чтобы убедить ее,
сколько чтобы покончить с этим вопросом и перейти к другому.
- Во всяком случае, мы ее нашли.
Она снова отрицательно покачала головой, глядя на молодого блондина,
который не смотрел на нее, и сказала:
- Возможно, не знаю, однако мне так показалось.
И в то же время думала: "Я не могла ошибиться, женщина не чертыхнет-
ся, свалившись на вас и разбудив вас, мне бы следовало им это объяс-
нить".
Слишком много ей следовало бы им объяснить, а потому она просто про-
должала упрямо качать головой, подняв глаза на худого инспектора с выс-
тупающими скулами. Она снова представила себе коридор, где было пол-
ным-полно пассажиров перед отходом поезда, и паренька лет пятнадцати,
печального и светловолосого, стоявшего возле их двери и посторонившего-
ся, чтобы пропустить ее в купе. Вряд ли это был именно он, но этот паре-
нек со светлыми волосами и очень черными глазами в сером твидовом костю-
ме из магазина готового платья связывался в ее сознании с ночным проис-
шествием, с голосом, шептавшим с верхней полки что-то такое, отчего де-
вушка из Авиньона смеялась тихим, приглушенным смехом, раздражавшим ее
так же, как головоломка молодого инспектора в коротком пальто.
- Когда вы проснулись утром, женщины с верхней полки уже не было в
купе?
Она ответила "нет", продолжая отрицательно качать головой, как бы го-
воря: нет, я не ошиблась, просто не понимаю, я могла бы вам объяснить,
но для этого мне пришлось бы рассказать вам о юноше, который коснулся
указательным пальцем моего колена, когда я возвращалась от парикмахера,
и поцеловал меня во время первой же встречи в кафе напротив кинотеатра
"Дантон", рассказать о вещах, которые причинили мне немало страданий и
которые покажутся вам отвратительными, - нет, этого я не могу.
- Я не видела ее. Я пошла переодеться в туалет около шести или семи
часов, не помню точно. Во всяком случае, когда я вернулась, в купе ее
уже не было. А женщина, которую потом задушили, еще лежала на своей пол-
ке, она улыбнулась мне, когда я наклонилась, чтобы убрать пижаму в чемо-
дан. Девушка из Авиньона натягивала на себя платье, которое, видимо,
сняла в темноте. Я это хорошо помню, потому что мы еще пошутили. Ей было
трудно надеть платье, лежа на спине под одеялом. В конце концов она при-
поднялась, сказав: "Ну и пусть, да к тому же мужчины еще спят".
Мужчина в кожаном пиджаке еще храпел, и даже очень громко, лицо у не-
го было скорбное и бесконечно усталое. Глядя на его руки, она решила,
что он докер или механик, что-нибудь в этом роде. Его фибровый облезлый
чемодан синего цвета с потертыми уголками стоял у него на полке в ногах.
Кабур лежал неподвижно, и она подумала: он, вероятно, смотрит, как оде-
вается эта девушка с голыми плечами, а она, бесстыдница, возможно, об
этом догадывается. Все это было отвратительно и фальшиво, как все, что
отвратительно. Бедный малый, он, возможно, думал совсем о другом, она
поняла это, когда он спустился вниз: бледный, осунувшийся, с выражением
омерзительной покорности в глазах.
- Вас кто-нибудь встречал на вокзале?
- Нет. Почему вы об этом спрашиваете?
- Так, просто.
Он казался таким огромным. Он спрятал в карман пальто свой красный
блокнот. Она глупо добавила, все еще глядя на него:
- Если вы мне позволите высказать свое мнение, никто из тех, кого я
видела в купе, не мог совершить это ужасное преступление, это я интуи-
тивно чувствую.
Высокий инспектор покачал головой, вероятно, ему стало неловко, ска-
зал "спасибо" и взглянул на молодого блондина, который тоже поднялся,
думая о чем-то своем, и, глядя куда-то вдаль, заправил свое клетчатое
кашне в пальто.
Она проводила их в переднюю.
- Не могли бы вы зайти к нам завтра на набережную Орфевр? - спросил
тот, чья фамилия кончалась на "о", она бы снова наверняка ее исковерка-
ла, если бы попыталась произнести.
Он сказал, что будет ждать ее в десять часов на четвертом этаже в
комнате 303. И добавил, что, может быть, за это время она вспомнит еще
какие-нибудь подробности, а сам он обдумает все, что она им рассказала,
ей надо будет дать им свидетельские показания, вот и все, она закрыла
дверь, прислонилась к ней спиной, измученная, недовольная собой, а они
уже ушли.
Три минуты спустя в дверь опять позвонили. За это время она успела
вернуться в гостиную, но у нее не хватило мужества опуститься в то же
самое кресло, потому что она боялась еще острее почувствовать разочаро-
вание, и она прилегла на диван, прикрыв рукой глаза. Она поднялась, до-
гадавшись, что звонит молодой инспектор, она не знала, почему он вернул-
ся, но поняла это сразу, когда рука ее вдруг нащупала на диване забытую
им головоломку.
Плоская металлическая коробочка, три десятка фишек с цифрами, черными
цифрами на красном фоне, маленькие квадратики, которые, передвигая, сле-
дует выстроить по порядку, обычная игрушка.
В передней она снова чуть не потеряла туфлю без задника и, прежде чем
открыть, взглянула на себя в "ведьмочку - зеркальце с выпуклым стеклом,
висевшее у двери. Совсем близко в этом выпуклом зеркале она увидела свое
лицо, похожее на лицо надзирательницы, которая была у них в пансионе лет
двадцать пять назад, смешное лицо с огромными черными глазами, высоким
открытым лбом и длиннющим носом. "Чем-то я напоминаю Кабура", - подумала
она.
Белокурый инспектор в коротком пальто и клетчатом кашне улыбался сво-
ей великолепной дерзкой улыбкой, она у них всегда на губах, когда вы им
нужны. Он сказал, что кое-что у нее позабыл, и уверенно вошел в кварти-
ру.
Она закрыла дверь и последовала за ним в гостиную. Он направился пря-
мо к дивану и, наклонившись, принялся искать головоломку.
- Она у меня.
И она показала металлическую коробочку, не раскрывая ладони.
Он подошел к ней и, поскольку она не отдавала головоломку, прижимая
руку к груди, спокойно посмотрел на нее с той притворно невинной улыб-
кой, которая присуща им всем, и сказал:
- Извините, я забыл ее у вас.
И он протянул руку, она же подумала: ты должна отдать ему головолом-
ку, он же полицейский инспектор, ты с ума сошла. Она отвела руку с глу-
пой улыбкой, зная, что улыбка глупая, и вдруг сразу вернула ему игрушку.
Она почувствовала прикосновение его горячей ладони, а он продолжал смот-
реть на нее все тем же безразличным взглядом, не улыбаясь.
- К тому же мы забыли задать вам еще один вопрос.
Ей пришлось отступить на шаг, так как он, пряча в карман головоломку,
подошел к ней почти вплотную: оказалось, что они с ним почти одного рос-
та.
- Когда вы выходили из купе, жертва, вероятно, тоже собиралась поки-
нуть поезд?
- Не знаю. Думаю, что да. Я попрощалась с ней и с девушкой из
Авиньона. Полагаю, они обе готовились выйти из вагона.
У него был резкий голос, менее приятный, чем у другого инспектора,
вероятно, ждавшего его внизу в машине.
- Да, довольно много. Но я не стремилась выйти одной из первых, я
терпеть не могу толчею.
- При выходе вы не заметили ничего такого, что могло бы быть связано
с убийством?
Она ответила, что подумает, что была не очень внимательна. Она, ко-
нечно, никак не могла предположить, что в купе, которое она покинула,
задушат женщину и молодой полицейский инспектор станет требовать у нее
отчета.
Он улыбнулся, сказал: разумеется, и направился мимо нее в прихожую.
Перед "ведьмочкой", висевшей на стене у самой двери, он задержался,
взглянул на себя в кривое зеркальце и заметил:
- Забавная штуковина, ну и видик же у тебя в ней.
Он похлопал рукой по карману, в котором лежала его головоломка. Приз-
нался, что повсюду всегда все забывает. Спросил, не бывает ли и с ней
такое.
- Нет, не думаю.
Он покачал головой, сказал: может, они еще встретятся завтра, "если я
буду там, когда вы придете".
- Мне кажется, я была вам не слишком полезной.
Он возразил, нет, почему же. И сам отворил дверь.
- В этой истории с Кабуром все-таки есть что-то новенькое. Мы сейчас
едем к нему. Посмотрим, попытается ли он скрыть что-либо от нас.
- Вы подозреваете его?
- Кто? - спросил он. - Я? Я никого не подозреваю. Если уж сказать вам
правду, я очень плохой полицейский, терпеть не могу подозревать людей.
Предпочитаю осуждать всех разом. Нет на свете невиновных. А вы верите в
невиновность?
Она засмеялась как дурочка, прекрасно зная, что ведет себя как дуроч-
ка с этим молодым человеком, который несет всякую чушь, нисколько не по-
хож на полицейского и явно смеется над ней.
- А вы считаете, это невинный поступок, - спросил он, - помочь даме
спустить чемодан, если собираешься затем прижать ее в коридоре?
При этом он покачал головой с тем недовольным выражением, которое ей
уже было знакомо, и поинтересовался, зачем, в сущности, ей понадобилось
спустить вниз чемодан?
- Что она хотела оттуда достать? Она попыталась вспомнить, ясно
представила себе молодую черноволосую женщину, юбку, которая слегка зад-
ралась, когда она поставила ногу на полку, и взгляд этого Кабура.
- Аспирин, кажется, или еще какие-то таблетки, которые обычно прини-
мают в поезде. Думаю, что аспирин.
Он сказал: хорошо, хотя вообще-то не имеет значения, но как бы то ни
было, невиновных на свете нет. Может, только уж совсем молодые, а потом
сплошная дрянь.
Она стояла в проеме двери, опустив руки, как дура. Он на мгновение
чуть приподнял руку, прощаясь, и вышел, а она продолжала стоять и, лишь
когда он вышел на улицу, решилась вернуться и закрыть дверь. Она смотре-
ла, как он спускается по лестнице, словно служанка, которую подцепили на
танцульке и тут же бросили, идиотка.
Вечером она поужинала на кухне, глядя в раскрытую книгу, которую
прислонила к бутылке минеральной воды, придерживая ее рукой. Она в деся-
тый раз перечитывала одну и ту же страницу, но прочитанное не могло вы-
теснить из ее памяти образ женщины, задушенной в поезде.
Черные как смоль волосы, большие синие глаза, стройная и высокая жен-
щина в хорошо сшитом костюме. И то, как она неожиданно улыбалась вам: ее
улыбка заставала вас врасплох, внимательная, неотступная. Жоржетта Тома
улыбалась часто, она очень много улыбалась за время пути. Она вошла с
чемоданом в руках и улыбнулась: прошу извинить меня. Отказалась от пред-
ложенной ей карамельки и сразу же улыбнулась: вы очень милы. Сама пред-
ложила сигарету этому Кабуру и улыбнулась: прошу вас. И утром сорокасе-
милетняя женщина, которая плохо спала той ночью, замерзла и страдала при
мысли, что ей снова придется есть на кухне одной перед открытой книгой,
которую она прислонит к бутылке минеральной воды и будет придерживать
рукой, наклонившись над своей полкой, эта женщина снова увидела обращен-
ную к ней неожиданную улыбку, как бы говорившую: доброе утро, наше путе-
шествие всетаки подходит к концу.
Бедняжка не знала, что скоро умрет, мысль о том, что ее жизненный
путь близится к концу, ей даже в голову не приходила. Мне бы следовало
сказать об этом инспекторам.
В газете, которую все читали накануне, было написано, что тут не мо-
жет быть и речи о сведении счетов или ограблении. О чем она думала в то
время, когда ее убивали? О чем думаешь, когда тебя убивают?
Элиана Даррес убрала посуду, тарелку, столовый прибор, бокал, кастрю-
лю, в которой сварила себе яйца. Она довольно долго стояла в прихожей,
между дверью, ведущей в спальню, и входной дверью, не зная, лечь ли ей
спать или пойти куда-нибудь, все равно куда, лишь бы не оставаться од-
ной.
Она подумала: я еще успею сходить в кино в нашем квартале. Она почти
каждый вечер бывала в кино, уверяя знакомых, что посещения эти необходи-
мы ей для работы, хотя на самом деле она терпеть не может кино и ей при-
ходится совершать чудеса, чтобы выкроить нужные для этого два часа.
Иногда она по два-три раза смотрела один и тот же фильм, потому что пло-
хо запоминала названия, а фотографии у входа в кинотеатр часто лгали.
Впрочем, это не имеет никакого значения. Какая разница. В антракте она
покупала мятные конфеты. Какая разница.
На следующий день, взглянув на себя в трюмо туалетного столика, она
решила, что прекрасно выглядит и хорошо отдохнула. Стояла чудесная пого-
да, над площадью Трокадеро светило яркое солнце. Она одевалась, глядя
через окно спальни на спокойное безоблачное небо, и мысли ее текли так
же спокойно.
Убили женщину, с которой она не была даже знакома, это печально, но и
только. К этому следует отнестись так, как это того заслуживает. Она
скажет им то, что считает нужным сказать, и не будет думать о том, какое
производит на них впечатление.
Прежде всего она вовсе не ошиблась, она не могла ошибиться по поводу
того молодого человека с верхней полки. Пусть они сами разбираются, что
все это значит, но голос, который она слышала, и силуэт в темноте свиде-
тельствовали о том, что это юноша, а не женщина. Если они не верят ей,
тем хуже для них.
Затем она объяснит им, что у Жоржетты Тома не было никаких причин для
волнения и уж во всяком случае она не подозревала, что ее собираются
убить. С таким же успехом могли задушить девчушку из Авиньона, это было
бы так же неожиданно и так же невероятно. Она постарается объяснить им
значение одной улыбки, вот это действительно важно.
Она, быть может, попытается им также объяснить значение одного взгля-
да, взгляда Кабура, когда молодая черноволосая женщина поставила ногу на
нижнюю полку, чтобы достать чемодан, и при этом ее юбка слегка задра-
лась.
Если белокурый инспектор будет там, он снова испустит вздох, короткий
и дерзкий, как бы желая сказать: я прекрасно вижу, что вы за женщина, к
какому разряду святош вас следует отнести. Он решит, что ей повсюду ме-
рещится что-то дурное, потому что сама она только об этом и думает.
Что за глупость он сказал? Что, дескать, на свете все виноваты.
Ее беда в том, что она все время думает, будто ее в чем-то собираются
упрекнуть. Она прекрасно знает, в чем именно, но это же неправда. Женщи-
на, судорожно цепляющаяся за ускользающую молодость, пытающаяся хоть
как-то развлечься. И эти жалкие потуги называются грехом. Людоедка-кли-
мактеричка. Так сказать, седина в бороду - бес в ребро. Она двадцать лет
была замужем за человеком, которому ни разу не изменила, он вечно болел,
и его присутствие в ее жизни ощущалось немногим больше, чем теперь, ког-
да его фотография стоит на комоде в спальне.
Она взглянула на фотографию, когда выдвигала ящик комода, чтобы взять
перчатки и сумочку. В 1914-м году он был отравлен газами. Мягкий, ласко-
вый, он был единственным человеком на свете, не вызывавшим у нее желания
уйти в свою раковину, и он так страдал последние месяцы, что она встре-
тила его смерть с облегчением.
Грех. У нее были два любовника: первый еще до замужества, в восемнад-
цать лет, во время каникул, когда она готовилась провалить второй экза-
мен на бакалавра, и еще один, уже после смерти мужа, в прошлом году, и
она до сих пор не может понять, как все это и с тем, и с другим могло у
нее получиться.
У нее в памяти не сохранилось никаких воспоминаний о первом любовни-
ке, она даже забыла его имя, не помнила, был ли он красив или нет, ниче-
го не помнила, кроме того, что страшно боялась, как бы их не застали
врасплох, и он, вероятно, тоже боялся, так как не стал ее раздевать, а
только задрал ей юбки на краешке кровати.
Даже теперь, когда в ее присутствии говорили о молодых девушках, ей
становилось не по себе - не потому, что она считала случившееся серьез-
ным проступком, а как раз потому, что ничего не помнила. Все происходило
как-то быстро, мучительно трудно и немного непристойно. И та маленькая
дурочка, позволившая это с собой проделать, чувствуя, как к свисающей с
кровати голове приливает кровь, была не она.
В передней, уже выходя из квартиры, она снова взглянула на себя в
свою "ведьмочку", вспомнила воспитательницу из пансиона, и ту маленькую
дурочку с задранной юбкой, и ту женщину, которая спустя почти двадцать
лет позволила обнять себя в бистро, где пахло жареным картофелем и крас-
ным вином, напротив кинотеатра "Дантон".
Странно, если подумать, у нее с перерывом в двадцать лет было два лю-
бовника одного возраста, словно это был один и тот же, словно первый
просто не состарился. Второй тоже сдавал экзамены, которым не видно было
конца, посещал бистро, где играл на бильярде, тогда как первого интере-
совали игральные автоматы.
Кабина лифта застряла между этажами. Она стала по очереди нажимать на
все кнопки, лифт то поднимался, то спускался, наконец он вроде бы зара-
ботал нормально. И вот, когда он действительно пошел вниз, он снова ос-
тановился. Она подумала: какой-то болван или любитель глупых шуток отк-
рывает, видимо, наверху решетчатую дверь, лифт в конце концов сломается,
надо кликнуть консьержа.
Она не любит консьержа, тот никогда не здоровается и одевается ужасно
неряшливо.
Она нажала на кнопку последнего, шестого этажа, лифт стал подни-
маться, но остановился на пятом, она не понимала почему и снова попыта-
лась нажать на другие кнопки.
Странно, но как раз перед этим она вспомнила Эрика. Однажды вечером,
когда он ждал ее на лестничной площадке, он именно так и поступил: отк-
рыл решетчатую дверь на ее этаже, когда она поднималась. Она перепробо-
вала все кнопки, он заставил ее бесконечное число раз то подниматься, то
спускаться, пока она наконец не позвала на помощь. Сделал он это просто
так, чтобы позабавиться, потому что ему было всего двадцать лет или даже
девятнадцать и у него был красивый капризный рот, как у них у всех, и
он-то ее раздел, не торопясь, на ее широкой кровати, где она спала одна,
потому что из-за них вы теряете голову и они это прекрасно знают.
Она расплакалась, выходя из кабины, он сказал: я тоже взбешен,
столько времени пришлось прождать. И это было действительно так, ему
пришлось долго дожидаться ее, тогда она дала ему ключ от своей квартиры
и иногда по вечерам заставала его спящим прямо на ковре, словно кошка,
обхватив руками затылок (теперь лифт наверняка испортился), вытянув на
ковре свои длинные ноги, разметав черные волосы, улыбаясь красивым ртом
(придется ей все-таки позвать консьержа), лежа спокойно и тихо, как все
спящие дети.
Эрик приходил месяца полтора или два, а потом бывали дни, когда она
не могла устоять и заходила в кафе на площади Дантона. Он задолжал ей:
вполне приличный предлог, чтобы вновь увидеть его, попытаться его найти,
не терять надежды на что-то, что всетаки лучше, чем кинотеатр и мятные
конфеты в антракте, о чем думаешь, когда тебя убивают?
Она снова стала нажимать на кнопки и вдруг совершенно ясно поняла-по-
няла даже прежде, чем подняла вверх голову, даже прежде, чем воспомина-
ние о том, как все произошло в прошлом году, заставило ее поднять голо-
ву, - что ее убивают; она подумала: он все это время находился надо
мной, у кабины нет крыши, все это время он наблюдал за мной, издеваясь
надо мной, о чем думаешь, когда тебя любят?
Она подняла голову, чтобы взглянуть на шестой этаж, который был уже
близко, и в это мгновение раздался выстрел, отбросивший ее, словно кук-
лу, к деревянной стенке кабины, пробивший ей грудь, она успела подумать:
это же невозможно, это неправда, - и ударилась плечом и затылком о дере-
вянную стенку кабины; кто-то, как тогда Эрик, стоит надо мной, я узнаю
их в темноте, словно все они целовали меня своими красивыми и мокрыми
губами, я слышу, как они шепчутся и смеются, словно ученики пансиона,
когда воспитательницы нет поблизости, как тот паренек и девушка из
Авиньона тогда в темноте, убитая снарядом лошадь на военной фотографии
1914 года, моя пробитая грудь, палец, коснувшийся моего колена, когда я
возвращалась от парикмахера, все та же дурочка, упавшая на спину в каби-
не лифта, это я, та девчонка, в темноте.
МЕСТО 221
Эрнст Жорж Жак Риволани, шофер грузовика, родившийся 17 октября 1915
года в городе Мо (департамент Сена и Марна), проживающий в Клиши (депар-
тамент Сена) в доме N 3 в тупике Вийу, был убит выстрелом в упор в заты-
лок из револьвера системы "Смит-и-Вессон" 45-го калибра около 23 часов,
ровно за одиннадцать дней до своего дня рождения, по случаю которого же-
на уже купила ему теплые сапоги на меху.
Он лежал лицом вниз в своем выходном костюме, левая рука подсунута
под живот, правая же согнута над головой, лежал у поднятых железных две-
рей бокса, где обычно стоял его "ситроен" выпуска 1952 года, который он
на этот раз не успел загнать в гараж, и мотор в конце концов сам заглох
во дворе; он оставил вдову, которой еще предстояло выключить фары маши-
ны, и троих ребят, старший из которых заканчивал школу.
- Прескверная история, - сказал Малле.
Он, должно быть, всю ночь так и не сомкнул глаз, ведь это ему позво-
нили по телефону в час ночи, и теперь он стоял в расстегнутом пальто и
только тряс заросшим щетиной, торчащим вперед подбородком, глядя в одну
точку, ошалев от усталости. Накануне, в воскресенье, пока Грацци и Габер
ездили от Риволани к актрисе, а от актрисы к Кабуру, он носился по Пари-
жу с записной книжкой Жоржетты Тома в кармане.
Грацци, который так и не поставил себе телефона, потому что это обош-
лось бы ему в тридцать пять тысяч франков, а ему их всегда не хватало,
проспал неправедным сном с одиннадцати вечера до четверти девятого утра.
Он стоял здесь, хорошо выбритый, раздосадованный, но бодрый, в чистой
рубашке. А Таркен еще не появлялся, он, вероятно, пребывал в панике и
решил сперва заехать на набережную Орфевр, переговорить с кем-нибудь,
кто бы мог его "подстраховать", он, конечно, неплохой полицейский, но
прежде всего надо обеспечить себе прикрытие, если ты понимаешь, что я
хочу этим сказать.
- Прескверная история, - повторил Малле, покачивая головой с заросшим
жесткой черной щетиной подбородком. - Но страшнее всего-это его жена.
