Детектив

набитого различным тряпьем, другая "мебель" отсутствовала.
На отполированном  телами проштрафившихся зеков деревянном полу головами
к отопительной трубе лежали семь человек,  достаточно плотно друг к дру-
гу. В изголовье каждого тапочки, служившие вместо подушки. Савелий молча
осмотрелся, подыскивая, где можно прилечь.
- Ба-ба-ба! Ты погляди, кто к нам пожаловал?! - куражась, воскликнул лы-
сый  с пауком,  брызнув золотом верхней челюсти и черными пустотами ниж-
ней.
- Мужичка к нам кинули...  на перевоспитание...  Взглянув на него испод-
лобья, Савелий промолчал.
- И что ты такой молчаливый? Или тебе в падло говорить с нами? - Блатной
поднялся и подошел ближе к Савелию.
Все со снисходительной улыбкой наблюдали, ожидая представления.
- Чего молчишь? Уставился, как бык, и молчит!
- Чувствовалось,  что тот сам себя "разогревает". - Может, раздумываешь,
как лучше на параше устроиться? Могу помочь...
"Спать на  параше"  означало на тюремном жаргоне самое сильное унижение,
которому обычно  подвергались  изгои  тюремного  "братства":  педерасты,
опустившиеся  или  "опущенные" и слабые духом люди,  вольно или невольно
допускавшие над собой произвол сокамерников.
Услыхав последние слова парня с пауком,  Савелий  недолго  думая  резким
ударом сбил его с ног на лежащих зеков.
- Да  я тебя...  - в ярости закричал тот,  но закончить свою сокровенную
мысль не успел: неожиданно получил кулаком по лысине. Удар нанес мужчина
лет пятидесяти,  лежащий в левом углу,  лицо которого Савелию показалось
чем-то знакомым.
- Ты чо,  падла, на прапоров пашешь? Если есть что к пацану, в зоне раз-
бор делай! Ментам выгодно нас лбами сталкивать! Им, а не нам! Понял?
Эту "речь" мужчина процедил негромко,  и тут же все, кто до этого погля-
дывал с любопытством,  словно опомнившись,  стерли с лиц улыбки и  стали
отпихивать от себя парня с пауком.
- Да что ты, Леший, я ж пошутил! - угодливо заскулил тот.
- Я тебе пошучу, падаль? Самого сейчас на парашу загоню! Свали отсюда! -
Он брезгливо ткнул его пяткой в зад.
Парень, чуть не всхлипывая,  быстро отошел к дверям,  присев в свободный
угол, обиженно опустив голову на колени.
- Падай  сюда,  земляк!  - кивнул Леший на место рядом с собой.  Савелий
опустился на пол и взглянул на него.
- Узнал? - усмехнулся тот.
- Вроде...  - Савелий нахмурился и тут же вспомнил строптивого Сухонова,
позволившего  возразить на перроне капитану.  - Мы ж этапом вместе приш-
ли...
- И чо это тебя так все "любят"?  - Он вновь усмехнулся. - То браслеты и
одиночка,  то Аршину "понравился", то Королю... А сейчас кому дорогу пе-
решел?
- Зелинскому... - уныло бросил Савелий.
- Ну,  этот сохатый без пятнашки не успокоится!..  - поморщился Леший. -
Эх, замахрить бы счас... Не пронес?
- Как  же,  затаришься у Федор Федорыча!  - прошамкал старик,  лежащий у
противоположной стены, и Савелию показалось, что он слышит голос Игумно-
ва, но это был не он. Савелий вдруг почувствовал, что продолжает держать
что-то в руке.  Он недоуменно разжал пальцы и с удивлением уставился  на
газетный пакетик.
- Неужели пронес?  - еще не веря в удачу,  воскликнул Леший, взял быстро
пакет, развернул и понюхал. - Махорка! Живем, братва!
- А спичек нет... - заметил Савелий.
- Ну да? - хитро улыбнулся тот, подавая знак парню с пауком.
Лысый тут же вскочил и загородил спиной глазок в дверях.  Леший же отыс-
кал  в бугристой бетонной стене еле заметное углубление и вытащил оттуда
спичку и кусочек от коробка с серой.  Ловко свернув из газеты козью нож-
ку,  прикурил и глубоко,  с удовольствием затянулся. Сделав три затяжки,
протянул Савелию.
- Я не курю...
- Ну-у?!  - искренне удивился Леший.  - Вдвойне молоток! За трое суток -
один чинарик... ухи у всех опухли... Ништяк! - Довольно, до хруста потя-
нувшись, мечтательно произнес: - Ширнуться бы счас... Не увлекался?
- Наркотиками? Нет...
- А я все вены пожег...  - Он задрал рукав рубашки.  - А чо у тебя глаза
такие красные? Не заболел, часом?
- От пресса... по две смены вкалываю...
- От работы кони дохнут! Так и глаза можно потерять, звон как слезятся!
- Ничего, отосплюсь - пройдет, проморгаюсь! - Савелий подложил под голо-
ву тапочки и прикрылся рукой от света.
- Ага,  покемарь... Лысый, затянись пару раз... - Леший протянул окурок,
и тот сразу же подскочил, довольный, что его промашка забыта...
- Слушай, Бешеный, только ты не думай, что если ты чем-то пришелся Коро-
лю,  то Бога за яйца поймал! Мне вот ты совсем не нравишься, и Лысому, и
многим...  Так что моли Бога,  чтоб Короля с зоны не сняли... Савелий не
ответил, он крепко спал..


Зелинский

Зелинский, дожидавшийся на вахте сообщений из ШИЗО, уверенный, что в ка-
мере блатных обязательно должно что-нибудь произойти,  решил сам сходить
и узнать,  почему нет сведений.  Когда он подошел к комнате дежурного по
ШИЗО, старый прапорщик невозмутимо читал журнал "Огонек".
- Ну что, Федор Федорович? В третьей никакого шума? - недовольно поинте-
ресовался он.
- А чего ему будет?  - пробурчал прапорщик, откладывая журнал в сторону.
Секунду-другую смотрел он на Зелинского, словно решая, стоит ли затевать
неловкий разговор, потом решился.
- Товарищ капитан, чем малец-то не угодил вам?
- Он подчеркнуто назвал капитана на "вы".
Чего это ты так официально,  а,  Федорыч?  Мы же одни... Или обиделся на
что?  - поморщился Зелинский, не сразу поняв причину недовольства стари-
ка.  Но,  не получив ответа,  догадался.  - Та-а-ак... Видно, задел тебя
этот Говорков...  - проговорил он ехидно,  но не выдержал и  вспылил:  -
Твой малец выше меня на голову!  Малец! Гонору в нем много!.. Старших не
уважает...
- Вот оно что?  - подхватил прапорщик.  - Не уважает, значит, старших? А
за что? За что, спрашиваю, он должен уважать старших, нас, стало быть?..
За что?  Погодь,  не перебивай!  - оборвал  он  капитана,  попытавшегося
что-то возразить.  - Это что ж с людьми-то деется?  Убей, не пойму: чуть
слово - на дыбы! Чуть не по-нашему - в загривок! Ты, Александр, морду-то
не вороти:  я поболе прожил... Век, считай, доживаю... И ты меня не пер-
вый год знаешь...  Вспомни,  когда ты пришел сюда! Пуганый-перепуганный,
хош и майором был... Кто тебе посочувствовал?
- Ты,  Федорыч, ты, - смутился Зелинский. - И тебе я очень благодарен за
то... но...
- То-то и оно,  что "но"!  Грешно говорить,  но я только на старости лет
задумываться начал!  - проговорил он тихо,  словно по секрету. - Во как!
За-думы-вать-ся!  - проговорил по складам,  как на  диктанте.  -  Может,
спросишь,  почему только сейчас,  кады одной ногой в могиле? А я отвечу!
Читать начал...  Раньше,  кады одна брехня писалась,  я с той бумагой  в
сортир ходил...  Ты вон погляди,  что творилось-то? Ведь башка пухнет от
узнаваний!  Там реабилитация,  там коррупция, там мильены сворованы, там
мафия всякая, а там и еще что почище...
- Чего же ты хочешь?  Рыба-то с головы гниет! - с грустью усмехнулся Зе-
линский.
- Во-во! Удобно сваливать на них: я, мол, человек махонький, убогонький,
куды мне...  Но нас-то мильены! Мильены!!! Куды ж глядели-то? Малец, ви-
дишь, ему не приглянулся... Не уважил его...
- Что ж, целоваться с ним, что ли? Может, и валютой я его заставил зани-
маться?
- Валютой? - искренне удивился прапорщик. - Он сидит по валюте? Я думал,
за разбой аль порешил кого... - Он задумался. - Тады скажи, откуда у не-
го огнестрельное ранение?
- В спине, что ли? Почему огнестрельное? Ножом, в пьяной драке, - брезг-
ливо поморщился Зелинский.
- Он сам говорил...
- Огнестрельное,  точно говорю!..  Я в госпитале навидался  таких,  знаю
точно!  По всему,  в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А
за него ты не сумлевайся... Чо молчишь?
- Так... Думаю...
- Думать нужно...  Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, конеч-
но.  Говорил, вы в Афганистане много дров наломали... Тоже, видать, жжет
изнутри?..  То-то и оно!  А я рапорт подал: не могу боле... На днях, ве-
ришь, в городском автобусе людей обыскивать начал... Пьяный был, показа-
лось, что на "шмоне" стою... Естественно, мне и врезали мужики!
- Вот откуда у тебя синяки были! - не удержавшись, рассмеялся капитан.
- Смешно тебе... Во как! На ридну Украйну пидамси...
Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или нет,
но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел то, что
он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть в памя-
ти.  Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая дыха-
ние, не давая спокойно жить... Это напоминало открытую рану, с виду вро-
де  начавшую  заживать,  но при малейшем прикосновении снова саднящую...
Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..
Как прекрасно все складывалось сначала! С отличием окончил школу, посту-
пил в МГУ,  на юридический факультет, окончил тоже с отличием, распреде-
лился в прокуратуру...  И там показал себя в нашумевших делах... Военная
академия...  А  потом неожиданное предложение:  в Афганистан...  Вначале
вроде бы все складывалось,  но...  Опять сакраментальное "но"! Зелинский
криво усмехнулся...  Он попросту бежал оттуда!..  Самым настоящим прими-
тивным образом! Уж хотя бы себе-то он должен в этом признаться! А что он
мог сделать?  Стоило ему только заикнуться,  что комдив связан с контра-
бандистами,  продает оружие душманам, продает врагу, который потом стре-
ляет в наших ребят,  как моментально был отозван в Москву. Еще неизвест-
но,  чем бы это кончилось,  не подай он рапорт об отставке "по состоянию
здоровья", благо приятель имелся среди врачей...
Ладно, хватит киснуть: жить нужно! А все-таки странно, откуда у Говорко-
ва огнестрельное ранение...


Митяй

Митяй, одетый в белую куртку кухонного работника,  тащил по длинному ко-
ридору изолятора тележку,  нагруженную  огромными  кастрюлями  с  жидкой
пшенной кашей и несколькими стопками алюминиевых мисок. В отдельной чаш-
ке были сложены десятка два таких же алюминиевых,  как и миски,  ложек с
обломанными черенками.
Лоб и голову Митяя украшали свежие,  с еще не снятыми швами, рваные шра-
мы. Из камер, куда он протягивал миски, раздавались злые голоса:
- Специально водой, что ли, разбавил, сучка?
- Базар шлифуй? - огрызался Митяй.
- Тебя бы накормить этим пойлом!
- Я ее готовлю,  что ли?  - буркнул Митяй,  сунув  последнюю  миску,  со
злостью  захлопнул "кормушку амбразуру" и двинулся дальше.  Приблизясь к
камере под номером три,  бросил косой взгляд  на  дежурного  прапорщика:
азербайджанец лениво листал какой-то журнал и не смотрел в его сторону.
Митяй невозмутимо подошел к нужной камере, откинул "кормушку".
- Девять?  - Заглянув в камеру, посчитал сидевших, потом отсчитал девять
мисок, поставил у кастрюли, налил в одну черпак каши и, подавая ее, тихо
позвал в "кормушку": - Савелий!
- Говори! - сразу же отозвался тот, присев перед "кормушкой". Увидев Ми-
тяя, выругался: - Псы вонючие! Как разукрасили!
- Ты их тоже разделал, дай бог! - восхищенно прошептал тот, не прекращая
подавать миски с кашей. - Двое до сих пор в санчасти, а Аршин...
- Видел его на днях...
- Да?  Всех к куму таскали...  с машины, базарят, упали... во время пог-
рузки!  - увлекшись, Митяй рассмеялся и не заметил, как прапорщик на цы-
почках подкрался к нему сзади.
В последнюю миску Митяй бросил кусок мяса, сверху - черпак каши...
- Это - тебе! - сказал он, протягивая миску Савелию.
Савелий хотел  было взять ее,  но прапорщик ударил по руке Митяя,  мяска
упала,  загремев на цементном полу,  и довольный азербайджанец  наступил
сапогом на мясо.
- Эшо одын раз - зыдэс ыдош!  - ехидно ухмыльнулся они, посвистывая, по-
шел к себе в дежурку...


Савелий - Зелинский

Пятнадцатый день  отсидки  в  ШИЗО  тянулся  для Савелия особенно долго.
Во-первых,  этот день был "летным" (так зеки называли дни в ШИЗО, когда,
кроме кипятка и уменьшенной пайки хлеба,  ничего не давали, были в "про-
лете"),  во-вторых,  ослабленный от довольно скудного  питания  организм
требовал покоя,  а нервы Савелия были настолько возбуждены, что сна-то и
не было.  Он вспоминал всевозможные способы расслабления, пытаясь приме-
нить их, но взбунтовавшийся организм не поддавался.
И вдруг  незадолго  до конца отсидки Савелий крепко уснул,  да настолько
крепко, что не слышал ни скрежета ржавых петель дверей камеры, ни голоса
дежурного прапорщика,  несколько раз выкрикнувшего его фамилию.  Очнулся
только тогда, когда кто-то из зеков толкнул его в плечо.
- Чего спишь до отбоя? Может, добавить еще пятнашку за нарушение режима?
- сердито проговорил дежурный прапорщик.
Савелий, не совсем проснувшийся, ничего не ответил, и, видимо, это спас-
ло от добавки.
- Ладно, пошли! - миролюбиво бросил тот и закрыл за ним камеру. - Телега
здесь?
- Нет, в секции...
- Подморозило...  Ничего, добежишь... Черт, журнал-то на вахте! Придется
с тобой идти:  расписаться же тебе надо...  - Он напялил на себя шинель,
открыл входную дверь, но выйти они не успели: вошел капитан Зелинский.
- А ты куда, Савкин?
- За журналом...  товарищ капитан,  дежурный помощник начальника колонии
зачем-то забрал, а ему расписаться нужно...
- Вот что,  Савкин,  ты сбегай за журналом,  а мне  нужно  поговорить  с
ним... Можешь не торопиться!
Кивнув, тот вышел,  и капитан предложил Савелию пройти в дежурную комна-
ту.
- Что же ты,  Говорков,  то кулаками машешь, то грубишь? - спросил капи-
тан, усаживаясь за стол. - Думаешь, не знаю, что произошло тогда ночью в
отряде?
- Дятлов и тех,  кто за заварку готовы мать продать,  много... - ухмыль-
нулся Савелий.
- Так-а-ак... - не ожидая таких откровений, капитан явно не сразу нашел-
ся. - Сам-то какой раз сидишь?
- Пятый!  - спокойно сказал Савелий, не понимая, почему капитана так ин-
тересует его биография, что уже дважды спрашивает одно и то же.
- И когда только успел?!
- Так с малолетки! - усмехнулся Савелий, а сам подумал: "Надо же, повто-
ряет те же самые вопросы"
- А родители чем занимаются?
- Во Внешторге пашут! - он уже с трудом удерживается, чтобы не засмеять-
ся.
- Понятно, - устало вздыхает капитан. - Джинсы, доллары, тряпки...
- ..."маде ин оттуда",  одним словом, фарца... - перебивая, подхватывает
Савелий.  - А теперь поговорим за "рабочие руки",  "всюду нужны"... - Он
неожиданно рассердился.  - У вас, что, капитан, это обычный "разговор по
душам с проклятыми зеками", так?
Зелинский поднял глаза на Савелия и поморщился:  нехорошо  получилось...
Как же он забыл,  что еще при его появлении разговаривал с ним? Нехорошо
получилось...
- Небось,  подумал,  что проверяю тебя? - со вздохом спросил он, а потом
вдруг признался: - Не проверяю: заработался, да и память подвела...
- Почему-то память не подвела,  когда пытались выяснить о том, что ночью
произошло, - разозлился Савелий.
- Что делать, работа такая... Нужно же знать, что в зоне творится...
- Ой ли? Ты что, начальник, - кум, режим?
- Я замещаю сейчас дежурного помощника начальника колонии... Слова Саве-
лия почему-то задели его, и ему вдруг захотелось оправдаться. - А дежур-
ный помощник и кум, и режим, и хозяин...
- И швец,  и жнец, и на дуде игрец! Кем бы ни работать, лишь бы не рабо-
тать, так, что ли?
Зелинский вскинул на него глаза,  несколько секунд смотрел,  перебарывая
нахлынувшую злобу. - Эх, Говорков, Говорков, что ты...
Его перебил вернувшийся прапорщик, дежурный по ШИЗО:
- Вас Чернышев зовет!
- Хорошо! - Зелинский встал, взглянул на Савелия и быстро вышел.
- Вот здесь распишись!  - Прапорщик ткнул в журнал, потирая закоченевшие
руки. - Холодновато...


Савелий

На улице действительно было морозно, а Савелий был в одной нательной ру-
башке. Хлопая себя по бокам, он во всю прыть побежал к своему бараку.
- Говорок! - окликнул его Кешка. Савелий остановился, поджидая его.
- Одевай скорее:  простудишься! - Набросил на него шапку, помог накинуть
телогрейку. - В отряд к тебе забегал... Стою, жду-жду, а тебя все нет!
- Зелинский беседу проводил...  - стуча зубами,  выдавил Савелий. - Кто?
Да что? Да кем?
- Брось,  не бери в голову! Идем ко мне: кое-что собрал для твоего выхо-
да... Оголодал, небось?..
- Есть немного, - кивнул Савелий. Телогрейка и валенки быстро согрели, и
он почувствовал себя человеком...
После выхода из ШИЗО Савелий еще больше замкнулся, почти ни с кем не об-
щался, не разговаривал.
Никакие лагерные события не могли ни встряхнуть его,  ни расшевелить.  И
если раньше он всегда вставал на сторону слабого,  обижаемого, то сейчас
демонстративно отворачивался в сторону...  Однажды буквально на его гла-
зах пырнули парня ножом,  и Савелий, зная, что тот совершенно невиновен,
более того, беззащитен перед нападавшими, даже пальцем не шевельнул. Это
безразличие к злу,  совершаемому на его глазах,  полная апатия ко всему,
что его не касалось лично, было страшнее всего.
Холода постепенно отступили.  Яркое  весеннее  солнце  настолько  сильно
пригрело землю, что она моментально откликнулась на это тепло: то здесь,
то там пробивались ярко-зеленые расточки травы,  а на единственном дере-
ве,  неизвестно как сохраненном, а может, и посаженном какой-то заботли-
вой рукой посреди рабочей зоны,  поселилось несколько грачей.  Они  были
настолько шумливы, что невольно привлекали всеобщее внимание. При первой
же возможности,  во время перекура или обеда,  зеки рассаживались вокруг
дерева на специально сооруженные скамейки.  Сидели тихие,  задумчивые, с
какой-то необъяснимой тоской вслушиваясь в стрекот посланцев того  мира,
которого они лишились на разные сроки...
Савелий не любил эти посиделки... Для него весна в неволе была первой, и
он старался избегать всего,  что хоть немного напоминало о другом, воль-
ном мире, начинавшемся за колючим забором.
Савелий с удивлением открывал для себя,  что, находясь на свободе, чело-
век совершенно не обращает внимания на цветы,  магазины,  транспорт,  не
ценит такую возможность, как пойти куда глаза глядят...
Савелий понял, что самое ужасное при наказании лишением свободы - ощуще-
ние безысходности,  ощущение того,  что ты - ненужная песчинка в челове-
ческом море:  выдернули тебя из массы,  и ничего там не изменилось,  все
идет своим чередом,  словно тебя там и не было... Лишний, никому не нуж-
ный - это преследует в заключении повсюду:  в жилой зоне и на работе,  в
столовой и на улице,  везде.  Если кто-то вдруг забудет об этом,  то ему
моментально напомнят: "Знай свое стойло и не пырхайся!"
Первые дни пребывания в зоне Савелия более всего угнетала бирка,  приши-
тая на груди,  с указанием фамилии,  отряда, бригады. Эта бирка жгла ему
грудь,  хотелось сорвать ее! Она, словно ошейник у собаки, держала чело-
века сильнее,  чем цепь...  И, конечно, законы! Нет, не те законы, напи-
санные в правилах содержания осужденных в тюрьмах и лагерях, а свои, зе-
ковские,  неписаные - законы!  Эти законы исполнялись гораздо более неу-
коснительно, чем официальные, государственные, ибо их невыполнение кара-
лось моментально, на месте, как говорится, без всякого следствия и суда.
Каждому  сидящему  за колючей проволокой нужно было постоянно следить за
своими словами,  мыслями и особенно действиями. Случайно сказанное слово
могло  привести  к печальным последствиям.  Никакие обиды или промахи не
прощались:  обида, оставленная без внимания, без "разбора", признавалась
трусостью,  а труса мог задеть,  обидеть всякий. Не участвуешь в травле,
слабого, значит, рано или поздно начнут травить и тебя. А самое гнусное,
что в травле принимал участие и тот,  кого ты пытался пощадить или защи-
тить своим невмешательством...
Подобные размышления заводили Савелия в тупик:  получалось, что человек,
попавший в места лишения свободы случайно или по неосторожности,  вскоре
должен был утратить такие качества, как честность, порядочность, состра-
дание к слабому,  нетерпимость к наглости и хамству,  веру в человека...
Для такого человека оставалось одно из двух:  стать безжалостным и  при-
нять позицию силы или оставаться самим собой,  но войти в число угнетае-
мых.  В полную меру оправдывался закон:  "Либо всех грызи,  либо живи  в
грязи!"
Вместе с  тем Савелий безоговорочно принимал правило:  отвечай за каждое
произносимое слово.  Казалось бы,  что ужасного,  когда один  другому  в
сердцах выкрикнул:  "Дурак же ты" - или что-нибудь подобное.  На свободе
это кажется мелочью, не достойной внимания, и особой обиды не возникает,
а если и возникает,  то быстро проходит.  В зоне же каждое произнесенное
слово обретает особую значимость.  За каждое слово, произнесенное вслух,
говоривший несет особую,  жесткую ответственность.  Как ни странно,  это
давало положительные результаты:  особое  уважительное  отношение  между
людьми. Исключая, конечно, стрессовые и враждебные ситуации, когда не до
слов,  когда дело доходило до новых преступлений... Однако и в такие мо-
менты каждый старался следить за своими словесными "выплескиваниями"...
Конечно же,  Савелий прекрасно понимал, что все отношения здесь замешаны
на страхе.  Лишенные так многого, люди понимали, что могут к тому же ли-
шиться еще и здоровья, а то и самой жизни...
Говоркову, конечно, повезло во многом: и в том, что умел постоять за се-
бя, и в том, что здесь оказались Митяй и Кешка, и в том, что Король решил
вдруг занять нейтралитет... Короче говоря. Господин Случай! Не будь это-
го,  никакое умение не спасло бы его от расправы. Возможностей отправить
в зоне на тот свет сколько угодно: можно "случайно" попасть под циркуля-
ку или под пресс,  либо,  так же "случайно",  придавить чем-нибудь, или,
чего проще,  ночью во сне, подошел кто и ткнул штырем... и проснуться не
успеешь....
А сейчас Савелия побаиваются:  вон чуть повысил голос на драчунов, сразу
и утихли...
Так, за работой, за размышлениями о своей жизни и о жизни вообще, проле-
тало время...  Уходили,  освобождаясь, те, кто отсидел свое, на их место
приходили новые, но Савелия ничто не интересовало, и он никогда не ходил
встречать новые этапы... Да и новенькие довольно быстро узвавали о нем и
старались  не  задевать  угрюмого и странного парня по кличке Бешеный...
Возможно,  так бы потихоньку,  помаленьку и отсидел Говорков свой  срок,
притерся бы, привык, но судьбе было угодно распорядиться по-своему...
Одним из последних этапов в зону пришли двое парней. Они были приятелями
по воле, и про них ходили различные слухи. Оба "принесли" большие сроки,
хотя  и  по разным статьям:  невзрачный,  худенький,  с нервно бегающими
глазками,  туберкулезного типа парень лет тридцати пяти - пятнадцать лет
за убийство. У него была странная кличка - Тихоня. Второй, полная проти-
воположность своему приятелю: косая сажень в плечах, скуластый, с огром-
ными,  пудовыми кулаками,  да и кличка под стать - Угрюмый,  тринадцать
лет за разбой, видно, с тяжелыми последствиями, если судить по сроку. Их
видели всегда вместе,  что у всех вызывало недоумение,  уж явно они были
разными и неподходящими друг другу...
Именно этим двум приятелям и суждено было вмешаться в судьбу Савелия Го-
воркова...
Июнь выдался жаркий, солнечный и душный. В цехе, несмотря на распахнутые
двери и окна, работать было трудно, к духоте еще добавлялись и всяческие
испарения от клеевой основы для шпона.
Последние недели Савелия перекидывали с одной работы на другую:  полуго-
довой план стоял под угрозой потому,  что погода не располагала к работе
и,  несмотря  на постоянные наказания,  многие предпочитали "отдыхать" в
ШИЗО,  чем вкалывать в такой духоте.  Как-то Савелию пришлось  подменить
Шаркова, упрятанного в ШИЗО за невыполнение нормы большого пресса.
Работа на прессе считалась одной из самых трудоемких,  и Савелий, совер-
шенно взмокший не только от работы, но и от пара, идущего от раскаленных
плит  пресса,  заложил последнюю заготовку и включил рубильник.  Натужно
зашипев,  железные полки начали сдвигаться,  сдавливая уложенные на  них
заготовки из ДСП с пропитанным клеем шпоном.  Дышать было совершенно не-
чем,  от едкого дыма слезились глаза,  и Савелий отошел в сторону, опус-
тился на цементный пол и откинулся на стопку готовых деталей стенки сто-
ла...
Последние дни он был настолько измотан,  задерган, что моментально взры-
вался  от любой мелочи.  И не только от того,  что его пихали с места на
место... Несколько дней назад он, пересилив волнение, отправился на при-
ем к замполиту,  отправился сготовим заявлением, в котором просил разре-
шить свидание с человеком, с самым любимым для него человеком! И что же?
Савелий зло сплюнул, будто еще раз услышал слова замполита: "Кем она вам
доводится?.. Никем... А свидание разрешается только с близкими родствен-
никами!  С близкими! Уловили?.." А если у Савелия никого нет на всем бе-
лом свете?  Если эта женщина нужна ему сейчас?  Ведь только ей он  может
довериться!  Прошли все сроки, мыслимые и немыслимые! За это время можно
было узнать,  что с ним,  где он находится. А она молчит и молчит... Мо-
жет,  с ней случилось что?..  Хотя бы строчку!  Хоть бы одно словечко!..
Когда же все началось? С Ялты? Нет, Ялта как следствие... Все началось с
того дня,  когда их рыболовный траулер,  несколько недель безрезультатно
бороздивший море,  вытаскивая всякий раз почта пустой  трал,  наконец-то
поймал свою удачу. В тот день каждый трал ломился от живого серебра...


В море

Каюта, где жил Савелий с тремя матросами,  была ненамного больше той ка-
меры, где он сидел в наручниках. В полуметре одна от другой - двухъярус-
ные кровати. Слева и справа при входе - небольшие шкафчики для одежды.
Савелий и еще двое соседей по каюте заснули мертвецким сном, едва успели
добраться до кроватей.  Они даже не стали раздеваться, настолько устали.
Так и лежали в робах,  обсыпанных рыбьей чешуей,  которая поблескивала и
на лицах, - и на руках...
Резкий гудок сирены, сопровождавшийся миганием красной лампочки над вхо-
дом,  оповестил об авральной тревоге. На верхней палубе вовсю кипела ра-
бота. Все матросы, кок, его помощники, санитары и пожарные, короче, все,
кто обычно освобожден от такой работы, участвовали в загрузке живого то-
вара в трюм.
Савелий подхватил специальный гребок и, встав на свое обычное место, на-
чал энергично сбрасывать рыбу вниз.  Рядом с ним работал Кешка.  Он даже
не успел снять белую куртку и поварской колпак.
- Давай-давай,  Кешка, это тебе не кастрюлями греметь! - посмеивался Са-
велий.
- Может,  махнемся не глядя, хотя бы на пару дней, ты - на камбуз, а я -
на твое место!  - улыбнулся Кешка,  вдруг он неожиданно поскользнулся на
осклизлой от крови и рыбной чешуи палубе и, нелепо взмахнув рукой, пова-
лился  на  трепещущую  рыбную  кучу,  задев деревянным гребком матроса с
приплюснутым носом и мосластыми руками. Этот парень пришел к ним недавно
и уже успел зарекомендовать себя как грубый,  нетерпимый человек, по лю-
бому поводу распускающий руки,  все время готовый на злые насмешки в ад-
рес любого,  кто,  с его точки зрения, чем-то был слабее или не мог дать
отпор.
Получив тычок, он матерно выругался и несколько раз огрел барахтавшегося
в рыбной куче Кешку по спине своим гребком.
- Ты что,  сволочь,  ополоумел?  - крикнул Савелий и, подскочив, схватил
его за руку.
- Не суйся,  когда тебя не просят!  - злобно зашипел тот,  вырвал руку и
снова замахнулся на Кешку.
Резким ударом Савелий сбил его с ног, завалив на кучу.
- Ах ты, вонючий афганец! - рассвирепел парень, неудачные попытки быстро
подняться еще больше озлобили его.  - Мне же по фую твои  наградные  ви-
сюльки!  Знаем, чем вы там занимались... - Наконец он все-таки встал, но
договорить не успел: Савелий снова сбил его с ног.
- Прекратить! - раздался голос боцмана, перехватившего руку Савелия. - С
ума посходили,  что ли? - поморщился он. - Матрос Говорков - к старпому!
Потом - ко мне!
Савелий, не ответив, четко повернулся и быстро пошел исполнять приказ.
Увидев кровь на лице Кешки, боцман помог ему подняться.
- Кто зачинщик? - строго спросил он.
- Говорков вступился за меня! - Кешка сплюнул кровь на палубу.
- Кудрин? Опять за свое? А ну дыхни! Тяжело дыша, Кудрин поднялся на но-
ги и, нагло усмехаясь, дыхнул боцману в лицо.
- Все, хватит! - сморщился боцман. - Спишем к чертовой матери!
- Списывай!  Напугал! Вкалываем как каторжные, а выпить не моги!.. Зако-
лебали своей простотой!..
Подойдя к каюте старшего помощника капитана,  Савелий  поправил  робу  и
негромко постучал.
- Войдите!
- Вызывали, товарищ старший помощник? Моложавый капитан встал из-за сто-
ла.
- Хорош, нечего сказать...
- Не люблю, когда моих друзей обижают, - хмуро бросил Савелий.
- О чем это ты?
И тут Савелий вдруг понял, что старший помощник капитана еще не знает об
инциденте с Кудриным.
- Я думал, что вы... По какому поводу вы хотели поговорить со мной?
- В  своей  анкете ты указал,  что сирота и никаких родственников у тебя
нет, правильно?
- Точно так, один я...
- А кем же тебе доводится Александра Васильевна Симакова?
- Не знаю я никакой Симаковой... - пожал он плечами.
- Та-а-ак... Интересно получается! - усмехнулся капитан. - Тогда слушай,
читаю.  -  Он взял со стола листок телефонограммы.  - "Говоркову Савелию
Кузьмичу..." То, что тебе адресовано, сомнений нет?..
- Пока нет...
- Ладно,  читаю дальше:  "... Предлагаем вам явиться в городскую нотари-
альную  контору города Ялты для оформления наследственных прав по случаю
смерти Симаковой Александры Васильевны...  Явиться до тридцатого  апреля
сего года..." - Капитан сделал паузу. - Что на это скажешь?
- Не  знаю я никакой Симаковой!  - снова повторил Савелий.  - Нет у меня
никого! Родители погибли, когда мне и пяти не было... Я ж в детдоме вос-
питывался, может, ошибка?
- Вряд  ли!  -  улыбнулся помощник капитана.  - У нас в таких случаях не
ошибаются,  скорее,  наоборот... Вот что... Мы запрос сделали - получили
"добро"! В первом же порту на самолет и на родину, а там - в Ялту... Ду-
маю, успеешь добраться...


Ялта

Савелий действительно  успел до тридцатого апреля добраться до ялтинской
нотариальной конторы.  Остановился у соседа своей родной тетки Симаковой
Александры Васильевны, в девичестве - Кораблева, как и мать Савелия. Не-
задолго до своей смерти она составила завещание, в котором Савелию отка-
зывала  часть  домика с садом в Ялте.  Вторую часть домика занимал Павел
Семенович Дробышев, у которого и жил Савелий несколько дней, пока оформ-
лялось его право на наследство.
Наконец он,  получил ключи и документы. Подойдя к калитке, ведущей к его
уже личной собственности,  Савелий сквозь виноградные лозья  увидел  не-
большой уютный дом со стеклянной верандой. Вокруг многочисленные грядки,
клумбы.
Открыв висячий замок и сорвав на петлях пломбы,  он  вошел  внутрь.  Там
стоял  прелый  запах запустения,  всюду пыль,  засохшие цветы в горшках,
старая убогая мебель и фотографии на стенах, ходики с опущенными до пола
гирями. Видно было, что здесь давно не ступала нога человека.