уволь. Пошли скорее в лабораторию, потом я наконец съем что-нибудь, а то
мне уже дурно.
- Верочка, - мягко сказал он, - я ценю твое отношение к моим рекомен-
дациям, но во всем должна быть мера. Я осматриваю тебя регулярно и уве-
ряю тебя, пока никаких оснований для беспокойства нет.
Они уже стояли в лаборатории, и Вера поспешно раздевалась, прежде чем
лечь на каталку, которая автоматически ввезет ее в камеру.
- А я слышала, что есть такие болезни, которые развиваются... как
это... а, вспомнила. Ураганно. За несколько часов. Вдруг у меня что-ни-
будь такое будет? Сегодня ты это увидишь и примешь меры, а завтра, может
быть, уже и сделать ничего нельзя будет.
- Успокойся, пожалуйста, - он начал раздражаться от ее глупости. -
Если на тебя свалится ураганное развитие болезни, то это может с равным
успехом случиться и на следующий день после осмотра. Не паникуй. Разде-
вайся и ложись на каталку.
"Она действительно будет сумасшедшей матерью, - думал он, привычно
переодеваясь, опуская защитный экран и включая приборы. - Что ж, это
неплохо, значит, ребенка вырастит хорошего".
Вернувшись в кабинет, Вера немедленно полезла в сумку, достала бу-
терброд с сыром и большое красное яблоко и с наслаждением вонзила в соч-
ную мякоть фрукта свои крупные белые зубы.
- Да, зайчик, я хотела с тобой поговорить. Только ты не пугайся.
- Чего я должен пугаться? - Он недоуменно повернулся к ней, оторвав-
шись от журнала, в котором делал запись.
- Олег, мой муж, хочет, чтобы ты проконсультировал какую-то его зна-
комую девицу. Ты ее примешь?
- Да ты что, с ума сошла? - зашипел он, отшвыривая в сторону авторуч-
ку и захлопнув журнал. - Как это твой муж меня просит? Он что, все знает
о нас?
- Не псиПИП ты, - спокойно отозвалась Вера, с аппетитом жуя бутерб-
род. - Он прекрасно знает, что я наблюдаюсь у врача, и не абы у какого,
а у самого лучшего, у которого только московская элита лечится. А как ты
думал? Я и это должна была от него скрывать? Наоборот, я всячески под-
черкиваю, что к тебе очень трудно прорваться, что ты с трудом берешь но-
вых пациентов, поэтому я должна приходить к тебе тогда, когда ты мне
назначаешь, даже если мне или моему мужу это неудобно, иначе ты вычерк-
нешь меня из списка своих больных. Ты - человек занятой, и если ты наз-
начаешь мне на восемь или девять вечера, то я должна безропотно идти. Ты
что же, полагаешь, мне легко бегать к тебе на свидания по вечерам?
- Ты уверена, что он ничего про нас не знает? - спросил он уже спо-
койнее.
- Абсолютно. Олег уверен, что ребенок - от него.
- А вдруг это хитрый ход? - снова забеспокоился он.
- Какой ход? Что ты выдумываешь?
- Вдруг он что-то заподозрил или видел нас с тобой вместе и теперь
ищет повод, чтобы познакомиться с соперником?
- Ой, ну прямо-таки! - расхохоталась Вера. - Повод ему нужен, как же.
Да если б он хоть краешком сознания что-то заподозрил, ты бы сейчас
здесь не сидел. И без всякого повода. В этой конторе порядки крутые, как
при Сталине. Это во всей России перестройка, а у них там не Россия, а
отдельное государство, вроде Ватикана в Риме. И перестройки там никакой
не было, можешь мне поверить.
- А что за девица? Родственница?
- Нет. Просто знакомая.
- Верочка, ты меня удивляешь, - он уже настолько справился с собой,
что даже смог улыбнуться - Какие это у женатого мужчины, без трех меся-
цев отца, могут быть "просто знакомые"? Твой муж начал от тебя погули-
вать, а?
- Да ладно тебе, - она деловито завернула огрызок яблока в салфетку и
сунула обратно в сумочку. - Нет, правда, проконсультируй ее. Что тебе,
жалко? Олежка говорит, она какая-то совсем несчастная, нищая, дворником
работает. Уж не знаю, где он ее нашел, но с ней-то он точно погуливать
не будет.
- Почему ты так решила?
- У нее все лицо в прыщах. Смотреть страшно.
- Даже так? Ты что же, видела ее?
- Нет, Олег сказал. Так ты примешь ее?
- Я не понимаю. Вера, зачем ты так стремишься это устроить. Я, напри-
мер, совсем не рвусь встречаться с твоим мужем лицом к лицу. И мне не
стыдно сказать тебе, что я этого страшусь. Мне только интересно, почему
ты этого не боишься? Или ты получаешь особое удовольствие, наблюдая
встречу мужа и любовника? Я знаю, это свойственно многим женщинам, это
приятно щекочет им нервы. Но я, милая моя, не женщина и щекотать себе
нервы таким способом не собираюсь. Скажи своему Олегу, что я отказал,
сославшись на занятость. Вера быстро поднялась со стула, на котором си-
дела, и устроилась у него на коленях. Запустив пальцы в его волосы на
затылке, она другой рукой принялась гладить его по щеке.
- Ты глупый, ты ничего не понимаешь, - тихонько заворковала она. -
Наоборот, это будет очень хорошо, если он с тобой познакомится. Во-пер-
вых, он убедится, что я действительно регулярно посещаю именно врача, а
не любовника. Вовторых, он будет знать тебя в лицо как моего врача, поэ-
тому если где-то нас случайно увидят, я всегда могу честно сказать, что
встречалась с тобой. Что страшного, если женщина на улице или в метро
встречается со своим врачом, чтобы взять, например, рецепт? Самое нор-
мальное дело. И потом, не забывай, с такими врачами у пациентов завязы-
ваются деловые отношения. Пациенты в благодарность за лечение начинают
устраивать дела своих врачей, поэтому поводы для встреч бывают связаны
уже не только с болезнями. И по телефону я потом смогу разговаривать с
тобой без опаски. Все должно быть легально и открыто, это самое лучшее.
Подумай сам, мы с тобой знакомы меньше года, а сколько намучились из-за
того, что надо постоянно скрываться! Я надеюсь, мы в ближайшие годы не
расстанемся, ведь у нас с тобой будет ребенок, так неужели ты хочешь,
чтобы мы всю оставшуюся жизнь так дергались? Ты официально станешь вра-
чом моим и нашего ребенка и будешь иметь право приходить к нам в любое
время без каких бы то ни было липовых и надуманных объяснений.
- Ну хорошо, - сдался он, - допустим, я ее приму. Но ведь ты сказала,
что она работает дворником. Мои услуги стоят дорого, ты это прекрасно
знаешь. Или твой муж полагает, что я по знакомству буду консультировать
и лечить ее бесплатно?
- Об этом не беспокойся. За все будет заплачено.
- Нет, милая, это меня не устраивает. Ты знаешь, я очень внимательно
отношусь к своим клиентами и стараюсь не связываться с сомнительными
личностями. Что это за юная дворничиха, за спиной у которой стоят креди-
тоспособные спонсоры? Мне это не нравится. Я не желаю, чтобы люди, свя-
занные с мафией, переступали порог этого кабинета.
- Ой, да не связана она ни с какой мафией! - с досадой воскликнула
Вера. - Обыкновенная несчастная девчонка, родственница кого-то из сослу-
живцев Олега. У них в конторе зарплаты приличные, так что за лечение те-
бе заплатят. Ну, примешь ее?
- Ладно, - вздохнул он. - Пусть приходят.
- Когда?
- Сейчас посмотрю, что у меня со временем.
Он мягко отстранил Веру и потянулся за органайзером, куда тщательно
вписывал все назначенные мероприятия, встречи, консультации, приемы
больных.
- Давай в пятницу, в двенадцать тридцать. Только предупреди, чтобы не
опаздывали, у меня в час дня консилиум, и я вынужден буду уйти, даже ес-
ли консультация к этому времени только начнется. Пусть даже придут чуть
пораньше, в крайнем случае подождут в коридоре.
- Спасибо тебе, зайчик.
Вера горячо поцеловала его в губы и заторопилась домой. Дверь за ней
давно закрылась, а он так и сидел неподвижно, уставившись ничего не ви-
дящими глазами в одну точку. Спустя некоторое время он почувствовал ост-
рую боль в ладони. Переведя недоумевающий взгляд на свои руки, он понял,
что одним резким жестом сломал карандаш, который крутил в пальцах, и те-
перь острые края судорожно сжимаемого обломка впились в кожу ладони.
Когда он сломал карандаш? Он этого и не заметил.
ГЛАВА 6
Опасения Насти Каменской о том, что бывшие высокопоставленные чинов-
ники и известные люди из окружения Екатерины Бенедиктовны Анисковец не
захотят с ней откровенничать, полностью подтвердились. Более того, мно-
гие из них были отнюдь не "бывшими", их карьера сегодня находилась в
полном расцвете, и рассказывать о том, о чем Насте хотелось услышать,
они не имели ни малейшего намерения. В самом деле, с чего она взяла, что
знакомые Анисковец, которым она предоставляла приют в своей квартире,
должны непременно быть ее ровесниками? Вовсе нет. То есть когда-то, мо-
жет быть, она и ровесников своих пускала на свидания, но в последние лет
пятнадцать-двадцать контингент счастливых любовников сильно помолодел по
сравнению с самой хозяйкой квартиры. Годы шли, Екатерина Бенедиктовна
старела, но в кругу ее знакомых всегда было много людей моложе ее и на
десять лет, и на двадцать, и на сорок.
Чем с большим числом людей Настя встречалась, тем сильнее ощущала не-
кую недоговоренность, едва заметную уклончивость в их словах. Не то что-
бы они впрямую отказывались отвечать на вопросы, но иногда, прежде чем
что-то сказать, они выдерживали какую-то непонятную паузу, будто прики-
дывая, можно об этом говорить или лучше воздержаться. Это можно было бы
назвать нарочитой аккуратностью формулировок. Насте приходилось хитрить,
расставлять всевозможные ловушки и капканы, но чем больше она старалась,
тем яснее понимала, что умолчание этих людей не связано с их собственны-
ми амурными похождениями. Они старательно обходили какой-то вопрос, и
вопрос этот касался самой Екатерины Бенедиктовны. Как ни ломала Настя
голову, она не смогла придумать этому объяснение. Что могло быть в жизни
дочери академика Смагорина такого, о чем не хотят распространяться хоро-
шо относившиеся к ней люди?
Впрочем, если идти от противного, то вполне можно попробовать узнать
об этом от людей, относившихся к убитой не очень хорошо. Иными словами,
если не получается с друзьями, ищи врагов. Задачка тоже, прямо скажем,
не из простых. Кто ж признается, что относился плохо или даже враждовал
с человеком, которого нашли убитым?
Пришлось снова обращаться к помощи Марты Генриховны Шульц, которая,
как и все остальные, строго придерживалась правила "о покойных - ничего,
кроме хорошего".
- Почему вы не сказали, что у вашей подруги были личные тайны? - на-
чала Настя прямо в лоб. - Я так рассчитывала на вашу помощь, Марта Ген-
риховна, а вы, оказывается, вводили меня в заблуждение. Вы боялись ко-
го-то подвести? Поймите, речь идет об убийстве, и в этих вопросах излиш-
няя щепетильность часто мешает изобличить преступника.
Шульц была дамой умной и опытной, из пяти или шести бесед, которые у
нее раньше состоялись с Настей, она успела сделать вполне определенный
вывод о том, что майор Каменская - человек спокойный и во всех отношени-
ях порядочный. Поэтому дальше темнить не стала.
- Что ж, - вздохнула она, - раз вы сами узнали... Конечно, мы не хо-
тели об этом говорить, тем более что Катю всетаки все любили.
- Кто это - мы?
- Иван Елизарович и я. И Петр Васильевич, бывший муж Кати, тоже был с
этим согласен. Ни к чему ворошить эту историю, ей уже так много лет,
что... Сами понимаете.
Положение у Насти было сложное. Марта Генриховна сразу поверила в то,
что в милиции уже все известно. А известно ничего не было. Как спросить,
чтобы не выказать обман? "Сами понимаете". Ничего себе! Было бы что по-
нимать. Однако зацепка для беседы все-таки есть.
- Почему вы сказали, что обсуждали это только с Бышовым и бывшим му-
жем Екатерины Бенедиктовны? - спросила она. - Разве больше никто не
знал?
- Разумеется, нет, - тут же откликнулась Марта Генриховна. - Как об
этом мог знать кто-то еще? Катя умела хранить секреты и свои, и чужие,
она и это скрыла бы от нас, если бы могла.
Час от часу не легче! Знать бы еще, что такое "это". А надо делать
вид, что все отлично знаешь, иначе старая дама тут же поймет, что ее
провели. Судя по тому, что в курсе оказались друг детства Бышов и разве-
денный муж Анисковец, речь идет о чем-то семейном. Марта оказалась пос-
вящена в проблему на правах самой близкой подруги.
И все-таки что-то не сходилось. "Фигура умолчания" просматривалась в
беседах со многими из знакомых Екатерины Бенедиктовны, а Шульц утвержда-
ет, что в тайну были посвящены только три человека, кроме самой Аниско-
вец. Похоже, имеет место какое-то недоразумение. Марта говорит об одном,
а Настя имеет в виду совсем другое. Но отступать некуда, надо двигаться
вперед на ощупь и очень аккуратно.
- Знаете, - задумчиво произнесла Настя, - а у меня сложилось впечат-
ление, что об этом знают многие.
- О, Бог мой, да что они знают! - всплеснула руками Марта Генриховна.
- Они могут знать только одно: Катя отказала ему от дома. Сделала это
публично и весьма резко. Вот и все.
Прелестно. Катя отказала ему от дома. Кто такой "он"? И почему она
отказала ему от дома, да еще публично и весьма резко? И почему никто не
жаждет это обсуждать? Вопросы нагромождались друг на друга, и вся
конструкция грозила каждую минуту с оглушительным треском развалиться.
- Интересно, как знакомые Екатерины Бенедиктовны восприняли этот ее
поступок? - забросила Настя очередную удочку. - Ведь такой жест требовал
немалого мужества, согласитесь.
Выстрел был сделан вслепую, и она ждала результата, в глубине души
приготовившись к очередной неудаче.
- Вы правы, голубушка, - кивнула Шульц. - Все испугались. Он - страш-
ный человек и, будучи публично оскорбленным, мог начать рассказывать
все, что знал. Но он этого не сделал, и понемногу страсти улеглись. О
нем почти не упоминали, но все о нем помнили, в этом я могу вас уверить.
Правда, теперь прошло уже так много лет, что его откровения вряд ли мо-
гут быть для кого-то интересными и опасными. Ведь случился скандал в се-
редине семидесятых, тому уж лет двадцать. В то время - да, бесспорно, а
теперь - вряд ли.
- И почему же он этого не сделал, как вы считаете?
- Из-за Кати, это же очевидно. Он любил ее.
- Екатерина Бенедиктовна отвечала ему взаимностью?
- Это и есть самое сложное. Она, видите ли, любила его много лет.
Много - это значит действительно много, десятилетия. Они познакомились,
когда Катя была замужем за беднягой Швайштейном, а случилось это вскоре
после окончания войны. И с тех пор эта связь не прерывалась, хотя Катя
после смерти первого мужа дважды вступала в брак, да и романы у нее бы-
ли. Знаете, как это бывает - любишь одного, замуж выходишь за другого.
Или даже за других. Когда открылась правда, Катя отказала ему от дома,
но многолетняя привязанность так просто не проходит. Спустя несколько
месяцев она его простила.
- И об этом никто не знал? - догадалась Настя.
- Никто, кроме меня и Ванечки. Петр Васильевич узнал об этом много
позже, Катя сама ему рассказала, когда он порвал со своей юной профур-
сеткой.
- Получается, что о ссоре знали все, а о примирении - только вы трое,
- подытожила Настя. - Может быть, не имело смысла скрывать этот факт? Вы
сами говорите, все боялись, что, будучи оскорбленным, этот человек нач-
нет рассказывать все, что ему известно. Если бы все узнали, что Екатери-
на Бенедиктовна помирилась с ним, они вздохнули бы с облегчением. Разве
не разумнее было бы перестать мучить людей постоянными страхами?
- Вы не понимаете, - грустно сказала Марта Генриховна. - Здесь речь
идет не только о страхе.
- А о чем же еще?
- О чести. О совести. У любого человека этого поколения кто-то из
близких пострадал от репрессий. Друзья, родственники, соседи. Наши с Ка-
тей ровесники, да и более молодые люди тоже пережили ужас ночных звонков
в дверь. Вы этого не знаете, вы еще очень молоды. Сначала мы терзались
вопросом: за что? А когда поняли, что ни за что, поняли и другое: мы,
каждый из нас или наших близких может стать следующим. Людей, виновных в
этих арестах, не прощали. Когда Катя совершенно случайно узнала, по чьей
инициативе был арестован ее муж, это было для нее ужасным потрясением. И
тогда она в порыве гнева заявила об этом в присутствии большого числа
людей. А потом поняла, что не может вот так просто разорвать многолетние
отношения. И стала встречаться с Семеном тайком. Ей было, видите ли,
стыдно перед людьми. Я могу ее понять, ведь тогда на волне обличительно-
го порыва слишком многие ее поддержали. Негодяй, трус, подонок, доносчик
и так далее. После этого она не могла бы смотреть людям в глаза, если бы
все узнали, что она продолжает поддерживать с ним отношениям Это был са-
мый трудный период в ее жизни. Знать, что человек способствовал аресту и
фактически смерти ее мужа, и не найти в себе сил перечеркнуть все те
прекрасные минуты, которые они пережили вместе. В общем, она его прости-
ла, хотя и мучилась все эти месяцы ужасно. Вы знаете, у Кати очень долго
не было седины, мы все ей завидовали, а за эти месяцы она стала почти
совсем белая.
Значит, его зовут Семеном. Ну что ж, лед тронулся. Если доктор Швайш-
тейн действительно был арестован по доносу этого человека, то найти его
имя и адрес не так уж сложно, данные должны быть в архивном уголовном
деле. И если все так, как рассказывает Марта Шульц, то неведомый пока
Семен наверняка и есть тот самый человек, с кем Екатерина Венедиктовна
Анисковец могла делиться чужими секретами. Сама Марта невольно это подт-
вердила, сказав, что "все испугались". А уж когда их отношения стали от
всех скрываться, тем более можно было без опасений выкладывать ему все,
ибо никаких контактов с общими знакомыми больше быть не могло. Семен
стал изгоем в кругу людей, общавшихся с Екатериной Бенедиктовной.
В архив КГБ Настя сама не поехала. Она хорошо умела отрешаться от
эмоций и думать только о деле, но все-таки оставались вещи, делать кото-
рые она не могла просто органически. В том числе она не могла, вернее не
любила, бывать в ситуации, когда ее воспринимали в роли просителя и де-
лали ей огромное одолжение, хотя на самом деле речь идет о работе, о ее
служебных обязанностях и о служебных обязанностях тех людей, которые ей
это "одолжение" делают. Ее первое посещение архива КГБ-ФСБ два года на-
зад стало и последним. Появляться там снова у нее не было ни малейшего
желания. Конечно, с точки зрения служебной дисциплины это выглядело неп-
ростительным капризом, права на который офицер милиции просто не имеет.
Но, поскольку других капризов у Анастасии Каменской не было, этот ма-
ленький "пунктик" коллеги ей прощали и брали на себя все мероприятия,
связанные с необходимостью просить и уговаривать, выпрашивать желанную
визу на документе и часами ждать под дверью.
На следующий день Юрий Короткой положил перед Настей бумажку с именем
и адресом. Семен Федорович Родченко пребывал в полном здравии и проживал
в центре Москвы, в высотном доме на площади Восстания.
- Ох, Аська, ну и гадюшник в этом архивном деле, - выдохнул Коротков,
привычно усаживаясь верхом на стул в кабинете Каменской и утаскивая чаш-
ку с кофе прямо из-под носа у Насти. - Может, я чего-то в этой жизни не
понимаю, но наш Семен Федорович - благороднейшая личность, вот ей-крест.
- Благородный доносчик? - недоверчиво хмыкнула Настя. - Это что-то
новенькое.
- Угу. По сравнению с другими. Ты думаешь, доктора Швайштейна один
Родченко засадил? Ничего подобного. Там все постарались. И Иван Елизаро-
вич Бышов в том числе. В деле доносов - штук десять, авторы - люди из
окружения Екатерины Бенедиктовны, но бумажки в основном хиленькие, без
яркой фактуры. А сообщение дорогого Семена Федоровича - в самый раз. И
по дате оно самое последнее. Чуешь, какой сюжетец?
- Выходит, несчастный доктор кому-то сильно мешал, и этот кто-то
страсть как хотел его упечь. И имел возможность давить на людей из окру-
жения супругов Швайштейн, вынуждая их дать на него показания. Но люди
оказались то ли недостаточно злые, то ли недостаточно сообразительные,
то ли недостаточно пугливые и давали материал, который на крепкое дело
никак не тянул. А Семен Федорович такой материальчик дал. Оно и понятно,
у него злости и сообразительности должно было быть побольше, коль он
состоял в любовных отношениях с Екатериной Бенедиктовной. А может быть,
тут другой разворот был. Например, Семен Федорович в чем-то очень сильно
зависел от того, кому мешал доктор Швайштейн. Или боялся этого человека.
Одним словом, не мог не подчиниться, хотя и не стремился навредить мужу
любовницы. Просто выхода у него не было. Знаешь, Юрик, я всегда боюсь
давать моральные оценки событиям того периода. Одни говорят - выхода не
было, заставляли, шантажировали. Другие обличительно тычут в них пальцем
и утверждают, что порядочного человека нельзя заставить или запугать. Я
не знаю, кто прав, кто виноват. Но я знаю одно: когда угрожают не тебе
лично, а твоим близким, твоим детям, ты все что угодно сделаешь, только
бы их не тронули. Я слишком хорошо помню, как мне угрожал Арсен по теле-
фону и как я безумно испугалась за папу и за Лешку. И за дочку Володи
Ларцева, которую Арсен похитил и которой меня шантажировал. Я ведь сде-
лала все, как он мне приказал. Отказалась от дела, прекратила работу,
распустила группу, взяла больничный и сидела дома. Другое дело, что, да-
же сидя дома взаперти и с прослушивающимся телефоном, я все равно сумела
его обмануть, но это уже вопрос из другой оперы. А почему ты сказал, что
Родченко благороднейший из доносчиков?
- А потому, что он никого не выдал. Ты вспомни, что тебе сказала Мар-
та Шульц. Поскольку ты не была в курсе дела, то истолковала ее слова
по-своему.
- Ну да, я решила, что слова "все испугались" относятся к страху пе-
ред разглашением амурных похождений и супружеских измен. Что же, выхо-
дит, все эти люди знали друг про друга, знали, что писали доносы на мужа
Екатерины Бенедиктовны, и после разоблачения Родченко испугались, что он
тоже их всех заложит?
- Я думаю, все было именно так, - кивнул Коротков. - А он их не вы-
дал. Потому я и говорю, что он благородный. Коль его публично опозорили,
было бы вполне естественно огрызнуться по принципу "а судьи кто? ". Но
он этого не сделал.
- Или сделал, - задумчиво продолжила Настя. - Но не во всеуслышанье,
а тихонько, на ушко горячо любимой Екатерине Бенедиктовне. Может быть,
кстати, поэтому она его и простила. Просто поняла, что он ничем не хуже
остальных ее старинных друзей и приятелей. И нашла в себе силы смолчать
и не испортить отношений с ними. А Марта Шульц случайно не писала доно-
сов на мужа ближайшей подружки?
- Чего нет - того нет, - усмехнулся Юра. - Ее муж писал. Его как нем-
ца к ногтю прижали легко и быстро, и он из страха за семью строчил доно-
сы - любо-дорого читать. Вообще-то ситуация была примитивно простая.
Доктор Швайштейн был, как ты сама понимаешь, врачом, а вокруг Екатерины
Венедиктовны постоянно вращалась литературно-художественная и артисти-
ческая элита, так что при небольшом усилии элементарно доказывалось, что
врач-вредитель умышленно "залечивал" гордость советского искусства, ве-
дущих актеров, режиссеров, писателей и художников. Только и нужно было,
чтобы эта "гордость" пожаловалась на неправильное лечение. К Семену Фе-
доровичу Родченко Настя поехала, внутренне приготовившись увидеть
больного, немощного, брызжущего злобой человека. Но ее ожидания оправда-
лись лишь отчасти. Конечно, восьмидесятилетний Родченко не производил
впечатления молодого энергичного мужчины, но и на развалину он похож не
был. Разумеется, возраст и болезни свое дело сделали, но ум у него был
ясный и память пока тоже не подводила. Жил Родченко в большой семье с
сыном, невесткой, внучкой, ее мужем и двумя правнуками. Первых десяти
минут, проведенных в этой огромной квартире, Насте хватило для того,
чтобы понять, что патриарха семьи здесь обожают. Еще через полчаса она
поняла, почему Семен Федорович не оставил в свое время семью и даже поз-
волил Екатерине Бенедиктовне дважды выйти замуж. Невозможно бросить лю-
дей, которые так искренне и нежно тебя любят. Которые нуждаются в тебе,
и вовсе не потому, что ты много зарабатываешь или занимаешь ответствен-
ный пост, который дает тебе, а значит, и твоей семье, льготы и удобства.
Они нуждаются в тебе, потому что ты их понимаешь, потому что им тепло
рядом с тобой, потому что... Любовь многолика и многогранна, и глупо пы-
таться описывать ее словами. Она царила в семье Родченко, и средоточием
ее был сам Семен Федорович, доносчик, много лет изменявший собственной
жене.
- Вы хотите поговорить о Катерине? - спросил он Настю, пригласив ее в
свою комнату с большим окном и просторным балконом.
Дверь на балкон была распахнута, в городе стояла летняя жара, и Насте
был виден шезлонг с подушкой и лежащие на подоконнике с наружной стороны
очки поверх раскрытой книги. Видимо, перед ее приходом Родченко читал на
балконе.
- И о вас тоже, - улыбнулась Настя. - Но в большей степени даже не о
вас и не о ней, а о совсем других людях.
- Вы так уверены, что я захочу отвечать на ваши вопросы? - скептичес-
ки осведомился Семен Федорович.
- Наоборот, совсем не уверена и уже приготовилась к тому, что мне
придется вас просить и даже уговаривать. Некоторые мои вопросы имеют са-
мое непосредственное отношение к расследованию убийства Екатерины Бене-
диктовны.
- Только некоторые? А остальные?
- Остальные я вам задам из чистого любопытства, и если вы не захотите
отвечать на них, я не буду настаивать. Ну как, договорились?
- Что ж, - Родченко пожевал губами, - пожалуй. Давайте выйдем на воз-
дух, в комнате душновато, я этого не люблю. Настя с удовольствием приня-
ла приглашение - на балконе можно было смело закурить, не стесняясь и не
спрашивая разрешения. Родченко уселся в свой шезлонг, а ей предложил
устроиться на низеньком складном стульчике с матерчатым сиденьем.
- Я так понимаю, что убийцу Катерины вы до сих пор не нашли? - полу-
утвердительно заявил Родченко. - Неужели так сложно поймать преступни-
ков? В мое время с этим проблем не было. Когда речь идет о таких ценнос-
тях, которые невозможно сбыть на первом же углу, преступление раскрыва-
лось весьма успешно и в короткие сроки. Что же вам мешает?
- Мотив, - лаконично отозвалась Настя. - Мы не можем найти мотив. А
значит, не можем и вычислить человека, который по этим мотивам мог убить
Екатерину Бенедиктовну.
- Вы хотите сказать, что коллекция не похищена? - несказанно удивился
Семен Федорович.
- Коллекция цела и невредима.
- Но тогда почему же... Впрочем, конечно. Вы сами только что сказали,
что не знаете, почему. Это очень странно. Более чем странно.
- То есть вы полагаете, что убить Анисковец могли только из-за картин
и бриллиантов? - уточнила она.
- А из-за чего же еще? Я тысячу раз говорил Катерине, чтобы она не
относилась к ценностям столь легкомысленно. Если уж она не хочет их про-
давать, то пусть хотя бы отдаст музеям при жизни, там они будут в сох-
ранности. Все равно по завещанию именно музеи все и получат. Но она уп-
рямилась, говорила, что хочет дожить свой век среди тех вещей, которые
ее всю жизнь окружали. Я не смог ее переубедить.
- Вы считаете, что у Екатерины Бенедиктовны не было и не могло быть
врагов?
- Ну почему же, враги могли быть. - Он помолчал, потом добавил: - Но
их, насколько мне известно, не было. Катерина была тем редким человеком,
которого любили абсолютно все. Ее невозможно было не любить.
- Семен Федорович, вы знали о том, что Екатерина Венедиктовна покро-
вительствовала любовным похождениям своих знакомых?
- Разумеется. Она с удовольствием обсуждала со мной эти похождения
после того, как я перестал быть частью ее окружения. Вероятно, вам из-
вестна эта печальная история, раз уж вы ко мне пришли.
- В самых общих чертах, - кивнула Настя. - Мне многое неясно, но это
как раз те вопросы, на которые вам отвечать необязательно, если вы не
хотите.
- И что же вам неясно?
- Например, почему Екатерина Бенедиктовна скрыла от всех, что продол-
жает с вами встречаться. Что в этом позорного? Ваша роль в аресте и ги-
бели ее мужа касалась только ее, и отношение к этому - ее личное дело.
Она вас простила, и почему она должна была при этом на кого-то огляды-
ваться? Я этого не понимаю.
- Постараюсь вам объяснить. Во всяком случае, ваше недоумение мне по-
нятно. Тогда, в сорок девятом году, мне было тридцать два года, моему
сыну - три годика, а дочка толькотолько родилась. И я очень хорошо
представлял себе, что ждет мою семью, если я ослушаюсь. Я сопротивлялся
так долго, как мог. Предлагал воспользоваться услугами других друзей
семьи Швайштейн, называл их имена, надеясь на то, что Катин муж, если уж
ему суждено быть арестованным, пострадает по крайней мере не от моих
рук. Уж не знаю, почему другие показания их не устроили, но я точно
знал, что они были, и знал, кто именно их давал.
- Откуда вы это знали?
- Знал. Во времена тотальной слежки и повальных арестов круговая по-
рука тоже существовала, она была всегда и никуда не исчезала. У меня бы-
ли в органах приятели, которые меня информировали. Самое печальное, что
все люди, написавшие доносы на Катиного мужа, остались в ее кругу, про-
должали ходить в ее дом и много лет считаться ее друзьями. Видели бы вы,
как они сочувствовали ей, когда Швайштейн умер! Все они были тогда моло-
дыми и к тому времени, когда разразился скандал, были еще живы. Я по не-
осторожности бросил несколько реплик, которые Катя не поняла, но они-то
отлично поняли. Я вслух процитировал несколько пассажей из разных доно-
сов, и авторы этих доносов, присутствовавшие при том, как Катерина отка-
зывала мне от дома, прекрасно поняли, что мне все известно. Я, знаете
ли, не сторонник выяснения отношений по принципу "сам дурак", поэтому не
стал в ответ обличать других. В конце концов, моя вина от этого не
уменьшалась, я ее признал, а вина других пусть останется на их совести.
- Екатерина Бенедиктовна знала о том, что доносы на ее мужа сочиняли
не только вы?
- Если и знала, то не от меня. Я ей не сказал.
- Почему, Семен Федорович? Разве вас не задевало, что из всех, напи-
савших в свое время доносы на доктора Швайштейна, пострадали только вы
один, а остальные продолжали водить шумные хороводы вокруг женщины, ко-
торую вы любили?
- Задевало? - задумчиво повторил Родченко. - Может быть. Знаете,
странный у нас с вами разговор получается. Ведь я ни с кем не мог об
этом говорить, только с Катериной, но она была моложе меня всего на пять
лет, а после пятидесяти разница в пять лет - уже не разница. Поэтому да-
