симпатичный гражданин.
— А сколько ему на вид лет?— спросил Лосев.
— Ну, наверное, лет тридцать, тридцать пять,— пожала
плечами Маргарита Евсеевна.
— Ошибаетесь,— мягко, даже сочувственно возразил
Лосев.— Ему уже эдак под восемьдесят. Не заметили, выходит?
— Вы меня не разыгрывайте, моло... товарищ,— сердито
поправилась Маргарита Евсеевна.— У меня пока что глаза есть.
— Это не я вас, это он вас разыграл,— уже совсем другим
тоном возразил Лосев-Ведь по паспорту ему ровно семьдесят
девять лет.
— Что?!
— Да, да. Стоило вам только повнимательнее посмотреть на
его паспорт. И, кстати, на фотографию там.
— А на фотографии он!
— Ага. Значит, переклеил. Это вы тоже не заметили?
— Это я не обязана замечать,— возразила Маргарита
Евсеевна.— Я не криминалист, а бухгалтер. И год рождения не
обязана смотреть! Документ есть? Есть. И все.
— А печать на документе вас устроила? — поинтересовался
Лосев.— И штамп тоже? Вы посмотрите на них. Все вы, товарищи,
посмотрите. Полезно. Ведь липа же, неужели не видно?
Невооруженным глазом.
Доверенность пошла по рукам.
Печать и штамп были, очевидно, выполнены кустарным
способом: буквы кое-где покосились, герб в середине печати
вообще не был до конца прорезан, а на штампе, где буквы плясали
так же, как и на печати, в названии министерства оказалась даже
грамматическая ошибка.
— Ой! — воскликнула одна из сотрудниц.— Это просто
кошмар, если так вот вглядеться.
— Грубая работа,— мрачно объявил мужчина-бухгалтер.— В
пору сразу было милицию звать. Все вокруг понуро молчали.
— И это не все,— продолжал Лосев.— Отнеслись бы к делу
внимательно, заметили бы еще одну странность в этой
доверенности.
Окружающие снова насторожились. Маргарита Евсеевна, до
этого непрестанно прикладывавшая платочек к носу и глазам,
замерла, скомкав его в кулачке, и с испугом посмотрела на
Лосева.
— Откуда эта машина к вам пришла? — спросил Виталий.
— А черт ее знает теперь, откуда она пришла,— в сердцах
воскликнул мужчина-бухгалтер,
— Теперь-то понятно, что черт ее знает откуда,—
усмехнулся Лосев.— Но тогда вы же считали, что она из-под
Житомира, так или нет?
Он посмотрел на Маргариту Евсеевну, и та, промокнув
платочком глаза, тихо ответила, не поднимая головы:
— Так...
— Ну, вот. А госзнак машины, посмотрите, какой здесь
указан? — Лосев протянул доверенность Маргарите Евсеевне.—
Серия какая?
— КРУ,— осторожно произнесла та, взглянув на
доверенность в его руке и словно боясь сама к ней прикоснуться.
— И что это значит? — спросил Лосев.
— Откуда я знаю, что это значит,— плачущим голосом
произнесла Маргарита Евсеевна.— Долго вы меня будете еще
терзать?
— Некоторое время придется,— жестко ответил Виталий,
Теперь уже ничто во внешности этой женщины не отвлекало
его, теперь он был полон неприязни к ней. Да и сама она на
глазах подурнела, и буд
то совсем другая женщина сидела сейчас перед ним.
— Так в.от,— заключил Виталий.— Видите, что получается?
Госзнак на машине, которая пришла к вам якобы из Житомирской
области, принадлежит Крымской области. Не странно ли?
— Я что же, по-вашему, и в. этих дурацких номерах должна
разбираться?— со злостью и .отчаянием воскликнула Маргарита
Евсеевна.— Да я не знаю, какой номер на нашей собственной
машине! Я ничего в этом не понимаю! И не обязана понимать! Не
обязана!
Она даже стукнула кулачком о свой стоп.
— Да,— остывая, согласился Виталий.— Не обязаны. Но
если бы вы обратили внимание хотя бы на что-то и не выдали бы
груз, то, кроме всего прочего, остался бы жив человек и не был
бы ранен ДРУГОЙ.
И тут Виталию вдруг пришла в голову мысль, которая обожгла
его, пришла разгадка случившейся драмы у ворот завода. Ну,
конечно! Старик Сиротин посмотрел бумаги при выезде машины с
завода, отошел к воротам и, уже собираясь их распахнуть,
поглядел на номер, заметил его несоответствие и что-то
заподозрил. А те испугались и рванули вперед. Они ошалели от
испуга. И старик,стоял у них на пути. Но зачем они сбили еще и
девушку? Да просто зверь сидел за рулем, взбесившийся зверь!
Виталий ощутил прилив бессильной ярости.
— Ладно,— устало произнес он.— Будем искать этих
бандитов.
— Да, найди их теперь,— вздохнула одна из женщин.
— Ну, кое-что мы все-таки умеем,— ответил Лосев.—
Подумаем... И еще придем к вам.
Ему вдруг показалось, что кончик ниточки прячется здесь,
на этом заводе, какой-то важной ниточки, ведущей, правда,
неизвестно куда. Виталий с сомнением посмотрел на заплаканную
Маргариту Евсеевну.
Глава II. Прелестная Маргарита Евсеевна
На следующий день в кабинете у Цветкова закадычный дружок
Лосева, старший инспектор службы БХСС Эдик Албанян, со
свойственной ему горячностью заявил:
— Это не бандиты, дорогой. Это расхитители
социалистической собственности, особо наглые и особо опасные,
вот что я тебе скажу.
— Для тебя, может, и расхитители,— со злостью возразил
Виталий.— А для меня — бандиты и убийцы.
— Но сто пятьдесят тысяч из кармана государства вынули за
один час, ты представляешь опасность?!
— А человеческая жизнь? И раненая Женя Малышева? Эту
опасность ты представляешь?— с не меньшей запальчивостью
ответил Лосев.
— Это для них осечка, понимаешь, досадный эпизод, а вот
похищать народное добро они и, дальше будут, главное их занятие
это, ты пойми!
— "Досадный эпизод"? — насмешливо переспросил Лосев и
обернулся к молчавшему Цветкову: — Слыхали, Федор Кузьмич?
Эпизод это, видите ли, у них, да еще досадный. Самое тяжкое
преступление это!-снова обернулся он к Албаняну,— Самое!
Независимо от того, главное это их занятие или не главное...
— Главное!-перебил его Албанян.— В том-то и дело. И пока
они еще чего-нибудь не... Он! Погоди, погоди!-в волнении
перебил он уже самого себя.— Мы к ним, понимаешь, одно дело по
Москве примерим.
— Какое дело? — немедленно заинтересовался Лосев, тут же
забыв о возникшем споре.
— Хищение пряжи, пять с половиной тонн, с комбината
верхнего трикотажа. Тоже, понимаешь, по поддельной доверенности
и чужому паспорту. И на машине у них был чужой госномер.
— Откуда?
— Ивановская область. Этот номер совсем на другой машине
стоял, из гаража горисполкома. Год назад пропал.
— А доверенность от кого?
— Есть такое Ивановское производственно-трикотажное
объединение.
— Ну, тут все же чище сработано,— заметил Лосев.— Но ты
прав, примерить надо. Мало ли что.
— И сработано чище, и фигуранты другие, я по приметам
вижу. Но почерк! Одна рука, понимаешь. Одна голова!
Тут Цветков перестал наконец задумчиво крутить очки в
руках и перекладывать на столе карандаши. Он вздохнул и
решительно объявил"
— Словом, так, милые мои. Дело это надо вести совместно,
я полагаю. Эти субчики и вас и нас сильно интересуют. Вот вам
двоим и поручим. Не возражаете? — обратился он к Албаняну.— С
вашим руководством, думаю, этот вопрос уладим.
— Как можно возражать! — весело откликнулся Эдик.— С
таким, понимаете, выдающимся человеком, как товарищ Лосев,
совместно работать за честь почту.
— У нас все выдающиеся,— озабоченно пробормотал Цветков,
берясь за телефон.— Сейчас мы этот
вопрос попробуем уладить. Он набрал короткий внутренний
номер. Полковник Углов обрадовался предложению
Цветкова.
— Ну, правильно! — воскликнул он.— Группа-то явно
смешанная. И ваш контингент, оказывается, и наш. Раз они
сошлись, сойдемся и мы. Согласен. След тут один.
— Следа пока не видно,— хмурясь, возразил Цветков, одной
рукой все же раскладывая на столе свои карандаши.— Пока налицо
только результаты их преступной деятельности. И, как видишь,
весьма опасные. Серьезная группа, одним словом. Так
договорились? Объединяем Лосева с Албаняном. А если
потребуется...
— Все сделаем, что потребуется,— поспешил заверить
Углов.— С тобой согласен, группа весьма серьезная. Весьма.
На том разговор и кончился.
Получив благословение начальства, друзья поднялись на
пятый этаж и заняли свободный кабинет возле комнаты Албаняна,
где в этот момент шел допрос,— помещений всюду не хватало.
Эдик, отлучившись, принес довольно пухлую папку и,
развязывая ее, сказал;
— Сейчас, дорогой, будем сравнивать два,дела. Вдруг да
все в цвет окажется. Ну, а ты свою, свою раскрывай.— Он кивнул
на тоненькую папку в руках Лосева и выразительно пошевелил в
воздухе пальцами.— Давай, купец, свой товар, не жмись.
— Какой тут товар,— вздохнул Лосев.— Слезы пока.
Он раскрыл свою папку и, пробежав глазами первую из бумаг,
отложил ее в сторону, сказал:
— Давай по порядку. Как это дело возникло, с пряжей?
— Самым, понимаешь, неприятным образом возникло. Через
четыре месяца после преступления, можешь представить? До того
ивановцы и не знали, что банк с их счета снял семьдесят...
Погоди.— Эдик порылся в бумагах, достал одну и прочел: —
Семьдесят четыре тысячи пятьсот сорок семь рублей снял и,
согласно платежному требованию, перечислил на счет Московского
комбината. Так что москвичи спокойны, им за пряжу уплачено, а
ивановцы тоже молчат, не знают, что с их текущего счета денежки
— тю-тю! Через четыре месяца только узнали. Ну, тут уж, сам
понимаешь, прибежали к нам. А что через четыре месяца
установишь?
— Но кое-что наскребли? — поинтересовался Лосев.
— А как же,— с некоторым даже самодовольством ответил
Эдик.— Скажем, приметы этих деятелей получили. Совсем,
понимаешь, на твоих не похожи, особенно тот, на кого
доверенность была.
— Вы ее изъяли?
— Непременно. Вот она, фальшивка.— Эдик помахал в
воздухе злополучной доверенностью.— Все, как в твоем случае.
= Так. Первым делом,— Виталий задумчиво побарабанил
пальцами по столу,— давай обе доверенности на сравнительную
экспертизу отправим. Может, одна рука писала?
— Я себе пока сам скажу,— объявил Эдик.— Давай свою.
Он положил обе доверенности рядом. Лосев, не утерпев,
поднялся со своего места и склонился над плечом Албаняна.
— Ого! — почти одновременно воскликнули оба, лишь
оглянув на доверенности.
— Никакой, понимаешь, экспертизы не надо! * — добавил
Албанян.— А?
— М-да. Только для порядка,— согласился Виталий.— Одна
рука писала.
Однако это открытие пока мало продвигало расследование,
хотя стал ясен опасный масштаб дела и сама преступная группа
оказалась куда больше, чем можно было вначале предположить.
= Если приезжают разные люди,— сказал Албанян,— значит,
должен быть центр, должен быть главарь.— И без всякого
перехода спросил: — Следователь у тебя из прокуратуры?
— А как же? Убийство.
— Ясно. Но сейчас давай вдвоем помозгуем. Потом доложим.
Пока идет розыск, мы, пожалуй, похитрее следователя будем. Наш
хлеб.
— Хлеб общий,— махнул рукой Виталий.— И не сладкий. Ты
мне вот что скажи. Как этот отпуск груза оформляется?
— По доверенности, ты же видишь?
— Это понятно. А разве любое предприятие может такую
доверенность оформить? Тут ведь какая-то плановость есть.
— Само собой,— кивнул Эдик и расположился
Поудобнее—Вот гляди. Для производства, допустим,
кондитерских изделий нужна лимонная кислота, так? И
кондитерская фабрика заранее знает, что она является
фондодержателем этой кислоты на таком-то заводе, где она
производится. И только там фабрика эту кислоту может получить в
течение данного года, причем определенное количество тонн. Все,
понимаешь, планируется.
— Выходит, эти жулики заранее знали, какая тут, в Москве,
требуется доверенность, от какого предприятия.
— Выходит, так.
— А откуда они это могли узнать? Кто им мог дать такую
информацию? Ведь постороннему человеку ее не дадут, например, в
министерстве... Какое тут может быть министерство?
— Пищевой промышленности,— подсказал Эдик.— Ясное дело,
никто там этой информации постороннему не даст. Тут свой
человек нужен.
— Свой или... не свой, но... так, так, так,— задумчиво
произнес Лосев.— Ну, а на заводе, производящем эту самую
кислоту, знают всех своих фондодержателей?
— Само собой,— пожал плечами Албанян.— И знают, кто и
сколько уже выбрал из своего фонда в этом году.— Он подумал и
сказал: — Но есть еще один возможный источник информации. Это
сами фондодержатели. Допустим, та же кондитерская фабрика.
Достаточно иметь своего человека в бухгалтерии, чтобы вовремя
состряпать доверенность и получить строго фондируемую кислоту.
— Да, пожалуй, ты прав. Это третий канал информации,—
согласился Лосев.
— Но ты обрати внимание,— возмущенно воскликнул Эдик,—
на чем все эти опаснейшие преступления держатся! Исключительно
на безответственности, формализме и равнодушии, полнейшем
равнодушии! Человеку наплевать, не его карман! Вот я его
спрашиваю, там, в бухгалтерии: "Как вы доверенность читали?
Ведь в штампе неверно названо это Ивановское объединение!".
— Жулики тоже знают, с кем имеют дело,— вставил Виталий.
— Точно! — Эдик сделал выразительный жест, словно поймал
Виталия на слове.— А этот деятель в бухгалтерии на меня
таращится и говорит: "Да кто же штампы по буквам читает? Тем
более, они всегда слепые". Я говорю: "Ну, а почему вы отпустили
пять с половиной тонн пряжи из фонда следующего квартала?
Бывало так раньше?" "Могу посмотреть,— говорит.— Но вообще
это не моя компетенция". "Так вы бы посоветовались с теми, чья
это компетенция",— говорю. "Что вы,— отвечает,— если я по
каждому такому случаю буду еще советоваться... да у меня и так
работы выше головы". А у самого на столе, под папкой, "Футбол
— хоккей" лежит, я же вижу. Вот так и работают. Это же
бедствие, ты пойми! Ведь не десятка летит, не сотня, не тысяча
даже. Это сотни тысяч рублей летят по всей стране!
Эдик вскочил и заходил по кабинету.
— Да... Воспитывать людей надо,— вздохнул Лосев.
— Воспитывать? — Эдик остановился перед ним, сунув руки
в карманы, и иронически поглядел сверху вниз.— Судить надо,
штрафовать, сажать. Тогда, может, и дойдет.
— Нет, воспитывать. Учить добросовестности, со школы
учить, с детского сада даже.
— Эх, философ! — Эдик с сожалением посмотрел на
Лосева.— Да пока мы будем с детского сада учить, взрослые
лопухи полстраны дадут растащить. Ты как будто не по земле
ходишь.
— Слушай,— спросил Лосев, занятый своими мыслями.— А
куда они такую уйму кислоты девают, как ты думаешь?
— Я, дорогой, не думаю, я знаю,— важно объявил
Албанян.— Они ее дельцам подпольным продают. Такая, понимаешь,
водится мелкая порода жуликов, но очень вредная. Гонят левый
товар. Ну, левый товар, это ты понимаешь?
— Это теперь уже всякий понимает,— усмехнулся Лосев.— И
большой с этого доход у них?
— Ого! Нулей больше, чем пальцев на руке. И потому за
сырье они могут отвалить в два, в три раза больше, чем оно
стоит.
— Ничего себе, мелкая порода! — обеспокоенно воскликнул
Лосев.— Они же могут на корню все купить!
— Ну-ну. Преувеличивать тоже нельзя, дорогой. Мы им
особенно дышать не даем, Не наша служба даже, а вообще весь
строй жизни, весь порядок экономический в стране. Не может
встать на ноги эта гнида, боится даже высунуться.
— Ладно, ты только не заводись,— улыбнулся Виталий.—
Давай от общих материй к частному. Куда они могут сбыть эту
лимонную кислоту здесь, в Москве?
— Почему же только в Москве? Как раз удобнее сбыть ее где
подальше.
— Я пока исхожу из того, что они из Москвы выскочить не
успели.
— Это почему не успели? Номер поменяли и успели.
— Нет,— усмехнувшись, покачал головой Виталий.— Не все
так просто. Во-первых, номер сразу не поменяешь, чтобы никто не
видел. Надо место подходящее найти, где-то спрятаться. А тут,
глядишь, и вечер настал, даже поздний вечер. На вылетных шоссе
машин стало мало, значит, каждой машине больше внимания. А они
знают: все посты ГАИ предупреждены.
— Так ведь номер другой!
— Не в одном номере дело. Им страшно, понимаешь? Они
только что убийство совершили. А у них, между прочим, крыло
сильно помято, на нем краска от ворот, серебристая, на зеленом
очень заметно. И путевой лист у них тоже не в порядке. Листы,
вернее. К каждому госномеру у них свой путевой лист должен
быть. В тот, с фальшивым знаком, у них вписан был на заводе
груз-лимонная кислота. А в другой путевой лист, где настоящий
номер стоит, что-то другое было вписано, так? Выходит, если на
выезде из Москвы ГАИ их остановит и начнет проверять-сгорят.
Нет, они наверняка побоялись по полупустому шоссе из Москвы
выезжать.
— Но шанс был все-таки?
— Но страха было больше. И потом, что значит "был шанс"?
Это значит, что кто-то из наших людей, в данном случае
инспекторов ГАИ, плохо сработает, невнимательно, равнодушно,
так? Да, это может быть. Эх, как бы мне хотелось на сто
процентов верить в каждого из них! В каждого! Понимаешь?
— В каждого из нас, дорогой,— поправил Албанян.— Так
точнее. Ну, конечно, кроме тебя и меня. В нас можно быть
уверенным на сто пятьдесят процентов, верно?
— От скромности ты не умрешь,— усмехнулся Виталий.
— Не в том дело! Я сюда пришел, сказать, почему? От
злости. Ты знаешь, я ВГИК кончал. Экономический факультет,
конечно. Режиссером не собирался быть, оператором тоже, актером
тем более.
— А напрасно. Из тебя бы актер получился.
— Из меня кое-что другое получилось,— зловеще произнес
Эдик.— Я, дорогой, когда замдиректора картины на киностудии
стал работать, мирового жулика в директора получил. Фокусник
был. Из воздуха деньги делал и в карман себе клал. Я уследить
не мог, слово даю. А когда наконец за что-то уцепился и па
чистую воду решил его вывести, сам же виноватым оказался, чуть
под суд не пошел. Вот такой мне гений, понимаешь, попался. И
тут я обозлился. Я человек гордый,
— Знаем.
— Ну, вот. И я дал себе слово.
— И стал асом. Грозой, так сказать,— засмеялся Виталий.
— Именно,— вполне серьезно согласился Эдик.— Так можно
после этого на сто процентов в меня верить, я тебя спрашиваю?
Тем более что злости .у меня за это время поприбавилось.
— Согласен! А пока скажи: куда они могут в Москве эту
кислоту сбыть?
— Никуда. Если заранее не сговорились. А если
сговорились, то им и не .надо было из Москвы вырываться.
.Погоди! — оборвал сам, себя Эдик.— А вчера днем они не могли
из Москвы удрать? В потоке машин, так сказать. За ночь спокойно
.поменяв номер?
— Вряд ли,— покачал головой Виталий,— Мы еще накануне
проинструктировали все посты ГАИ на вылетных и тупиковых шоссе:
марка автомобиля и помятое правое крыло. Ну, а затем — груз и
путевой лист. Нет,, в Москве мы этих бандитов заперли.
— Пока.
— Да, пока,— Виталий вздохнул.— Пока они не починят
где-то крыло. Значит, надо немедленно прочесать все
автохозяйства, парки, мастерские. И тут главная наша надежда —
участковые инспектора.
— Ладно. Итак, план у нас с тобой такой. Ты закидываешь
сеть на все автохозяйства и прочее. А я — это второй пункт
плана — намечаю список предприятий города, куда они могут
сбыть кислоту,
— И берешь их на контроль.
— Ну, само собой.
— И еще пункт третий,— сказал Виталий.— Давай попробуем
составить фотороботы. Ведь в обоих местах преступников видел не
один человек.
— Очень хорошо!
— И еще, Эдик, самое деликатное.— Виталий секунду
помедлил.— Надо, по-моему, еще поработать вокруг этой группы.
Ведь их не только видели, с ними говорили, они отвечали что-то,
шутили, болтали, уводили, может быть, разговор в сторону,
темнили с одним так, с другим эдак. Люди должны вспомнить
каждое их словечко, намек, шуточку.
— Очень хорошо! — снова быстро согласился Албанян.—
Так, план мы с тобой составили. Пойдем доложим?
Маргарита Евсеевна до сих пор еще не могла привыкнуть, что
ее называют порой по имени и отчеству. Ей только что
исполнилось всего-то двадцать четыре года, и четыре года назад
она весьма удачно вышла замуж. Ее Миша так успешно делал
карьеру!
Еще до замужества, сразу после школы, Рита попыталась
поступить по совету отца в Плехановский институт, но недобрала
очков на вступительных экзаменах, конкурс в институт оказался
просто диким. И тогда отец, главный бухгалтер какого-то
небольшого учреждения, устроил ее на двухгодичные бухгалтерские
курсы, которые она и окончила как раз перед замужеством.
К тому времени Рите уже все вокруг наскучило. Вечные
болезни, трудности и хлопоты, которыми жили родители, просто
бесили ее порой. У нее была своя жизнь, полная главным образом
бесконечных романов. За ней непрерывно ухаживали, ее внимания
домогались, и Рита так привыкла к этому то наглому, то
застенчивому, то вкрадчивому и настойчивому ухаживанию, что
других мыслей у нее, кроме того, как обойтись с тем или другим
поклонником, и не было, если, конечно, не считать заботы о
нарядах.
— Рита,— сказал ей однажды отец.— Мне не нравится твой
образ жизни.
— А мне ваш,— дерзко ответила она.
— ,Ты как со мной разговариваешь?— вскипел Отец.—
Хватит! Пора, милая моя, браться за ум. Вот окончила курсы,
поступай на работу.
— Я, папочка, лучше выйду замуж.
— Дура! Замуж не для этого выходят. Мы с твоей матерью...
— Ах, папочка, я уже это тысячу раз слышала. Вы с мамой
всю жизнь были образцом добродетели. Знаю. А мне этого не надо.
Я свою жизнь устрою по-другому. С моими данными...
Вскоре Рита вышла замуж и через год уехала в Индию.
Вернулась она оттуда оживленная, довольная с уймой тряпок
и впечатлений.
А отношения с мужем начали медленно, но неуклонно
портиться. И через полгода молодые супруги расстались.
Но к родителям Рита не вернулась: Миша оставил ей
кооперативную квартиру. К Рите временно переехала любимая
подруга Верка-манекенщица, так ее звали в своем кругу. Впрочем,
она и в самом деле работала манекенщицей. И первое время жизнь
у них заладилась отлично, куда веселее, чем при Мише.
Впрочем, настало время и Рите подумать о работе. Так
посоветовала Верка, когда растаяли деньги, оставленные Мишей, и
были проданы кое-какие заграничные шмотки. Поклонников, правда,
не убавилось, но не брать же было с них подать.
— А почему нет? — спросила Верка.— Ты думаешь, только у
Бальзака содержали любовниц? Найди побогаче кого, посолидней.
— Очень мне нужен какой-нибудь старик.
— Нужен. "Мамы всякие нужны",— рассмеялась Верка.— Один
для жизни, другой для веселья. Не будь дурой, Ритка. Стриги
купоны со своей красоты.
— Все равно на работу надо поступать,— досадливо
поморщилась Рита.— Еще тунеядкой объявят.
Пришлось Рите вспомнить когда-то полученную специальность
и устроиться в бухгалтерию небольшого заводика по производству
лимонной кислоты, поскольку заводик этот оказался совсем
недалеко от ее дома.
Накануне того дня, когда произошла трагедия у заводских
ворот и оказались похищенными десять тонн лимонной кислоты,
Рита отметила свой день рождения.
А незадолго перед тем она сильно повздорила с отцом:
внезапно заболела мать, и отец, позвонив Рите на работу,
попросил взять дня три за свой счет и посидеть с матерью. Но
Рита не могла, ну никак не могла, если бы знать раньше, а ю
вдруг так неожиданно.
— Ну, как же раньше? — растерянно спросил отец.— Мы
что, болезни заранее планируем, думаешь?
— Но я в эти дни никак не могу. У меня... ревизия на
работе,— понизив голос, солгала Рита.— Все нервы на пределе.
Попроси тетю Олю.
Это была соседка по лестничной площадке, которую отец
попросил бы куда с большей охотой, чем Риту, но та уехала в
Ленинград, к сыну.
— Ну, тогда Аллу Захаровну попроси,— раздраженно
предложила Рита.— Она на пенсии, время, небось, и без того
девать некуда.
Это был давний друг их семьи, но Алла Захаровна сама
лежала больная.
— Ну, не знаю! Придумай что-нибудь в конце концов! —
разозлилась Рита.— Я не могу, сказала уже!
На Самом деле Рита действительно собиралась взять два-три
дня за свой счет, присоединить их к субботе и воскресенью и
осуществить давно задуманную поездку всей компанией на машинах
в Суздаль, где уже были заказаны номера в новом великолепном
мотеле. Кстати, теперь она обрисует главному бухгалтеру эту
безвыходную ситуацию с заболевшей матерью, пусть попробует не
Дать ей хотя бы двух дней по уходу. А отца надо было умаслить,
ему, бедненькому, и правда, трудно.
— Никак не могу, папочка. Мне ужасно стыдно, ужасно, но
не могу.— И, снова понизив голос и даже прикрыв ладошкой
трубку, добавила:-Сам знаешь, что такое ревизия.
— Ревизия?— угрожающе переспросил отец, уловив какую-то
фальшь в голосе дочери.— А если я позвоню к тебе на работу и
спрошу про эту ревизию, что тогда?
— Посмей только! — испугавшись, невольно воскликнула
Рита. .— .
— Ах ты, дрянь,— с силой произнес отец,— Ничего святого
за душой уже не осталось. Черт с тобой, обойдусь. А твоей ноги
чтоб в доме у нас не было, поняла?— И с треском повесил
трубку.
Рита еще целый час после этого страдала и мучилась
угрызениями совести. А потом отправилась к главному бухгалтеру,
там разрыдалась,— с ней — ив самом деле чуть истерика не
случилась, и главный бухгалтер, конечно, не посмел ей отказать.
Поездка получилась на славу. Суздаль оказался прелестным
городком. Ресторан со старинной русской кухней всех привел в
восхищение, особенно после того, как Валерий о чем-то
пошептался ;с официантом.
И еще с Валерием приехал егознакомый. Сева. Это был
спортивного вида человек лет тридцати, с красивыми седоватыми
висками, черными живыми глазами, веселый и остроумный. Он
захватил с собой гитару и с таким чувством пел песни Окуджавы и
Высоцкого, что все женщины почти влюбились в него, а для мужчин
он стал сразу закадычным другом.
Однако ухаживал Сева исключительно за Ритой. В этом,
естественно, ничего бы не было длянее удивительного, если бы не
его манера ухаживать. Когда они .ненадолго оставались наедине,
Сева не пел, не развлекал Риту анекдотами и смешными историями,
он как бы превращался совсем в другого человека, больше слушал
и расспрашивал Риту. Он словно вовсе не стремился "закрутить
любовь", добиться взаимности и немедленного сближения, как
другие. Ему, кажется, было приятно само:ее общество, интересны
ее рассуждения, взгляды, оценки, ее отношение к людям, ее дела
и проблемы.
Рита прониклась к нему безотчетным доверием и на второй
или третий день рассказывала даже то, о чем никогда не
откровенничала со своими поклонниками или даже подругами, не
самыми близкими, конечно. От Верки, например, у нее секретов не
было, почти не было. Она рассказала Севе, как трудно ей было
достать этот чудный костюм, в котором она приехала, как уплыла
от нее прелестная канадская дубленка, потому что у Риты не
хватило денег, а отец помочь отказался, он еесовсем не
понимает, да и трудно ему, конечно. Рассказала Рита, как
недавно досталось ей от ее начальника. Она и Сама жутко
переволновалась. Выписывала товарно-транспортную накладную
одному фондодержателю и ошиблась всего на единичку. А
единичка-это целая тонна лимонной кислоты.
— А Сколько стоит тонна вашей кислоты? —
полюбопытствовал Сева.
— Ой, чуть не пятнадцать тысяч.
— Ого! Никогда бы не подумал!-Сева искренне изумился и
снова спросил: — А что такое фондодержатель?
Рита объяснила ему и это, привела всякие примеры. Ей
нравилось рассказывать этому милому, внимательному и такому
умному человеку то, что он совсем не знает, а вот она знает. Он
и названий-то некоторых фабрик и организаций никогда не слыхал,
не знал даже о их существовании.
— Как это только в вашей головке все держится, не
понимаю,— с уважением сказал Сева.
И слышать это Рите было даже приятнее, чем обычные
