Вайс понял, что речь идет о Люсе Егоровой. Сдержанно заметил
Штейнглицу:
- Настоящий разведчик - это человек с тысячью лиц. А какое из них
подлинное, может понять только тот, кто сам не потерял лица.
Ангелика кивнула, соглашаясь с Вайсом.
- Однако у вас оригинальный вкус, - понизив голос, сказала она. -
Насколько мне стало известно, вы были неравнодушны к этой девице?
"Болтливая стерва! - подумал Иоганн о Кларе Ауфбаум. - Это ей дорого
обойдется". И, улыбаясь, ответил:
- Флейлейн, мы, абверовцы, обладаем искусством перевоплощаться в кого
угодно. Но при всем том остаемся мужчинами.
- Разве? - насмешливо удивилась Ангелика. - Во всяком случае, для
меня это новость. Вы обычно держались со мной так скромно, что эту вашу
скромность можно счесть теперь просто оскорбительной.
Вайс пообещал многозначительно:
- Я заслужу прощение у вас, фрейлейн, с вашего позволения.
- А у той, русской, вы тоже сначала спрашивали позволения?
Лансдорф, прислушивавшийся к этому разговору, поощрительно подмигнул
Вайсу и сказал громко:
- О, оказывается, и непогрешимые тоже грешат, но только скромно и
тайно.
Что оставалось Иоганну делать? Не протестовать же. Он лишь застенчиво
усмехнулся. Лансдорф рассмеялся и одобрительно положил руку на плечо
Вайса.
Медленно наливая себе коньяк, Вайс сосредоточенно посмотрел на рюмку,
и вдруг перед ним, как призрак, возникла Люся Егорова, такая, какой она
была, какой он впервые увидел ее на пионерском сборе, - тоненькая,
ликующая, светящаяся. Она шагала рядом со знаменосцем, и рука ее, поднятая
в пионерском салюте, как бы заслоняла лицо от слепящего солнца, хотя день
был дождливый, пасмурный. И всем, кто смотрел на эту стройную, как
шахматная фигурка, девушку, казалось, что от нее исходят яркие лучи, что
она блещет солнцем Артека.
Он мотнул головой, как бы стряхивая наваждение, и, поднеся рюмку с
коньяком к губам, многозначительно посмотрел в прозрачные, студенистые
глаза Ангелики.
- За ваше самое страстное желание, фрейлейн.
Словно издалека, до него донесся приглушенный голос.
- Я была очень разочарована, - рассказывала Ангелика. - Я думала,
будет казнь. А они раздевались лениво, как перед купанием.
Переговаривались между собой, подходили по очереди к яме и даже ни разу не
взглянули на нас, хотя мы были последними, кого они видели перед смертью.
Они просто нагло не считали нас за людей. Я даже не знаю, боятся они боли
или не боятся, понимают, что такое смерть, или не понимают. И только
голые, будто для приличия, прикрывались руками.
Штейнглиц хохотнул:
- Ну как же, если при казни присутствовала дама... - Добавил хмуро: -
Работать с русскими - это все равно что учить медведя ловить мышей в доме.
Я ни на одну минуту не чувствую себя с ними спокойным. Выполнять операции
с такой агентурой - то же самое, что травить зайца волчьей сворой. Никогда
не знаешь, на кого они бросятся - на зайца или на тебя.
- У вас сегодня плохое настроение, - заметил Лансдорф.
- Да, - сказал Штейнглиц, - плохое. - Сообщил вполголоса служебным
тоном: - Курсант по кличке "Гога", - ну, тот, который участвовал в казни
через повешение своего соплеменника, - устроил в самолете побоище. Почти
вся группа уничтожена. Раненый пилот успел совершить посадку на фронтовой
территории, доступной огню противника. - Пожал плечами: - А был этот Гога
такой тихий, надежный, и вот - снова неприятность.
Вайс встал и, сияя радужной улыбкой, поднял рюмку с недопитым
коньяком.
- Господа, предлагаю тост за нашу прелестную даму, фею рейха,
фрейлейн Ангелику Бюхер!
Все вынуждены были подняться.
И тут Иоганн увидел, как предупредительно распахнулись двери
ресторана и в элегантном эсэсовском мундире, сопровождаемый целой свитой
чинов СД и гестапо, вошел Генрих Шварцкопф.
Лицо Генриха изменилось: потасканное, брезгливо-надменное,
неподвижное, как у мертвеца. На скулах красные пятна, глаза усталые,
воспаленные, губы поджаты. В руках он сжимал стек. Ударив этим стеком по
стоявшему в центре зала столику, скомандовал:
- Здесь! - И, недовольно оглядев сидевшую в углу компанию, громко
спросил у одного из офицеров СД: - Вы уверены, что тут нет господ,
присутствие которых не обязательно?
Лансдорф поднялся из-за стола. Тотчас к нему подскочил комендант и
стал почтительно, но настойчиво шептать что-то на ухо.
- А мне плевать... - громко сказал Лансдорф. - Хотя бы он был
племянник самого рейхсфюрера! - И шагнул к Шварцкопфу, высокомерно вскинув
сухую седую голову.
Полковник фон Зальц так озабочено протирал кусочком замши стеклышко
монокля, будто имено от этого зависела незапятнанность его фамильной
чести.
Штейнглиц неуловимым, скользким движением провел по бедру, и в ладони
его оказался "зауэр". Он сунул руку с пистолетом под скатерь и, прищурясь,
наблюдал за Шварцкопфом. Можно было не сомневаться, что он готов постоять
за своего начальника.
Действия Штейнглица не ускользнули от внимания гестаповца, который,
войдя в зал вместе с другими сопровождавшими Шварцкопфа, остался стоять у
двери. Он вскинул на согнутый локоть парабеллум с удлиненным стволом и
навел его в спину Штейнглица.
"Ну вот, только этого не хватало, - подумал Иоганн. - Влипнуть из-за
того, что кого-нибудь тут ухлопают. Хотя это было бы и занятно и до
некоторой степени полезно: всетаки одной сволочью меньше". Но - увы! - он
не имел права на такое удовольствие. И как ни противны были Иоганну пьяная
заносчивость, высокомерная чванливость уверенного в своей безнаказанности
эсэсовца, как ни отвратителен был сам Генрих, пришлось все же взять на
себя роль миротворца.
- Ба! Генрих! Откуда ты свалился, черт возьми?! - воскликнул он с
энтузиазмом и сделал руками такое движение, будто раскрывал объятия.
Правда, при всем этом Иоганн не сумел придать лицу выражения восторга или
хотя бы приветливости. Глаза его были презрительно холодны.
Генрих вздрогнул. Его пьяное злое лицо стало вдруг жалким.
- Это ты, Иоганн? - растерянно и изумленно спросил он. - Ну, знаешь,
потрясен! Такая встреча... - Сияя улыбкой, обошел Лансдорфа, будто на его
пути был не человек, а стул, схватил руку Вайса, притянул к себе. Обнял.
Торжественно объявил сопровождавшим его людям: - Господа! Рекомендую: мой
лучший друг Иоганн Вайс. - Почтительно представился Ангелике, фон Зальцу,
Штейнглицу и Лансдорфу: - Имею честь - Генрих Шварцкопф. - Склонил голову,
щелкнул каблуками, сказал извиняющимся тоном: - Если мое поведение было
неучтивым, готов наложить на себя любое взыскание.
- Герр гауптштурмфюрер, вы всегда и всюду действуете столь
решительно? - осведомилась Ангелика. - Или только...
- Ради бога, простите, - пробормотал Генрих и обратился к Лансдорфу:
- И вы тоже, господин Лансдорф. - Добавил значительно: - Мы с вами
встречались в Берлине, у рейхсфюрера, если вы соизволите вспомнить. -
Указывая глазами на Вайса, добавил: - Я тогда еще спрашивал вас о моем
друге.
"Значит, Генрих не полностью оскотинился, если говорил обо мне с
Лансдорфом, - подумал Иоганн. - Ну что ж, ради пользы дела надо
восстанавливать отношения".
Положив руку на плечао Шварцкопфа, он сказал, улыбаясь:
- Мы с Генрихом давние приятели.
- В сущности, - любезно сказал Генрих, глядя в глаза Лансдорфу, - я
ваш гость. - И спросил уже официальным тоном: - Вы получили депешу из
Берлина?
- Да, - сухо ответил Лансдорф, - получил.
- Так вот, этот особоуполномоченный рейхсфюрера - я. - И Генрих еще
раз поклонился, но на сей раз более сдержанно, со строгим достоинством.
- Я к вашим услугам, - сказал Лансдорф.
- Отлично! В таком случае попросим прощения у дамы. - Пожал
сокрушенно плечами: - Служба. - Обернулся к Вайсу: - Тебе тоже придется
покинуть приятное общество - по тем же причинам, что и нам с господином
Лансдорфом.
У дверей в апартаменты Шварцкопфа, отведенные ему в этом же особняке,
стояли на страже эсэсовцы.
"Оказывается, Генрих - птица высокого полета", - определил Иоганн.
В кабинете, где имелись два несгораемых шкафа штабного тыла, а на
столе - несколько телефонных аппаратов, Генрих предложил Лансдорфу
расположиться на огромном кожаном диване и даже заботливо придвинул к нему
курительный столик.
Присаживаясь на стуле рядом с Лансдорфом, Генрих сказал, как
показалось Вайсу, с коварной скромностью:
- Я, в сущности, профан в ваших делах. Поэтому не ищите в моем
вопросе чего-либо иного, кроме желания почерпнуть полезные сведения у
столь высокочтимого и многоопытного человека, как вы.
Лансдорф, помедлив, ответил настороженно:
- Я готов, господин гауптштурмфюрер, быть вам полезным.
- Мне - едва ли, - сказал с улыбкой Генрих. - Рейхсфюреру!
Лицо Лансдорфа вытянулось и, казалось, еще более высохло.
Одутловатая физиономия Шварцкопфа утратила выражение беспечности.
Низко склоняясь к Лансдорфу, он сказал жестко и неприязненно:
- Судя по вашему донесению, в индустриальном центре противника вот
уже несколько месяцев успешно действует разведывательная организация под
грифом "VI". Эта организация неоднократно пополнялась разведгруппами и
техникой. Возглавляет ее агент Гвоздь. Так, если я не ошибаюсь, Гвоздь?
Человек с ампутированной вами ногой.
Лансдорф молчал.
Генрих усмехнулся.
- Эта организация информировала нас о технологии изготовления новых
советских танков. Сведения были весьма утешительны. Крупповские
специалисты, изучив эту технологию, дали заключение, что броня советских
танков подобна скорлупе орехов. Отлично! Но моторизованные части вермахта
засвидетельствовали обратное. И из-за этого небольшого расхождения в
оценке новых советских машин мы понесли тяжелые потери. За чей прикажете
счет их отнести?
- Я полагаю, - сказал Лансдорф, опуская белые веки, - что...
- Одну минуту, - перебил Генрих, - я еще не закончил. Далее. Эта же
группа произвела диверсию. Мощным взрывом был уничтожен сборочный цех.
Так?
Лансдорф кивнул.
- Но, - снова улыбнулся Генрих, - наша агентура сообщила, что этот
взрыв был нужен самим большевикам для закладки котлована под новый цех,
который они теперь там строят. - Продолжал насмешливо: - Не правда ли,
какая странная созидательная диверсия в пользу противника? Вас это не
огорчает, господин Лансдорф? Смею вас заверить, рейхсфюрер был необычайно
удивлен всем этим. Более удивлен, чем в том случае, если бы вам удалось
наконец уничтожить завод как таковой. Рейхсфюрер просил меня осведомиться
у вас, не сочтете ли вы возможным разъяснить столь загадочные события.
Лицо Лансдорфа стало серым.
Вайс, напряженно вслушиваясь в допрос, учиненный Лансдорфу, - ибо то,
что происходило здесь, иначе назвать было нельзя, - понимал, какой
опасности подвергается вся проводимая с помощью Гвоздя операция,
имитирующая работу крупной антисоветской организации в советском тылу. Он
должен был сейчас же, не медля ни секунды, найти спасительный ход. Но как?
Лениво потягиваясь, с капризной интонацией в голосе Вайс спросил
Шварцкопфа:
- И из-за такой ерунды ты вынудил нас покинуть общество фрейлейн
Ангелики Бюхер и себя лишил удовольствия познакомиться с ней поближе? -
Упрекнул: - Ты стал настоящим чиновником, Генрих.
Шварцкопф нетерпеливо дернул плечами.
- Серьезность дела настолько очевидна, что я не могу понять, как
можно относиться к моему вопросу так легкомысленно.
- Но ведь ты не меня спрашиваешь. Если б ты меня спросил, я бы
ответил.
- Ну! - потребовал Генрих. - Попробуй ответь.
- Но ведь все это, извини меня, до смешного просто, - поскромничал
Вайс. - Большевики разработали примитивную технологию изготовления новых
танков в соответствии с предполагаемой потерей рудных баз на Востоке. И не
их вина, что армии вермахта не дошли до намеченых рубежей и в распоряжении
большевиков по-прежнему остались рудные базы хрома, никеля, кобальта и так
далее. Вот почему технология изготовления танков оказалась иной и броня их
более прочной, чем мы предполагали. Но здесь вина не нашей агентуры, а,
извини меня, генералитета вермахта.
Что касается диверсии, то тут все так же просто понять, как поставить
яйцо на плоскости, чтобы оно не катилось. Для этого не обязательно быть
Колумбом. Наши агенты взорвали сборочный цех, заложив для этой цели
огромное количество взрывчатки. А большевики, утерев слезы после диверсии,
сообразили, что образовавшуюся яму можно использовать под котлован, и
теперь на месте старого сборочного цеха строят новый. В чем же можно
упрекнуть наших агентов? В том, что они заложили слишком много взрывчатки
и после диверсии образовалась впадина, которую большевики решили
рационально использовать? Ну, это уж, знаешь, слишком... - Пожал плечами:
- Вы просто там, в Берлине, воображаете, что наши агенты должны быть
дальновиднее, чем сам фюрер.
Наши агенты, как и мы, считают, что Россия разгромлена и ее
промышленность лишена сырьевых баз. Поэтому они и сообщают о том, как
большевики готовятся делать танки и оружие чуть ли не из одного железа и
чугуна. А вы их в Берлине за это упрекаете. Странно... - Добавил
решительно: - Если агент не убежден в конечной победе великой Германии, он
уже не агент. Наша первая обязанность - внушить ему эту мысль. Это одна из
главных задач в работе с агентурой. Не правда ли, герр Лансдорф?
Лансдорф кивнул, на щеках его появился румянец. Но голос звучал
по-прежнему нервно, когда он произнес:
- Надеюсь, гауптштурмфюреру наши разъяснения показались достаточно
убедительными. - И несколько более бодрым тоном спросил: - Есть еще
вопросы ко мне?
Дальнейшая беседа, в которую Вайс не счел нужным вмешиваться, носила
незначительный характер и касалась деталей работы "штаба Вали".
В конце ее Лансдорф пообещал составить для Шварцкопфа донесение, в
котором будут содержаться все сведения, интересующие рейхсфюрера.
- Отлично, - согласился Генрих и на прощание уже совсем дружески
протянул руку Лансдорфу. Сказал с уважением: - Я очень счастлив, что мне
довелось побеседовать со столь авторитетным в области разведки человеком,
как вы, герр Лансдорф. - Вайса же он удержал: - Старик! Мы не можем с
тобой так расстаться. - Подмигнул: - Или ты по-прежнему коньяку
предпочитаешь пиво, а пиву - воду? - Провожая Лансдорфа к двери, сказал,
оборачиваясь и глядя с ласковой улыбкой на Вайса: - Вы не представляете,
герр Лансдорф, как я рад встретить старого друга. Но, черт возьми,
скажите: и на службе в абвере он ведет себя как святоша?
- Я самого лучшего мнения об оберлейтенанте, - буркнул Лансдорф. - Он
имеет не только самые высокие представления о нравственности, но, что,
несомненно, важнее, неотступно следует им.
Когда они остались вдвоем, Генрих подошел к Иоганну, положил руки на
его плечи и, жадно заглядывая в его лицо, спросил недоверчиво:
- Ты действительно совсем не изменился?
- А ты? - в свою очередь спросил Иоганн, хотя отлично понимал, что
глубокие перемены произошли не только во внешности Генриха Шварцкопфа.
На каждого человека воздействует великое множество разнообразнейших
раздражителей. Они атакуют его чувства, его память, подстегивают мышление
даже тогда, когда он пребывает в состоянии относительного покоя.
Александр Белов не должен был оставлять без внимания ни один, даже
самый мельчайший раздражитель. Специфика его деятельности была такова, что
каждый незамеченный импульс мог стать упущенным сигналом грозящей
опасности. Поэтому неусыпная, обостренная чувствительность,
восприимчивость, нервная напряженность, собранность были его нормальным
рабочим состоянием.
С ходом времени выявляя и привлекая к своей работе все новых людей,
способных на длительный подвиг, Белов неведомо для них по закону
конспирации сцеплял их всех в единую цепочку, каждое звено которой было
замкнуто старшим.
Иными словами, он создал организацию внутри абвера. Организацию,
несущую службу советской разведки в сердцевине разведки верхмата. И все
соратники Белова обязательно должны были, так же как и он, быть
исполнительными и дисциплинированными службистами абвера. За этой стороной
их деятельности Белов наблюдал столь же неукоснительно и зорко, как и за
тем, чтобы, пользуясь доверием противника, они оправдывали высокое доверие
отчизны и выполняли задания нашей разведки наиболее плодотворно и четко.
Поэтому, инструктируя своих товарищей по борьбе в тылу врага, Белов
давал рекомендации, казалось бы, во взаимоисключающих друг друга
направлениях: как лучше выполнять службу в абвере, строго следуя тому духу
и правилам, какие здесь считались образцовыми для агента, и как лучше
разрушать, разоблачать все то, для чего был предназначен абверж. И не раз
Белов грозно отчитывал своего сотрудника за то, что тот недостаточно
старательно служит немцам. И обучал этой службе так, как, скажем, обучал
своих подчиненных Штейнглиц, маститый знаток всех тонкостей тайной службы
германской разведки.
Инструктируя своих подчиненных, Белов рассуждал примерно так: "Ты
получил от врага оружие в свои руки. Ладно. Но не для того, чтобы от врага
отбиться, - чтобы выиграть бой. Для этого надо сперва в совершенстве
изучить оружие врага, затем научиться владеть им лучше, чем владеет он
сам. Настоящий советский разведчик - это то же, что снайпер в засаде.
Достиг рубежа, замаскировался - замри и жди, терпеливо высматривай
достойную твоей пули цель. Выбрал, нажал спусковой крючок, врага выбил, но
и себя выдал выстрелом. Меняй огневую позицию, маневрируй, не стесняйся,
петляй, как заяц. Ты задачу выполнил - береги свою жизнь для следующей
задачи".
Традиционная конспиративная цепочка, где каждое звено -
организационно замкнутое кольцо и в каждом кольце только одному ведом
другой из следующего звена, в советской разведке служит, помимо всего
прочего, тем же, чем служит для альпинистов связывающая их веревка, с
помощью которой товарищ помогает товарищу или спасает его, если тот
повиснет над бездной.
Говорят, есть конструкторы, которые отличаются способностью мысленно
представлять себе, в каком взаимодействии находятся все многочисленные
детали механизма при любом рабочем положении.
Такой способностью обязательно должен обладать советский разведчик,
руководящий цепочкой людей; каждый из них работает в специфических
условиях, но их общие усилия сливаются в одно русло, по которому идет
информация, подобно подземному роднику, пробивающему себе путь на
поверхность.
Разведчик всегда должен знать, каково состояние дел его соратников по
работе, что благоприятствует одним, что угрожает другим и когда надо
эвакуировать третьих, тех, над которыми нависла неотвратимая опасность. А
так как он принадлежит себе только на малые доли своего жизненного времени
и интенсивность его собственного рабочего дела необычайна по
напряженности, универсализму, разносторонности, то чуткость и интуиция
столь же необходимы ему, как ученому, занятому поисками решения важной
научной проблемы. Свое воображение разведчик должен держать на короткой и
прочной привязи к фактам, дисциплинировать его фактами, проверять фактами.
Он - исследователь.
Но, чтобы выбрать главное направление в своей исследовательской
работе, разведчик должен обладать политическим талантом, коммунистической
убежденностью, которая, помимо зоркости, дарует человеку дальновидность -
умение в сегодняшнем прозревать будущее.
У Иоганна Вайса были теперь все основания расценивать свое положение
в абвере как солидное, прочное, а созданную им внутри абвера организацию -
исключительно надежной. Он подготовил кандидатуры, которым мог хоть сейчас
без колебания доверить руководство этой организацией. И теперь только
ожидал соответствующих на то указаний Центра, чтобы, передав работу в
"штабе Вали" в верные руки, начать новое восхождение к новым
тайнохранилищам германских секретных служб.
После встречи с Вайсом Генрих Шварцкопф, должно быть терзаясь
запоздалым раскаянием - ведь, в сущности, он бросил своего приятеля в
Лицманштадте на произвол судьбы, - проявлял к нему столь пламенную
привязанность, что она даже стала обременять Иоганна. Генрих требовал,
чтобы все свое свободное время Иоганн проводил только с ним.
Конечно, дружба с берлинским сотрудником СД, племянником
гестаповского теперь уже оберфюрера СС Вилли Шварцкопфа, возвышала Вайса
над его сослуживцами по абверу и могла стать мостиком для перехода к иной
сфере деятельности, но в этой дружбе таилась и некотора опасность,
преодолеть которую Вайс не мог, хотя и пытался.
Дело в том, что Генрих действительно стал другим.
Заносчивость и высокомерие его легко объяснялись молниеносным
провижением по службе и правом власти над людьми, а грубость и хамство с
подчиненными - принятой манерой обращения внутри служб СД, и все это Вайс
мог с самообладанием и тактом отвращать от себя, не роняя своего
достоинства, но пьянство Генриха было невыносимо. Напиваясь, Генрих
становился распущено и опасно откровенным, не считаясь зачастую с
присутствием посторонних.
Он оказался широко осведомлен об интимных сторонах жизни правителей
Третьей империи, и, когда они бывали вдвоем, Вайс с интересом слушал его и
даже поощрял своим искренним удивлением провинциала. "Ведь это известно
всему Берлину", - говорил Генрих.
Он с иронической усмешкой рассказывал Иоганну, что Гитлер страдает
истерическими припадками. Исступленно рыдая, он катается по полу и
восклицает: "Я так одинок!.. Я обречен на вечное одиночество. Но все
великие люди одиноки. Наполеон тоже был одинок... И Фридрих Великий... И
Иисус..."
До встречи Гитлера с Евой Браун партия пыталась женить его на богатой
родственнице композитора Вагнера, а потом на вдове фабриканта роялей
госпоже Бехштейн, чтобы их состояние пополнило пустующую партийную кассу.
Но фюрер наедине с этими дамами держал себя безнадежно непредприимчиво или
же произносил перед ними политические зажигательные речи.
Многодетная мать - госпожа Магда Геббельс пользуется особым
расположением фюрера, но, к огорчению ее супруга, отношения у нее с ним
чисто платонические. Она готовит для фюрера сладкие блюда, а он ласков с
ней, гладит ее, как кошку, - к большему он и не стремится. Но даже это
вызвало у Геринга завистливую ненависть к Геббельсу, и тот, зная о
приверженности Геринга к наркотикам, с помощью своих тайных агентов в
изобилии снабжает его наркотическими средствами. Но у Геринга мощный
организм, он заправляется наркотиками, как танк горючим.
Гиммлер тех, кто пытался приблизиться без его ведома к Гитлеру,
раньше устранял просто: тело жертвы заталкивали в бочку, заливали цементом
и бросали на дно одного из озер в окрестностях Берлина.
Между Геббельсом и Розенбергом тоже идет борьба за место поближе к
фюреру. Геббельс распространил материалы о том, что будто бы Розенберг
между 1917-м и 1919 годами служил во французском разведывательном "втором
бюро", действоававшем против немцев. Розенберг в свою очередь разыскал
свидетелей. которые улучили Геббельса во лжи. Изображая из себя
страдальца, Геббельс распространял слух, будто во время первой мировой
войны при оккупации французами Рейнской области он был выпорот
оккупантами. С помощью подставных лиц Розенберг разоблачил ложь Геббельса.
Когда-то Гитлер был влюблен в свою племянницу Гели, но, оказавшись
неполноценным, потерпев фиаско в роли любовника, отравил ее. И теперь
понуждает Еву Браун надевать одежду покойной.
На вилле Гитлера в Берхтесгадене есть кукла в натуральную
человеческую величину с чертами Гели - эту куклу виртуозно сделал венский
мастер, и с ней фюрер находит отдохновение, когда Ева отсутствует.
Что касается самой Евы Браун, то это - весьма робкое и глупое
существо. Работала она ассистенткой личного фотографа Гитлера, который,
получив монополию на распостранение фотографий фюрера, стал миллионером.
Ева как-то, рыдая, жаловалась своей сестре, что обрекла себя на роль
весталки.
Вдова Бехштейн сейчас тоже при фюрере - в качестве ясновидящей. Дама
эта явно не в своем уме. По приказанию Гиммлера, в ее комнате установлен
замаскированный громкоговоритель, в микрофон которого один из агентов
Гиммлера вещает замогильным голосом ее покойного супруга, и потом вдова
Бехштейн пророчески передает фюреру эти слова.
У Гитлера над левым карманом кителя висит железный крест первого
класса. Но те, кто знал его в годы первой мировой войны, утверждают, что
он никогда не участвовал в боевых действиях: сначала служил денщиком
старшего сержанта роты Аммана, затем вестовым в офицерской столовой, а к
концу войны - полковым курьером.
Его контузия - результат истерического припадка при внезапном взрыве
снаряда во время отступления в обозе германской армии осенью 1918 года, и
она повлияла на его зрительный нерв - фюрер подслеповат. Но очки не носит
из тщеславия.
Генрих рассказывал обо всем этом с оттенком хвастливости (не каждый
столь осведомлен), бездумно, будто подобная болтовня ненаказуема, и
отхлебывал коньяк маленькими глотками из большой пузатой рюмки, которую
согревал в ладонях.
Надирался он медленно, тщательно и целеустремленно, накачивая себя
коньяком, и, стремясь во что бы то ни стало подольше удержать при себе
Иоганна, развлекал его историями из быта правителей рейха. Но рассказывал
он обо всем этом таким тоном, каким говорят о некоторых странностях,
потому что они знамениты.
Закинув ногу на ногу, Генрих говорил, что фюрер, помимо всего
прочего, обладает здравым коммерческим инстинктом. В начале победоносного
пути к высотам власти он хорошо заработал на продаже своей книги "Майн
кампф" и вложил весь гонорар в фирму "Эггерт и Ко". Эта фирма занималась
не только издательскими делами, но и владела всеми предприятиями партии по
продаже мундиров и сапог для штурмовиков и снаряжения для "гитлеровской
молодежи". Каждый член партии должен был покупать на собственные деньги
специальное облачение: коричневую рубашку, мундир, пояс, сапоги, а также
песеннники, револьвер... Даже в случае политического поражения партии у
фюрера остался бы в утешение недурной капиталец.
Гитлер считает себя не только великим политиком, но и художником.
Директор Мюнхенской академии художеств, который несколько лет назад
забраковал экзаменационные работы Гитлера, отозвавшись о них
пренебрежительно: "...обнаруживает полное отсутствие таланта", "нет
признаков необходимого артистического импульса", - был казнен в Дахау.
Коллекции картин, принадлежавших фюреру, могут позавидовать
американские архимиллионеры.
Специальные эксперты, зачисленные в штат гестапо, в сопровождении
агентов гестапо уничтожали тех, кто имел несчастье быть обладателем хотя
бы одного полотна знаменитого мастера. Поэтому можно смело сказать, что в
гестапо есть люди, знающие толк в искусстве.
Гиммлер - отличный организатор. Во все жилые дома гестапо назначает
"дежурных". Их обязанность - следить за каждым жильцом и представлять
регулярные отчеты "дежурному по улице", который состоит во главе районного
отделения гестапо. Они могут по своему усмотрению открывать отмычками
квартиры и производить в них обыски. Таким образом, жизнь народа как бы на
виду у руководителей рейха.
Гитлер - изумительный оратор. Его личный врач утверждает, что во
время публичных выступлений с ним происходит нечто вроде припадка
эпилепсии - фюрер впадает в транс.
Вследствие огромного напряжения голосовых связок в горле у фюрера
образовывались опухоли, но не раковые, а доброкачественные. Хирург удалял
их, и фюрер снова мог по нескольку часов подряд произносить свои речи.
Фюрер часами просиживал в одиночестве в собственном кинозале. Он
обожает американские сентиментальные любовные фильмы, а также фильмы из
жизни ковбоев и гангстеров. Для него поставляют и специальные
порнографические картины, смотрит он их вдвоем с Магдой Геббельс, но при
этом беседует с ней о чем-нибудь возвышенном, поэтичном.
Говорят, что когда он смотрел фильм Чарли Чаплина, он громко хохотал
и хлопал себя по ляжкам, но потом заявил, что это "отвратительный образчик
разрушительного еврейского юмора". И при этом похвально отозвался о
восстановлении в некоторых городах средневекового обычая выставлять людей
у позорного столба.
К этим обычаям и вправду сейчас вернулись.
Молодым немкам, поддерживающим знакомство с евреями, сбривали волосы,
а потом, повесив на грудь дощечку с надписью: "Я свинья. Я запятнала свою
германскую честь общением с еврейскими свиньями", - возили на особых
повозках по городу.
- Кстати, - осведомился Генрих, - тебя еще не подвергали проверке при
помощи агента "чисто арийского авангарда"?
Вайс ответил недоуменным взглядом.
- Это специальный разведывательный отряд партии, состоящий из
блондинок, обязательно натуральных, с толстыми косами, уложенными вокруг
головы. Они одеты в старопотсдамском стиле, очень скромно: высокие
воротники, плотно облегающие блузки, туфли на низких каблуках и никакой
косметики. Нацисты выдвинули принцип: германская женщина не нуждается в
искусственных красках.
Так вот, этот отряд ариек ставит себе целью проверить максимальное
число верноподданных фюрера путем установления с ними интимной близости, в
процессе которой они проводят блицдопрос о политических взглядах.
- Знаешь, - сердито сказал Иоганн, - порой мне кажется, что по
отношению ко мне ты взял на себя функции, подобные тем, какие выполняют
эти девицы. Ну на черта ты говоришь мне всю эту ерунду?
