- Но ты же правоверный, разве может поколебать твои убеждения такая
мелочь?
- Нет! - твердо ответил Иоганн. - Мои убеждения только крепнут от
твоей болтовни.
- Да? - спросил, сощурясь, Генрих. - Любопытно. - И лицо его приняло
неприязненное выражение.
Иоганн держал себя в Генрихом очень осторожно. Терпеливо выжидал. И,
проводя с ним много времени. избегал до поры затевать разговоры,
касающиеся тех моментов жизни Генриха в Берлине, которые могли бы
представить интерес для нашей разведки.
Он сообщил в Центр о своей встрече с Генрихом Шварцкопфом. Спустя
некоторое время связной доставил Зубову пакет на имя Вайса.
В этом пакете содержались материалы следствия по делу об убийстве
инженера Рудольфа Шварцкопфа.
Как установили органы советской контрразведки. Рудольф Шварцкопф был
убит по указанию своего брата, Вилли Шварцкопфа. Убил его Функ при
соучастии Оскара Папке, который дал об этом письменные показания, когда
его задержали на советской границе. Эти показания тоже содержались в
полученном Вайсом пакете.
Снова и снова листая материалы следствия, Иоганн решил: очевидно,
Центр направил ему эти материалы потому, что считал возможным ознакомить с
ними Генриха Шварцкопфа, если это будет целесообразно. Но пока
необходимости в этом не ощущалось.
53
Постепенно дом Зубова стал хорошей конспиративной явкой. Бригитта
Вейнтлинг безоговорочно верила всему, что говорил Зубов. А он сказал ей,
что сотрудничает в одной из секретных служб и поэтому вынужден часто
отлучаться из дому во имя интересов рейха. И она даже гордилась этой его
таинственной новой службой. При всем том он, по-видимому, воспитывал свою
"супругу" далеко не в фашистском духе, и хотя плоды такого воспитания
вызывали симпатию Вайса к хозяйке дома, в гораздо большей степени его
тревожили опасения, как бы Зубов не зашел слишком далеко в своих попытках
перевоспитать Бригитту.
Так, Зубов посоветовал Бригитте изучать русский язык якобы для того,
чтобы ей легче было объясняться с прислугой из военнопленных. Однажды
Бригитта даже позволила себе упрекнуть Вайса за его слишком высокомерные и
несправедливые суждения о русских, напомнив, что Советская Россия была
единственной страной, выступившей против жестокостей Версальского
договора: она заключила с Германией в 1922 году Рапалльский договор,
который и положил конец изоляции Германии от всего мира.
Услышав это, Вайс с изумлением уставился на Бригитту, потом с
укоризной перевел взгляд на Зубова и пролепетал, что он только солдат и
его дело - видеть в России врага и ничего больше.
А Зубов, будто не заметив молчаливого упрека Вайса, похвалил свою
супругу:
- Просто Бригитта не боится, как некоторые, что в случае превратности
судьбы советские солдаты будут вести себя на нашей территории так же, как
наши ведут себя на их территории.
- И напрасно не боится, - сердито сказал Вайс, с гневом взглянув на
Зубова. - Я уверен, что начнут с того, что тебя, например, обязательно
выпорют за легкомыслие.
- Никогда, - запротестовала Бригитта. - Русские не применяют телесных
наказаний. Ведь правда, не применяют? - обратилась она за поддержкой к
Зубову.
- Но введут их специально для вашего супруга. - сердито пообещал
Вайс.
Зубов только торжествующе ухмыльнулся в ответ на эти слова.
Прощаясь, Вайс негодующе спросил Зубова:
- Ты что, обалдел? Рассчитываешь на любовь до гроба?
Зубов пожал могучими плечами.
- А что, разве она не стоит того? - И тут же энергично объявил? - Я
человек дисциплинированный. Но притворяться до такой степени, будто бы я и
не человек вовсе, не буду. Не умею.
- Прикажу - будешь! - пообещал Иоганн. И весьма сдержанно расстался с
Зубовым.
Иоганн был недоволен Зубовым: тот вел себя неосторожно до глупости;
но он не мог не признаться себе, что теперь этот славный парень, ни
секунды не колебавшийся, когда надо было рискнуть жизнью ради спасения
товарища, увлекающийся, но чистый и верящий в людей, стал ему еще более
дорог.
Он вспомнил, как Зубов, хладнокровно выходивший на ночные операции, с
горечью говорил ему:
- Мы тут, прежде чем ремонтно-артиллерийские мастерские подорвать,
обследовали обстановку. Наблюдал я, как немцы-рабочие на
вертикально-сверлильном станке обтачивали каналы орудийных стволов. Ну,
знаешь, золотые руки! Виртуозы! Уникальные мастера! И, понимаешь, пришлось
весь план диверсии заново перекраивать: рванули так, чтобы никто из людей
не пострадал, - между сменами. Аккуратненько, тютелька в тютельку. И
получилось. А иначе рука не поднималась. - Добавил уверенно: - Я полагаю,
политичеки правильно рассчитали. Хотя с точки зрения подрывного дела
поставили себя в трудное положение: еле ноги унесли. А Пташеку часть щеки
при взрыве оторвало. Но ничего, зато свое лицо уберегли - рабочих не
искалечили. А станки - в утиль. Это верно - гробанули сильно.
Генрих как-то вскользь сказал Иоганну, что встречается с Ангеликой
Бюхер.
- Тебе что, она нравится?
- Нисколько. Это психопатка, мечтающая стать героиней рейха.
- Зачем же она тебе?
- Так, чтобы испортить настроение фон Зельцу. - Заметил с насмешкой:
- Этот чопорный пруссак оказался самым обыкновенным трусливым дохляком. В
юности он обратился к хирургу, чтобы тот под анестезией нанес ему на лицо
шрамы, и всю жизнь делает вид, будто эти шрамы - след рапиры и получил он
их на дуэлях. Недавно я сказал ему, что костлявые ключицы фрейлейн Бюхер
оскорбляют мои эстетические чувства. А он промолчал в ответ, словно не
понял, о чем речь.
- А если бы он, недолго думая, просто пристрелил тебя за эту
дерзость?
- Вот и отлично было бы, - вяло процедил Генрих. - Освободил бы от
этой вонючей жизни.
Вайс подумал, что он пьян, но глаза у Генриха были как никогда
трезвы, холодно пусты и безжизненно тусклы. Во время припадков уныния он
обычно либо напивался до бесчувствия, либо пускался в разговоры на такие
скользкие темы, что Иоганн начинал опасаться, не подвергает ли его Генрих
проверке.
Вот и сейчас, пристально глядя Иоганну в глаза, Генрих спросил:
- Ты, конечно, знаком со всеми способами массового умерщвления людей?
Так, может, поделишься опытом? Как коллега. Ну, не скромничай, Иоганн, не
скрывай от дорогого друга своих драгоценных познаний.
- Да ну тебя к черту! - рассердился Иоганн. - Тоже нашел тему!
- А что? Весьма благородная тема для беседы двух молодых
представителей великой нации будущих властителей мира. Нам ведь придется
приложить еще немало усилий, чтобы достичь совершенства в этой области. -
Генрих пристально глядел в лицо Вайса. - Не так давно мы начинали весьма
примитивно. Помню, приезжаю я как-то в лагерь. Представь себе, дождь,
слякоть. Гора трупов. Их собираются сжечь на гигантском костре,
разложенном в яме. Дрова сырые, горят плохо. Тогда один из приговоренных
лезет в яму, зачерпывает ведром жир, натекший с других трупов, и передает
ведро напарнику. Тот выливает жир на дрова, костер разгорается, и все идет
отлично. И какая экономия: не надо тратить горючего! Покойники на
самообслуживании - используют собственный топленый жир.
- Противно слушать, - сказал Вайс.
- А делать?
- Хоронить трупы заключенных - обязанность самих заключенных.
- А превращать их в трупы - наша обязанность? - Генрих по-прежнему не
отрывал взгляда от лица Вайса.
- Война.
- В день пятидесятичетырехлетия фюрера расстреливать по пятьдесят
четыре заключенных в каждом лагере - это тоже война?
- Подарок фюреру.
- Ты знаешь, как это делается?
- В общих чертах, - осторожно ответил Иоганн.
- Они ложатся рядами голые в ров, набитые теми, кого уже расстреляли,
но прежде чем лечь, сами посыпают убитых негашеной известью. И так слой за
слоем. И никто не молит о пощаде, не теряет разума от ужаса. Медлительно,
как очень усталые люди, они выполняют приказания, иногда переговариваются
вполголоса. А тех, кто их убивает, они просто не замечают, не видят. Не
хотят видеть. Ты знаешь, как это страшно?
- Кому?
- Тем, кто убивает. Нам страшно. Нам!
- Ты что, непосредственно участвовал в казнях?
- Нет.
- Так зачем столько переживаний, Генрих? Или ты считаешь расстрелы
старомодными? Так есть газовые камеры. Кстати, ты знаешь, концерн "ИГ
Фарбениндустри" за каждого заключенного, работающего на его предприятиях,
платит службе СС по три марки, а служба СС платит "Фарбен" по триста марок
за килограмм газа "циклон Б". Этот газ бросают в банках через дымоход в
помещение, куда сгоняют заключенных, подлежащих уничтожениё. Вот где
образец истинного содружества промышленности и наших высших целей!
Делая вид, что ему наскучил этот разговор, Иоганн лениво потянулся и
сказал:
- Чем больше обогащаются Круппы, Тиссены, Стиннесы, тем сильнее
упрочается нация, ее экономическое могущество, и если мы даем "Фарбен"
возможность заработать, то этим мы патриотитески укрепляем мощь рейха. Это
азбучная истина.
- Ты так думаешь?
- Для тех, кто думает иначе, "Фарбен" изготовляет "циклон Б".
- Однако ты здорово насобачился мыслить как подлинный наци.
- Скажем несколько иначе: рассуждать... - поправил Вайс.
- Значит, ты не хочешь быть со мной откровенным?
- Выходит, ты молол все это для того, чтобы вызвать меня на
откровенность? - Вайся усмехнулся и строго напомнил: - Учти, я приобрел
кое-какой опыт и, когда работаю с агентурой, сам осуждаю некоторые стороны
нашей идеологии. Это помогает, так сказать, расслабить объект, вызвать его
доверие, толкнуть на откровенность. Прием грубый, элементарный, но
плодотворный.
- Так ты считаешь меня...
- Не горячись... - Иоганн положил руку на плечо Генриха, принуждая
его снова сесть. - Я считают, что ты, как и я, знаешь свое дело, и
возможно, даже лучше, чем я. Разве я не могу высказать тебе свое искреннее
профессиональное уважение?
Генрих так долго молча, напряженно и пытливо смотрел на Вайса, что
тому стало не по себе от его жадно идущего взгляда. Наконец он медленно,
словно с трудом находя слова, произнес, все так же не отводя глаз от лица
Вайса:
- Вначале я думал, что ты только хитришь со мной, что ты стал совсем
другим - таким, как все здесь. Но сейчас я убедился в обратном. Это ты
здорово дал мне понять, какая с волочь.
- Ну что ты! Как я мог! - запротестовал Иоганн.
- Однако ты смог, - торжествующе заявил Генрих. - Смог, когда так
иронически сказал о профессиональном уважении ко мне. Это было сказано
иронически, и я понял, что ты не такой, как другие.
- Уверяю тебя, ты ошибаешься, - механически произнес Иоганн.
Он был зол на себя. Выходит, он не сумел скрыть свои мысли, выдал их,
если не словами, то интонацией. Негодуя на себя, он воскликнул горячо:
- Ты напрасно столь подозрительно относишься ко мне, Генрих! Я не
ожидал. - Предложил настойчиво: - Прошу тебя, если ты сочтешь возможным и
в дальнейшем считать меня своим приятелем, наведи обо мне справки в
гестапо. Так будет проще. И, кроме всего прочего, это освободит тебя от
естественной необходимости лично проверять мой образ мыслей.
Иоганн говорил деловым, но дружеским тоном, заботливо,
доброжелательно, с мягкой улыбкой.
Однако его просьба вызвала на лице Генриха только выражение
брезгливости. Глаза его снова стали тусклыми, сжатые губы побелели, одна
бровь высоко поднялась, как от приступа головной боли.
Такая реакция обрадовала Иоганна, но он ничем не выдал своих чувств
и, тайно наслаждаясь мучительными переживаниями Генриха, как счастливой,
драгоценной находкой, продолжал тем же искательным, фальшиво-задушевным
тоном:
- Ты должен правильно понять меня, Генрих. Почему я так горжусь
тобой? Ты был первым настоящим наци в моей жизни, образцом для меня. Еще в
Риге ты, как подлинный ариец, сумел стать выше своего отца, дружившего с
профессором Гольдблатом, и проучил этого еврея вместе с его дочерью,
открыто высказывая им свое презрение. А ведь я в то время позволял себе
считать их не только полноценными людьми, но даже привлекательными и
благородными, и завидовал тебе, потому что Берта мне нравилась. Ты помнишь
Берту? Я тогда думал, она красавица.
- А теперь она кажется тебе безобразной?
- Конечно! - поспешно согласился Иоганн. - В лагерях этот материал
выглядит весьма неприглядно. Пожалуй, там бы я не узнал ее. Кстати, ты
знаешь, какие меры возмездия практикует штандартенфюрер Лихтенбергер в
рижских концлагерях? Провинившегося закапывают в землю по самую шею, а
потом заставляют заключенных отправляться на его голову. - Заметив, что
лицо Генриха внезапно стало серым, добавил осуждающе: - Но я лично
противник подобных излишеств. Другое дело, когда заключенных закапывают
там голыми в снег: наблюдения над результатами этого переохлаждения
принесли пользу при лечении наших солдат, обмороженных на Восточном
фронте. В Дахау, например, гауптштурмфюрер СС доктор Рашер весьма успешно
проводит опыты с переохлаждением. Недавно он указал, что отогревание
сильно охлажденных людей животным теплом может быть рекомендовано только в
тех случаях, когда в распоряжении не окажется других способов отогревания
или когда речь идет о слабых индивидуумах, которые плохо переносят
массированную подачу тепла. В качестве примера он привел опыты с
переохлаждением грудных детей. Оказывается, они лучше всего отогреваются у
тела матери, если добавить еще бутылки с горячей водой. - Предложил
услужливо: - Я могу показать тебе копию докладной доктора Рашера. Там ты
найдешь много любопытного.
На сером лице Генриха глаза блестели холодно и жестоко. Сжав кулаки,
он весь подался к Вайсу, глядя на него с ненавистью. Но Вайс, будто не
замечал этого, продолжал тем же деловым тоном, только уже с некоторым
оттенком печали:
- Ты, наверное, знаешь, что, заботясь о превратностях войны,
руководство СС дало указание испытывать на заключенных сильнодействующие
яды. На случай, если нам самим придется воспользоваться этими ампулами.
Весьма дальновидное мероприятие! Опытами руководит доктор Шуллер, а
проводятся они обычно в присутствии лагерного руководителя СС Тоберта,
штурмбанфюрера СС доктора Конрада Моргена и гауптштурмфюрера СС доктора
Венера. Все они стоят за занавеской и через отверстие в ней наблюдают, как
действуют на русских военнопленных ядовитые вещества - их вводят вместе с
супом. Ну и, конечно, ведут хронометраж. - После небольшой паузы
осведомился: - Ты был в Освенциме? - И продолжал, не ожидая ответа: - Пока
там не построили муфельные печи для крематория, районы, прилегающие к
лагерю, превратились в сплошные гниющие болота. Зловоние стояло
невыносимое. Трупы засыпали небольшим слоем земли, и поэтому почва там
стала подобна трясине. - Произнес с улыбкой: - Конечно, в таких условиях
службе СС не позавидуешь. Но вместе с тем просто возмутительно, что
уполномоченный рейхсфюрера, занимавшийся перевозкой ценностей из
Освенцима, похитил сорок килограммов золотых зубов и скрылся. И,
представь, его до сих пор не могут найти. Такие типы позорят мундир СС! -
заявил Вайс с негодованием. И озабоченно добавил: - После того как в
Галиции ликвидировали гетто, служба СС предъявила еврейской общине счет на
три тысячи сто злотых за израсходованные патроны и потребовала немедленно
оплатить его. Эти ретивые служаки, руководствуясь чувством бережливости,
проявляют неустанную заботу о государственных доходах рейха. Надзиратель
лагеря Заксенхаузен Вильгельм Шуберт, например, прибегает к
самодеятельному способу казни заключенных. Он дает приговоренному веревку,
гвоздь, молоток, запирает его в сторожке и приказывает собственноручно там
повеситься. В противном случае заключенному угрожает экзекуция весьма
своеобразная он сам вкапывает в землю столб, а затем его вздергивают за
связанные на спине руки на этот столб, и он висит на вывернутых руках до
тех пор, пока не предпочтет более эффективного способа повешения. Таким
образом, заключенные казнят себя как бы почти добровольно. Подобные
самоубийства весьма популярны и в других лагерях.
- Зачем ты мне все это рассказываешь9 - хрипло спросил Генрих.
- Извини, - сказал Вайс, - очевидно, в моей болтовне для тебя нет
ничего нового. Но ты офицер СС, и я просто хотел сказать, что понимаю, в
каких условиях вам приходится работать. По сравнению с вами абвер -
кустарная мастерская. И, в сущности, мы очень обязаны вам. После вашей
обработки наши агенты выглядят вполне надежно. И мы вам очень
признательны... И я хочу и тебе, как офицеру СС, выразить свою служебную
признательность.
- Значит, ты считаешь меня таким, как все те, о ком ты сейчас
говорил?
- Видишь ли, - уклончиво ответил Вайс, доставая из кармана записную
книжку, - рейхсфюрер Гиммлер указывал нам в своей речи в Познани... - И
прочел: - "Подыхают ли другие народы с голоду, это интересует меня лишь
постольку, поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры...
Большинство из вас знает, что такое сто трупов, лежащих рядом, или
пятьсот, или тысяча лежащих трупов. Выдержать это до конца и при этом, за
исключением отдельных случаев проявления человеческой слабости, остаться
порядочными людьми - вот что закаляло нас. Это славная страница нашей
истории, которая не написана и которая никогда не будет написана".
Вайс закрыл книжку, снова положил ее в карман кителя, чуть заметно
усмехнулся, спросил:
- Не правда ли, эти слова точно объясняют нашу миссию? И те, к кому
они относятся, я уверен, заслужат честь быть отмеченными на страницах
истории. И я полагаю, что фамилия Шварцкопф займет там свое место.
- Какого Шварцкопфа ты имеешь в виду? - яростно вскинулся Генрих.
- Обоих - и Вилли и Генриха, - сдержанно пояснил Вайс. Осведомился: -
Я надеюсь, твой дядя вполне доволен тобой и давно простил тебе твое
юношеское увлечение Бертой? Или ты скрыл от него? - И, не давая Генриху
ответить, поспешно посоветовал дружеским тоном: - Я бы на твоем месте
все-таки посетил женский концлагерь в Равенсбруке Возможно, Берта там.
Любопытно, как она теперь выглядит. Правда, на молодых еврейках обычно
производят медицинские опыты - пересадки костей, заражения,
экспериментальные хирургические операции, прививки. После этого из них
выдавливают кровь для приготовления вакцин. Оставшихся в живых стерилизуют
и затем проверяют результаты стерилизации в домах терпимости, устроенных в
лагерях для иностранных рабочих. Так что едва ли от нее что-нибудь
осталось, от прежней Берты. И, пожалуй, не стоит тебе тратить на это
время. Хотя было бы эффектно, если бы она увидела тебя такого, какой ты
сейчас есть, а ты ее - такой, какой она стала. Я думаю, ты был бы
вознагражден. Ведь в свое время она относилась к тебе несколько
пренебрежительно...
Удар по щеке на мгновение ошеломил Вайса. Рука его непроизвольно
легла на кобуру пистолета, но он быстро овладел собой. Улыбнулся.
Улыбнулся без всякого внутреннего усилия, ибо он хотел, чтобы Генрих
каким-либо образом отреагировал на его слова, всем сердцем, волей, разумом
стремился к этому, ждал этого, надеясь, что не все еще потеряно. И какой
бы ценой ему ни пришлось заплатить за свое открытие, он шел к цели упорно,
методично, расчетливо, правда не предполагая, что именно пощечиной
увенчается его поиск. Пожалуй, можно было не прибегать к такой крайности,
чтобы заставить Генриха раскрыть то человеческое, что в нем еще
сохранилось. И все же это, в конце концов, не промах, а удача. И теперь
нужно только подумать, как правильно ею воспользоваться.
Глядя Генриху в глаза, Иоганн сказал официальным тоном:
- Господин Шварцкопф, вы оскорбили меня как офицера. Вы, конечно,
понимаете, что такое честь мундира и как ее защищают?
- Ты хочешь стреляться со мной? - насмешливо спросил Генрих. -
Пожалуйста!
- еще что! - сказал Вайс. - Я не желаю, чтобы меня судили военным
судом.
- Так что тебе угодно?
- Ты хорошо играл в шахматы, - задумчиво сказал Вайс. - Если не
разучился, может, соблаговолишь сыграть со мной?
- Зачем?
- Проигравший расплатится жизнью. Способ - по собственному
усмотрению. Только и всего.
- Я согласен, - не колеблясь объявил Генрих.
- Отлично! - с излишней горячностью воскликнул Вайс.
- Ты что, думаешь, за шахматами мы помиримся? - подозрительно
посмотрел на Вайса Генрих.
- Нет! - решительно отрезал Вайс. - Ни в коем случае. Но только,
знаешь, давай до турнира забудем о том, что произошло сейчас между нами.
Попробуем быть волевыми парнями, а? Мне это будет труднее сделать, чем
тебе. Но я постараюсь на время забыть об оскорблении.
- Надолго?
- Завтра вечером будем играть.
- Почему не сегодня?
- Если ты настаиваешь...
- хорошо, до завтра, - сухо сказал Генрих и тут же гневно добавил: -
Но запомни: если ты собираешься простить мне пощечину, то я не собираюсь
прощать тебе твои слова! Итак, до завтра.
И Генрих хотел встать. Но Вайс движением руки удержал его.
- А почему нам не побыть сейчас вместе? Ты что, боишься меня?
- Вот еще! - пренебрежительно отозвался Генрих. - Это ты струсил, не
застрелил меня сразу же, на месте.
- Так же, как струсил ты и не застрелил меня, - огрызнулся Вайс. - А
теперь боишься, что, побыв со мной, размякнешь и будешь просить прощения.
- Никогда! - решительно сказал Генрих.
- Ну, тогда давай выпьем, - предложил Вайс, - и поговорим просто так,
о чем-нибудь другом. За шахматами нам придется молчать, а потом один из
нас умолкнет навечно.
- Скорее всего6 ты.
- допустим, - примирительно согласился Вайс. Спросил: - Так как же ты
жил в берлине?
Генрих неохотно начал было рассказывать о своей службе под началом
Вилли Шварцкопфа, но вскоре сбился и сказал - рот его нервно кривился:
- Знаешь, либо ты притворяешься, либо у тебя железные нервы. Я не
могу с тобой разговаривать после всего, что произошло. - Встал. - Так,
значит, до встречи. У меня в номере завтра вечером. Тебя это устраивает?
- Вполне, - сказал Вайс. И ушел, не простившись.
Иоганна мало беспокоил исход шахматной дуэли с Генрихом. Во всяком
случае, проигрыша он не опасался, так как рассчитывал не только на свое
самообладание, но и на свое несомненное превосходство над Генрихом в этой
игре. Тревожило другое: вдруг Генрих проявит слабодушие и попросту
скроется, уедет или, еще хуже, пользуясь своим положением6 предпримет
такие шаги, после которых Вайс окажется в положении человека, обвиненного
офицером СС в чем угодно...
Но подозревать Генриха в подобной подлости пока как будто оснований
не было. Напротив, его запальчивость и его горячность никак не вязались с
коварством. Но если Генрих вполне серьезно принял вызов, он не откажется
от дуэли. Если же от нее откажется Вайс, то у Генриха будут все основания
считать его трусом и с презрением отвернуться от него навсегда.
Это значит потерять Генриха. И потерять именно тогда, когда удалось
обнаружить в нем ту частицу человечности, которая, быть может, таит в себе
нечто такое, что окажется нужным, полезным Вайсу, его делу.
Припоминая, восстанавливая в памяти все оттенки переживаний, которые
он улавливал на лице Генриха, когда рассуждал о лагерной инквизиции,
Иоганн приходил к мысли, что эти рассуждения могли внушить Генриху
ненависть к нему, к Вайсу, как к человеку, полностью разделяющему
нацистские методы. И тогда Генрих может воспользоваться вызовом и
безжалостно убить Вайса, как поступил бы и Вайс на его месте, представься
ему столь удобная возможность. Если это так, значит, Вайс переиграл и
жизнь его в опасности. Ведь каждый из них, прежде чем сесть за шахматную
доску, передаст другому записку: "В моей смерти прошу никого не винить".
Получив от Вайса такую записку, Генриха, не дожидаясь конца игры и даже
вовсе ее не начиная, может запросто влепить ему пулю в лоб. И поступит
правильно, если он такой, каким сегодня показался Иоганну. Конечно, это
замечательно, если Генрих такой. Это здорово, если он такой. Тогда он
бесценный человек для того дела, которому служит Вайс. Но в этом случае
Вайс подвергает себя опасности.
А что, если Генрих просто разыграл Вайса, чтобы проверить его?
Талантливо разыграл, как контрразведчик СС, великолепно усвоивший все,
чему обучал его Вилли Шварцкопф, матерый эсэсовец, специалист по душевным
обыскам не только в застенках гестапо - у каждого своего закадычного друга
он обшаривает душу. Что тогда? Конечно, можно действовать впрямую. Прийти
к Генриху и положить перед ним на стол материалы следствия по делу об
убийстве Рудольфа Шварцкопфа, совершенном Функом по указанию Вилли
Шварцкопфа. И сразу станет ясно, с кем пойдет Генрих.
Но тогда Иоганн должен раскрыть себя перед Генрихом. И если Генрих
уклонится от выбора своей судьбы, от решения, за кем идти, Иоганн вынужден
будет убить его.
Ничего другого, как убить Генриха, тогда не остается. Лучше всего,
пожалуй, поступить так: после того как Иоганн обезопасит себя, получив
записку Генриха с просьбой никого не винить в его смерти, надо будет
ознакомить его с материалами следствия. Если Генрих простит Вилли
Шварцкопфу убийство отца, - за одно это следует уничтожить его как
подлеца, негодяя.
Не исключено и иное: ошеломленный показаниями Папке, в смятение,
Генрих отречется от своего дядя, от всех гестаповцев, вместе взятых, и,
движимый одним только отчаянием6 согласится помогать Вайсу. Но отчаяние -
неустойчивое чувство. Оно может пройти так же быстро, как быстро возникло.
А потом придут другие чувства, другие мысли - все то, что питало Генриха в
фашистской Германии,-и они вытеснят отчаяние, коварно подскажут способы
избавится от тягостной скорби об отце. Все может быть.
Устойчива только убежденность. Но она не озаряет человека внезапно,
не приходит как некое молниеносное просветление. И нельзя рассчитывать,
что, ознакомившись с материалами Папке, Генрих сразу же переменит свои
убеждения.
Да Иоганну и не нужен Генрих ошеломленный, растерянный, в горестном
отчаянии готовый на все. Ему нужен Генрих, убежденный, что в гибели его
отца виноват не один Вилли Шварцкопф. Не только он подлый братоубийца.
Главный убийца - гитлеровская Германия, планомерно уничтожающая другие
народы и понуждающая к самоубийству свой народ, заставив его творить
чудовищные злодеяния.
И когда Генрих поймет это6 он придет к убеждению, что единственно
правильный для него путь - стать на сторону советского народа6 чтобы
помочь избавить немецкий народ от гибели, от уничтожения.
Но как внушить все это Генриху, как проверить, тот ли он немец,
который способен понять Иоганна и принять решение бороться за ту Германию,
что сама первой стала жертвой фашистского террора?
Дитрих в последнее время с группой специально выделенных лиц
занимался расследованием по делу о пяти немецких военнослужащих,
отказавшихся принять участие в расстреле заложников.
Все они были приговорены к казни. И казнь должна была совершиться
ночью в Варшавской армейской тюрьме6 где специально для этого соорудили
гильотину. Но конструкция ее оказалась недостаточно совершенной6 и поэтому
решено было прибегнуть к примитивному способу, использовав в качестве
орудия казни топор мясника. Осужденным объявили6 что для тех из них, кто
пожелает взять на себя роль палача, казнь будет заменена отправкой на
фронт, в штрафные штурмовые подразделения. Но ни один из приговоренных не
согласился стать палачом.
Тогда Дитрих решил, что в таком случае честь уничтожить изменников
рейха будет предоставлена офицерам абвера, имена которых он назовет перед
самой казнью. Кстати, это послужит и проверкой устойчивости некоторых
офицеров, проявивших недостаточную активность при допросах преступников. В
связи со всем этим Дитрих и задержался в Варшаве.
Лансдорф одобрил идею Дитриха, он вызвал его к себе и, коротко
сообщив ему, что в Варшаву прибыл Генрих Шварцкопф, племянник
оберштурмбанфюрера СС Вилли Шварцкопфа, сказал, что было бы весьма
целесообразно обеспечить его присутствие при казни военных преступников и
даже участие в ней. Как бы снизойдя, объяснил:
- Это даст вам при случае возможность с лучшей стороны
рекомендоваться оберштурмбанфюреру через его племянника. Кроме того,
оберштурмбанфюреру будет приятно, если его родственник продемонстрирует в
генерал-губернаторстве, что он достоин своего дяди - ближайшего
сподвижника рейхсфюрера.
Дитриха весьма обрадовала перспектива знакомства с такой крупной
персоной. И он даже излишне бурно поблагодарил своего начальника за эту
весьма ценную рекомендацию.
Но Лансдорф сразу же прервал его излияния, решительно потребовав,
чтобы Генрих Шварцкопф ни в коем случае не узнал заранее, для чего его
приглашают в тюрьму. Ведь в противном случае он прибудет на казнь в
сопровождении двух эсэсовцев, и те могут оттереть Дитриха от командования
всей процедурой. Нужно найти для приглашения какой-либо служебный повод,
касающийся только самого Генриха Шварцкопфа.
- Вы совершенно правы, - согласился Дитрих. - Эсэсовцы - наглецы:
полагают, что только они одни умеют достойно разделываться с предателями.
Как бы этот родственник высокопоставленного эсэсовца не стал первым
хвататься за ручку орудия закона. Приоритет должен остаться за старшим по
званию.
- Ну, это вы ему сами там объясните. - И Лансдорф добавил насмешливо:
- Я полагаю, что уж вас-то, как организатора, он оттеснить не посмеет,
отдаст вам дань уважения.
- Ну что вы, герр Лансдорф! - тревожно запротестовал Дитрих. - Я и не
собираюсь воспользоваться своим правом. Одно дело - допросы с применением
