положила на кровать, и не решаясь снять пальто. Ми вернулась в мохнатом
халате, энергично вытирая свои мокрые волосы полотенцем. Она сказала
что-то непонятное по-итальянски, потом спросила:
- Это ничего, что я лягу? Мы немножко поболтаем. Ты далеко живешь?
если никто о тебе не будет беспокоиться, ты можешь ночевать здесь, если
захочешь.
Тут понаставили массу кроватей. Уверяю тебя, я ужасно рада тебя
видеть, ну чего ты сидишь с таким мрачным лицом!
Ми улеглась в постель, закурила сигарету, сказала До, что если ей
хочется выпить, то где-то в соседней комнате стоят бутылки с вином.
заснула она сразу, с горящей сигаретой в пальцах, как-то вдруг, точно
кукла. До не верила своим глазам. Она тронула куклу за плечо, та
пошевелилась, что-то пролепетала и уронила сигарету на паркет.
- Сигарета, - жалобно в полузабытьи пробормотала Ми.
- Я погашу ее.
Кукла чмокнула губами, что означало "целую", и снова уснула.
На другое утро До пришла в банк с опозданием - впервые за два года.
Разбудила ее старуха, которая не выказала ни малейшего удивления, застав
До спящей на диване. Ми уже не было.
За завтраком в бистро подле банка, где подавали "дежурные блюда", До
выпила три чашки кофе. Есть ей не хотелось. Она чувствовала себя
несчастной, несправедливо страдающей. Жизнь одной рукой дает, а другой тут
же отнимает. До ночевала у Ми, сблизилась с ней так быстро, как это ей и
не снилось, но сегодня у нее было еще меньше поводов видеться с Ми, чем
вчера. Ми оставалась недосягаемой.
Вечером, выйдя из банка, До не пошла на свидание с Габриелем и
отправилась в "Резиденс Уошингтон". Из холла позвонила наверх, в номер
четырнадцать. Но мадемуазель Изоля не было дома. До целый вечер слонялась
по Елисейским полям, зашла в кино, потом опять бродила под окнами номера
четырнадцать. К полуночи, снова справившись у консьержа в черном сюртуке,
пришла ли Ми, До сдалась.
Дней через десять - было это в среду утром и опять в банке -
"счастливый случай" повторился. Ми явилась в английском костюме цвета
бирюзы, а сопровождал ее какой-то молодой человек. До нагнала ее у окошка
кассира.
- Я как раз собиралась тебе звонить, - выпалила она. - Я раскопала
старые фотографии, приглашаю тебя со мной пообедать, я хочу тебе их
показать.
Ми, явно застигнутая врасплох, не очень уверенно ответила, что это
было бы чудесно и надо будет это как-нибудь устроить. Она снова
внимательно посмотрела на До, как в тот вечер, когда предложила ей деньги.
Неужели же она интересовалась людьми больше, чем это казалось До? Должно
быть, Ми прочла в ее глазах мольбу, надежду, боязнь услышать высокомерный
отказ.
- Послушай, - сказала Ми, - завтра вечером я обязана в поте лица
развлекаться, но я довольно рано освобожусь, мы сможем вместе пообедать.
Только приглашаю я. Давай встретимся где-нибудь часов в девять. Если
хочешь во "Флоре". Я никогда не опаздываю. Ciao, carina!
Ее спутник осклабился, удостоив До равнодушной улыбкой. Выходя из
банка, он обнял принцессу с черными волосами за плечи.
Было без двух минут девять, когда она вошла во "Флору", в пальто
внакидку и в белом шарфике, обрамлявшем ее лицо. До, уже полчаса сидевшая
под окнами ресторана на террасе, за секунду до этого увидела подкатившую
"MG" и порадовалась, что Ми приехала одна.
Ми выпила рюмку сухого мартини, рассказала о светском приеме, с
которого приехала, о книге, прочитанной прошлой ночью, заплатила и
спросила До, любит ли она китайские рестораны.
Они пообедали вдвоем на улице Кюжа, заказав разные блюда, которые
делили пополам. Ми заметила, что распущенные волосы идут До больше, чем
узел на затылке. У Ми волосы были гораздо длиннее: возня с ними, пока
причешешься, адская. Шутка ли, каждый день двести раз проводить щеткой по
волосам. Порой Ми разглядывала До молча, почти с обременительным
вниманием, порой начинала вдруг говорить; это был нескончаемый монолог, и
казалось, ей все равно, кто сейчас сидит напротив ее.
- Ну, давай о деле, где фото?
- Они у меня дома, - сказала До. - Я живу совсем рядом. Я думала, мы
потом сможем и ко мне заглянуть.
Садясь в свою белую "MG", Ми объявила, что прекрасно себя чувствует и
очень довольна проведенным вечером. Она вошла в гостиницу "Виктория",
уверяя, что это премилый район, и, очевидно, сразу почувствовала себя как
дома в комнате До. Она сняла пальто и туфли и забралась с ногами на
кровать. Девушки разглядывали фото маленькой Ми, потом фото маленькой До,
и еще чьи-то лица - забытые и трогательные. До стояла на коленках тут же
на кровати рядом с Ми, и ей хотелось, чтобы это длилось вечно.
На нее веяло духами Ми, и До думала о том, что вот Ми уйдет, а ее
аромат останется, и До сама будет пахнуть ее духами. Увидев фотографию,
где обе они были сняты на взморье, сидя на краю Тоббогана, Ми засмеялась,
и До не выдержала и отчаянно стала целовать ее волосы.
- Хорошее это было время, - сказала Ми.
Она не отстранилась, но не глядела на До. Уже все снимки были
пересмотрены, а Ми не шевелилась, по-видимому немного смущенная. Вдруг она
повернулась и скороговоркой сказала:
- Поехали ко мне.
Она встала и надела туфли. До продолжала сидеть на кровати; тогда Ми
встала перед ней на колени и провела своей нежной ладонью по ее щеке.
- Я бы хотела остаться с тобой навсегда, - сказала До.
И она прижалась лбом в плечо маленькой принцессы, которая была сейчас
не равнодушной девушкой, а нежным и незащищенным ребенком, как когда-то, и
ответила ей дрогнувшим голосом:
- Ты здорово выпила в этом китайском кабаке, сама не знаешь, что
говоришь.
В машине До делала вид, будто с интересом разглядывает Елисейские
поля, мелькавшие мимо окна. В номере четырнадцатом ждала, дремля в кресле,
все та же старуха. Ми услала ее звонко чмокнув в обе щеки, закрыла дверь,
швырнула свои туфли через всю комнату в угол, свое пальто - на диван. Она
смеялась; казалось, она счастлива.
- Что ты там делаешь на своей работе?
- В банке? О, это слишком сложно, так сразу и не объяснишь! И потом,
это не интересно.
Ми, которая уже стаскивала с себя платье, подбежала к До и стала
расстегивать ее пальто.
- Ну что за бестолковщина! Да сними ты с себя это, устраивайся как
дома! Ты меня мучаешь, когда ты такая. Пошевеливайся, слышишь? Кончилось
это дракой, обе повалились на кресло, сползли на ковер. Ми оказалась
сильнее. Отдышавшись, она со смехом схватила До за запястье.
- Говоришь, работа у тебя сложная? Ясно, ты и сама девушка сложная. А
с каких это пор ты стала сложной девушкой? С каких пор мучаешь людей?
- С давних, - ответила До. - Я тебя никогда не забывала, я часами
смотрела на твои окна. Воображала, как спасаю тебя во время
кораблекрушения. Целовала твои фото.
Продолжать в том же духе, лежа навзничь на ковре, с будто скованными
руками, под тяжестью навалившейся на нее Ми, Доменике было трудновато.
- Ну ладно, что ж теперь делать, - заключила Ми.
Она вскочила и побежала в спальню. Через минуту До услышала плеск
воды в ванной. Она поднялась с полу, пошла в спальню и стала рыться в
шкафу, ища для себя пижаму или ночную рубашку. Попалась пижама. Пижама
была ей впору.
В ту ночь она спала в передней номера Ми на диване. Ми легла в
смежной комнате, говорила много и громко, чтобы До могла ее услышать. На
этот раз Ми не принимала снотворное. Принимала она его часто, из-за
него-то она так внезапно и уснула в ночь их первой встречи. Долго еще,
после того, как она объявила: "Бай-бай, До!" (и при этом полагалось тоже
смеяться), она продолжала свой монолог.
Часа в три утра До проснулась и услышала плачь Ми. Подбежав к ее
кровати, она увидела, что Ми спит с мокрым от слез лицом, сжав кулаки и
скинув с себя простыни и одеяло. До погасила свет, укрыла Ми и вернулась
на свой диван.
Назавтра вечером к Ми должен был "кое-кто" прийти. Звоня по телефону
из "Дюпон-Латен", До имела возможность услышать, как этот "кое-кто"
спрашивал, где его сигареты. Ми отвечала: "на столе, прямо перед твоим
носом".
- Я тебя сегодня не увижу? - спросила До. - Кто он? Это ты с ним
уходишь? А потом мне нельзя будет тебя увидеть? Я могу и подождать. Я могу
и расчесывать твои волосы щеткой. Я могу делать все, что угодно.
- Ты меня мучаешь, - ответила Ми.
Во втором часу ночи она постучала в дверь номера До, в гостинице
"Виктория". Ми, должно быть, пила, курила и разговаривала без передышки.
Она была грустна. До раздела ее, дала свою пижаму, уложила на свою кровать
и, пока не зазвонил будильник, она, не смыкая глаз, баюкала Ми в своих
объятиях, прислушиваясь к ее ровному дыханию и повторяя себе: "теперь это
не сон, она со мной, она моя, расставшись с ней, я унесу ее с собой, я
стала ею".
- А тебе обязательно нужно туда идти? - спросила Ми, приоткрыв глаза.
- ложись обратно. Я включаю тебя в "главную книгу".
- Куда?
- В расходную ведомость крестной. Ложись. Я заплачу.
До уже оделась, собираясь уходить. Она ответила, что это чушь, она не
игрушка: хочу - поиграю, хочу - брошу. Банк платит ей жалование, выдается
оно каждый месяц, она на это жалование живет. Ми в ярости села, лицо у нее
было свежее, отдохнувшее, глаза ясные.
- Ты говоришь точь-в-точь как один мой знакомый. Если я сказала, что
заплачу, значит заплачу. Сколько тебе дает твой банк?
- Шестьдесят пять тысяч в месяц.
- Оклад повышен, - сказала Ми. - Ложись обратно, иначе получишь
расчет.
До сняла пальто, поставила варить кофе, посмотрела в окно на свое
солнце Аустерлица, которое не было еще в зените. Когда она подала Ми чашку
с кофе в постель, она знала, что с этого утра ее восхождение будет
продолжаться, и отныне все, что она сделает или скажет, когда-нибудь может
быть использовано против нее.
- Ты премилая игрушка, - сказала Ми. - Кофе у тебя вкусный. Ты давно
здесь живешь?
- Несколько месяцев.
- Собирай вещи.
- Мики, пойми же! Ведь то, что ты меня заставляешь сделать, вещь
серьезная.
- Представь себе, я это уже поняла два дня назад. Как, по-твоему,
много есть на свете людей, которые спасли меня во время кораблекрушения? К
тому же я уверена, что плавать ты не умеешь.
- Не умею.
- Я тебя научу, - сказала Ми. - Это легко. Смотри: руками надо
двигать вот так, видишь. А ногами работать труднее...
Она смеясь, толкнула До на кровать и стала сгибать и разгибать ей
руки, потом вдруг посмотрела на До без тени улыбки и сказала, что она
знала, как все это серьезно, но не думала, что на столько.
Следующие ночи До провела на диване в передней номера четырнадцатого
в "Резиденс Уошингтон", - так сказать, на роли привратницы, оберегающей
любовные забавы Ми, которая спала в соседней комнате с довольно чванным и
противным молодчиком. С тем самым, которого До видела в банке. Звали его
Франсуа Руссен, он работал секретарем в конторе у адвоката и не лишен был
известного лоска. А так как у него были такие же мутноватые замыслы, что и
у До, то они сразу и откровенно друг друга возненавидели.
Ми утверждала, что он красивый и безобидный. Однако До почувствовала
себя почти счастливой, когда однажды вечером Ми спросила ее, оставила ли
она за собой номер в "Виктории". Ми пожелала провести там с кем-то ночь.
За номер было заплачено до марта. Ми пропадала три вечера.
Бывали и такие вечера, когда Ми сидела дома. Самые приятные для До.
Ми не переносила одиночества. Кто-нибудь должен был двести раз провести
щеткой по ее волосам, помыть ей спину, погасить ее сигарету, если она
задремлет, слушать ее монологи: для всего этого и существовала До. В такие
вечера она предлагала пообедать "по-холостяцки", и в номер подавали
невероятные яства (например, яичницу-болтунью) в серебряных кастрюльках.
Она учила Ми складывать особым образом салфетки, так что получались
фигурки зверей, то и дело называла ее своим светиком или своей красавицей.
Это было едва ли не самое важное, ведь Ми перед сном испытывала
потребность в отвлечении, в разрядке, которую давало ей иногда снотворное,
иногда любовники, иногда собственная бессмысленная болтовня; а потребность
эта была ничем иным, как старинной боязнью темноты, которую мы испытываем,
когда мама оставляет нас одних в комнате. Эти наиболее ярко выраженные
особенности Ми (по мнению До - уже явно патологические) корнями своими
уходили прямо в детство.
В марте До стала всюду сопровождать Ми (вернее - Мики, как называли
ее все), и только у Руссена Ми бывала одна. Сводилось это к совместным
поездкам по Парижу в машине, из одного магазина в другой, либо к светским
визитам или к партии в теннис на закрытом корте, а иной раз
разглагольствованиям с неизвестными людьми за столом в ресторане. Часто до
оставалась одна в машине, включая радио, составляла в уме проект письма,
которое напишет вечером крестной Мидоля.
Первое письмо До было датировано днем ее нового "назначения". Она
писала, что имела счастье встретиться с Ми, сообщала, что все
благополучно, выражая надежду, что столь же благополучно все и у крестной,
которая ведь "немного сродни" и самой До. Далее следовали всякие
происшествия, имевшие место в Ницце, одна-две шпильки, тщательно
замаскированные, по адресу Мики и обещание расцеловать крестную при первом
же посещении Италии.
Отправив письмо, До тут же пожалела, что не удержалась от шпилек:
очень уж заметно. Крестная Мидоля тонкая бестия, - недаром же она с
тротуаров Ниццы ухитрилась попасть в итальянские дворцы - она сразу все
учует. Но ничуть не бывало. Ответ пришел через четыре дня, и прямо-таки
ошеломляющий. До, мол, для нее - сущее благословение. Она осталась
точь-в-точь такой, какой помнит милую девочку ее крестная Мидоля: кроткой,
рассудительной, любящей. До, к сожалению, наверное, заметила, что "их"
Мики очень переменилась. В конце выражалась надежда, что эта чудесная
встреча окажет на Ми благотворное влияние; к письму прилагался чек.
До вернула чек в своем втором письме, обещав делать все, что в ее
силах ради "их" баловницы, которая просто очень порывистая, хоть иной раз
и может показаться, что у нее нет сердца. За сим - "тысяча поцелуев, всем
сердцем ваша".
В конце марта До получила пятое ответное письмо. Оно было подписано:
"твоя крестная".
В апреле До выпустила коготки. Однажды вечером, за столиком в
ресторане, она при Ми открыто атаковала Руссена, оспорив меню,
предложенное "вверенной ее попечению" особе. Суть была, конечно, не в том,
что Мики плохо спала после курятины под винным соусом, а в том, что
Франсуа мерзавец, подхалим, лицемер и До уже видеть не могла его
физиономии.
Через два дня дело приняло более серьезный оборот. Ресторан был уже
другой, повод для спора - тоже, но Франсуа-то остался мерзавцем, и он дал
сдачи. До услышала, что она не чиста на руку, играет на чувствах подруги,
не чужда порокам, распространенным в закрытых учебных заведениях. При
последнем обмене репликами, довольно-таки хлесткими, Мики замахнулась. До
уже приготовилась получить оплеуху, но поняла, что выиграла поединок,
когда рука Мики стукнула мерзавца по физиономии.
Она поторопилась с выводами. Когда они вернулись в "Резиденс",
Франсуа устроил сцену, заявил, что не собирается ночевать с двумя, - с
юродивой и аферисткой - и ушел, хлопнув дверью. Сцена продолжалась между
до, которая, оправдываясь, еще резче обличала Франсуа, и Ми, разъяренной
тем, что ей пришлось услышать малоприятные истины. Это была не та шуточная
драка, которая происходила в памятный вечер, когда девушки рассматривали
фотографии. У До пошла носом кровь, Ми потащила ее, рыдающую, в ванную и
впервые в жизни собственноручно наливала ванну и подавала полотенца.
Три дня они не разговаривали, Франсуа явился назавтра после драки. Он
окинул критическим взглядом До, и бросил ей: "Ну что ж, моя цыпочка,
образина стала почище прежней", - и увел Ми, чтобы отпраздновать это
событие, а вечером До снова взяла щетку для волос и безмолвно приступила к
своим "обязанностям". Еще через день, сообразив, что хоть говорить - беда,
а молчать - другая, она уткнулась головой в колени Ми и попросила
прощенья. Они заключили мир, скрепив его слезами и солеными поцелуями, и
Ми вытащила из своих шкафов целый ворох унизительных и жалких подарков.
Она три дня носилась по магазинам, чтобы рассеяться.
И надо же было коварной судьбе на той же неделе столкнуть До с
Габриелем, которого она не видела месяц. Она как раз выходила из
парикмахерской, и лицо ее еще хранило следы истерического припадка Ми.
Габриель усадил ее в свою "Дофину" и сделал вид, что более или менее
примирился с их разрывом: он просто беспокоился за нее, и все. Но теперь,
увидев ее в таком гриме, он будет еще больше беспокоиться. Что же это с
ней делают?
До рассказала - обманывать Габриеля было не в ее интересах.
- Она тебя избила? И ты терпишь?
- Я не могу тебе этого объяснить. Мне с ней хорошо. Она нужна мне как
воздух. Ты не поймешь. Мужчины понимают только мужчин.
Габриель и в самом деле неодобрительно покачал головой, однако у него
мелькала еще неясная и все же правильная догадка. До старается его
уверить, что она прямо-таки влюблена в кузину с длинными волосами. Но он
знал До. До не способна ни в кого влюбиться. Если она терпит побои
истеричной девчонки, стало быть, у нее что-то на уме: какая-то глупость,
весьма несложная мыслишка, которая куда опаснее ее мнимой влюбленности.
- На что ты живешь с тех пор, как ушла из банка?
- Она дает мне все, чего я хочу.
- А дальше что будет?
- Не знаю я ничего. Знаешь, она не злая. Она меня очень любит. Я
встаю когда мне хочется, у меня много разных платьев, я всюду с ней бываю.
Ты этого понять не можешь.
До простилась с Габриелем, спрашивая себя, действительно ли он не
понимает. Но он тоже очень ее любил. Ее все очень любили. Никто не мог бы
прочесть по ее глазам, что после того, как ее избили, в ней что-то умерло.
А нужна ей была не та взбалмошная девчонка, но жизнь, которую До слишком
долго вела только в мечтах. Что ж, за побои Мики когда-нибудь заплатит,
обещала же она заплатить за все. Но не это главное. Ей придется сполна
заплатить и за иллюзии мелкой банковской служащей, которая ведь ни на кого
не рассчитывала, ни у кого не просила любви, не думала, что мир станет
краше, если ее приласкают.
Уже несколько дней Доменику томило предчувствие, что она убьет Ми.
Простившись на тротуаре с Габриелем, она просто сказала себе, что сейчас у
нее одним поводом больше. Она не только покончит с бесполезным, бездушным
насекомым, но и с собственным чувством унижения и злобы.
До вынула из сумочки темные очки. Во-первых, потому что иначе каждый
и в самом деле может прочитать черт-те что в вашем взгляде. Во-вторых,
потому что у нее под глазом был фонарь.
В мае своеволие Мики уже перешло границы дозволенного. Вняв вздорным
советам Руссена, на которые он был мастер, она вздумала поселиться в
особняке на улице Курсель, принадлежавшем крестной Мидоля. Синьора
Рафферми никогда там не жила. Мики очертя голову стала переделывать дом
по-своему. И так как она была упряма, а кредита ей не оказывал никто,
кроме тетки, то за двое суток отношения между Парижем и Флоренцией весьма
обострились.
Мики добилась нужных ей денег, оплатила свои векселя, заказала
художников и мебель, но ей навязали в качестве управляющего делами Франсуа
Шанса и срочно вызвали на подмогу первостатейную каргу, личность
легендарную и лютую, благо в списке ее заслуг числилась собственноручная
порка Мики.
Карга звалась Жанной Мюрно. Мики рассказывала о ней мало и в таких
мерзких выражениях, что нетрудно было вообразить, какой ужас наводила на
нее Мюрно. Снять с Мики штанишки и отшлепать ее по мягкому месту, когда ей
было четырнадцать лет, - уже одно это являлось подвигом. Но сказать "нет",
когда Мики в свои двадцать говорит "да", и урезонить ее - такое бывает
только в сказках и кажется совершенно неправдоподобным.
Впрочем, не все тут было правдой. До поняла это, едва увидев каргу.
Она была высокая, золотоволосая, спокойная. Мики не боялась, не ненавидела
ее, дело обстояло хуже. Она не переносила присутствия Жанны, даже когда та
находилась в трех шагах от нее. Она так безмерно боготворила Жанну, так
явно теряла при ней душевное равновесие, что До была этим потрясена. Может
статься, не одни только банковские служащие плачут в подушку. Ми,
по-видимому, много лет мечтала о такой Мюрно, какая не существовала в
природе, и любое столкновение с ней вызывало боль, она сходила с ума,
когда Жанна появлялась. До, знавшая о карге только понаслышке, была
поражена ее значением в жизни Мики.
Это был вечер, ничем не отличавшийся от обычных вечеров. Мики
переодевалась, собираясь пойти куда-то с Франсуа. До читала, сидя в
кресле; она-то и пошла отворить дверь. Жанна посмотрела на До, словно
перед ней был заряженный пистолет, сняла пальто и позвала, не повышая
голоса:
- Мики, ты идешь?
Мики появилась в купальном халате, силясь улыбнуться дрожащими
губами, похожая на уличенную преступницу. Произошел краткий диалог
по-итальянски, из которого До поняла немногое. Ми стояла, переминаясь с
ноги на ногу, сама на себя непохожая.
Жанна стремительно подошла к ней, поцеловала ее в висок, взяла за
локти, отстранила и несколько долгих минут пристально разглядывала.
Вероятно, она говорила что-то не очень приятное. Голос у нее был низкий,
спокойный, но слова звучали резко, как свист бича. Мики только встряхивала
своими длинными волосами и не отвечала. Наконец До увидела, как она,
побледнев, вырвалась из рук карги и отпрянула, запахивая халат.
- Я тебя не просила приезжать! Могла сидеть дома! Да, я не
изменилась, но и ты тоже. Ты как была стерва-Мюрно, так стервой и
осталась. А ново только то, что ты мне осточертела.
- Вы Доменика? - круто повернувшись к ней лицом, спросила Жанна. -
Пойдите же, закройте краны в ванной.
- Не смей двигаться с места без моего разрешения! - вмешалась Мики,
загораживая ей дорогу. - Оставайся здесь. Если ты послушаешься ее хоть
раз, ты от этой бабы никогда не отвяжешься.
До невольно отступила на несколько шагов назад. Жанна повела плечами
и пошла сама закрывать краны. Когда она вернулась, Мики толкнула До в
кресло и стала рядом. Губы ее дрожали.
Жанна остановилась на пороге, огромная, светловолосая великанша, и
заговорила скороговоркой, чтобы ее нельзя было перебить, заканчивая каждую
свою фразу, как точкой, взмахом указательного пальца. До услышала
несколько раз свое имя.
- Говори по-французски, - сказала Мики. - До не понимает. Ты
лопаешься от зависти! Ей стало бы все ясно, если бы она знала
по-итальянски. Да погляди ты на себя, ты же лопаешься от зависти! Если бы
ты видела свое лицо! Ты сейчас уродина, ну просто уродина!
Жанна улыбнулась и ответила, что До тут ни причем. Если До будет так
любезна и выйдет на несколько минут из комнаты, это будет лучше для всех.
- До останется на месте! - сказала Мики. - Она все отлично понимает.
Она слушается меня, а не тебя.
- Когда ты перестанешь кривляться, - спокойно сказала Жанна Мюрно, -
ты пойдешь оденешься и уложишь свои вещи в чемодан. Рафферми хочет тебя
видеть.
Мики выпрямилась - из них трех хуже всего чувствовала себя она, -
поискала взглядом чемодан, потому что где-то в комнате был чемодан. Куда
же он запропал? Чемодан, открытый и пустой, оказался на ковре за спиною
Мики. Она подняла его обеими руками и швырнула в Жанну Мюрно, но
промахнулась.
Мики сделала два шага, крикнув что-то по-итальянски, вероятно
ругательство, схватила с камина вазу - голубую, прелестную вазу, довольно
увесистую, и тоже бросила в голову золотоволосой великанше. Та осталась
невредима, хотя даже пальцем не пошевелила. Ваза разбилась вдребезги о
стенку. Жанна обогнула стол, большими шагами подошла к Мики, взяла ее
одной рукой за подбородок, а другой дала ей пощечину.
Затем она надела пальто, сказав, что ночует сегодня на Курсель, что
завтра в двенадцать вылетает и взяла билет на самолет для Мики. В дверях
она добавила, что Рафферми при смерти. В распоряжении Мики - десять дней,
если она хочет повидать крестную. Как только Жанна ушла, Мики упала в
кресло и расплакалась.
До позвонила у подъезда особняка на улице Курсель, когда по ее
расчету, Ми и Франсуа уже входили в театр. Жанна Мюрно не очень удивилась
ее появлению. Сняв с До пальто, она повесила его на ручку двери.
Повсюду в доме стояли стремянки, ведра с краской, валялись вороха
сорванных обоев.
- У нее все-таки есть вкус, - сказала Мюрно. - В общем, здесь будет
очень красиво. Но от запаха краски у меня делается мигрень, а вам ничего?
Пойдемте на второй этаж, это более или менее жилая часть дома.
Наверху, в спальне, которую уже обставили кое-какой мебелью, они
уселись рядом на кровати.
- Кто будет говорить первой, вы или я? - спросила Жанна.
- Говорите вы.
- Мне тридцать пять лет. Семь лет назад мне отдали в руки эту
окаянную девчонку. Не скажу, чтобы я гордилась тем, что из нее вышло, но
нечем было мне гордиться и тогда, когда я ее получила. Вы родились
четвертого июля тысяча девятьсот тридцать девятого года. Вы служили в
банке. Восемнадцатого февраля нынешнего года вы посмотрели на Мики своими
большими и кроткими глазами, после чего переменили профессию. Теперь вы на
должности куклы, которая, не моргнув глазом, принимает тумаки и поцелуи,
вам легко прикидываться этакой душкой, вы оказались более миловидной, но
не менее занудной, чем я думала. У вас на уме есть одна мыслишка, а у
кукол обычно мыслей не бывает.
- Я не понимаю, о чем вы говорите.
- Тогда дайте договорю. У вас на уме мыслишка, старая как мир.
Впрочем, это даже не мысль, а так, что-то мутное, неопределенное, какой-то
внутренний зуд. Многие испытали это раньше, чем вы, в частности и я, но
куда нам до вас, вы гораздо глупей и решительней. Мне хочется, чтобы вы
меня сразу поняли: беспокоит меня не мыслишка, а то, как бы вы не стали
носить ее знамя. Вы уже натворили столько глупостей, что взбудоражили по
меньшей мере два десятка человек. Если они так же ограничены, как Франсуа
Руссен, то вам придется признать, что положение серьезное. О Рафферми
можно сказать что угодно, но у нее светлая голова. А считать Мики дурочкой
- недомыслие. У вас силенок не хватит, а вы лезете, и это меня раздражает.
- И все-таки я не понимаю, - сказала До.
У нее пересохло в горле, и она говорила себе: "это от запаха краски".
Она попыталась встать, но золотоволосая великанша спокойно усадила ее на
кровать.
- Я читала ваши письма к Рафферми.
- Она вам их показывала?
- Вы живете в мире грез. Я их видела, вот и все. И приколотое к ним
донесение сыщика: "брюнетка, рост - 168 см, родилась в Ницце, мать -
приходящая прислуга, отец - счетовод, имела двух любовников, одного - в
восемнадцать лет, в течение трех месяцев, второго - в двадцать лет, до
приезда Мики, получает шестьдесят пять тысяч франков в месяц за вычетом
налогов по социальному страхованию, отличительная черта: глупость".
До вырвалась из ее рук и кинулась к двери. На первом этаже она не
нашла своего пальто. Из соседней комнаты вышла Жанна Мюрно и подала его
до.
- Не ребячьтесь. Мне надо с вами потолковать. Вы, конечно, еще не
обедали. Пообедаем вместе.
В такси Жанна Мюрно назвала шоферу адрес ресторана подле Елисейских
полей. Когда они сели лицом к лицу, по обе стороны настольной лампы, До
заметила, что Жанна некоторыми своими движениями напоминает Мики, но
как-то карикатурно, потому что она была гораздо крупнее Мики. Жанна
перехватила ее взгляд и сердито, словно недовольная тем, что так легко
читает мысли До по ее глазам, заявила:
- Это она мне подражает, а не я ей. Что вы будете есть?
За обедом она все время сидела, как Мики, склонив голову набок и
положив один локоть на стол. Когда она говорила, отставленный указательный
палец на ее огромной тонкой кисти как бы подчеркивал важность сказанного.
Это тоже был жест Мики, только ярче и значительнее.
- Теперь, как ты знаешь, слово за тобой.
- Мне нечего вам сказать.
- Зачем же ты ко мне пожаловала?
- Чтобы объяснить. Сейчас это уже не имеет смысла. Вы мне не
доверяете.
- Объяснить что?
- Что Мики вас очень любит, что она плакала после вашего ухода, что
вы слишком резки с ней.
- Правда? Я хочу сказать: это правда, что ты за тем и пришла? Вот
видишь, я кое-что в тебе не уловила, пока мы не встретились, теперь-то я
начинаю понимать. Ты невероятно высокого мнения о себе. Нельзя же до такой
степени считать других людей круглыми дураками.
- Я по-прежнему вас не понимаю.
- А вот мамаша Рафферми поняла, можешь мне поверить! Ах ты, дурочка!
И Мики раз в сто хитрее тебя! Если ты не понимаешь, то я заставлю тебя
понять. Ты делаешь ставку не на подлинную Мики, а на ту, которую ты
выдумала. Ты для нее сейчас - любовь с первого взгляда, это ее несколько
ослепляет. Но, судя по тому, как складываются для тебя обстоятельства, ты
- блажь скоропреходящая, ты пройдешь еще быстрее, чем все прочие ее
капризы. Но есть кое-что похуже: Рафферми, получив твои письма, и бровью
не повела. Когда читаешь эти твои письма, волосы становятся дыбом, да и
есть с чего! И я допускаю, что она отвечает тебе ласково. А по-твоему, это
не чудно, нет?
- Письма, письма! Да что особенного в моих письмах?
- В них есть один недостаток: они говорят только о тебе: "Как бы я
