переговоров, когда я просил у вас обычного золота. Вы никогда не говорили:
"Мастер Синанджу, зачем вам еще золото? У вас ведь уже есть!"
— Верно, — сказал Смит. — Но это же совсем другое дело!
— Да. — согласился Чиун с широкой улыбкой. — Другое. На этот раз золота
я не прошу. У меня его вдоволь благодаря вашей щедрости. Но должен сказать,
что в древние времена заслуги моих предков не всегда оплачивались золотом. И
мне бы хотелось, чтобы эта добрая традиция была соблюдена и сейчас.
— Мое правительство платит вам жалованье, которою достаточно, чтобы
накормить всю Северную Корею, —ровным голосом сказал Смит. — Вы принесли
Синанджу столько, сколько ваш народ не видел за всю свою тысячелетнюю
историю.
— Ни один Мастер до меня не был принужден скитаться по чужедальней
ненавистной земле так долго, — ответил Чиун. — Все заработанное
причитается мне по справедливости.
— Прошу прощения, — сказал Смит, который, единолично заправляя секретным
нелимитированным фондом на проведение операций, тем не менее следил за тем,
не слишком ли расточительна его секретарша со скрепками для бумаг. — Прошу
прощения, Мастер Синанджу, но, боюсь, ваша просьба невыполнима.
— Мой долг — восстановить древнее величие Синанджу, — сказал Чиун. —
Известно ли вам, что вчера Римо сообщил мне, что хочет организовать
благотворительный концерт в мою пользу? Он сказал, что не может больше
видеть меня усталым, голодным, обездоленным и собирается попросить Нелли
Уилсона провести для меня благотворительный концерт. Известно вам это?
— Нет, неизвестно. Кто это — Нелли Уилсон?
— Это благородный певец, который стоит на стороне угнетенных в этой
жестокой стране. Римо сказал, он с радостью споет для меня, на что я ему
ответил, что Император Смит и так не допустит падения Дома Синанджу. — Чиун
не отрывал глаз от пола. — Но теперь я вижу, что был не прав. И все-таки я
ни от кого не приму подаяния, даже от такого великого человека, как Нелли
Уилсон. Если Америка не может помочь мне, я отправлюсь искать работу
куда-нибудь в другое место.
— Это запрещено условиями нашего контракта, — сказал Смит.
— Условиями нашего старого контракта! — с тонкой улыбкой подчеркнул
Чиун. — И очень может быть, что новый заключен не будет.
Смит прокашлялся.
— Не торопитесь, — сказал он. — Бесспорно, мы заинтересованы в том,
чтобы заключить с вами новый контракт, но обеспечить вас предметами, которых
в мире больше не существует, мы не в состоянии. Так же, как, должен
отметить, и любой другой гипотетический работодатель.
— Мы не непреклонны, о Великий Император. Хотя наше сердце удручено вашим
бессилием изыскать перечисленные нами жалкие крохи, не исключено, что
найдется другая возможность достичь соглашения.
— Я вдвое увеличу количество золота, которое мы пересылаем в вашу
деревню.
— Втрое.
— Невозможно.
— Это белые невозможны, — сказал Чиун. — Кроме того, в Синанджу не
знают такого слова — "невозможно".
— Ладно, пусть будет втрое, — устало вздохнул Смит. — Но это — все.
Предел. Больше — ни грамма.
— По рукам, — быстро сказал Чиун.
Смит расслабился.
— Так, с золотом покончено, — довольно произнес Чиун. — Теперь перейдем
к следующему вопросу.
Смит напрягся.
— Мы ведь договорились! Никаких следующих вопросов!
— Нет, — сказал Чиун. — Это вы договорились о никаких следующих
вопросах. Я договорился только о золоте.
— И какой же следующий вопрос? — спросил Смит.
— Только один. Земля. Мы с Римо бездомны в этой вашей ненавистной стране.
— Этот вопрос мы уже не раз обсуждали, Мастер Синанджу, — с усилием
произнес Смит. У него от сидения на полу затекли ноги. — Вам рискованно
подолгу жить на одном месте.
— Земельный участок, о котором я веду речь, расположен в месте глухом и
отдаленном, — сказал Чиун, от которого не укрылось, что Смит ерзает и,
следовательно, его ноги деревенеют. Проводя переговоры, он всегда ждал этого
момента, чтобы приступить к самым заковыристым вопросам. — Этот земельный
участок достаточно велик и имеет много оборонительных сооружений, а значит,
нам с Римо будет легко защититься. Поверьте, там мы будем и безопасности.
— Где именно "там"? — спросил Смит.
— И прошу учесть, что это всего лишь клочок земли по сравнению с
владениями, которые в свое время предоставили Синанджу египетские фараоны.
— Вы можете показать его на карте?
— И рядом нет никакого жилья, — гнул свое Чиун. — Впрочем, на
территории имеется несколько незначительных сооружений, но в них никто не
живет. Я даже не стану требовать, чтобы их снесли. Может статься, мы с Римо
найдем им какое-нибудь применение.
— Нельзя ли поточнее?
Чиун притворно уткнулся в очередной свиток.
— Я не помню его точного местонахождения, — сказал он, — это... это...
да, нашел! В провинции Калифорния. Но даже не на берегу океана. И насколько
я понимаю, кишит мышами и другими вредителями.
— Калифорния — большой штат, — заметил Смит.
— Это место имеет название.
— Да?
— А, вот оно. Странное название, но я не возражаю. Мы с Римо как-нибудь
привыкнем к нему. И к мышам тоже.
— И что ж это за название?
Чиун с надеждой поглядел на него поверх свитка.
— Диснейленд!
Ллойд Дартон выложил сорок девять баксов и получил ключ от номера. В
другом районе Детройта, подешевле, он мог бы снять комнату только на час, но
там человека могут пришить ни за что прямо у регистрационной стойки, а
Дартон был не из тех, кто зря рискует. Уж лучше переплатить, тем более он
здесь по делу. Отмахнувшись от провожатого, он прошел мимо лифта и поднялся
в свой номер по лестнице.
Тщательно заперев дверь на два оборота ключа, он положил составлявший весь
его багаж чемоданчик на кровать и открыл ключиком.
Внутри, в специальных гнездах, закрепленный ремнями и пенопластовыми
прокладками, находился целый арсенал. Убедившись, что от перевозки ничего не
пострадало, он закрыл крышку и уселся рядом. Было 20.46. Клиент явится с
минуты на минуту, и Дартон рассчитывал, что выйдет из номера самое позднее в
21.30.
В 20.56 раздался стук в дверь. За порогом стоял высокий, лет пятидесяти,
человек с глазами, каких Дартон за свою жизнь перевидал немало. У всех его
клиентов были такие глаза. По правой скуле этого тянулся еле видимый шрам.
— Приветствую, — произнес Дартон.
Пришедший, войдя в комнату, ограничился кивком и заговорил, только когда
дверь была вновь заперта:
— Вы сделали изменения, о которых я просил?
— Конечно. Вот, взгляните. — Дартон поднял крышку кейса и настроил
оптический прицел, который был слегка не в фокусе. Впрочем, учитывая
усовершенствованный механизм, большого значения это не имеет.
— Не нахваливайте, не на базаре, — сказал человек со шрамом, имени
которого Дартон не знал.
Его клиенты всегда оставались безымянными. Фамилия Дартона была им
известна, где его найти — они знали, но сам он никогда не просил их
представиться. Это были односторонние отношения: им товар — ему деньги, и
все тут. Нынешнее дело — не исключение.
— Прошу вас. — Дартон вынул из кейса блестящий черный пистолет и целый
ассортимент приспособлений к нему.
В несколько ловких движений он присоединил складное ложе, телескопический
объектив, навинтил удлинитель ствола и превратил пистолет в снайперскую
винтовку. Вставил обойму, демонстративно щелкнул затвором и протянул
винтовку заказчику.
— Нечасто получаешь такие заказы, — сказал Дартон. — Раз уж вы здесь,
не взглянете ли на кое-что еще? Может, понравится больше, чем...
— Нет ничего лучше доброй старой "беретты-олимпик", — оборвал его
высокий, прицеливаясь.
— Как угодно. Просто... просто она не считается профессиональным оружием,
если вы понимаете, что я имею в виду.
— Это стрелковый пистолет. Я собираюсь стрелять и мишень. Уж куда
профессиональней!
Дартон покивал. Рассуждение вполне здравое, да и внешне клиент похож на
профессионала. Одно странно: винтовку он наводит сейчас прямо на Дартона,
что отнюдь не профессионально, а напротив, нарушение правил безопасности при
обращении с оружием. Не говоря уже о хороших манерах.
— Вполне разделяю вашу привязанность к "олимпик", — торопливо сказал
Дартон. — Однако замечу, что многие ваши коллеги предпочитают время от
времени менять инструментарий. Из соображений безопасности.
— Думаете, я этого не знаю? — спросил тип со шрамом. — "Беретта" имеет
для меня сентиментальную ценность. Напоминает о бывшей жене.
И прицелился в блестящий от пота лоб Дартона. Дар-тон заморгал. Он любил
оружие. Покупал его, продавал, чинил, придумывал, как усовершенствовать,
охотился. Оружие было его хобби и бизнесом одновременно. Да, он любил
оружие. Но стоять под прицелом ему совсем не понравилось.
— Я бы попросил... — проговорил он, глядя на винтовку.
Тип со шрамом не обратил на эти слова никакого внимания и только спросил:
— В деле пробовали?
— Конечно. Бьет без промаха. Никаких отклонений. Для вашей работы — то,
что надо.
— Да? Это для какой же?
— Сами знаете, — сказал Дартон.
— Мне бы хотелось услышать это от вас.
— Ну, насколько я понимаю, ваша мишень — люди.
— А что это вы все сводите разговор к моим делам?
— Я не имел в виду ничего обидного, мистер...
— Зовите меня Римо.
— Мистер Римо. Я только хочу, чтобы вы получили наилучший товар за свои
деньги.
— Отлично. Рад это слышать. Я беру эту пушку, и мне нужно от вас коечто
еще.
— Что именно?
— Хочу собственноручно проверить, как она действует. Мне предстоит очень
серьезная работа, и не хотелось бы отправиться на нее с непристрелянным
свежаком только из магазина.
— Чем я могу помочь? — поинтересовался Ллойд Дар-тон.
— Стой спокойно, и все, — сказал высокий и одним выстрелом расколол
вспотевший лоб Дартона.
Цветастое покрывало кровати украсилось дополнительным узором. Красного
цвета.
— Не люблю, когда лезут в мои дела, — буркнул себе под нос высокий.
Он разобрал "беретту", укрепил ее в специальном гнезде и покинул номер,
унеся с собой все приспособления, которые Дартон так хотел всучить ему в
довесок к сделке.
Спускаясь по лестнице, он думал о предстоящей работе. Детройт для него
город новый. Новое место, и кто знает, может быть, новая жизнь. Странное
ощущение.
Впрочем, нет ничего важнее работы. В кармане у него список. Четыре имени.
И заказчик хочет, чтобы он застрелил их на публике. Подумать только! Чтобы
все было и открытую. Сумасшествие, но и деньги за это обещаны сумасшедшие,
так что оно того стоит. Хотя имя нанимателя остается для него тайной.
В холле он подумал о Марии. В последнее время она не шла у него из головы.
Он не хотел убивать ее. Но он — солдат, солдат той армии, которая не
носит форму, не служит какой-либо стране и тем не менее покорила почти все
цивилизованные народы. Некоторые верят, что мафия — семья, но это миф.
Мафия — не семья. Это огромная захватническая армия.
Дон Педро Скубиччи, его крестный отец, сказал однажды:
— У нас есть банки. У нас есть суды и юристы. У нас есть люди в
правительстве. И поскольку мы не одеваемся, как солдаты, — сказал он,
старчески трясущимися пальцами стуча себя в грудь, — поскольку мы ни в чем
не сознаемся, люди об этом не знают. Мы сжимаем им горло, но делаем это с
улыбкой, твердя о "деловых интересах", и щедро одариваем Церковь, поэтому
дураки притворяются. что нас нет. Их глупость — наша величайшая сила. Помни
это. И помни, мы — всегда на первом месте.
— Всегда, — согласился человек со шрамом.
— Твоя мать, твой отец, твоя жена, твои дети, — загибая пальцы, говорил
дон Педро, — все они — на втором месте. Если мы попросим, ты откажешь им.
Если мы скажем, ты уйдешь от них. Если мы прикажем, ты убьешь их.
Это была правда. Он верил в нее так истово, что когда понадобилось
выбирать между честью солдата и любимой женщиной, он сделал правильный
выбор. Единственно возможный. Он действовал без раздумий, без жалости. Как
солдат. Мария решила пойти в полицию. Защищая невидимую армию мафии, он
обязан был убить ее — и убил. А потом приехал сюда, в Детройт, и начал
новую жизнь.
Усаживаясь за руль взятой напрокат машины, он вспомнил последние слова
Марии:
"Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь знать его имя, и имя это явится
тебе смертным приговором".
— На этот раз, Мария, — вполголоса проговорил он, — ты ошиблась.
И тут ему показалось, что где-то в ночи прозвенел ее тихий смех.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Римо Уильямс учуял запах гари еще прежде, чем лайнер остановился. Взглянув
вверх, он увидел сочащуюся между панелей облицовки тонкую струйку дыма.
Стояла страшная, неестественная тишина. Люди сидели на своих местах,
ввергнутые в бесчувствие ошеломительным аттракционом авиакатастрофы.
Что-то тихо потрескивало. Значит, горит проводка, понял Римо, который по
опыту знал, что, начавшись с малого, такой пожар может вмиг охватить салон,
словно его специально оклеили самыми легковозгорающимися обоями.
Но еще до этого люди, находящиеся на борту, погибнут от ядовитых паров
горящей пластмассы.
Все шесть экстренных выходов были загромождены телами потерявших сознание
пассажиров. Тогда Римо нашел в потолке то место, куда для острастки дал
автоматную очередь незадачливый террорист, из-за чего салон
разгерметизировало и огромный авиалайнер потерял управление. Сквозь дырки от
пуль виднелось небо. Балансируя на спинке кресла, Римо вставил в них пальцы.
Внешнее алюминиевое покрытие самолета поддалось нажиму его рук, словно
анализаторы чувствующих слабые места в строении металла, дефекты сплава.
Потолок лопнул с резким металлическим визгом.
Не размыкая хватки, Римо побежал вдоль прохода от хвоста к носу, разрывая,
располосовывая за собой металл, словно крышку консервной банки с сардинами.
В салон хлынули горячие лучи солнца. Пассажиры зашевелились, кашляя в
кислородные маски. Римо принялся освобождать их из кресел, для скорости с
корнем выдирая привязные ремни.
— Отлично, — приговаривал он, передвигаясь по проходу. — А теперь
быстро на воздух! Не сыграть ли нам в волейбол?
Важно было заставить их двигаться. Однако он видел, что некоторым уже не
подняться: головы неестественно вывернуты. Значит, при столкновении с землей
им сломало шею.
Потрескивание горящей проводки за его спиной заглушилось вдруг шипящим
фырканьем. Римо, оглянувшись, увидел, что Лорна, стюардесса, орудовала
огнетушителем. Химическая пена, гася языки огня, в то же время сжирала и
кислород.
Молодая женщина, побагровев, упала на колени.
Римо схватил ее, поднял и подсадил на крышу самолета.
— Переведи дыхание! — крикнул он. — Сейчас я буду подавать тебе
пассажиров.
Она хотела что-то сказать, но закашлялась и смогла лишь пальцами показать:
"О'кей".
Римо вынул из кресла какого-то мужчину и нечеловечески легким, плавным
движением вознеся над головой, передал на крышу, где его приняла Лорна.
Кое-кто из пассажиров начал приходить в сознание, стягивать кислородные
маски. Римо быстро организовал спасательную команду, и сильные стали
поддерживать слабых. Те, кто первым выбрался на фюзеляж, помогали выбираться
другим. Через несколько минут в салоне оставался только Римо. Вынули даже
погибших.
— Пожалуй, все, — сказал Римо.
— Пожалуйста, проверь еще раз! — крикнула сверху Лорна. — Погляди, нет
ли на полу детей.
— Идет, — и Римо, заглянув под каждое кресло, в последнем ряду обнаружил
забившегося в угол террориста.
— Вот ты где! — сказал Римо — А я-то чуть было не забыл!
Ухватив за пояс и за воротник, он подбросил его, как мешок с навозом. Тот
с воплем взмыл вверх и вылетел в дыру в крыше.
Римо уже собрался вылезти, как едва различимый шорох заставил его
замереть. Пойдя на звук, он открыл дверь туалета. Там девочка лет пяти
сжалась под раковиной в комочек, засунув в рот палец и крепко зажмурив
глаза. Она тихо скулила — именно этот звук и привлек внимание Римо.
— Все хорошо, детка. Можешь выходить.
Девочка зажмурилась еще сильней.
— Не бойся.
Римо наклонился, подхватил ее на руки и вынес из самолета прежде, чем
огонь ворвался в салон.
Часом позже пожар изжил себя, оставив от самолета дымящийся, источающий
запах горелой резины остов. Вокруг расстилалась кораллово-розовая каменистая
пустыня. Солнце клонилось к закату.
Лорна уложила в лубки сломанную руку одной пассажирки, поднялась на ноги и
смахнула пыль с остатков своей униформы. Подол юбки и рукава пошли на бинты.
— Это была последняя, — сказала она Римо. — Ты что-нибудь видишь?
— Куда ни глянь, песок, — ответил тот. — Но скоро придет помощь. Как,
радар наверняка нас поймал, а?
Лорна покачала головой.
— Не обязательно. Иногда можно угодить как раз между двумя радарами, в
мертвую зону. Но они начнут прочесывать трассу. Надо ждать.
— А ты молодец, Лорна, — сказал Римо.
— Ты тоже. Знаешь, остальные думают, что кабина раскололась при крушении.
— А ты разве так не думаешь?
— Я видела, как ты вскрыл фюзеляж.
— Тебе померещилось.
— Не хочешь говорить — не надо, — сказала она. — Что еще надо сделать?
— Почему ты меня спрашиваешь?
— Пилоты погибли. Теперь ты — главный.
Римо кивнул. Он смотрел на девочку, которую вынес в самую последнюю
минуту. Она стояла на коленях между неподвижно лежащими на песке женщиной и
мужчиной.
Кто-то прикрыл им лица носовыми платками.
Римо подошел и тоже встал на колени.
— Это твои родители? — спросил он.
— Они в раю, — со слезами сказала девочка.
Римо взял ее на руки и отнес к Лорне.
— Побудь с ней.
— Что ты собираешься делать?
— То, чему меня учили, — сказал Римо и направился куда-то в пустыню.
Ветер перемешивал песок, заметая следы, но для Римо это значения не имело.
Ветер следовал своему пути, а песок — своему, подчиняясь хитрым законам,
которые каким-то образом тайной для Римо не были.
Он знал, что где-то здесь след. Он знал это по тому, как лежал песок. Вот
тут песок улегся высоковато. Тут его потревожили, и он рассыпался не так,
как ему свойственно.
Он был близко. Совсем уже близко.
Римо Уильямс убил за свою жизнь столько людей, что сбился со счета.
Некоторые из них были всего лишь целью с именем, добытым компьютером Смита.
Других он уничтожил, защищая себя или свою страну. Бывало, он убивал с тем
же бесстрастием, с каким хирург моет руки перед операцией. Бывало порой, что
убийство вызывало у него такое отвращение, что он хотел уйти из КЮРЕ.
Но сегодня, глядя на умирающее красное солнце, Римо хотел убивать не из
профессиональных соображений. Из мести.
Он нашел террориста. Тот осматривался, стоя на верхушке торчащего из песка
камня.
— Что-то никого не видно, — заметив Римо, сказал он. указывая рукой на
горизонт.
— Зато мне видно, — сквозь зубы проговорил Римо.
— Да? Что?
Римо приблизился к нему медленным, размеренным шагом. Ни песчинка не
скрипнула под его ногами.
— Животное, для которого какое-то "дело" важнее человеческой жизни.
Недочеловека, который по дурости лишил ребенка родителей!
— Эй, ты чего разорался? Я тоже жертва! Меня тоже могло убить!
— Еще не поздно.
Террорист отшатнулся.
— Я сдаюсь!
— Раньше надо было думать.
Его учили убивать трижды — во Вьетнаме, в полиции, в Синанджу. Каждый раз
подход разнился, и только одно правило оставалось неизменным: бей немедля.
На этот раз Римо пренебрег им. Он убивал террориста тщательно, молчаливо,
не торопясь. Тому досталась смерть долгая и мучительная. И когда замолкло
эхо его последнего вопля, останки его даже отдаленно не походили на
человеческие.
Покончив с этим, Римо насухо вытер руки чистым красным песком, который
океаном крови расстилался до самого горизонта.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Если измерять успех газетными заголовками, то Лайл Лаваллет был величайшим
автомобильным гением со времен Генри Форда.
Пресса обожала Лайла, и его коллекция альбомов для наклеивания газетных
вырезок, которых со временем набралось столько, что он вынужден был
перевести их на микрофиши, пестрела заголовками типа: "БЕЛАЯ ВОРОНА
АВТОМОБИЛЬНОЙ ИНДУСТРИИ", "АВТОКОНСТРУКТОР-ДИССИДЕНТ", "НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ
ДЕТРОЙТА". Последний нравился ему больше других.
Популярность среди газетчиков пришла к нему весьма старомодным образом: он
ее заработал. В одной из самых консервативных отраслей индустрии Америки
Лайл Лаваллет был глотком свежего воздуха. Он участвовал в скоростных
регатах; кочуя по дискотекам, танцевал ночи напролет; его лучшие друзья были
рок-звездами; он ухаживал, женился и разводился, причем все его пассии были
топ-модели и актрисы, одна роскошней и, соответственно, пустоголовей другой.
Он всегда имел что сказать по любому поводу и три раза в год, как часы,
неизменно приглашал всю пишущую, теле- и радиовещающую братию на роскошные
приемы в своем имении в Гросс-Пойнте.
К большому неудовольствию Лаваллета, боссы Детройта больше интересовались
содержанием его проектов, чем статьями о нем. Поэтому больше трех лет в
любой из компаний "Большой Тройки" он не задерживался.
На своем первом ответственном посту он возглавил отдел дизайна в "Дженерал
моторе", где посоветовал сделать "кадиллак" компактней, убрав киль — крыло
сзади на кузове. "Зачем этот киль сдался? — вопрошал он. — Никто не
покупает машин с килем!" К счастью для "кадиллака", в компании к совету не
прислушались, и Лаваллета вскоре прогнали.
Затем он всплыл в "Крайслере", в отделе долгосрочною планирования, где
ратовал за продолжение производства больших машин: обывателю, дескать,
льстят обитые плюшем катафалки. Когда поддавшийся было "Крайслер" едва не
пошел с молотка, Лаваллета уволили. Поговаривали, что на условии его
увольнения "Крайслеру" и удалось выпросить государственную субсидию.
В "Форд моторе" Лаваллет тоже потрудился. Начальником отдела маркетинга.
Он заявил верхушке, что выпускать четырехцилиндровые машины не стоит.
Раскупаться не будут. Нечего соревноваться с японским импортом. Все, что
производят японцы, непременно разваливается. Естественно, его выгнали.
В Детройте считалось в порядке вещей, что ни одно из этих увольнений не
было названо своим именем. Давал-лету всегда предоставляли возможность
подать в отставку. Каждая отставка давала повод для пресс-конференции, и
всякий раз герой дня непременно таинственно намекал на какое-то новое
назначение, после чего напившиеся-наевшиеся журналисты торопились в редакции
писать очередные статейки на тему: "Детройтский гений: что впереди?"
Впереди же была его собственная модель. Лаваллет отправился в Никарагуа и
уговорил тамошнее правительство дать ему денег на строительство
автомобилестроительного гиганта под названием, естественно, "Лаваллет".
Через пять лет он запустил новую модель в производство, и первая машина
сошла с конвейера. Коробка передач развалилась на выезде из заводских ворот.
В первый год был продан семьдесят один "лаваллет". У всех без исключения
разваливались коробки передач. У самых выносливых, выдержавших без поломки
целых два месяца, ржавели корпуса, бамперы отваливались.
Однажды темной ночью Лаваллет смылся из Никарагуа, после чего объявил в
Нью-Йорке о закрытии завода и назвал "лаваллет" "одной из величайших машин
всех времен", потерпевшей неудачу из-за сандинистского саботажа. "Они не
хотели нашего успеха, — говорил он. — Они мешали нам на каждом шагу".
Пресса даже не задумалась, кого он имеет в виду под "ними". Его бредовых
обвинений оказалось достаточно для половодья газетных выступлений о
Непризнанном-Гении-Которого-Пытались-Сломить-Коммунисты. Никто не вспомнил,
что никарагуанское правительство предоставило Лаваллету 90 миллионов
долларов и полностью потеряло вложения.
И теперь пришла пора снова встретиться с прессой. В своих апартаментах на
крыше роскошного отеля "Детройт-плаза" Лайл Лаваллет, президент только что
созданной компании "Дайнакар индастриз", разглядывал себя в огромном
зеркале.
Стрелки на двухсотдолларовых брюках — просто восторг. В точности, как он
любит, — острые и прямые, как бритва. Итальянского пошива пиджак
подчеркивает осиную талию и широкие плечи. Впрочем, приглядевшись, он пришел
к выводу, что плечи все-таки недостаточно широки и надо велеть портному при
работе над следующим костюмом об этом подумать. Белый шелковый платочек в
нагрудном кармане высовывается двумя вершинками, одна чуть выше другой.
Отлично. Платок в тон галстуку, галстук — в тон седине. Год за годом он
заливает прессе, что поседел, когда ему было пятнадцать. На самом же деле в
детстве его дразнили "Рыжим", и теперь приходится каждую неделю
обесцвечивать шевелюру, чтобы где-нибудь в "Инквайре" не появилось
заголовка: "НЕПРИЗНАННЫЙ ДЕТРОЙТСКИЙ ГЕНИЙ — КРАШЕНЫЙ РЫЖИЙ!"
Одна мысль о такой катастрофе заставила его страдальчески свести брови. Он
взялся за ручное зеркальце, и тут в комнату вошла секретарша.
— Пресса прибыла, мистер Лаваллет, — проворковала она. Лайл выбрал ее из
почти шестидесяти претенденток, каждая из которых подверглась испытанию,
названному им: "проверка на локоть".
Экзамен был очень прост: испытуемой требовалось встать в центре комнаты,
сомкнуть руки на затылке и свести локти так, чтобы они смотрели прямо
вперед, как у военнопленного в каком-нибудь старом фильме.
— Теперь вперед! — командовал Лаваллет.
— И все?
— Пока ваши локти не коснутся стены.
Претендентки, чьи локти касались стены раньше, чем их же грудь,
подвергались дисквалификации. Из семи, прошедших отбор, только одна не дала
ему пощечину и не пригрозила подать в суд за сексуальное домогательство. Это
была мисс Мелани Блейз, и он немедленно зачислил ее на работу. Как
секретарша она была из рук вон плоха, но во всем остальном отвечала его
требованиям, особенно теперь, когда он развелся. И ему очень нравилось, как
вплывали в комнату ее стати — на целых полтакта раньше всего остального.
— Чудно смотритесь, — сказала она. — Ну как, готовы к
пресс-конференции?
— Это не пресс-конференция, — поправил Лаваллет. — Пресс-конференция
завтра.
— Да, сэр, — сказала мисс Блейз, которая могла бы поклясться, что когда
бизнесмены собирают прессу, с тем чтобы сделать официальное заявление, это и
есть пресс-конференция.
— Не подержите ли зеркало, мисс Блейз?
Рыжеволосая красотка приблизилась, семеня на высоченных каблуках, и
немедленно пожалела об этом.
Лаваллет взвыл.
— Что? Что случилось? — перепугалась секретарша, уж не заметил ли он у
себя какую-нибудь канцероподобную бородавку?
— Волосок! — вскричал Лаваллет. — Только взгляните!
— Я смотрю, смотрю. Если мы позвоним доктору, может, он его срежет, —
проговорила она, думая о том, что волос, растущий из бородавки, — плохая
примета. — Но где ж она, эта бородавка?
— Что вы несете, кретинка? У меня выбился волосок!
— Да где же?
— На затылке, черт побери!
Но мисс Блейз не видела, как ни старалась. Наконец Лаваллет сдался и
показал сам.
Да, волосок не на месте, согласилась мисс Блейз. Но нужен электронный
микроскоп, чтобы это увидеть.
— Вы что, надо мной смеетесь, мисс Блейз?
— Нет, сэр. Просто я не думаю, что кто-нибудь его заметит. Кроме того, он
на затылке, а камеры будут снимать спереди, не так ли?
— А что, если там фотограф из "Инквайра"? Что, если он подберется сзади?
Вы знаете, как они любят такие штучки! Представляю себе: "ЛАЙЛ ЛАВАЛЛЕТ,
ГЛАВА "ДАЙНАКАР ИНДАСТРИЗ", ТЕРЯЕТ ВОЛОСЫ" — аршинными буквами! "Шокирующие
подробности в середине номера!" И моя физиономия — между "Ужасающим Снежным
Человеком" и родившей козленочка малазийкой! Нет уж, увольте!
— Я принесу расческу?
— Нет-нет-нет! Только прикоснись расческой — и начинай сначала! Возись
потом целый час. А то и больше. Нет, давайте сюда пинцет и лак для волос,
быстро!
— Молодец, — сказал он, когда она вернулась, — теперь осторожненько
возьмите пинцет и очень, очень аккуратно положите волос на место.
— Я стараюсь. Только, пожалуйста, не могли бы вы не дрожать?
— Ничего не могу с собой поделать. Уж слишком это серьезно. Ну как?
— Мне кажется... Да, готово.
— Отлично! Теперь, быстро — лаком!
Мисс Блейз встряхнула баллончик и коротко брызнула.
— Больше, больше! Залакируйте получше. Не дай Бог, этот паршивец выскочит
в какой-нибудь неподходящий момент!
— Как угодно, волосы ваши, — пожала плечами секретарша, отметив, что в
составе лака значится Зверски-Прочный Клей, и выпустила на снежно-белый
