затылок шефа с полбаллона.
Одобрив проделанную работу, он позволил себе ослепительно-безупречную
улыбку. Она не была бы такой безупречной, останься у него его натуральные
зубы.
— Ну что ж, мы готовы. Вперед!
— Надо сказать, вы на редкость заботитесь о своем облике, мистер
Лаваллет, — заметила секретарша.
— Форма, мисс Блейз! — проронил Лаваллет, поддергивая манжеты так, чтобы
они ровно на узаконенные полдюйма выглядывали из-под обшлагов пиджака. —
Форма — это все!
— А содержание?
— Содержание — вздор! Форма! — подчеркнул он.
— Да кого это мы ждем? — спрашивал фотограф газетчика в банкетном зале
отеля.
— Лайла Лаваллета.
— А кто он?
— Непризнанный гений автомобилестроения.
— Никогда о таком не слышал. А что он сделал?
— Когда-то давно, когда еще были компании "Дженерал моторе", "Форд" и
"Крайслер", еще до всех слияний и перекупок, Лаваллет был главным
генератором идей и привел их к высотам.
— И все-таки я никогда о нем не слыхал, — удивился фотограф.
— Ну и дубина, — отрезал газетчик.
— Подумаешь, — огрызнулся фотограф, услышал аплодисменты, поднял голову
и увидел Лаваллета, шествующего к трибуне, за которой возвышалось десять
квадратных футов торгового знака новорожденной компании "Дайна-кар
индастриз".
— Это он, что ли, и есть? — спросил фотограф.
— Да. Лайл Лаваллет, Непризнанный Гений.
— Волосы у него вытравленные.
— Ты бы все-таки снял его, — сердито сказал газетчик. У некоторых,
подумал он, напрочь отсутствует вкус к истории.
Лаваллет, озаряемый бесчисленными вспышками, купался в электрическом
свете. Непонятно, думал он, почему бы всем газетам-журналам не нанять
пару-тройку фотографов, те сделали бы несколько снимков, размножили и
разослали бы по редакциям? Они же взамен посылают тьму народа сделать тьму
фотографий, только крошечная часть которых в конце концов попадает в печать.
Куда деваются остальные? Он представил себе, как хранится где— то толстая
папка с таким количеством его фотографий, что их достало бы украсить каждое
слово в толковом словаре.
Что ж, сегодня он рад видеть фотографов. Количество собравшихся говорит о
том, что Лайл Лаваллет не утратил контакта с прессой и сейчас ему очень даже
есть, чем их порадовать.
Вакханалия фотовспышек продолжалась три минуты, а потом Лаваллет, взойдя
на трибуну, поднял руку.
— Леди и джентльмены, господа журналисты! — начал он звучным глубоким
голосом. — Я рад нашей встрече и счастлив видеть среди вас множество старых
друзей. На тот случай, если вас занимает, что со мной сталось, позвольте
сказать вам, что непризнанные автоконструкторы не умирают и не уходят в
тень. Мы неизменно возвращаемся в свет.
По аудитории прошел одобрительный гул.
— Как некоторые из вас уже знают, последние годы я провел в Никарагуа,
ведя безнадежную одинокую борьбу с тоталитарным режимом. Я знаю, есть люди,
считающие, что я потерпел поражение, потому что машина, которую я там
создал, не утвердила себя среди ведущих моделей мира.
Лаваллет сделал выразительную паузу и обвел зал взглядом. Непокорный
волос, чувствовал он, лежит на месте, и кажется, все идет как надо.
— Я так не думаю. Я помог внедрить в Никарагуа новые промышленные
технологии. Наши усилия внесли свой вклад в жизнь никарагуанского народа —
никогда она уже не станет такой, какой была до нашего там появления. Одно
это могло бы свидетельствовать о нашем успехе, поскольку, по моему
убеждению, распространение демократических свобод — вот главная задача
автомобильной промышленности. Однако мне есть чем похвалиться и помимо
этого.
Он опять сделал паузу и оглядел собравшихся.
— Ведя одинокую безнадежную борьбу с тоталитаризмом, все свое свободное
время я проводил в исследовательской лаборатории, — если угодно, называйте
ее конструкторским бюро, — и счастлив и горд сообщить вам, что мое усердие
было вознаграждено. Мы готовы объявить о создании машины принципиально
новой, воистину революционной конструкции, машины, которая окажет влияние
столь значительное, что с этого момента автомобильная индустрия, какой мы ее
знаем и любим, преобразится неузнаваемо!
Аудитория ахнула. Телевизионщики ринулись ближе, ловя в объективы
видеокамер загорелое лицо Лаваллета. У него мелькнула мысль, уж не пытаются
ли они получить точный снимок его глазной сетчатки. Где-то он читал, что
сетчатка так же индивидуальна и неповторима, как отпечатки пальцев.
— Это открытие потрясет мир, и два дня назад промышленные шпионы
вторглись в новое здание "Дайнакар индастриз" здесь, в Детройте, и выкрали,
как им казалось, единственный прототип этой новой машины. — Лаваллет
расплылся в улыбке. — Но нет, они заблуждались!
Он поднял руки, чтобы утихомирить шквал вопросов.
— Завтра в новом здании нашей компании я сниму завесу тайны со своего
великого открытия. Пользуюсь нашей сегодняшней встречей, чтобы пригласить
руководителей "Дженерал автос", "Америкэн автос" и "Нэшнл автос" — "Большую
Тройку" — присутствовать там, чтобы они смогли своими глазами увидеть, как
выглядит будущее. Сегодня ответов на вопросы не будет. Надеюсь увидеться с
вами завтра. Благодарю за внимание.
Лаваллет поклонился и сошел с трибуны.
— Что он сказал? — спросил репортер женского журнала, в продолжение всей
речи записывавший, в чем Лаваллет одет, и не слышавший ни единого слова.
— Что пресс-конференция — завтра, — ответил ему другой.
— Завтра? А сейчас что было?
— Черт его знает!
— Эй, что ж это такое, если не пресс-конференция? — выкрикнул репортер
женского журнала, адресуясь к мисс Блейз, уходящей за Лаваллетом.
Она подняла было плечи, но внезапно закричала. Закричала потому, что в тот
момент, как журналисты ринулись запечатлевать, как Лайл Лаваллет выходит из
зала, раздалось два выстрела — и Лаваллета отбросило к стене.
— В него стреляли! Кто-то стрелял в Лаваллета!
— Кто? Что? Кто-нибудь, вызовите же "Скорую помощь"! — взывала мисс
Блейз.
— Где стрелявший? Он должен быть в зале! Найдите его! Пусть даст
интервью!
Ведущий теленовостей вскочил на трибуну и яростно замахал руками:
— Если тот, кто стрелял, еще находится в комнате, предлагаю ему
эксклюзивный контракт на выступление в ток-шоу "Злоба ночи"! Компания
возьмет на себя все ваши судебные расходы!
— Удваиваю это предложение! — крикнул кто-то с кабельного телевидения.
— Я еще не говорил о цене! — возмутился ведущий. — Как можно ее
удваивать?!
— Предлагаю карт-бланш! — закричал тот, что с кабельного, поднялся на
маленькую сцену в передней части зала, выхватил из кармана чековую книжку и
стал махать ею над головой, надеясь, что стрелявший его увидит. — Назовите
свою цену! Я выпишу чек!
— Кредитную карточку! — завопил в ответ ведущий теленовостей. — Я
предлагаю вам кредитную карточку нашей компании! Это лучше, чем его чек!
— О-о-ох, — застонал лежащий на полу Лаваллет.
— Вы позволите это процитировать? — наклонилась к нему женщина с
микрофоном.
Телевизионщики лихорадочно снимали все, что попадало в объектив: Лайла
Лаваллета, с глупейшим выражением лица лежащего на золотистом ковре; его
секретаршу мисс Блейз, с декольте, раздвоенным а-ля Большой Каньон, и
струящимися по щекам горючими слезами. Они не пропустили никого.
Кроме стрелявшего.
Два раза в упор выстрелив в грудь Лайла Лаваллета, киллер вложил
"беретту-олимпик" в полое отделение своей видеокамеры и притворился, что не
отрываясь снимает. Убегать он и не подумал, потому что знал: нужды нет. За
всю историю Вселенной ни один журналист, присутствуя при несчастье, будь оно
делом рук стихии или человека, никогда еще не предлагал своей помощи. Они
снимают заживо горящих людей — и даже не подумают набросить на огонь
одеяло. Они берут интервью у сбежавших от полиции убийц-маньяков — и в
жизни не предпримут попытки способствовать аресту. Они, кажется, полагают,
что единственные персонажи, заслуживающие следствия и тюрьмы, — это
президенты Соединенных Штатов и противники бесплатных завтраков в школах.
Так что убийца спокойно дождался прибытия машины медицинской помощи,
которая увезла Лаваллета в больницу. Он переждал нашествие полицейских,
делая вид, что запечатлевает для вечности методы их работы. Когда те
закончили формальный опрос и записали имена всех присутствовавших на месте
преступления, он без суеты покинул зал вместе с остальными и, уходя,
услышал:
— Ужасно! Такое возможно только в Америке. И кому он понадобился, этот
Непризнанный Гений?
— Наверно, его приняли за политика. Может, президент послал убить его,
потому что боится, что он выдвинет свою кандидатуру на президентские выборы?
— Нет, — авторитетно заявил третий. — Это большой бизнес. Капиталисты!
"Большая Тройка" решила прихлопнуть его, чтобы он не сбил ей прибыль.
Человек со шрамом, стрелявший в Лайла Лаваллета, выслушал все
предположения равнодушно. Он лучше всех знал, почему того подстрелили:
только потому, что его имя первым значилось в списке.
В этот вечер детройтская "Свободная пресса" получила анонимное письмо, в
котором без затей говорилось, что Лаваллет — только первая жертва. Один за
другим, прежде чем они успеют окончательно угробить окружающую среду, будут
убиты все автопромышленники Америки. "От дьявольских, загрязняющих мир
автомобилей погибло уже столько невинных жертв! — говорилось в письме. —
Пусть теперь умрут и прямые виновники. И они непременно умрут!"
Желудок не отпускало. Харолд У. Смит, стоя у огромного окна у себя в
кабинете, глотнул "маалокс" прямо из бутылки. Внизу несся по волнам
Лонг-Айлендского залива юркий ялик. Ветер с силой бил ему в парус, и ялик
взлетал на гребнях так резво, что, казалось, вот-вот опрокинется. Но Смит
знал: судно устроено так, что парус наверху и киль внизу образуют единую
вертикальную ось. Ветер может давить на парус только до известного предела,
потому что киль под водой оказывает ему противодействие. Когда парус
достигнет угрожающего наклона, ветер покорно отступит. Идеальное равновесие.
Смиту порой казалось, что и КЮРЕ работает так же. Хорошо сбалансированный
киль — правительство Соединенных Штатов. Но бывает — как, случается,
неумеренно разыгравшееся море опрокидывает парусник предательским ударом, —
бывает, даже КЮРЕ с трудом удается удерживать Америку на плаву.
Похоже, сейчас как раз такой момент. Смит только что по телефону
переговорил с президентом.
— Я знаю, что вправе лишь высказывать пожелания,— сказал президент таким
жизнерадостным голосом, словно всего минуту назад встал из-за обеденного
стола.
— Да, сэр.
— Но вы слышали об этом детройтском деле?
— Похоже, дело серьезное, господин президент.
— Чертовски серьезное, — сказал президент. — Наша автомобильная
промышленность только-только снова встает на ноги. Мы не можем позволить,
чтобы какой-то сбрендивший "зеленый" перестрелял пол-Детройта.
— К счастью, Лаваллет жив, — сказал Смит. — На нем был
пуленепробиваемый жилет.
— Думаю, остальным понадобится кое-что понадежней жилетов, — сказал
президент. — Не понадобятся ли им ваши люди?
— Это надо обмозговать, господин президент. Может, какой-то подонок
просто вздумал нас попугать?
— Вы это серьезно? На мой взгляд, вряд ли.
— Я перезвоню вам, господин президент. Всего хорошего.
Смит положил трубку телефона, напрямую связывающего его с Белым домом.
Смиту совсем не нравилось говорить так жестко, но он придерживался этой
манеры со всеми предыдущими президентами, когда им случалось обращаться в
КЮРЕ с просьбами. Изначальным уставом КЮРЕ предусматривалось: президенты
могут только предлагать какие-то действия, но отнюдь не приказывать. Это
было сделано для того, чтобы предотвратить превращение КЮРЕ в очередной
орган исполнительной власти. В теории существовал только один президентский
приказ, которому Смит не мог не подчиниться: о расформировании КЮРЕ.
Нелюбезности Смита имелось еще одно объяснение. Римо до сих пор не
объявился после своего последнего задания — уничтожить Лощинного
Насильника, а между тем, просматривая материалы дела о нападении на
Лаваллета, Смит наткнулся в них на его имя.
В деле имелся полный список всех присутствовавших на месте происшествия.
И в конце его значилось: Римо Уильяме, фотограф. Не такое это было имя,
чтобы, подобно Джо Смиту или Биллу Джонсону, попадаться на каждом шагу. Тот,
кто представился Римо Уильямсом, должен был либо знать Римо Уильямса... либо
быть им.
Но ни одна душа не знала Римо Уильямса.
Смит покачал головой и отхлебнул еще "маалокса".
И что же из этого следует? Две вещи.
Первая: Римо по неизвестной причине работает на кого-то еще.
Вторая: Смиту пора действовать.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— А я говорю — уходим, — сказал Лоренс Темпли Джонсон — человек
крупный и властный, из тех, что проводят жизнь в залах заседаний
американских корпораций. Даже сейчас, когда от его костюма только и
осталось, что по колено оборванные брюки и грязнее половой тряпки рубашка,
привычка распоряжаться витала над ним, как дурной запах.
— А я говорю — остаемся, — спокойно сказал Римо. — Конец дискуссии.
В пустыне похолодало. Нагретый за день песок уже отдал остатки тепла, и
всем сделалось зябко.
— Это почему же? — полюбопытствовал Лоренс Темпли Джонсон. — Я требую
ответа.
Римо смотрел на женщину со сломанной рукой. Лубки Лорна наложила, но было
видно, что боль все-таки не унялась.
Римо мягко коснулся больной руки и пальцами легко ощупал все ткани от
кисти к локтю, не зная толком, что следует делать, но мало-помалу набираясь
уверенности.
Он чувствовал, где сломаны кости, — в трех местах, все ниже локтя, и
осколки сложились неправильно.
— Я требую ответа, — настаивал Джонсон.
Как на импровизированной трибуне, он стоял на невысоком камне у скелета
сгоревшего самолета и вещал тоном полицейского при исполнении обязанностей.
— Как сейчас? — спросил Римо женщину.
— Кажется, лучше.
Римо резко сжал пальцы. Женщина ахнула, но когда утих болевой шок, и она,
и Римо поняли, что кости улеглись как надо. Потом Римо помассировал ей шею,
чтобы смягчить глухую боль заживления, которая прилет позже.
— Спасибо, — сказала женщина.
— Послушайте, я к вам обращаюсь! — кипел Джонсон. — Как вы смеете
игнорировать мои вопросы? Кто вы, по-вашему, такой? — Он оглядел других
пострадавших, вяло сидевших на песке у самолета, и приказал: — Только
посмотрите на него! Посмотрите, во что он одет! Ничтожество! Какой-нибудь
автомеханик! Командование беру на себя я и говорю вам, что мы уходим!
Римо встал и небрежно стряхнул песок со своих солдатских штанов.
— Мы остаемся, потому что скоро прилетят вертолеты спасателей. Это вопрос
времени. Сгоревший самолет — ориентир. Если мы начнем бродить по пустыне,
нас могут вообще не найти.
— Можно ждать часами, пока прилетят эти так называемые спасатели! Я
сказал — уходим.
— А я сказал — остаемся.
— Ты это с чего распетушился? Кто тебя уполномочил командовать? —
спросил Джонсон, в мыслях своих воображая, как в Голливуде снимут фильм,
живописующий его героические действия по вызволению из пустыни собратьев по
несчастью. В роли Лоренса Темпли Джонсона — Роджер Мур. Он бы предпочел
Дэвида Найвена [И Роджер Мур, и Дэвид Наивен в свое время играли Джеймса
Бонда. (Прим. перев.)], но тот уже умер. — Ставлю на голосование. Здесь у
нас демократия.
— Нет, — сказал Римо. — Здесь у нас пустыня. И тот, кто пойдет
разгуливать, погибнет.
— Посмотрим! — повысил голос Джонсон. — Все, кто за то, чтобы уйти
отсюда, скажите: "да".
Никто не сказал "да". Все проголосовали своей задней частью, прочно
упертой в песок.
— Кретины! — рявкнул Джонсон. — Ну, я пошел.
— Очень сожалею, но не могу тебе этого позволить, — сказал Римо.
— Почему это?
— Потому что я дал себе слово, что все мы выберемся отсюда живыми, и не
допущу, чтобы ты достался стервятнику.
Джонсон соскочил с камня, широким шагом приблизился к Римо и ткнул ему в
грудь указательным пальцем;
— Только попробуй мне помешать!
— Джонсон, скажи людям: "Спокойной ночи", — пробормотал Римо, правой
рукой ненадолго сжал тому горло, подхватил обмякшее тело и уложил на песок.
— Это не опасно? — забеспокоилась Лорна.
Римо покачал головой.
— Поспит немного, — и оглядел остальных, внимательно на него смотревших.
— С ним все в порядке, ребята. А сейчас, я думаю, стоит сбиться потесней,
для тепла. Пока за нами не прилетят.
— А они правда прилетят? — спросила девочка.
— Правда, — сказал Римо. — Я тебе обещаю.
— Хорошо. Тогда я лучше посплю.
Позже, когда звезды завели в эбеново-черном небе свой хоровод, Римо и
Лорна уединились.
— Ты так и не назвал мне своей фамилии.
Она взяла его за руку.
— У меня ее нет, — сказал Римо, усаживаясь на покатом песчаном склоне.
Женщина устроилась рядом.
— Когда мы летели, мне показалось, что ты нахал. Но я была неправа.
— Знаешь, ты лучше не привыкай ко мне, — попросил Римо.
— Что?
Он поглядел на огромную луну, выплывшую из-за остроконечной верхушки
дальнего бархана, похожую на футуристический фонарь. Легкий ветер с шелестом
гонял чистый сухой песок.
— Когда прилетят спасатели, я уйду. Один. Никому обо мне не говори.
— Как не говорить? Ты же нас спас! Ты вытащил всех из самолета! Обо всех
позаботился! Эта маленькая девочка... Она же тебя обожает!
— Это все замечательно, и все-таки я исчезну, так что забудь обо мне, и
делу конец.
— Но почему? Ты что, преступник?
— Что-то вроде, — сказал Римо. — Знаешь, у меня никогда не было семьи.
Сегодня я впервые понял, что такое родня. — Он горько усмехнулся. — И для
этого понадобилось попасть в авиакатастрофу!
— Нет худа без добра.
— Как ты думаешь, когда они прилетят?
— Скоро. Странно, что еще не прилетели.
Она подняла руку к его лицу.
— Но ведь у нас есть еще немножко времени, правда?
— Есть, — сказал он и осторожно опрокинул ее на песок.
Сначала встретились их губы, голодные, печальные. Римо инстинктивно
потянулся, чтобы, как рекомендовала первая из тридцати семи ступеней
любовной техники Синанджу, начать легко массировать пальцами правую кисть
девушки.
И тут он вспомнил, до чего обычно доводит любовная техника Синанджу.
— К черту! — пробормотал он и попросту овладел ею.
Тела их соединились, как вышло, без всякого ритма. Каждый раз, когда один
из них забывался, другой напоминал о себе. Это длилось и длилось —
примитивно, иногда отчаянно, но зато бесхитростно и естественно, и когда пик
настал, он настиг обоих сразу.
И нет этому цены, подумал Римо.
Она заснула в его объятиях, а Римо глядел на небо, зная, что вместе они в
первый и последний раз.
Телефон звонил и звонил, замолкал и снова звонил, но Чиун не поднимал
трубку. Скорее всего это Римо, и если Чиун ответит, придется разговаривать,
и он не удержится. непременно спросит Римо, беседовал ли он уже с Нелли
Уилсоном, и тогда Римо придумает какое-нибудь нелепое извинение, вроде того,
что был занят, и Чиун расстроится. Вечно Римо его злит. Мальчишку вообще не
мешает подержать на расстоянии, пусть не думает, что стоит позвонить, как
Чиун тут же снимет трубку, будто слуга какой-нибудь.
После трех часов непрерывного трезвона Чиун решил, что Римо уже достаточно
наказан, и неторопливо направился в угол гостиничной комнаты, где стоял
телефон, поднял трубку и медленно произнес:
— Кто говорит?
В трубке кто-то шипел и кашлял.
— Кто? Кто это?
Опять свист и кашель.
— Вот дурацкая шутка, — поджал губы Чиун.
— Чиун, это Смит, — прорвался голос.
— Император Смит? А я думал, это Римо.
— Как? — резко спросил Смит. — Разве он вам еще не звонил?
— Нет, но в любой момент может.
— И вы не знаете, где он?
— Я с ним не разговаривал, — сказал Чиун.
— Чиун, у меня есть сведения, что Римо сейчас в Детройте. Пытается убить
ведущих автопромышленников Америки.
— Хорошо, — сказал Чиун. — По крайней мере, не болтается без дела.
— Нет, вы не поняли. Я ему этого не поручал.
— Значит, он практикуется. Тоже неплохо.
— Чиун, я подозреваю, что его нанял кто-то еще.
— Странно, — пробормотал Чиун себе под нос, а в трубку сказал: — Может,
он хочет немного подработать, чтобы помочь обнищавшим жителям Синанджу? Это
было бы великодушно.
— Нужно остановить его.
— Что вы имеете против бедных жителей Синанджу? — спросил Чиун.
— Послушайте, Мастер Синанджу. Римо в Детройте и неуправляем. Он может
переметнуться к противнику.
— Нет никакого противника, — сплюнул Чиун. — Есть только Синанджу.
— Он вчера стрелял в человека.
— Стрелял?!
— Из пистолета.
— Ай-яй-яй! — застонал Чиун.
— Теперь вам ясна серьезность ситуации?
— Из пистолета! — воскликнул Чиун. — Опозорить Синанджу, прибегнув к
механическому оружию! Этого быть не может. Римо бы не посмел.
— Сегодня днем кто-то стрелял в президента компании "Дайнакар индастриз".
Известен список всех, кто при этом присутствовал, и Римо есть в этом списке.
Чиун, вам придется поехать в Детройт. Если подтвердится, что Римо там и что
он работает на сторону, нужно его остановить.
— Это не входит в условия нашего контракта.
— Об этом поговорим позже. Я вышлю за вами машину и закажу билет на
самолет. Вылет — через час.
— Не входит! — повторил Чиун.
— Об этом — позже.
— Недавно мы обсуждали с вами один земельный участок...
— О Диснейленде забудьте. Если Римо действует сам по себе, вам следует
остановить его. Это — условие контракта.
— Хорошо. Я поеду. Но говорю вам, что Римо никогда в жизни не станет
пачкаться о какие-то шумные пистолеты.
— Приедете — разберетесь, — сказал Смит. — Этот предполагаемый убийца
пригрозил уничтожить руководителей всех ведущих автомобильных компаний.
— Кого мне тогда охранять? — спросил Чиун.
— Сегодня он ранил Лайла Лаваллета. Это очень известный конструктор.
Любимец прессы. Логично предположить, что следующей жертвой явится Дрейк
Мэнген, президент "Нэшнл автос". Он только что опубликовал книгу и часто
выступает по телевизору. Если Римо, или кто там есть, хочет произвести
впечатление на публику, следующим будет Мэнген.
— Я поеду к вашему Мэнгену, привезу голову этого убийцы-самозванца, и вам
еще придется принести нам с Римо извинения. Прощайте.
Чиун так швырнул трубку, что она раскололась и детальки посыпались из нее,
как воздушная кукуруза.
Служить белому худо само по себе, но служить белому безумцу — еще хуже! И
все-таки, что, если Смит прав? Что если Римо работает на сторону?
Чиун поглядел в угол, где высились тринадцать его сундуков, и решил, что
поедет налегке. Пребывание в Детройте будет недолгим. Нужно взять только
шесть сундуков, не больше.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дрейк Мэнген стал главой огромной "Нэшнл автос компани" весьма старомодным
способом: женился на наследнице.
Семья Крэнстонов стояла у истоков автомобильной индустрии — начиная с
Джетро Крэнстона, который еще в 1898 году прицепил паровой двигатель к
безлошадному экипажу. Когда старый Джетро умер, дело возглавил его сын Грант
— и "Крэнстон" стала международной. А когда компания перешла к другому
сыну, Бранту, стало понятно, что судьба "Крэнстон моторе" обеспечена, по
крайней мере, еще на одно поколение. Все в момент переменилось, когда в 1959
году пьяный водитель "форда", проехав на красный свет светофора, врезался в
лимузин Бранта Крэнстона.
Контроль над компанией перешел, таким образом, в нетвердые руки
единственной наследницы Крэнстонов — Майры. Майра, которой тогда
исполнилось двадцать два, была до крайности избалована и находилась на
верном пути к получению черного пояса в таком виде спорта, как алкоголизм.
Дрейк Мэнген, считалось, за ней ухаживал.
Дурное известие настигло их, когда они сидели в ресторане с видом на
Детройт-ривер. Дрейк Мэнген специально выбрал ресторан с самыми дорогими
винами в городе, чтобы сообщить своей даме, что после восьми месяцев
бесплодных свиданий собирается с ней расстаться. Прежде чем приступить к
делу, он позволил Майре опорожнить две бутылки "бордо". Он надеялся, что она
слишком пьяна, чтобы устроить скандал, а уж скандалы она умела устраивать
оглушительные.
— Майра, я хочу сказать тебе что-то очень важное, — начал Мэнген,
привлекательный тридцатилетний мужчина, хотя темные, под выпуклыми веками,
глаза и нос с горбинкой старили его лет на десять. Он был главным
управляющим компании "Крэнстон" и в Майре находил лишь одно достоинство —
она была дочкой босса. Однако даже эта приманка перестала действовать после
восьми месяцев ухаживания за женщиной, которую в детройтских кругах
именовали Железной Девственницей.
Майра, с мутным алкогольным блеском в глазах, хихикнула.
— Д-да, Дрейк.
— Мы с тобой вместе уже почти год...
— Восемь месяцев, — поправила Майра, поднимая бокал. — Восемь
до-о-оо-лгих месяцев.
— Да. И знаешь, во взаимоотношениях всегда наступает момент, когда им
следует либо вырасти во что-то большее, либо угаснуть. На мой взгляд, в
нашем случае им пора...
В этот момент у их стола выросли с одеревенело-торжественным выражением
лиц двое полицейских в форме.
— Мисс Крэнстон? — осведомился один из них. — С прискорбием вынужден
сообщить, что в вашей семье произошла трагедия. Ваш брат... он покинул нас.
Майра на мгновение выглянула из алкогольного тумана.
— Уехал? — спросила она. — Куда?
Полицейские замялись.
— Я имел в виду, мисс Крэнстон, что он... скончался. Очень сожалею.
— Н-не понимаю, — правдиво призналась Майра и икнула.
Дрейк Мэнген понял. Понял как нельзя лучше. Он сунул каждому полицейскому
по двадцатидолларовой банкноте и сказал:
— Я вам очень признателен. Пожалуй, дальше я сам управлюсь.
Полицейские охотно покинули ресторан.
— Что это они тут говорили? — спросила Майра, наполняя еще пару бокалов.
Слева у нее стояла бутылка с белым вином, справа — с красным. Ей
нравилось пить попеременно из каждой.
Иногда она смешивала вина. Однажды смешала в блюдце и пила из него.
— Я тебе потом объясню, милая, — сказал Дрейк.
— Слушай, ты сейчас в первый раз за все время назвал меня милой! —
хихикнула Майра.
— Это потому, что я сделал открытие, — произнес Дрейк Мэнген, призвав на
помощь все свое актерское мастерство. — Я люблю тебя, Майра!
— Честно? — икнула она.
— Страстно. И хочу, чтобы ты стала моей женой.— Он сжал ее влажную
веснушчатую руку. — Ты выйдешь за меня, дорогая?
Его подташнивало, но бизнес есть бизнес.
— Это все так внезапно...
— Я не могу ждать. Давай поженимся сейчас же! Найдем мирового судью.
— Сейчас? Когда мой брат уехал? Он обидится, что мы без него!
— Он поймет. Ну же, собирайся.
— Вы уверены, что хотите жениться на ней? — с сомнением в голосе спросил
мировой судья.
— Конечно, — сказал Мэнген, — а что?
— Невеста едва держится на ногах!
— Значит, мы проведем церемонию сидя. Вот кольцо. Приступайте.
— Вы уверены, что хотите выйти замуж за этого мужчину, мисс? — обратился
судья к Майре.
Та хихикнула:
— Мой брат уехал, но он не обидится.
Судья только пожал плечами, и дело было сделано.
Медового месяца не было. Только похороны Бранта Крэнстона. Медовый месяц
не состоялся и после похорон, так что теперь, почти тридцать лет спустя,
Майра Крэнстон-Мэнген по-прежнему оставалась, во всяком случае, насколько
это касалось ее супруга, девственницей.
Но Дрейку Мэнгену было наплевать. Теперь он имел контрольный пакет акций
"Крэнстон моторе" и не спускал с него глаз, особенно в процессе всех
перекупок, слияний и реорганизаций, в результате которых старая "Большая
Тройка" сгинула, а новая — "Дженерал автос", "Америкэн автос" и "Нэшнл
автос" — родилась.
Президент "Нэшнл автос". Годовое жалованье — миллион долларов. Только это
и имело значение для Дрейка Мэнгена. Ну, еще, может быть, когда-нибудь
забраться в трусы к жене. Просто на пробу.
После покушения на жизнь Лайла Лаваллета полиция предложила Дрейку охрану.
Он отказался. Не хотел посвящать ФБР в подробности своей личной жизни.
— Никому в голову не придет убить меня, — заявил он. Его жена,
протрезвев ненадолго, предложила увеличить число телохранителей.
