Семнадцать мгновений весны. Приказано выжить. | |
поэтому ответил атакующе:
- Какого черта вы оскорбляли этого самого коротышку?! Зачем?! Я
вызвал его сюда к семи утра! Вот, читайте его рапорт вкупе с обвинительным
заключением! И подумайте о законах военного времени... Читайте, читайте!
Про отпечатки пальцев там есть тоже! Если я смогу вас отмыть - отмою! А не
смогу - пеняйте на себя!
"Главное - держать его при себе, - продолжал думать Мюллер, -
наблюдать пассы, которые он станет предпринимать; готовить финал; слежка
за ним поставлена так, что он не уйдет, пусть будет даже семи пядей во
лбу; он - моя карта, и я сыграю эту карту единственно возможным
образом..."
Резко и с т р а ш н о зазвонил телефон: теперь у Мюллера стоял
аппарат прямой связи со ставкой.
- Мюллер!
- Здесь Борман. - Голос рейхсляйтера был как всегда ровен, без всяких
эмоций. - Мне срочно нужен... этот офицер... я забыл имя... Привезите его
ко мне...
- Кого вы имеете в виду? - снова пугаясь чего-то, спросил Мюллер.
- Того, который ездил на Запад.
- Шти...
- Да, - перебил Борман. - Я жду.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - VI (Снова директор ФБР Джон Эдгар Гувер)
__________________________________________________________________________
...Через полгода после того, как Гувер в двадцатом году блистательно
провел ночь "длинных ножей" против левых, в Чикаго, раскаленном и душном -
дождей не было уже три недели, солнце пекло невероятно, астрологи, которых
после окончания войны расплодилось невиданное множество, предрекали конец
света и планетные столкновения, - собрался съезд республиканцев, который
должен был выдвинуть своего кандидата на пост президента.
С т а в и л и в основном на мультимиллионера Вильяма Томпсона - тот
с о с т о я л с я на медеплавильных заводах, тесно связан с армией,
сталелитейной промышленностью и банками Моргана, - однако опасались, что
демократы начнут кампанию протеста, поскольку возможный кандидат
возглавлял миссию Красного Креста в России и совершенно открыто при этом
заявлял, что снял со своего текущего счета более миллиона долларов,
обратив их не на лекарство и продовольствие, а в оружие для белого
движения.
Дискуссии в штабе партии были жаркими, время шло, решение не
принималось; председатель Хэйс пытался примирить разные течения, но не
мог; Томпсона провалили (сработало незримое влияние группы Рокфеллера).
Ночью, накануне заключительного заседания съезда, было собрано
заседание мозгового и политического центров штаба; группу Моргана
представляли сенатор Генри Кэббот Лодж и Джеймс Водсворт; владелец газеты
"Чикаго трибьюн" Маккормик защищал интересы "Интернэшнл харвестер
компани"; Ку-клукс-клан осуществлял свое весомое влияние через сенатора
Уотсона из Индианы. Именно в эту ночь на узкое совещание был приглашен
директор и издатель "Харвис Викли" Джордж Харви, который славился умением
из гения сделать болвана, а круглого идиота представить великим
мыслителем.
- Созидание начинается с раскованности воображения, - говорил он
своим репортерам. - Придумайте статью, а уж потом подгоняйте под нее
человека, факт, страну, историю, черта, луну - это ваше право, пусть
только задумка служит моему делу. В свое время я придумал Вудро Вильсона,
и он стал президентом. Я первым понял необходимость переворота в Бразилии,
придумал его, и он произошел. Вот так-то, ребята: смелость, раскованность
и убежденность в победе! Все остальное я оплачу, валяйте вперед, и -
главное - не оглядываться.
Харви приехал в Чикаго из Вашингтона, где он встретился с Джоном
Эдгаром Гувером вечером; говорили два часа, обсуждали возможных
кандидатов; Харви ставил быстрые, резкие вопросы; Гувер отвечал с
оглядкой; он не считал нужным открывать все свои карты - то, что он теперь
начал вести досье не только на левых, но и на сенаторов и конгрессменов,
было его личной тайной, об этом не знал даже министр.
- Послушайте, Джон, - сказал наконец Харви, - не надо играть со мною
в кошки-мышки. Я догадываюсь, как много вы знаете; мне будет обидно за
вас, если вы не подскажете, кто из возможных претендентов на пост
президента замазан: если нашего человека истаскают мордой об стол после
того, как за него проголосует республиканская партия, вам станет трудно
жить, я вам обещаю это со всей ответственностью.
Гувер тогда ответил:
- Я не из пугливых, Джордж. Я поддаюсь ласке; грубость делает меня
несговорчивым.
- Если мы пройдем в Белый дом, я обещаю вам поддержку нового
президента и полную свободу действий во благо Америки.
- Это теплее, - улыбнулся Гувер. - Я бы не советовал вам ставить на
возможного кандидата Эльберта Хэри. Пусть он президент наблюдательного
совета концерна "ЮС стил корпорэйшн", пусть он дорого стоит, но его не
любят: в юности, в колледже его били за то, что он обижал девушек... Не
ставьте на губернатора Лоудена - на него покатят бочку, потому что его
ребята неосторожно работали с теми, кто держит подпольную торговлю
алкоголем, он - на мушке прессы. Ищите темную лошадку, иначе демократы
побьют вас.
- Вам, лично вам, выгодна победа серости? - спросил Харви.
- Да, - сразу же ответил Гувер. - Вы - умный, с вами нет нужды
хитрить. Мне выгодна серость, потому что мне двадцать шесть, и я хочу
состояться, а это можно сделать лишь тогда, когда над тобою стоят
невзрачные люди; яркий президент не простит мне - меня, ибо я очень хорошо
знаю себе цену.
...В час ночи, после яростных схваток в огромном номере отеля
"Блэкстон", где жил председатель партии Хэйс, секретарям было приказано
срочно разыскать того самого сенатора из Огайо, который требовал для
Америки не героев, но целителей. Им был Уоррен Гардинг, высокий,
вальяжный, красивый, одетый так, как нравилось американцам, простодушный и
открытый - что еще надо Америке!
Когда Гардинга привели в номер, Харви, не поднимаясь с кресла, потер
уставшее лицо жесткой пятерней (долго причесывал жесткие волосы, нервы ни
к черту, пора бросать эту изматывающую работу "создателя президентов":
хоть и хорошо оплачивается, но забирает все силы), закурил сигару и
спросил:
- Мистер Гардинг, я вижу, вы пьяны. Ответьте честно: вы в состоянии
понимать наши вопросы или хотите часок отдохнуть?
- Мистер Харви, я рожден на юге, поэтому умею пить. Мне легче
отвечать вам, когда я под мухой, я тогда говорю смелее, я перестаю
опасаться ваших змеиных колкостей, я знаю, какой вы дока в вашем деле, вот
так-то.
- Змея не колется, она - жалит, - заметил Харви. - Но если вы
делаетесь смелым после того, как хорошо хлебнули, тогда скажите нам: если
мы сейчас выдвинем вашу кандидатуру на пост президента, кто сможет ударить
вас, поймать на чем-то и скомпрометировать так, чтобы вместе с вами
провалилась партия?
- Я чист, - ответил Гардинг упавшим голосом, слишком уж неожиданным
было все происходившее. - Никто не сможет меня ударить или замарать, я -
чист.
...В марте двадцать первого года Гардинг стал президентом.
Бывший заместитель министра военно-морского флота США Франклин Делано
Рузвельт, выставлявшийся демократами на пост вице-президента, поздравил
соперника одним из первых.
Председатель республиканской партии Хэйс получил пост министра почт;
министром финансов стал миллиардер Меллон, который представлял интересы
сталелитейных, алюминиевых, угольных и нефтяных корпораций; министерство
торговли возглавил бывший директор "АРА" Герберт Гувер; министром юстиции
сделался ближайший друг президента Харри Догерти.
Сев в Белый дом, Гардинг сразу же провозгласил свою
внешнеполитическую концепцию: "Америка прежде всего". По поводу
внутриполитической стратегии новый президент предпочел отмолчаться,
заявив: "Нам необходимо по-настоящему возродить религию. Библия - моя
настольная книга".
Меллон внес уточнения, проведя закон об отмене налога на
сверхприбыли:
- Инициативный человек может добиться всего, если только законы и
налоги не калечат его инициативу.
Финансисты начали качать из налогоплательщиков деньги; Гардинг
предался веселью; в Белом доме, на втором этаже, каждую ночь собирались
его друзья во главе с новым блюстителем законности Догерти; дым стоял
коромыслом; на рассвете президент уезжал из своей резиденции "подышать
свежим воздухом" - для него снимали номер в отеле, там ждала подруга, мать
его незаконной дочери.
Агентура докладывала о ночных бдениях Джону Эдгару Гуверу; начальник
отдела информации складывал донесения в свой личный сейф, который хранил
дома; Догерти его делами не интересовался; с тех пор как новый министр
назначил своим "специальным помощником" Джесса Смита, вся "политическая
часть" юридического ведомства страны перешла - как и обещал накануне
выборов Харви - безраздельно в руки Гувера.
Но в любой стране политика не может быть не увязана с экономикой.
Джон Эдгар Гувер знал все о том, что вытворял полковник Чарлъз Фобс,
приглашенный новым президентом на пост начальника "управления помощи
ветеранам войны". Он покупал у бизнесменов кирпич, стекла, дерево для
госпиталей по невероятно высоким ценам - деньги-то не свои,
государственные, - а продавал эти дефицитные товары строителям за центы;
разницу делил с теми, кто покупал. Директор строительной фирмы "Джекобс
энд Барвик" Джеймс Барвик продал Фобсу мастику для полов; правительство
уплатило за нее семьдесят тысяч долларов. Этой мастики хватило бы для
строительных нужд "управления помощи ветеранам войны" на сто лет. Друзья
из фирмы "Томсон энд Кэлли" приобрели у Фобса лекарств и бинтов на
полмиллиона долларов, однако же истинная цена этих товаров - как
подсчитали эксперты Джона Эдгара Гувера - составляла более шести миллионов
долларов; разницу поделили; вино лилось рекой; девочки из мюзик-холлов
танцевали на столах; г у д е л и от души.
Министр внутренних дел Фолл продал топливному магнату Догони
нефтеносные резервы военно-морского флота США; взятка, которую получил
министр, исчислялась в четыреста тысяч долларов.
Министр юстиции Догерти работал умнее: контакты с подпольным миром
торговцев наркотиками и алкоголем осуществлял его "специальный помощник"
Джесс Смит; операции по прекращению возбужденных уголовных дел и торговлю
помилованиями курировал адъютант Смита агент министерства юстиции Гастон
Миле; он передал н а в е р х семь миллионов; взятки менее пятидесяти
тысяч не принимались.
За три месяца Джесс Смит пропустил через свои руки тридцать миллионов
долларов.
И в это время грянул гром: опасаясь разоблачений, вышел в отставку
министр внутренних дел Фолл; полковник Фобс был отдан под суд; пресса
начала скандал.
Джесс Смит пришел к Догерти.
- Гарри, - сказал он, - надо рвать связи, мне кажется, за нами
следят.
- Кто? - поинтересовался Догерти. - Кто может следить в этой стране
за министром юстиции? Кто подпишет приказ на установку наблюдения? Кто
разрешит допрос свидетелей? Кто санкционирует начало дела? Я? - Он
рассмеялся. - Вряд ли. Хоть я и пью по утрам "блади Мери", но горячка у
меня пока еще не началась...
- Гарри, - сказал Смит, - я стал бояться самого себя.
- Малыш, - укоризненно вздохнул министр Догерти, - я не узнаю тебя.
- Лучше я уйду, Гарри... Мне хватит на то, чтобы обеспечить
счастливую жизнь даже праправнукам, я больше не могу быть в деле, пойми...
- Мы вместе пришли сюда, малыш, мы вместе отсюда уйдем. Иного выхода
у тебя нет, заруби это себе на носу. Я прощаю друзьям все, что угодно,
пусть даже они переспят с моей самой любимой подружкой, но я не прощаю
дезертирства, это - как выстрел в спину. Ты понял меня?
- Я тебя понял, но и ты постарайся меня понять, Гарри. Не ты, а я
беру деньги от тех, за кем идут наши же шпики. Не ты, а я гоняю по городу,
прежде чем положить эти деньги в банк. Не ты, а я потею, пока кассир
пересчитывает купюры, ибо я все время думаю про то, что деньги эти могут
оказаться мечеными, и зазвенит пронзительный звонок, и выбегут
полицейские, и схватят меня... Гарри, мне было так хорошо, когда я держал
свой магазин, отпусти меня, Гарри...
- Иди и проспись, малыш, - ответил Догерти и ласково потрепал своего
помощника по затылку. - Ты неважно выглядишь, отдохни, малыш...
Джесса Смита нашли в номере отеля с головой, разнесенной пулей
восьмого калибра; кольт валялся возле радиатора отопления.
Пока убивали его друга, Догерти проводил ночь в Белом доме; весело
пили своей командой; алиби было абсолютным.
Наутро он выступил с заявлением для печати.
- У Джесса был диабет, - сказал Догерти, сдерживая рыдания. - Это
очень коварная болезнь... Она отражается на рассудке... Она привела к
самоубийству многих людей, прекрасных и чистых. Я буду всегда помнить
моего нежного, доброго, доверчивого друга Джесса Смита, это был самый
благородный человек изо всех, с кем меня сводила жизнь...
Разыгрывалось действо более циничное и страшное, чем его изображали
на картинках, списанных с тех пиров, которые закатывались сильными мира во
времена чудовищной чумы.
Страна клокотала, как закупоренная кастрюля на раскаленной плите.
Во время одного из приемов в Белом доме, куда был приглашен и
начальник бюро "особой информации" министерства юстиции Джон Эдгар Гувер,
вице-президент США Калвин Кулидж, державшийся, как обычно, особняком,
спросил молодого юриста:
- Как вы думаете, кто из сильных правоведов сможет публично отмести
всю ту скандальную информацию, которую распускают про администрацию
некоторые газеты?
Гувер посмотрел прямо в глаза Кулиджу, трудно откашлялся и ответил -
вопросом на вопрос:
- А вы действительно полагаете, что можно обойтись без публичного
разбирательства?
...Через несколько недель президент, возвращаясь из турне по
Западному побережью, скоропостижно скончался в номере отеля "Палас" в
Сан-Франциско.
Сначала медицинское заключение о гибели Гардинга гласило, что смерть
наступила из-за кровоизлияния в мозг; затем была выдвинута новая версия -
отравление крабами, которые президент изволил откушать на пароходе.
Однако же крабов вообще на пароходе не было, да и никто из
сопровождавших его симптомов отравления не ощущал.
Первое правительственное сообщение гласило, что внезапная смерть
наступила, когда возле несчастного находилась лишь его жена.
Однако же вскоре пришлось признать, что рядом с ним был и его лечащий
врач бригадный генерал Чарльз Сойер.
Истинную причину можно было понять, произведя вскрытие президента.
Однако же вскрытие произведено не было.
(А затем, чем громче звучали голоса, требовавшие расследования
истинных причин гибели президента, тем таинственнее развивались события;
личный доктор президента генерал Сойер был найден мертвым в своем
кабинете, на вилле Вайт Окс Фарм; адвокат Томас Фельдер, приглашенный
министром юстиции Догерти на место погибшего Джесси Смита, умер при
таинственных обстоятельствах после того, как его привлекли к судебной
ответственности; при загадочных обстоятельствах погибли п о д е л ь ц ы
полковника Фобса и министра юстиции Догерти - бизнесмен Томпсон и член
руководства республиканской партии Джон Кинг; топливный магнат Эдвард
Догени, передававший взятки министру внутренних дел Фоллу, был убит
выстрелом из кольта своим секретарем, который, в свою очередь, был
обнаружен в соседней комнате мертвым; версия была типичной для той поры:
самоубийство.)
Через пять часов после смерти Гардинга бледный до синевы
вице-президент Кулидж был приведен к присяге и сделался двадцать девятым
президентом США.
Он никого не поменял в правительстве, кроме министра юстиции Догерти.
Он никого не понизил и не повысил в должности, кроме Джона Эдгара
Гувера, который в возрасте двадцати семи лет был назначен им директором
Федерального бюро расследований.
После того как назначение было утверждено, Кулидж пригласил молодого
шефа американской контрразведки в Белый дом и сказал:
- Джон, вы понимаете, что на предстоящих выборах нашу партию станут
шельмовать те, кто хочет видеть Америку дестабилизированной. От вас во
многом зависит, чтобы в стране сохранилось спокойствие. Все то, что
произошло с Гардингом, Догерти и Фоллом, - следствие заговора Коминтерна,
не так ли? В разыгравшейся трагедии видна рука врага из Восточной Европы.
Разве вам так уж трудно объяснить американцам истинные причины трагедии?
Через год Кулидж был переизбран на посту президента США.
Страна, словно гигантский состав, катилась в пропасть.
До того дня, который вошел в историю, как "черная пятница",
оставалось пять лет, но те, кто мог видеть и чувствовать, видели и
чувствовали надвижение краха, однако предпринять ничего не могли; власть
придержащие не позволяли говорить об истинных причинах кризиса, во всем,
как всегда, винили красных и негров, Коминтерн и ГПУ.
Поскольку негодование народа было нескрываемым, поскольку Белый дом
впал в состояние паралича, никаких действий не предпринималось, Гувер
начал тайно собирать досье на ближайшее окружение Кулиджа: он понимал, что
вскоре должен прийти тот, кто наведет порядок.
К смене караула он готовился тайно, впрок и с оглядкой.
Джон Гувер тасовал имена тех, на кого ставили в Уоллстрите. Однако
среди этой колоды претендентов пока еще не было имени Рузвельта.
А когда тот пришел (сменив Герберта Гувера, просидевшего один
президентский срок) и назвал кошку - кошкой и потребовал от ФБР борьбы с
организованной преступностью, а не с мифической красной угрозой, Гувер
понял: началось состязание, в котором победит тот, у кого крепче выдержка.
Авторитет Рузвельта был так высок, что об открытой борьбе против него не
могло быть и речи.
Сейчас, весной сорок пятого, стало ясно: если он и дальше будет в
Белом доме, то все те нормы морали, которым поклонялись Гувер и люди его
круга, окажутся девальвированными.
Настал час решений.
ХОРОШО ИНФОРМИРОВАННЫЙ ЧЕЛОВЕК ЗНАЧИТЕЛЬНО РЕЖЕ СОВЕРШАЕТ ОШИБКИ
__________________________________________________________________________
...Борман имел все основания потребовать от Мюллера срочно доставить
Штирлица...
Радиограммы, зашифрованные особым кодом, сработанным специально для
Верхней Австрии секретным отделом НСДАП, читались только помощником
Бормана: с тех пор как в Линце был депонирован "музей фюрера" - миллиард
долларов как-никак, - все сообщения, связанные с этим у з л о м,
составлялись в Зальцбурге лично гауляйтером Айгрубером, а принимал их в
Берлине штандартенфюрер Цандер, самый близкий человек рейхсляйтера...
"По неподтвержденным сведениям, - час назад сообщил Айгрубер, - люди,
близкие к Кальтенбруннеру, заняты переправкой и укрытием в горных курортах
Альт Аусзее значительного количества золотых слитков. При этом верные
члены НСДАП полагают, что именно в связи с этим просматривается
цикличность передач вражеского радиста, сориентированного на Запад.
Местное подразделение РСХА по-прежнему затягивает расследование, ссылаясь
на особое мнение по этому делу, якобы существующее у партайгеноссе
Кальтенбруннера. Более того, был зафиксирован интерес непосвященных к тем
штольням, где укрыт "музей фюрера".
Эта информация легла на ту, которую только что прислал Борману
заместитель начальника концлагеря по линии местного отделения НСДАП, и не
какого-нибудь лагеря, а того именно, где содержался Канарис.
Он сообщил, что Кальтенбруннер бывал здесь трижды, уводил изменника с
собою в лес, просил заварить для него настоящий кофе, был с ним
демонстративно любезен. Поэтому заместитель начальника - на свой страх и
риск - установил аппаратуру в ту комнату, где происходили "кофепития";
расшифровывать запись не стал, а выслал ее в рейхсканцелярию с нарочным, в
пакете за сургучными печатями.
Борман прослушал запись беседы Кальтенбруннера с Канарисом не без
интереса. Ничего особенно тревожного в диалоге хитрой лисы и простодушного
костолома с университетским образованием не было, но один пассаж заставил
Бормана задуматься.
На вопрос Канариса, какой себе представляет будущую работу
Кальтенбруннер, тот со странным смешком заметил: "А вы думаете, что работа
вообще возможна? Я мечтаю о том лишь, чтобы заполучить одно право: жить".
Можно, конечно, было бы считать этот ответ конспираторским: Канарису
нельзя верить ни на гран, рассказывать ему о планах работы по
восстановлению и реорганизации идей национал-социализма в мире значило бы
предать это будущее, ибо двуликий Янус умеет торговать - он и с чертом
может провести посредническую операцию, однако, когда Кальтенбруннер
вскользь заметил адмиралу, что первая информация, переданная ему
Канарисом, далека от того, чтобы считаться по-настоящему интересной, тот
возразил: "Ведь у нас был договор: когда мы исчезнем, я смогу лично, в
вашем присутствии, провести беседу с теми мультиворотилами Латинской
Америки, которые состоялись благодаря мне; без меня у вас ничего не
выйдет; вы - разведчик, вы знаете, сколь ювелирна работа с теми, кого ты
создал из ничего, а затем вывел к могуществу; они перестали быть вашими
агентами, вы отныне зависите от них, а не они от вас, ибо вы просите
деньги в министерстве финансов, а те выписывают любую сумму со своих
бесконтрольных счетов".
Мысль верная, но именно эту верную мысль Кальтенбруннер отчего-то не
зафиксировал в своем первом и единственном отчете ему, Борману, хотя, как
выяснилось, он встречался с Канарисом трижды.
...В машине Мюллер спросил Штирлица:
- Вы звонили ему?
- Нет. - Про то, что Борман во время последней встречи просил его
отныне держать связь через Мюллера, Штирлиц говорить не стал: стоит ли
уступать позицию без боя?
- Как вы думаете, чем вызван этот звонок? - искренне недоумевая,
поинтересовался Мюллер.
- Не знаю, - сухо ответил Штирлиц. - Я, во всяком случае, в работе с
ним соблюдал все те правила, которые мы с вами оговорили.
О том, что радиограммы на Москву расшифрованы, знал только один
Мюллер; слежка за Штирлицем осуществлялась под прикрытием организации его
же безопасности: "После блистательно проведенной операции в Берне у
штандартенфюрера слишком много могучих врагов". Группенфюрер и это
аккуратно замотивировал при разговоре с рейхсляйтером; операция по
устранению Дагмар проведена старыми агентами Мюллера, его личной гвардией,
в РСХА никто об этом не знает; и уж конечно никто и не догадывался про то,
какую игру с Москвой затеял Мюллер, используя Штирлица втемную.
Однако, пока в мире царствует скрытая сила Случая, пока существует
сектор разностей, пока в одном с ним здании работают Кальтенбруннер и
Шелленберг, удара можно ждать с любой стороны, и каким он будет -
предугадать заранее невозможно.
- Он мог узнать про ваш арест? - продолжал спрашивать Мюллер,
совершенно, впрочем, не нуждаясь в ответах Штирлица, просто ему так было
удобнее думать, времени мало, надо проиграть все допустимые вероятия этого
неожиданного вызова.
Если Борман прикажет немедленно вывезти этого паршивца Рубенау в
Швейцарию, придется Штирлица перехватывать на дороге, сажать на
конспиративную квартиру, ломать его и принуждать к игре с московским
Центром в открытую.
- Думаю, что нет, - ответил Штирлиц.
- А если ему сообщили из главного управления крипо? - спросил Мюллер
и усмехнулся своему вопросу: кто из криминальщиков решит обратиться к
рейхсляйтеру, перепрыгивая через иерархические ступени? Ерунда, такое
возможно где угодно, но только не в Германии. - Вы будете
ч у в с т в о в а т ь меня во время беседы, Штирлиц... Сосредоточьтесь,
постарайтесь настроиться на мою волну, это - в ваших же интересах.
- Я готов, но если б я знал то, что знаете вы, группенфюрер... Меня
может повести не туда... Информированный человек никогда не совершит тех
ошибок, которые совершают люди, лишенные знания...
- Вы - в деле, Штирлиц. Я не умею предавать... Добрый и доверчивый
гестапо-Мюллер всегда страдал за свою доброту... У меня, во всяком случае,
нет к вам никаких претензий... Мои подозрения живут во мне и умрут там,
ибо лучше с умным потерять, чем с дураком найти.
...Борман принял их в своем маленьком кабинете, на втором этаже
массивного здания штаб-квартиры НСДАП на Вильгельмштрассе, прямо напротив
рейхсканцелярии. Обменявшись молчаливым партийным приветствием с
вошедшими, Борман предложил обоим сесть в кресла напротив себя и сказал:
- Мюллер, я хочу, чтобы вы придали Штирлицу пару-тройку своих верных
людей и срочно отправили их в Линц.
- Да, рейхсляйтер, - ответил Мюллер, испытывая неожиданное
облегчение.
- Задача: в районе Альт Аусзее работает враг. Там же, - Борман
посмотрел на Штирлица, - в соляных штольнях депонированы сокровища,
которые принадлежат партии и нации. Над ними занесен меч. Необходимо
отрубить ту руку, которая посмела этот меч поднять. Вам понятна задача?
- Нет, - ответил Мюллер. - Мы, секретная служба, грубые люди,
рейхсляйтер. Отрубить вражескую руку может и другой человек, Штирлиц нужен
мне здесь... Если же существует какой-то особый аспект проблемы, то
Штирлиц должен его знать, иначе ему будет трудно выполнить задачу,
возлагаемую вами.
- Если бы я считал нужным коснуться особых обстоятельств этого дела,
я бы коснулся их, Мюллер, - сухо заметил Борман. - Гауляйтер Верхней
Австрии Айгрубер окажет Штирлицу необходимую помощь.
- Нет, - скрипуче возразил Мюллер. - Айгрубер - человек совершенно
определенного склада, рейхсляйтер, он - простите меня - слепой фанатик, он
ничего не видит и не слышит, он только повторяет лозунги, которые ему
присылает доктор Геббельс. Мы так не умеем работать...
Штирлиц хотел было сказать, что он постарается найти верную линию
поведения; ему надо вырваться из Берлина; судя по тому, как Мюллер
отбивается от этой его поездки в Верхнюю Австрию, Ганс был убит именно для
того, чтобы лишить его возможности маневра, и г р а Мюллера ясна ему;
теперь можно уходить, а Мюллер не хочет этого, но сказать сейчас слово
против него - значит провалить задумку, ибо, даже если Борман и прикажет,
а Мюллер вынужден будет на словах, здесь, в этом кабинете, подчиниться,
все равно он останется хозяином положения, когда они выйдут отсюда. Нет,
надо молчать, слушать и ждать, будь трижды неладно это постоянное,
изводящее душу ожидание...
Борман понял, что необходимо найти выход из сложного положения, он не
был намерен сдаваться; в общем-то, можно согласиться с тем, что оба они
оказались в сложном положении; то, что было нормой поведения раньше, ныне
казались игрой. Однако надо было найти такую форму отхода, которая не была
бы унизительной для престижа рейхсляйтера. Это Борман умел.
- Ну если вы так высоко занеслись, Мюллер, сидя здесь, в центре, что
стали с недоверием относиться к людям в областях, даже к гауляйтеру, мне
ничего не остается делать, как разбить ваши подозрения... Враг, судя по
всему, оперирует, имея базу в штаб-квартире Кальтенбруннера... Да, да,
именно так. На его вилле "Керри", где расположена специальная группа
шестого управления, действует враг. Вы понимаете всю деликатность задачи?
Кальтенбруннер лично следит за работой радиооператоров, нацеленных на
перехват всех сообщений с востока и запада. Если бы вам, Мюллер, сказали,
что противник коллаборирует с сотрудником гестапо, как бы вы отнеслись к
этому? Будучи честным человеком, вы бы оборвали собеседника, обвинив его в
клевете. Я ведь не допускаю мысли, что вы намеренно можете держать подле
себя врага...
Штирлиц улыбнулся:
- Ну отчего же... С точки зрения нашей профессии, рейхсляйтер, это
порою даже выгодно: отличная возможность начать игру.
Борман поднялся:
- Вот вы мне и докажите, что Кальтенбруннер ведет игру втемную, а не
расчетливо и коварно покрывает врага в своем доме! Вот вы и принесете мне
на стол доказательства абсолютной надежности вашего шефа! Но если в ваших
сердцах шевельнется хоть тень сомнения в его честности, вы немедленно же
сообщите об этом мне. Лично. Сюда или в рейхсканцелярию.
И Штирлиц тогда задал вопрос, который позволил ему вырваться вперед,
обогнать Мюллера, освободиться от его опеки, никак не обижая его при этом,
оставляя за ним право на окончательное решение:
- Как отнесется к такого рода особому положению прибывшего человека
гауляйтер Айгрубер? Ревность, опека, желание дать мне указание, как должно
поступить, - такого рода коллизия исключается?
- Я пошлю ему радиограмму, что вы действуете автономно, согласно
моему указанию. Увы, ревность гауляйтера я не исключаю. Если результаты
проверки кончатся благополучно - связывайтесь со мной, поставив его обо
всем в известность... Если же вы обнаружите трагедию, если вам станет
очевидна неверность Кальтенбруннера, ничего не говорите Айгруберу, не
надо, выходите прямо на меня...
Мюллер заметил:
- Спасибо, рейхсляйтер, теперь нам будет легче думать об этом деле.
Он понял, как обошел его Штирлиц на крутом вираже, он снова отдал
дань уму и точности этого человека, поэтому решил сейчас выложить на стол
свою козырную карту, которая, по его мнению, могла бы заставить Штирлица
остаться в Берлине или, на крайний случай, как можно скорее вернуть из
Линца к ноге, подобно охотничьему псу, вкусившему сладкого запаха теплой
крови.
- И последнее, рейхсляйтер, - сказал Мюллер. - Гелен передал мне все
те документы по России, Югославии, Польше, частично по Франции, которые я
