Семнадцать мгновений весны. Приказано выжить. | |
горы с ним отправилось всего пятнадцать человек - самые близкие
сотрудники. Ночевали в горном приюте Оландсальм; окна деревянной хижины
стали плюшевыми от инея; луна была огромной и близкой; снег отдавал
запахом осенних яблок. Гелен выпил рюмку водки и уснул, как младенец; ему
снились стрижи, обгонявшие огромный самолет...
Эта война для него кончилась.
Пришло время менять стиль, ибо наступала пора войны качественно
новой.)
ВОТ КАК УМЕЕТ РАБОТАТЬ ГЕСТАПО! - III
__________________________________________________________________________
- А что будем делать с Рубенау? - спросил Штирлиц, когда Мюллер
вернулся от Кальтенбруннера и снова пригласил его к себе в кабинет,
обменявшись с адъютантом Шольцем быстрым всепонимающим взглядом. - Пусть
сидит? Его поездку в Монтре, видимо, следует отменить?
- Почему? - Мюллер удивился. - Если он готов к работе - отправляйте:
в Базеле его примут мои ребята из нашего консульства. Я уже предупредил
шифротелеграммой; обговорите с ним связь; запросите Шелленберга, какие
задания он вменит вашему еврею, после того как тот свяжется с Музи или со
своими раввинами... Зачем же отменять его поездку? Это любопытное дело,
оно позволяет понять, что на самом деле задумал ваш шеф и мой друг... Я не
верю ни одному его слову, он скрытен, как девушка в переходном возрасте;
Рубенау следует превратить в подсадную утку - пусть на него кидаются
нейтральные селезни, а мы поглядим, как на их предложения станет
реагировать Шелленберг... Рубенау - фигура прикрытия, это ясно, но что
Шелленберг им прикрывает? Это меня интересует по-настоящему.
- Когда я успею обговорить связи, проинформировать Шелленберга,
отправить Рубенау?
- После Линца, Штирлиц, по возвращении в Берлин.
- Думаете, я успею вернуться? - хмуро улыбнулся Штирлиц.
- Успеете.
- Сомневаюсь.
- Что ж, тогда ваше счастье... В Линце красивая весна; там будет
значительно тише, чем здесь, уличные бои не предвидятся.
- Как же я вас оставлю одного? - вздохнул Штирлиц. - Да и я сам - без
вашей помощи - не выберусь из мясорубки; в Линце тоже станут искать людей
нашей с вами профессии.
- Мясорубка, - повторил Мюллер. - Хорошо определили то, что грядет.
- Когда выезд? Сколько времени у меня осталось? - спросил Штирлиц,
неожиданно для себя решив, что сейчас, в Бабельсберге, он переоденется,
достанет из-под паркета паспорт на имя финского инженера Парвалайнена,
отгонит машину к каналу, имитирует аварию (пусть ищут на дне тело) и уйдет
на берег озера, на мельницу Пауля; старик умер две недели назад, там
теперь никого, а за домом есть подвал, о котором никто не знает, потому
что Пауль рыл его по ночам, чтобы прятать излишки муки; там сухо. "Можно
прожить неделю, и две, и три, а потом придут наши; я возьму с собою
консервы и галеты, я не зря их копил, мне хватит, да и потом от голода
умирают, если кончилась надежда, полная безысходность, грядут холода а
сейчас началось тепло, соловьи поют - они бомбежек не боятся, оттого что
про них ничего не понимают, думают, маленькие, что это такой гром... Да, я
ухожу, у меня нет сил, я сорвусь, я чувствую, что в Линце меня ждет
западня, и никто не подойдет ко мне в ресторанчике "Цур пост" со словами
пароля; не надо лгать себе, это, в конце концов, жалко..."
Мюллер потер затылок, заметил:
- Снова погода меняется... Времени у вас не осталось. Вам не надо от
меня уезжать вообще, Штирлиц...
- А собраться в дорогу?
- Заедете с моими людьми по пути в Линц. Погодите, сейчас я
познакомлю с ребятами, которые будут вас сопровождать. Я не хочу рисковать
вами, дружище, не сердитесь... А Рубенау в подвале, у вас есть пара часов,
валяйте, расскажите ему про то, что он должен делать, в конце концов я его
отправлю сам, двух девок с ним пущу - офицеров нет, все при деле...
"Все. Конец, - понял Штирлиц. - Я в кольце, меня теперь будут держать
плечами, я зажат... А я ведь чувствовал, что грядет, только боялся себе в
этом признаться; нет, не то чтобы боялся, просто, видимо, оттягивал тот
миг, когда признаться все равно пришлось бы... Напрасно я не поверил
чувству, оно сейчас точнее разума; анализ необходим тем, кто стоит по
восточную сторону Одера: наши вправе сейчас анализировать, потому что за
нами победа; а здесь наступил крах, всеми руководит чувство животного
выживания, а не разум; они потеряли голову, мечутся, и я не мог не
настроиться на их волну, правильно делал, что настроился на нее - "среди
рабов нельзя быть свободным", как вещал Клаус, однако я слишком долго
позволял себе роскошь не соглашаться с самим собою, и настала расплата.
Погоди, - сказал он себе, - не торопись подписывать капитуляцию с
тем, что называют "стечение обстоятельств". У тебя заранее продуманы
х о д ы, надо пробовать все, что только можно, надо бить на чувство,
расчет, эмоции - это может сейчас пройти. Логика - во-вторых, но сначала я
должен обратиться к чувству... И потом нельзя уезжать, не сделав все,
чтобы спасти детей этого самого Рубенау, он - сломанный человек, но разве
его дети виноваты в том, что пришел Гитлер? Чем больше добра старается
делать человек, тем больше ему воздается; мир умеет благодарить за добро;
это - закономерность, чем скорее люди поймут это, тем лучше станет им
жить..."
- Хорошо, - сказал Штирлиц, - пусть будет так, я понимаю, что после
гибели бедолаги Ганса вы вправе постоянно тревожиться за мою жизнь... С
Рубенау я управлюсь быстро, но...
- Что "но"? - спросил Мюллер. Он не терпел, когда не договаривали,
Штирлиц знал это и умел этим пользоваться.
- Да нет, пустое...
- Штирлиц!
- У меня давно уже вызрела любопытная идея, только...
- Валяйте вашу идею - но скоренько! Тьма работы... Нежданно-негаданно
из Мюнхена сюда к нам выехала Ева Браун, дамочку никто не ждал,
Кальтенбруннер поручил мне наладить охрану и встречу ее поезда... Ну?
- Я думаю вот о чем, - задумчиво сказал Штирлиц, - отчего бы вам,
лично вам, группенфюреру, не попробовать отладить свою, личную связь с
Музи? Или с богословами из Монтре? Почему вы постоянно отдаете инициативу
другим?
Штирлиц увидел, что Мюллер ждал чего угодно, только не этих его слов.
- Погодите, погодите, - сказал он (был, видимо, настроен на что-то
другое, напряженно в з в е ш и в а л ответ; к такого рода посылу оказался
неподготовленным). - Я не совсем понимаю: как это - прямая связь с Музи? Я
и Музи? Да нет же, Штирлиц, не витайте в эмпиреях, кто станет говорить с
гестапо-Мюллером?!
- Который подчиняется Гиммлеру, отправившему обергруппенфюрера Вольфа
к Даллесу... И оба они прекрасно себя чувствовали за одним столом. А Вольф
на три порядка выше вас в иерархии рейха... Почему вы отдаете Музи и
раввинов Гиммлеру, Вольфу и Шелленбергу? Причем - безраздельно? Попытка -
не пытка, давайте попробуем...
(Судьба Рубенау была решена Мюллером в тот день, когда Штирлиц начал
с ним работать. Ему было уготовано то же, что и Дагмар, - смерть; после
этого Мюллер организовывал такую информацию от "Рубенау" - этим займутся
его люди в бернской резидентуре, они только ждут сигнала, - которую
Штирлиц немедленно п о г о н и т на Москву. Там - как и в "Шведском
варианте" - вряд ли будут спокойно относиться к организованным гестапо
"новостям"; главное - постоянно пугать Кремль близкой возможностью
компромисса между Гиммлером и Даллесом, и пугать не со стороны, а через их
серьезнейшего агента, через Штирлица. При этом устранение Рубенау
перекрывало все пути для ухода Штирлица за границу. А впрочем, куда еще
можно уйти из рейха, кроме как в Стокгольм и Берн? Некуда.
Однако то, что предложил сейчас Штирлиц, было настолько неожиданным,
что Мюллер дрогнул, смешался, почувствовав перспективу.)
- А что? - задумчиво сказал Мюллер, и лицо его на какое-то мгновение
перестало быть постоянно собранным, морщинистым, хмурым, сделалось
м я г к и м и заинтересованным. - Дерзкая идея... Но где гарантия, что
Рубенау не обманет? - Лицо снова собралось морщинами. - Нам доложит, что
раввины готовы потолковать со мною с глазу на глаз, а сам даже побоится в
их присутствии произнести мое имя?
Штирлиц покачал головой:
- Гарантия есть... Вы же знаете, как он любит своих детей... Давайте
сделаем так: вызывайте его сюда, я вас ему представлю - в открытую,
незачем темнить, - и задам вопрос в лоб: может он провести такой разговор
в Монтре или нет?
- Конечно, он ответит, что готов! Он скажет, что безумно любит меня и
мечтал бы записаться в СС, что же еще он может ответить?! - Мюллер
задумчиво снял трубку телефона, негнущимся, словно карандаш, пальцем
набрал номер: - Алло, как у вас там с оцеплением вокзала? Хорошо,
докладывайте постоянно, как движется поезд фройляйн Браун, я несколько
задержусь... В дороге бомбежек не было? Что? Где? Полотно восстановили?
Ясно... Понятно... Наши люди подняты по тревоге? Ладно, ждите... - Он
положил трубку. - Англичане разбомбили железнодорожный путь, поезд дамочки
был в сорока километрах, пригнали русских пленных, чинят дорогу... К
счастью, это не по моему ведомству, так что Кальтенбруннер будет сидеть на
транспортниках, у нас есть еще время, валяйте дальше...
- Дальше валять нечего, вы же не верите Рубенау...
- Я не верю ни одному еврею, Штирлиц. Я верю только тому еврею,
который мертв. Впрочем, так же я отношусь к русским, полякам, югославам...
- Ну это все для доктора Геббельса, словопрения, - поморщился
Штирлиц. - Я человек дела - предлагаю испробовать шанс... Прикажите
отправить его девочку в швейцарское посольство, вы знаете, как это можно
сделать, пусть ее отвезет туда жена. А после этого устройте им здесь
встречу: он, его жена и сын... И пусть жена скажет, что вы, лично вы,
группенфюрер Мюллер, спасли его дочку. А вы ему пообещаете, что отправите
в посольство и мальчишку - после того как он привезет вам письмо от Музи
или раввинов с предложением о личной встрече... Отчего этот козырь должен
брать Шелленберг? Или Гиммлер? Почему не вы? Я бы на вашем месте сказал
Рубенау - и пусть он передаст это Музи, - что вы, именно вы, готовы
отпустить вообще всех узников лагерей, а не только финансистов и ювелиров.
Вы тогда выиграете интеллектуалов, ибо вы, и никто другой, окажетесь их
спасителем...
Мюллер задумчиво сказал:
- Мальчишка - после того как он вырос здесь, в гетто, без еды и
прогулок - не сможет делать новых еврейчиков, а девка - сможет, бабы -
выносливее, так что будем торговать мальчиком...
Штирлиц знал, что Мюллер скажет именно так - они всегда норовят
поступать наоборот, никому не верят; он на это именно и рассчитывал, когда
говорил про то, что в посольство надо отвезти девочку; Рубенау просил за
мальчика. "Как его зовут-то? Ах да, Пауль, сочинил симфонию в семь лет,
бедненький человечек; а у Мюллера действительно нет времени, иначе бы он
прослушал мою работу с Рубенау в камере, он бы тогда не клюнул на поддавок
с девочкой; интересно, кто же из его людей изучал наш разговор в камере?
Ах, если бы он сейчас поручил мне съездить за женщиной. Он никогда на это
не пойдет, - сказал себе Исаев, - не надо играть в жмурки с судьбою,
смотри ей прямо в глаза..."
- А почему бы действительно не попробовать? - задумчиво спросил
Мюллер. - Почему бы и нет?
Через два часа Рубенау сидел в кабинете Мюллера, лающе плакал и при
этом улыбался сквозь слезы; жена его тоже плакала, прижимая к груди дочь,
и повторяла, по-детски всхлипывая:
- Это все господин Мюллер! Мы должны молиться за него, Вальтер! Это
он, его нежное сердце! Ты должен отплатить ему таким добром, какое только
можешь сделать, Вальтер! Это господин Мюллер, он сказал, он сказал мне, он
сказал...
- Успокойтесь, - деревянно хохотнул Мюллер; лицо как маска, улыбка,
насильно положенная на губы, казалась гримасой брезгливости. -
Успокойтесь... Я бы и вашу милую девочку оставил там, у швейцарцев, но вы
понимаете, надеюсь, как я рискую, спасая мальчика? Когда ваш муж приедет в
Швейцарию, пусть он найдет в телефонной книге Лозанны адрес господина
Розенцвейга - это мюнхенский адвокат; я, именно я, переправил его через
границу, чтобы беднягу не арестовали в тридцать восьмом, когда начались
гонения... Спросите его, скольких евреев я спас, спросите... Рубенау, вы
убедились, что мой человек, беседуя с вами, нисколько вас не обманывал?
- Да, господин Мюллер! Я убедился! Я готов служить как собака! Я
закажу моим друзьям и внукам - если они будут - молить за вас бога и
просить счастья вашим детям...
Мюллер повернулся к женщине:
- Госпожа Рубенау, вас отвезут на хорошую квартиру... Вы будете там в
полной безопасности... Если только ваш муж не решится на нечестность...
Женщина воскликнула, прижав к себе дочь:
- Он не посмеет! Он сделает все, добрый господин Мюллер!
- Все может сделать бог, - ответил Мюллер. - Человек - раб
обстоятельств.
- Человек - не бог, - согласно кивнул Рубенау. - Но я буду делать
все, что только можно!
- Это - хорошо, - легко согласился Мюллер. - Но ведь можно говорить,
что сделаю все, и при этом ничего не делать... Погодите, не возражайте,
сначала дослушайте меня... От вас шарахнутся, когда вы скажете, что я
отправил вас, я, не кто-нибудь, а шеф гестапо...
Рубенау покачал головой:
- Там сидят умные люди, господин Мюллер, они понимают, что если и
можно чего-то добиться, так это тогда, когда имеешь дело с хозяином
предприятия... А кто, как не вы, хозяин предприятия?
- Хозяин предприятия - рейхсфюрер Гиммлер, я - маленькая сошка, о
которой слишком много говорят... Я выполнял то, что мне предписывали,
поэтому и стал седым в мои-то годы... А когда вскроют после смерти, то
обнаружат, что я жил с разорванным - от жалости к людям - сердцем...
И вдруг Рубенау (Штирлиц прямо-таки поразился) спокойно заметил:
- Это - для выступления с кафедры, в соборе, господин Мюллер. Если вы
так станете говорить со швейцарскими господами, они решат, что я их
шельмовал... Дело есть дело, вы делали свое дело, и нечего оправдываться:
каждый ставит на свой интерес, чтобы добиться успеха...
...Когда женщину увели, Мюллер достал бутылку водки, налил рюмку,
протянул Рубенау:
- Выпейте.
- Я опьянею, - сказал тот. - Я разучился пить...
- Пора учиться заново, - усмехнулся Мюллер.
Рубенау выпил, зажал ладонью губы, начал судорожно, харкающе, до
слез, кашлять.
Мюллер посмотрел на Штирлица, и странная, озорная улыбка, не
деланная, а искренняя, появилась на его лице.
- Ишь, как корячится, - хмыкнул он, - прямо-таки пантомима... Хотите
выпить, Штирлиц?
- Нет.
Мюллер плеснул себе в рюмку, сразу же с л а д к о выпил, встал из-за
стола и присел на ручку стула, на котором сидел Рубенау.
- Послушайте меня внимательно, - сказал он. - Меня не устроят слова,
от чьего бы имени они ни исходили. Понимаете? Меня устроит только
документ. Вы должны привезти документ, в котором ваши раввины или сам Музи
предложат договор. Форменный договор. Я освобождаю ваших евреев, а вы
освобождаете меня от любой ответственности, раз и навсегда, где бы то ни
было. Сможете привезти такой договор?
Рубенау посмотрел на Мюллера кроличьими глазами и очень тихо ответил:
- Не знаю...
Штирлиц ждал, что Мюллер ударит его, бросит на пол и начнет топтать
ногами, но группенфюрер, наоборот, положил руку на плечо Рубенау:
- Молодец. Если бы ты пообещал мне привезти такой документ сразу же и
без колебаний, я бы решил, что ты - неблагодарный человек... Ты ответил
хорошо, я благодарю тебя за честность... Теперь скажи: ты, лично ты,
Рубенау, видишь в этом деле хоть один-единственный шанс на удачу?
Допускаешь мысль, что раввины напишут такое письмо на мое имя?
- Пять шансов из ста, - ответил Рубенау.
- Это много, - сказал Мюллер. - Это серьезно. А можно что-нибудь
сделать, дабы увеличить количество шансов?
- Можно, - заметил Штирлиц.
Мюллер и Рубенау оглянулись на него одновременно.
- Можно, - повторил Штирлиц. - Для этого надо сказать швейцарцам
правду. А правда очевидна: Гиммлер не намерен отпускать заложников, он
торгует ими только для того, чтобы выиграть время. Если господа в Монтре
станут раздумывать, высчитывать возможность диалога с группенфюрером
Мюллером, тогда все заключенные погибнут.
- Они мне могут не поверить, - сказал Рубенау. - Они же знают, что
здесь у меня в залоге жена и девочка...
- Ну при нужде мы ведь мальчика легко вынем из посольства, это не
штука, - заметил Мюллер. - Узнай мы о вашей неискренности - а мы люди
рукастые, узнаем, - ваш мальчик вернется к сестре и маме в гетто. Я не
угрожаю, нет, вы думаете об интересе своей семьи, я - о своей... Что же
касается того, поверят они вам или нет, то это можно прокорректировать: мы
организуем так, что вам поверят, мы поможем вам в Швейцарии, мы поможем
тому, чтобы там поняли правду про... Словом, почва будет взрыхлена... Я
это сделаю через час, туда уйдет сообщение...
- Тогда шансы возрастут еще больше, - сказал Рубенау. - Тогда моя
задача значительно облегчится...
...Через три часа, когда Рубенау увезли на вокзал и посадили на
поезд, а Штирлиц ушел к радистам составлять текст телеграммы резидентурам
гестапо в Базеле и Берне, Мюллер вдруг с ужасом подумал, что все
случившееся может быть дьявольской игрой Штирлица, который решил разбить
его блок с Борманом; он сейчас позвонит рейхсляйтеру от радистов и скажет,
в каком поезде отправлен Рубенау, и еврея на следующей же станции снимут и
отвезут к Кальтенбруннеру, и он там расскажет все; и тогда - конец; Борман
уберет его, Мюллера, никакие объяснения невозможны...
Мюллер позвонил в отдел оперативной радиосвязи и попросил
штурмбанфюрера Гешке (тот одно время возглавлял референтуру гестапо по
делам, связанным с русской разведывательной сетью в рейхе: потом был
отправлен личным представителем шефа гестапо на ключевой пост - к
связистам, вполне надежен) проследить за тем, чтобы Штирлиц ни в коем
случае не мог позвонить в город; затем связался с отделом гестапо на
транспорте и передал двум женщинам, сопровождающим пассажира в седьмом
вагоне, купе первого класса, наспех зашифрованный приказ: их подопечный
Рубенау должен быть отравлен (ампулу передадут в Штутгарте на перроне);
сделать это надо после того, как кончится пограничная проверка германской
стражей в Базеле; на столике, перед тем как женщины покинут вагон, должен
быть оставлен железнодорожный билет, на котором надо написать следующее:
"Передать доктору Бользену, народное предприятие имени Роберта Лея,
Бабельсберг, Ягдштрассе, 7; касса 4, кассир Лумке" (хорошо, что вспомнил
еще одного мюнхенского головореза, давно не использовал; раньше работал по
кражам на транспорте, агент бесценный; мелочей нет, все надо хранить,
закладывая в дело заранее); проводник должен быть проинструктирован, чтобы
дать показания швейцарской полиции, что в купе вместе с убитым ехал
мужчина лет сорока пяти, корректный интеллигент, сел в вагон в Берлине...
...Через час к Мюллеру ввели жену Рубенау.
- Только возьмите себя в руки, я не выношу истерик, - сказал Мюллер.
- Должен сообщить вам трагическую новость: ваш муж погиб. И убил его тот
человек, который сидел напротив вас, вон в том кресле. Его фамилия -
Штирлиц, он скрылся, мы его ищем.
Женщина упала, потеряв сознание. Когда Мюллер дал ей нашатыря и
привел в чувство, конечно же, началась истерика; он, тем не менее, знал,
как прекращать бабьи истерики: ударил кулаком по столу, закричал:
- Вам дорога жизнь детей?! Или нет?! Ну, отвечайте!
- Да, да, да, - судорожно вздыхая, сквозь слезы ответила женщина. -
Да, да, да...
- Тогда возьмите себя в руки и запомните, что я вам скажу... Вот
паспорт для вас и для Евочки. - Он протянул женщине документ и конверт с
пятьюстами франками. - Вас сейчас посадят на поезд, уезжайте в Швейцарию.
Вот вам фотография человека, который убил вашего мужа. У него две фамилии:
одна - Бользен, а другая - Штирлиц. Здесь же, - он протянул ей второй
конверт, - довесок к фото; отпечатки его пальцев. Пока ваш маленький Пауль
сидит здесь, в посольстве, молчите. Но как только он окажется с вами, в
Швейцарии, идите в полицию и рассказывайте им все. Абсолютно все. И
начинайте искать убийцу вашего мужа: он сейчас может оказаться в
Швейцарии. Мстите ему - за себя и за меня. Ясно? Но забудьте отныне мое
имя. Если посмеете помнить - я вам не позавидую.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
__________________________________________________________________________
От Зальцбурга дорога пошла ввинчиваться в горы; еще лежал снег;
лыжный сезон здесь - особенно на хороших склонах с северной стороны -
временами продолжался до первых чисел мая.
Штирлиц был - как и всю дорогу от Берлина - зажат на заднем сиденье
между Ойгеном Шритвассером и Куртом Безе, машину вел Вилли Драхт,
штурмбанфюрер из референтуры Мюллера.
Инструктируя группу перед самым отъездом - после того как Штирлиц
ознакомился с личными делами всех офицеров, работавших в Альт Аусзее, в
кабинете шефа гестапо, - Мюллер повторил:
- Ребята, я поручаю вам Штирлица. Запомните, что я вам всем скажу, и
пусть это запомнит Штирлиц тоже. Когда он вернулся в рейх после
блистательно выполненного задания в Швейцарии, его жизни постоянно
угрожает опасность. Дважды он чудом вылез из переделки. Если случится
третья - ему несдобровать. Поэтому, ребята, я запрещаю вам оставлять
Штирлица одного хоть на одно мгновение. Работать - вместе: питаться -
вместе; спать - в одной комнате; даже писать ходите вдвоем... Запомните,
ребята, - он обратился к трем высоким малоподвижным эсэсовцам, - Штирлиц -
человек нездоровой храбрости. Он готов идти против врагов с открытым
забралом. Это нравится рейхсфюреру, мне, конечно, тоже, но я отвечаю за
его жизнь перед имперским руководством, именно поэтому отправляю вас с
ним.
- Спасибо, группенфюрер, - сказал Штирлиц, - я от всего сердца
признателен вам за ту заботу, которую вы проявляете обо мне, но как быть,
если в Линце возникнет необходимость поговорить с тем, в ком я буду
заинтересован - в процессе расследования? Разговор с глазу на глаз - одно,
а если мы начнем проводить собеседования за круглым столом, никакого
результата я не получу...
- Вилла, откуда идут передачи на Запад, - ответил Мюллер, - окружена
пятнадцатью гектарами прекрасного парка. Забор надежно укрывает вас от
врага; подступы простреливаются с вышек; гуляйте себе по дорожкам и ведите
беседы с глазу на глаз... Я понимаю, в особняке никто из тамошних людей с
вами открыто говорить не станет, им известно лучше, чем кому бы то ни
было, где, каким образом и с какого расстояния прослушиваются их
разговоры. Но вам придется записывать беседы в парке, Штирлиц. И
передавать их Ойгену, а вы, - он посмотрел на Шритвассера, - организуете
их немедленную доставку в Берлин, это ваша забота, Ойген: Штирлицу нет
нужды забивать голову мелочами.
- Это не мелочи, - возразил Штирлиц. - Я, таким образом, буду лишен
возможности прослушивать свои беседы еще и еще раз, перед встречей с
другими сотрудниками, стану путаться в именах и фактах... Мне так трудно
работать, группенфюрер...
- Трудности существуют для того, чтобы их преодолевать, - отрезал
Мюллер. - Это все, друзья. Я вручаю вам Штирлица, которого люблю. Я
горжусь им. Вы должны вернуть его сюда через неделю и получить заслуженные
награды. Хайль Гитлер!
- Группенфюрер, - сказал Штирлиц, - а почему бы мне не работать в
наручниках?
Мюллер рассмеялся:
- Если бы сейчас положение не было таким напряженным, я бы приковался
к вам, употребил мазь для человека-невидимки и поучился бы мастерству
интриги, которым вы владеете в совершенстве... Вы мне нужны живым,
Штирлиц... Не сердитесь, дружище, до встречи!
...В Альт Аусзее они приехали, когда стемнело; Вилли повалился
головой на баранку и громко захрапел; потом вздохнул, усмехнувшись:
- Я побил все рекорды! Почти семьсот километров за двенадцать часов!
Я сплю, не будите меня, здесь так тихо, и воздух чистый! Спокойной ночи!
- Когда я еду не в своем "хорьхе", - сказал Штирлиц, - у меня
начинает болеть голова.
Ойген, вылезая из машины, пробурчал:
- Это понятно. Я, например, в детстве всегда падал с чужого
велосипеда. Привычка - ничего не попишешь, как это говорят английские
свиньи? "Привычка - вторая натура", да?
- Именно так, - сказал Вилли.
- У вас хорошее произношение, - заметил Штирлиц. - Долго работали в
Англии?
- Я прожил три года на Ямайке, обслуживал наше консульство, вот была
райская жизнь!
...Ворота виллы "Керри" открывались медленно: работал автомат; когда
Вилли загнал машину в темный парк, из небольшого домика возле шлагбаума
вышли два охранника, потребовали документы, долго сличали фотографии на
офицерских книжках СС с лицами прибывших, потом попросили выйти, подняли
заднее сиденье, проверили чемоданы и, корректно извинившись, сказали, что
необходимо предъявить содержимое портфелей, а личное оружие сдать под
расписку.
Потом вышел третий охранник, сел рядом с Вилли (тьма была кромешная,
щелочки, оставленные в фарах, дорогу не освещали, асфальт петлял между
соснами), показал путь в третий коттедж - там были приготовлены две
комнаты.
- Спокойной ночи, - сказал охранник, выбрасывая руку в нацистском
приветствии. - Завтрак будет накрыт здесь же, на застекленной веранде, в
семь тридцать. Сдайте мне, пожалуйста, ваши продуктовые карточки на
повидло и маргарин.
- Погодите, - остановил его Штирлиц. - Погодите-ка. Кто сейчас
дежурит?
- Я не уполномочен давать ответы, штандартенфюрер! Без разрешения
начальника смены я не вправе вступать в разговоры с теми, кто к нам
прибывает, простите.
- Какой у начальника номер телефона?
- Назовите радиооператору ваше имя, вас соединят с ним
незамедлительно.
- Благодарю, - сказал Штирлиц. - И покажите моим коллегам, где здесь
кухня, как включать электроприборы, - мы намерены выпить чая.
- Да, штандартенфюрер, конечно!
Вилли вышел с охранником, а Штирлиц, обернувшись к двум, что остались
с ним, спросил:
- Ребята, чтобы у нас не было недомолвок, давайте начистоту: кто из
вас храпит?
- Я, - признался Курт. - Особенно когда засыпаю. Но мне можно
крикнуть, и я сразу же проснусь...
- Я не храплю, - сказал Ойген. - Я натренирован на тихий сон.
- Это как? - удивился Штирлиц.
- Когда Скорцени нас готовил к одной операции на Востоке, так он
заставлял меня успокаивать самого себя перед наступлением ночи, лежать на
левом боку и учиться слышать свое дыхание...
- Разве такое возможно?
- Возможно. Я убедился. Даже наркотик можно перебороть, если только
настроить себя на воспоминание самого дорогого... Это точно, не
улыбайтесь, я пробовал на себе. Скорцени велел нам испытать все: он ведь
очень тщателен в подборе людей для своих групп...
- Вы должны были ассистировать Скорцени в Тегеране? - уточнил
Штирлиц. - Во время подготовки акции против "Большой тройки"?
Ойген, как и мюллеровский шофер Ганс, словно бы и не слышал вопроса
Штирлица, продолжал говорить:
- Я помню, у нас был один парень, так он слишком громко смеялся...
Скорцени сам занимался с ним, неделю, не меньше... Что уж они делали, не
знаю, но потом этот парень улыбался беззвучно, как воспитанная девушка...
- Воспитанные девушки не должны громко смеяться? - удивился Штирлиц,
достав из чемоданчика пижаму. - По-моему, истинная воспитанность
заключается в том, чтобы быть самим собою... Громкий смех - если он не
патологичен - прекрасное человеческое качество.
Вернулся Вилли, сказал, что вода уже кипит, поинтересовался, как
Штирлиц отнесется к глотку бренди; перешли на застекленную веранду; начали
пировать.
- Ойген, не сочтите за труд, позвоните дежурному офицеру смены,
пригласите его на чашку кофе.
- Да, штандартенфюрер, - ответил тот, поднимаясь. - Будет исполнено.
...Штурмбанфюрер Хетль оказался седоголовым, хотя молодым еще
человеком; он поднял свою рюмку за благополучное прибытие коллег из
центра, поинтересовался, как дорога, много ли бомбили, выразил надежду,
что это последняя горькая весна, рассказал два еврейских анекдота;
добродушно посмеивался, наблюдая, как заливался Вилли; словно ребенок,
право...
- А еще есть очень смешной рассказ про великого еврейского врача,
который умел лечить все болезни, - продолжил он, заметив, как понравились
его анекдоты. - Привели к нему хромого на костылях и говорят: "Рубинштейн,
вы самый великий врачебный маг в Вене. Спасите нашего Гансика, он не может
стоять без костылей, сразу падает!" Рубинштейн взялся толстыми пальцами с
грязными ногтями за свой висячий нос и начал думать, а потом сказал:
"Больной, ты здоров! Брось костыли!" Ганс, как и всякий еврей, был трусом
и, конечно, костыли не бросил. Рубинштейн снова попрыгал вокруг него и
закричал: "Ганс, я тебе что сказал?! Ты здоров! Так брось костыли! Я тебя
заклинаю нашим Иеговой!" И Ганс послушался горбоносого Рубинштейна, бросил
костыли...
Хетль замолчал, полез за сигаретами.
Вилли не выдержал, поторопил:
- Ну и что стало с Гансом?
Хетль сокрушенно вздохнул:
- Разбился.
Вилли чуть не сполз со стула от смеха; Ойген, криво усмехнувшись,
заметил:
- Как только мы отбросим русских от Берлина, надо уничтожить всю
еврейскую сволочь. Слишком мы с ними церемонились. Лагеря строили для этих
свиней. В печь, всех в печь, а некоторых отстреливать из мелкокалиберных
винтовок! Пусть наши мальчики из "гитлерюгенда" набивают руку...
Штирлиц поднялся, обратился к Хетлю:
