глазах Алика светящаяся в ночи выпуклыми пирамидками разметка
скоростной дороги, уходящей на запад. Рядом на бархате сиденья
тускло блестел натуральной крокодиловой кожей портфельчик с
тридцатью пятью тысячами зеленых...
Как оказалось впоследствии - фальшивыми, вот почему столь
и беспокоились о портфельчике бандиты, опасаясь, что
дилетантов-распространителей быстренько выявит ФБР... Но
печальную эту истину Алик узнает уже в Сан-Франциско, когда
хозяин бара, родственник тамошних Аликиных друзей, сунув первую
же сотенную в машинку для проверки купюр, возвратит Адольфу
деньги обратно, покачав укоризненно головой...
Ему-то, впрочем, Алик денежки и запродаст: по настоящей
пятерке за ненатуральную сотню. Сплавит ему же Алик по дешевке
и приобретенное по кредиткам испанца барахло...
С разочарований начнется бытие Бернацкого на западном
побережье.
ИЗ ЖИЗНИ БОРИ КЛЕЙНА
Боря Клейн являл собой образец истинного арийского
красавца. "Белокурая бестия" - про него. Мужественное лицо,
пронзительные голубые глаза, твердый подбородок, фигура атлета,
напор и жизнелюбие.
Отжаться от пола двести раз или пробежать по размытой от
дождя пашне тридцать километров не составляло для Бори никакой
трудности. О незаурядной физической силе его говорит один из
эпизодов, когда столкнулся Боря лоб в лоб на "Жигуленке" с
"КамАЗом", управляемым нетрезвым водителем, и попытался
водитель в ужасе прозрения с места происшествия скрыться, ибо
"Жигуленок" представлял из себя жестяное месиво, а уж что
случилось с водителем - описать мог лишь протокол
судебно-медицинской экспертизы; и скрылся уже, как думалось
пьянице, когда, сдав задом с односторонней улицы, куда в
дурмане заехал с обратной стороны, он ринулся прочь, но вдруг,
километра через четыре, притормозив на светофоре, увидел в
зеркальце размашисто бегущую фигуру с рулем от "Жигулей" в
руке. И прежде чем сообразить, что это и есть живой труп, был
извлечен из "КамАЗа" наружу, серьезно рулем бит и представлен
для разбора происшествия в ГАИ.
Помимо фантастической силы, присутствовал в Боре
логический, присущий немцам ум, но ум живой, гибкий, социально
отточенный, - видимо, оттого стал Боря в свое время кандидатом
математических наук, однако от стези преподавателя-доцента в
вузе отказался и, презрев зарплату в несколько сотенных,
подался в круги иные, близкие к теневой экономике, валютчикам и
спекулянтам автомобилями.
Комбинации на этих поприщах Борей выдумывались изящные,
прибывали деньги, появилась дача в подмосковной Малаховке,
"ауди", на которой, помимо бизнеса, ездил он в леса, где бегал
в снегах, а затем, разгоряченный, голышком купался в сугробах -
водилось за ним такое пристрастие, как у других, например, к
регулярным возлияниям.
Так бы и жил Боря не тужил, если бы к персоне его не стали
активно присматриваться милицейские власти да и запутался он в
великом множестве женщин, слепо его обожавших.
Четырех жен с девятью детьми содержал Борис. А кроме того,
познакомившись как-то с заезжей американкой-аспиранткой, завел
с ней нешуточный роман, получив впоследствии известие из
Америки, что там, в заокеанской дали, рождена его иностранной
подружкой дочь и зарубежная его семья ждет не дождется отца.
Вот и возникла у Бори мысль: а не свалить ли? От опасности
воздаяния за свершенные валютно-спекулятивные мероприятия, от
притязаний на него многочисленных супружниц, да и вообще... Не
нравилось Боре в стране трудящихся. С каждым годом
представлялась она ему все отчетливее и отчетливее в образе
некоего динозавра - огромного, с маленькой головкой и
прожорливой зубастой пастью; динозавра, пожирающего самого
себя: свою плоть, мозг, топчущего все вокруг... Взять хотя бы
экологию. Снега, в которых он бегал, становились подозрительны
в смысле чистоты, равно как и леса, где они лежали. А уж о
городах и говорить не приходилось. Радиация, смог, грязь все
нарастающей волной давили на здоровый организм Бори;
законодательство кололо, как выскочившая из матраца пружина,
напирал и личный фактор: прознав друг о друге, закружили
карусель со скандалами и угрозами обремененные здоровыми
Бориными отпрысками супружницы, и пришлось Борису на всякий
случай выкупить себе вызов на постоянное жительство из
государства Израиль, благо фамилия его арийская сходила в этой
стране за иудейскую.
Разрешение на выезд в условиях начинающейся демократизации
было получено холостяком Борей быстро, но с отъездом он не
спешил, зарабатывая валюту и изыскивая способы ее переправки за
пределы оставляемой родины.
Однако накал страстей, бушевавший среди супружниц, достиг
пика, и одна из них, по имени Галя, проведав о планах отца ее
незаконнорожденного дитяти и, осознав, что обещание жениться -
подлая ложь, решилась на крайнее, добровольно рассказав
заинтересованным органам правопорядка кое-что из жизни Бориса
Клейна.
Ах, логика женщины: не мне, значит, никому... Даже если
пострадаю сама.
Да, шла Галина на риск, ибо не только была посвящена в
таинства Бориных махинаций, но и сама принимала в них активное
участие: работая в ГАИ, выписывала разные документики на
нечестные машины с перебитыми номерами кузовов и двигателей.
Однако ангел-хранитель, курировавший Борю, был бдителен,
да и Борис не плошал.
Памятным вечером, возвращаясь после спортивной пробежки из
лесопарка и неся в авоське спортивные трусы, майку и кило
купленных по пути к дому помидоров, узрел Боря у своего
подъезда желтую милицейскую машину и две черные "Волги" и
замедлил шаг, тревожно прищурившись.
После позвонил по своему адресу из телефона-автомата.
- Алло? - ответил голос супружницы номер пять, и сказал
Боря в ответ со вздохом:
- Понял.
"Алло", а не обычное "да", означало нахождение в квартире
неизвестных лиц известной милицейской масти.
То, что виною всему Галина, Боря понял мгновенно, он умел
выкристаллизовывать истину из сумятицы обстоятельств, а истина
была хреновой: светило Боре с учетом следственных и судебных
игр, двенадцать лет.
Отставив в угол кабинки телефона авоську со
спортпринадлежностями и овощами и, косясь в сторону желтой и
черных машин, Боря осмотрел бумажник. Тысяча триста рублей,
техпаспорт "ауди", водительское удостоверение и - виза на
выезд, ее он постоянно носил у сердца.
Далее прикинул Боря: завтра - воскресенье. Замечательный
денек, когда отдыхают практически все граждане, включая
сотрудников милиции и даже КГБ...
Рой смутных мыслей поднялся в голове Бори, всплыло
американское лицо далекой будущей жены, вышки с часовыми,
виденные им не раз, хотя и издали...
Сложно и путано мыслил Боря в сей момент, однако - верно.
И, подхватив авоську, неспешно двинулся по улице прочь от дома
обетованного с зареванной супружницей под номером пять, покуда
не остановил такси.
- Шеф, "Шереметьево-два".
Истинно говорю вам: так было. То ли Борю любили женщины,
то ли опять-таки подсобил Aнгел-хранитель, так или иначе, но
всего за пятьдесят советских смешных рублей и букет роз
уговорил красавец Боря некрасивую кассиршу продать ему билет
"Москва - Вена", и был билет продан.
Продремав ночь в зале ожидания, предстал Борис перед
таможенниками. В спортивном костюме, с авоськой.
- А имущество? - спросили строго.
- Это и есть имущество, - прозвучал кроткий ответ.
Мальчик-пограничник в стеклянной будке принял равнодушно
визу и уткнулся в компьютер, проверяя подлинность документа.
Боря, испытывал слабость в тренированных ногах,
вглядывался в лицо солдатика, постигая с несвойственным ему
страхом, что ложится на это румяное лицо тень какой-то ненужной
озабоченности.
Солдатик поднял на Борю холодные глаза и потянулся рукой
куда-то в сторону, нажимая, видимо, на хитрую кнопочку, и тут
же к будке подлетели еще два солдатика и капитан погранвойск,
оттеснили Бориса от турникета, и, сладко улыбаясь, капитан
поведал, что, дескать, произошло кое-какое недоразумение, а
потому - пройдемте...
"Вот и начинаются мои двенадцать лет", - подумал Боря, но
капитану сказал иное. Сказал, что на руках у него валютный
билет, предупредил офицера об ответственности, о возможности
разжалования и прочих бедах, но не смутился капитан, а,
заулыбавшись еще милее, ответил, что за билет погранвойска
заплатят, а за действия - ответят.
Через две минуты Борис уже находился на личном досмотре, а
через час - в камере. Затворил дверь камеры тот же самый
капитан, причем на лице его улыбка уже не светилась, улыбался
он там, в праздничной суете аэропорта, а здесь, в своей стихии,
вел себя естественно.
Каждая минута из последующих двух часов стоила Борису
седого волоса. Думы одна мрачнее другой сталкивались в его
голове, не высекая ни малейшей искры надежды.
А через два часа в камеру вошел полковник погранвойск и
еще один тип в летной форме, но ясно, что не пилот.
- Ваша виза, - заявил полковник, - аннулирована.
- Почему? - возмутился Боря простодушно.
- Вот об этом мы вас как раз и хотели спросить, - заметил
тип в летной униформе. - Ваша виза аннулирована... ОВИРом.
- А вы, наверное, командир корабля? - спросил Боря. - Что,
рейс задерживается?
- Рейс улетел, - сказал тип в летном раздраженно. - Так
может, вы соблаговолите объяснить, почему...
- Я?! - возмутился Борис повторно. - Объяснить? Я из-за
вас потерял все... Билет, новую родину... и должен еще
объяснять вам почему? Не угодно ли вам объяснить это мне?
Боря театрально гневался, сам же соображая: расчет на
воскресный день оказался верен, комитетчики попросту не сумели
созвониться с нужными людьми из милиции.
- Езжайте в ОВИР по месту жительства, - произнес
полковник, возвращая Борису авоську. - И разберитесь там... Мы
ни при чем.
"Благодарю за совет", - едва не сорвалось у Бори с
сарказмом, но - удержался.
- А виза? - строго спросил он. - Не вижу визы.
- Зачем вам недействительная виза? - в свою очередь
осведомился полковник.
- Это для вас она такова, - ответил Боря. - Для меня же
виза - основной документ. Там фото с печатью, прочие атрибуты
моей неповторимой личности. Вот выйду сейчас я на улицу, а ко
мне - милиционер... - Он козырнул собеседникам. - Ваши
документики, гражданин! Что, я ему буду рассказывать об
аннулированной визе, а он будет меня слушать, тем более и
слов-то таких не знает?.. Визу - вернуть! - закончил
категорически.
Люди в разных форменных одеждах очень одинаково
переглянулись. Во взглядах их читалась мысль: все равно
документу грош цена...
И через пятнадцать минут, извлекши остаток денег из-за
общественного аэрофлотовского унитаза, Боря бежал к стоянке
такси, вынашивая на ходу спасительную, хотя и рискованную
крайне идею.
Впрочем, о риске он теперь не думал. Игра пошла
беспощадная, будь что будет! Так решил он, мчась на такси в
центр Москвы, к одной из своих случайных знакомых дам,
профессиональной машинистке, разглядывая возвращенный ему
документик. На документике было, в частности, напечатано:
"Выезд через Шереметьево-2".
Дама оказалась, к Бориному счастью, на месте, и под
искомой формулировкой о выезде через "Шереметьево-2" Боря,
воспользовавшись ее машинкой, подпечатал: "или через Брест".
Машинописный шрифт несколько разнился, но... Боря уповал на
ангела-хранителя.
Расцеловав подругу и обещая ей обязательно звякнуть не
следующей недельке с целью свидания, Боря ринулся в поджидавшее
его около подъезда такси, не забыв, правда, переговорить из
телефона-автомата, находившегося в подъезде, с дружком Мишей
Авериным, у кого держал все свои ценности, ибо супружницам
доверия не было. Наказал Мише ценности хранить.
А через несколько часов Борис Клейн предъявлял
пограничному стражу в городе Бресте свою замечательную визу.
Страж недоуменно разглядывал документ, впервые, видимо,
встречаясь с отраженной в нем формулировкой выезда; порывался
звонить начальству, совершая незаконченные телодвижения в
сторону аппарата связи, но Боря попросту деморализовывал его
наглыми выкриками с хамской, заметим, интонацией. Мол, и тут
бюрократия... что, виз не видел, служивый? Или там роман
детективный напечатан?
На остаток денег был Борей уже приобретен дефицитный
железнодорожный билет "Брест - Вена", и все имущество беглеца
ныне состояло из авоськи, широкой души и стремительно седеющих
волос.
- Проходите, - процедил пограничник со злобой.
Свершилось! Боря оказался за границей, пока, правда, в
сотрудничающей с советскими органами правопорядка Польше.
Когда же поезд пересек границу СССР с Чехословакией, Боря,
трясшийся от страха и вагонных вибраций на верхней полке,
всерьез раздумывал: а может, спрыгнуть? Может, на следующей
границе с демократической Австрией его снимут с этого чудного
рейса? Ведь кто знает этих чехов... А так - спрыгнул и - по
лесам и пашням... Бегать Боря умеет, никакая овчарка не
догонит.
Однако оборвал Боря безумные мысли, закусил подушку
крепкими зубами и вновь доверился ангелу-хранителю. И правильно
сделал, ибо вскоре гулял уже по прелестной Вене с товарищами по
общему счастью эмиграции.
Большая удача сопровождалась удачами малыми: в частности,
удалось Боре наткнуться в столице расчетливого
капиталистического государства на бесплатный, а вернее,
дефектный уличный телефонный аппарат, из которого позвонил в
столицу покинутого отечества подлой предательнице Галине.
- Боря? - послышалось испуганное. - Где ты?
- В Орехово-Кокосово*, - сказал Боря.
———————————————————————-
* Имеется в виду район Москвы Орехово-Борисово.
- Такое ощущение, будто ты тут, в Сокольниках, - сказала
Галина. - Надо же, как хорошо слышно.
- Тут, в Орехово, импортная АТС, - поведал Боря.
- Борис, - начала Галина раскаянно, - нам надо поговорить.
Что случилось, то случилось, но я была у следователя, он
хороший мужик...
- И щедрый, - заметил Боря. - Целых двенадцать лет мне
подарит.
- Нет... От силы - восемь... И еще он сказал: ты
скрываешься, а это бессмысленно...
- Ты когда болеешь, к врачу идешь? - спросил Боря. - А я,
когда меня ищут, бегаю... Тут тоже своя логика.
- Но если придешь с повинной, вообще могут дать пять...
- Сильная перспектива, - согласился Борис, а дальше
продолжил, надеясь на запись разговора и последующее
прослушивание: - А может, твоему начальнику ГАИ денег дать? У
него связи большие, договорится. Я ведь ему, удаву, через тебя
ну... сорок тысяч за все про все точно отдал... А за "Волгу"
последнюю - ту, серую - так ведь только за нее трешник...
Неужели добра не помнит человек, откажет?
- Да он сейчас сам дрожит, - вяло отвечала подруга,
поддаваясь на провокацию. - Самому бы живу остаться...
Борис развивал диалог в надлежащем ключе, млея от
предвкушения мести.
В итоге назначили встречу у следователя через день, в
десять часов утра.
Разговор, следует заметить, Боря провел впустую. Что
случилось с Галей в дальнейшем, было ему неизвестно, однако
беседу их если и записали, то явно не прослушали, ибо минул
год, а Борю все еще искали милицейские власти по просторам
Союза...
В назначенные же десять часов утра Боря действительно
стоял навытяжку перед официальным лицом - консулом посольства
США в Италии. Рассказывал Боря консулу о своей невесте,
проживающей в Нью-Йорке вместе с его малолетней дочерью, о
своем математическом образовании, безусловной своей полезности
для Америки...
Консул, глядя на спортивный костюм Бориса, несвежую
тенниску, спросил как бы между прочим:
- А... какое везете с собой имущество?
- Вот. - Боря предъявил авоську, где находилось спортивное
бельишко и единственный мятый помидор.
- Да вы действительно... беженец! - сказал консул
сочувственно.
- Еще какой! - подтвердил Боря. - Я бежал... от
большевиков, как лань от кодлы пантер...
Итальянские каникулы вскоре минули, и старая столица мира,
Рим, сменилась новой его столицей - Нью-Йорком, где началось
для Бори новое летосчисление его непростого бытия.
МИХАИЛ АВЕРИН. КЛИЧКА "МОРДАШКА".
Утро для Миши Аверина издавна начиналось одинаково: звонил
телефон, бесцеремонно врываясь в сон своей трелью, палец
механически тянулся к стоящему на полу аппарату, нажимал
кнопку, пикал сигнал, означающий включение громкой связи, и
голосом, полным недовольства и страдания, Миша бурчал:
- Утро еще не наступило, а в стране дураков уже кипела
работа... Ну?
Затем, часто после смешка, в динамике раздавался голос
звонившего, и нес этот голос, как правило, ценную
оперативно-коммерческую информацию, упустить которую Миша не
мог.
- С привоза, - сообщал голос. - Дека "Иваси", с
примочками, навороченная, лонг-плей, четыре башки, стерео, туда
- семерку.
Сие означало, что только что из-за границы прибыл
видеомагнитофон "JVC" - двухскоростной, с четырьмя головками,
множеством вспомогательных систем управления и контроля, и
непосредственный продавец просит за магнитофон семь тысяч
рублей.
- А тебе?.. - спрашивал Миша посредника, не отверзая вежд.
- Ну... единичку кинешь - спасибо, - отвечали смиренно.
То бишь сто рублей за сделку.
- Неинтересно, - отзывался Миша, с неудовольствием
чувствуя, что просыпается уже бесповоротно. - Никакого
"коридора".
"Коридор" означает перспективу выгоды от последующей
перепродажи.
- Да брось... Ты его за семь с полтиной спулишь - делать
нечего... Цены какие - каждый день в гору!
Голос вещал правду: цены действительно росли, причем
безудержно, хотя Мишу этот факт не смущал. Рост цен не влиял на
прибыли Миши, профессионально занимавшегося спекуляцией
импортной радиоаппаратурой. Более того - благодаря рыночному
ажиотажу имелась возможность существенной наценки за товар, чей
рыночный номинал возвращался к Мише, конечно же, неизменно.
Другое дело - взять товар ниже конъюнктурного номинала,
это удача, счастье. В данном же случае лукавит Миша с
перекупщиком: твердая цена магнитофону семь с половиной тысяч,
но четыреста рублей наживы Мишу не устраивают, появилась у него
привычка с каждой сделки урывать по крайности полтысячи, такова
минимальная ставка.
- Подвинь клиента на сотню, - говорит Миша. - Сторгуешься!
- Не двигается! - лживо горюет голос.
Миша знает: не "единичка" - гонорар перекупщику,
перекупщик берет аппарат тысяч за шесть с половиной, а Мише
объявляет больше, у него те же интересы... И перекупщик знает,
что сие Мише известно, но таковы правила игры, таков принцип, и
дело вовсе не сотне, а в ритуале коммерческой пикировки, и
часто ускользает из-за пикировки амбиций явная выгода, и жалко
ее, ускользающую, но принцип все равно главнее, каким бы
разорительным ни был. Уступить - значит сбить руку. А Миша
суеверен.
- Давай-давай, души хозяина! - советует он. - Пусть
прогибается, крохобор!
- Ну... хорошо, - сдается перекупщик. - Попробую. Часам к
двум буду у тебя с аппаратом. Жди.
Следует отбой.
Миша удовлетворен. Выигрыш явный. Магнитофон он продаст за
восемь тысяч, "пассажир", то бишь покупатель, имеется, а
значит, девятьсот рябчиков, считай, в кармане.
За первым звонком лавиной обрушиваются последующие. Миша
поэтапно ведет разговоры из уборной, ванной и кухни - благо
есть у него радиотелефон. Телефонов же таковых у Миши
множество. Последний приобретен за восемь тысяч - этот
перезванивает по памяти в другие города или же - по тем
адресам, куда хозяин временно отлучается, имеет системы
автоответа, антиподслушивания, различного программирования,
цифровой дисплей и массу иных занимательных и полезных функций.
Связь в бизнесе - первейшее дело, денег на нее жалеть глупо.
Связь это и есть деньги. Зачастую - прямо из воздуха. Тем более
круг знакомых Миши разнообразен, хотя одинаково состоятелен:
вопросы к Михаилу возникают ежедневно, и он охотно всем
помогает.
Звонок. Просят устроить номер в Дагомысе. Заблаговременно,
на июнь. Миша твердо обещает. Услуга - шестьсот рублей.
Положить в клинику. Три тысячи. Достать черную икру. Мебель.
Состыковать кооператоров согласно их интересам. Надежно
пристроить краденое.. Отмазать от милиции или же от рэкетиров.
Часто Миша отвечает лапидарно: "Запиши номер телефона. Скажи -
от меня. Деньги можешь завезти на неделе".
Великое изобретение - телефон. Звонок, стыковка двух
заинтересованных сторон и... ах, если бы еще по проводам
пересылались купюры...
Денег между тем у Миши мало. Миша любит пожить широко,
погулять на морских и горных курортах, устроить бардачок
раз-два в недельку, пообедать и поужинать каждодневно в
ресторане, а если перекусить дома - то продуктами исключительно
дефицитными. Капитала у Миши - тьфу, как он считает, ну, около
миллиона, хвастать нечем. Плюс - загородный дом, машина, куча
электроники, но все это для дельцов с размахом - чепуха. Может,
для лиц, вкалывающих на госслужбе, подобные блага - из области
фантасмагории, но прагматик Миша, вращающийся в среде
определенной, твердо и скучно знает: мелочь он и дешевка с
таким капиталом. Есть спекулянты куда более высокого полета -
недвижимостью занимаются, серьезными компьютерными системами...
Те наживают в день тысячи и тысячи, в делах их миллионы
крутятся, и блатное "червонец", означающее "десять тысяч", для
них червонец и есть... Однако этих крупных и преуспевающих акул
роднит с Мишей одно: тяга к игре. Неистребимая. В принципе,
деньги на всю оставшуюся жизнь давно сделаны, да и не в них
смысл, они - фишки в бесконечной суете срыва куша за кушем,
суете бессмысленной, но неотвязной, вошедшей в кровь. Согласно
Мишиным категориям есть в этой игре игроки удачливые и
дальновидные, есть проигравшиеся без шансов на реванш, есть
попросту глупые везунчики...
С проигравшимися ясно, глупые везунчики - публика
малоинтересная, как правило, без кругозора, живущая голым
результатом накапливаемой бумаги и прожирающая свои доходы по
кабакам, просаживающая их в картежном азарте, тратящаяся на
проституток. Глупые везунчики полагают, что живут единственно
правильно и полноценно. Вероятно, это и так, если расценивать
блага, ими достигнутые, как рубеж возможностей их и черту
интеллектуального горизонта. Так и варятся они в собственном
жиру и задыхаются в нем - прогоркшем в итоге. Но и глупые
везунчики сознают горькую правду покупаемого ими мира: ту
правду, что вокруг них, племени проходимцев, существуют
миллионы других, зарабатывающих на хлеб свой мало и тяжко, тех,
кто встает затемно и приезжает домой в потемках. И реально
властвует вокруг именно эта сумрачная, несвободная и бедная
жизнь, а не пестрота сытого спекулятивного бытия, легко
различимая в общей серости, а потому бытия опасного.
И вот, будучи в несогласии с высокими требованиями
уголовного законодательства и низким уровнем жизни народной,
мечтают глупые везунчики о бытии заграничном, где все доступно
на любом углу, были бы "бабки". Но за границу не торопятся; да
и кто они там? Впрочем, вот вам и глупые.
Хотя некоторые, бывают, срываются. Туда, где сигаретами
"Мальборо" и магнитофонами "Сони" не спекульнешь. И попадают,
естественно, в положение затруднительное.
В основном же лелеющие мечту об иностранной неведомой
жизни так с ней и остаются - внутри Союза, как с вечной занозой
в душе.
Иное дело, с точки зрения Миши, - игроки удачливые и
дальновидные. Эти - да! Эти обреченно уяснили: не в рублях
счастье. Но - в твердой валюте. А в те государства, где она и
только она имеет хождение, надо удирать не с пустыми руками. И
начинают дальновидные тяжкий труд обращения отечественной
"фанеры" в зеленые бумажки, бриллианты и золото. Опасный труд.
Многоэтапный и длительный. Миллионы тают, обращаясь в тысячи,
но тысячи - далеко не гарантия стабильного положения - так, на
первое время... Без солидной суммы чужаку с большими запросами
в капиталистических далях неловко. А чужак - он и делать-то
ничего не умеет, и ни бе ни ме на импортном языке, и вообще
планы на жизнь при всей дальновидности у него неясные. Значит,
параллельно с обращением имеющихся рублишек в валюту надо и еще
этих самых рублишек украсть... А после, коли не срубили тебя
перекрещивающимися очередями из бастионов различных органов
правопорядка, возникает другая задача: как валюту переправить
за бугор? Задача не для дилетантов, а решить ее часто пробуют
наскоком, благодаря чему вместо Запада многие из дальновидных
переезжают в казенных вагонах на восток, вселяя в коллег,
поневоле переданных отчизне, страх и одновременно успокоенность
- мол, чур, не надо нам масштабных валютных операций, мы уж
потихоньку, да верней... А что казино нет, "мерседесов" в
качестве такси и салями под пиво "Карлсбад", то как всегда -
достанем. Салями будет из-под прилавка, пиво со склада,
"мерседес" с черного рынка, а ночной бар со стриптизом и на
дому организовать можно.
Так рассуждал и Миша. Глупым он себя считал? Нет, пожалуй.
Но и не везунчиком. Ибо являл он собою особь статью. С одной
стороны, Мише было уготовано оставаться советским спекулянтом
средней руки. Так уж вышло. С другой, заграничные дали были для
него исключены непробиваемостью весьма специфических жизненных
обстоятельств. Дело в том, что Миша работал на милицию в
качестве агента. И являл собою человека несчастной судьбы:
чужого среди своих, то есть преступников, и чужого среди чужих,
то есть слуг закона. Дело же обстояло так.
Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века
двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся
добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы, - большевик с
восемнадцатого революционного года, в прошлом - директор
крупного военного завода; основа семьи - папа, секретарь
райкома партии коммунистов - достойно традиции деда продолжал,
а мама растила детей - Мишу и Марину, младшенькую. В семье -
согласие, мир и достаток. Два пайка - дедовский и отцовский,
машина персональная, на которой папа на работу ездил, а мама по
магазинам, квартира из четырех комнат, ведомственные санатории
на морском берегу...
Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в
будущее. До трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в
институте международных отношений учился, имея непробиваемую
бронь от армии, Марина в институт иностранных языков
готовилась, папу на повышение выдвигали, деда чествовали,
приглашали наперебой в гости к пионерам, мама в хронической
эйфории пребывала, как вдруг - началось!
Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск,
конфискация, и где только она - эйфория?!
Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
- Брезгуешь мной, сынок? - произнес тот тихо. - Не говори,
знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану, виновен. А
началось-то как? Приходит ко мне начальник строительного
управления и тридцать тысяч в конверте - на стол. Твое,
говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так, глазом не моргнув:
это, мол, за твои резолюции. Можешь, конечно, ОБХСС вызвать,
только не районный, его я и сам могу... И учти: резолюции есть,
а что ставил их, под чужое убеждение попав, то - не оправдание.
Посадить не посадят, но низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь в
урну бросить, можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати,
об ОБХСС. И не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в
порядке. А белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец?
Или система виновата? Миша полагал - система.
А ведь неумолима она оказалась в новой своей ипостаси...
Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с
успеваемостью в институте. И не потому, что папиным авторитетом
он там держался. Уж какие вопросы на сессии памятной,
последней, Мише-отличнику задавали, таких в программе захочешь
- не обнаружишь. И наконец без предоставления академотпуска -
за борт. Далее пошло крушение за крушением...
В месяц сгорела от рака мать, ударилась в загулы Маринка,
начала путаться с заезжей кавказской публикой по ресторанам,
после - с иностранцами...
Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки
на молоко и творожные сырки из своей большевистской пенсии.
Одряхлел дед окончательно, помутнел разумом, хотя к переменам в
семье единственный отнесся философски: отцовское падение
переживал, конечно, но видел его через призму собственного
опыта, а на памяти деда таких падений ох, сколько было...
Погоревал и по матери, но и смертей видел дед много, тоже
притупилось... Лишь об одном Михаила спросил: может, неудобен,
а дом ветеранов партии, говорят, неплох... Но тут уж Миша без
колебаний возразил: и не думай! Ужас Мишу охватил - любил он
деда, дед частью детства был, а ныне последним родным кусочком
прежней жизни остался, последним...
Маринка вскоре замуж выскочила за московского
азербайджанца, сказочно богатого, но в браке продержалась
недолго. Муж-мусульманин воли жене не давал, желал десяток
детей и требовал строгой домашней дисциплины.
