Мишка, взирая на кобеляж Дробызгалова, усмехался коварно,
но тот поначалу не уяснил смысла его гаденьких улыбочек, смысл
открылся позже, когда вышел с Мариной из такси, дрожа в
неуемном сексуальном желании от точеной гибкой фигуры, длинной
ее шеи, маленькой головы, припухлых губ, одуряющего запаха
духов - морозно-тонкого... И еще: от того, что уже знал: живет
Марина одна, и достаточно подняться сейчас к ней на ту
сакраментальную чашечку кофе...
Такси он отпустил. Сжал ее руку. Выдохнул сиплым
дискантом:
- Может... чаем напоишь?
Взгляд ее вдруг изменился. Приветливо-дружеский, он вдруг
стал оценивающе куражливым.
- Трахнуться хочешь, опер?
Как обухом...
- Ну, что молчишь?
- Ну-ну... - протянул он, удивленно и неуверенно, с
каким-то стыдом даже.
- Сто долларов есть?
- Чего?
- Ничего. Любовь, ее большевики придумали, чтобы дамам не
платить. Понял, оперок?
- Сто рублей есть, - процедил он, отвернувшись, все
наконец уяснив.
- Ну и засунь их себе в одно место. - Она внезапно весело
и очаровательно рассмеялась, чмокнув его в щеку, и впорхнула в
подъезд - красивая, верткая птица - недосягаемая.
А Дробызгалов так и остался на месте, словно бы
оглушенный. А после подкатила к нему колкая ярость...
Отомстить! Чего бы ни стоило! За унижение свое, за наглость ее,
за недосягаемость ту же...
У Мордашки он время от времени о Марине справлялся, однако
вскользь, в канве общей болтовни на второстепенные жизненные
темы. Кое-что полезное - в частности, информация о ее романе с
Фридманом - в разговорах всплывало, но главные подробности
Дробызгалов разведал самостоятельно: адрес бандерши, канал
сбыта валюты... А после, подкараулив ее, неспешно выложил свои
козыри.
- Ну, - сказал в итоге, - сто зеленых по крайней мере наш
разговор стоит, как ты считаешь?
- Сто зеленых отдать? - усмехнулась она.
- Не, - зевнул он, - предпочитаю натурой.
- Завтра получишь, - согласилась скучно.
И - получил Дробызгалов!
С утра, когда вышел из дома на службу, был он насильно
втиснут в черную "Волгу", с частным номером и государственным
радиотелефоном, где помимо шофера находились еще трое молодых
людей с тренированной мускулатурой. Представившись, молодые
люди низкими голосами объяснили Дробызгалову, что действия его
мало того что мешают их работе, но и носят характер, порочащий
работника милиции, который, впрочем, после их доклада по
инстанциям в любой момент может стать обыкновенным
гражданином...
С отдавленными боками - на заднем сиденье "Волги" было
очень и очень тесно - Дробызгалов побрел на службу, вернее,
поехал, ибо "Волга" за время содержательной беседы увезла его
довольно далеко, к лесному массиву, откуда Евгений добирался до
управления часа полтора, получив в итоге бэмс за опоздание.
Со "старшими братьями", кому оказывала Марина кое-какие
услуги, не поспоришь, и новую обиду тоже пришлось переварить.
Несмотря на упорную мысль: а не открыть ли Фридману глаза на
занятия его невесты? Однако урезонил себя Дробызгалов. Ибо за
его работой наблюдало много глаз, а стальные руки парней в
"Волге" запомнились до дрожи.
Успокаивало Евгения, что, пусть косвенно, а сквитается он
с проституткой, посадив ее жениха, и не видать им обоим никаких
америк. А поможет в том Мордашка. Никуда не денется. Выбора
нет.
С такими размышлениями явился Дробызгалов домой.
Открыл двухстворчатую входную дверь - перекосившуюся, с
разболтанным замком - ремонтировать ни дверь, ни замок
Дробызгалов даже не пытался: грабить тут было нечего, да и
соседи толклись в квартире день и ночь.
Тотчас обрушился на Евгения детский гомон, пар от стирки и
жирные кухонные ароматы.
Соседка Валентина - незамужняя лимитчица, обремененная
выводком пацанят - все от разных отцов, а рожала она как кошка,
- встретила Дробызгалова направленным визгом в лицо: мол, не
дает покоя телефон!
- Безобразие! - орала она, перемешивая редкие пристойные
слова с обилием отборного мата. - Замотали! День и ночь!
Дробызгалов всмотрелся в ее оплывшую физиономию. Хотел
заметить, что, в отличие от нее, неизвестно на какие средства
существующую, он работает день и ночь и звонят ему
исключительно по делу, серьезные люди, а не сексуально
озабоченные хахали, но - промолчал, сил не нашлось. Свинцовая
апатия.
Учуяв расслабленное состояние Дробызгалова, вторая соседка
- старуха, провонявшая всю квартиру какими-то полутрупными
запахами, скользнула в свою протухшую комнатенку, тоже позволив
себе проскрипеть о телефоне и о соседе нечто гнусное.
- Пошли вы! - вяло выдохнул Дробызгалов в адрес соседей и
открыл дверь своей комнаты. Жены с ребенком не было - уехали к
теще. Уже легче!
С тоской он уселся на стул в маленькой комнате, забитой
мебелью, с бельем на веревках, протянутых от стены к стене -
жена боялась, что его закоптят коммунальным кухонным чадом; с
ванночкой для ребенка, хранящейся на верху платяного шкафа,
холодильником, втиснутым в угол...
Время подходило к обеду, но так не хотелось тащиться на
кухню, где бегали разномастные Валентинины отпрыски и слышался
ее голос, повествующий о нем, Дробызгалове, соседу Панину -
хроническому алкоголику, дважды сидевшему и жутко Евгения
ненавидевшему за принадлежность к милиции.
Диалог Валентины и Панина сводился к тому, что всем
Дробызгалов плох и в быту невыносим. На кухню же - убогую,
ничейную, принадлежащую всем и никому кухню - Дробызгалов
обычно шел как на казнь.
Евгений сделал бутерброд, сжевал его мрачно и запил прямо
из горлышка остатками выдохшегося "Боржоми", стоявшего на
подоконнике по соседству с чахлым желтым алоэ, над которым
кружили мошки-дрозофилы.
Сильный стук потряс хлипкую дверь.
- Телефон! - заорала соседка. - Опять, твою мать!
- Заткнись, стерва! - в приливе отчаянной ярости взревел
Дробызгалов, выбегая в коридор и хватая трубку, свисающую до
пола, всю в утолщениях изоляции - синей и красной.
- Женька? - послышался голос одного из приятелей - клерка
в аппарате больших милицейских властей. - Ты когда из норы
своей наконец переселишься?
- Разве в другую нору, в могилу, - морщась и прикрывая
ладонью ухо, дабы не слышать детского визга, молвил
Дробызгалов. - Ты-то как? Хапнул квартирку? Дали?
- Нет... У нас все мимо... Как перетасовка штатов - из
других городов кадры прибывают, и весь фонд - им... Тоже -
кошмар! Теща, тесть, дети... Вшестером в двух комнатах.
- Но хоть все свои...
- Тебе бы таких своих... Ладно. Тут разговор я слышал... Я
из автомата звоню, усекаешь?
- Та-ак... - похолодел Дробызгалов.
- Кушают тебя, Женя. Считай, съели. Шеф твой. Так что
учти.
- Выход? - произнес Дробызгалов отрывисто.
- Какой еще выход?! Там... беда. Злоупотребления,
подозрения на взяточничество, человека своего провалил...
Держишься пока на теневике этом... В общем, или проявляй
доблесть и находчивость, или подавай рапорт. Да! - решай
срочно, а то вызовут к нам и - привет. В комендатуре наручники
и в кепезе... Система отработана. Думай, Женек, взвешивай.
Пока!
Дробызгалов понуро застыл. Положил нетвердой рукой трубку.
Затем, преисполнившись решимости, оделся и вышел на улицу.
Он ехал к Мордашке.
ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО
Наверное, именно по возвращении в Нью-Йорк Алик понял, что
безнадежно постарел...
Шалили сосуды, скакало давление, ныл крестец от долгого
сидения в машине, к близорукости прибавилась напасть
дальнозоркости и пришлось разориться на сложные двойные стекла
для очков.
Вставать чуть свет на таксистскую службу было мукой, а для
самой службы элементарно недоставало сил.
Изматывало и безденежье. Пришлось вскоре продать
прожорливый "линкольн" и приобрести более экономичный "крайслер
нью-йоркер" с японским движком и бортовым компьютером, каждый
раз при открывании дверцы механическим голосом приказывающим
застегнуть ремни и говорящим, если подчинялись его команде,
"спасибо". Алика это умиляло. Компьютер также сообщал о
неисправностях, возникающих в автомобиле, но иногда ошибался -
что-то в нем замыкало.
Сам по себе автомобиль был небольшим, но удобным: салон
обтянут лайкой, отделан карельской березой, кресла на
электроприводе, цифровая магнитола... С такой тележкой вполне
можно было устроиться в "Лимузин-сервис", куда Алика взяли бы
даже без спецномера, по дружбе, однако контора располагалась в
глубине Манхэттена и добираться туда с рассветом, чтобы,
возвратившись в полночь домой, рухнуть на топчан в подвале,
Адольфу не жаждалось.
Устроился в "Кар-сервис"* на Брайтоне, на подхвате. Работа
шла слабенько, выходило от тридцати до пятидесяти долларов в
день, "крайслер" барахлил, а ремонт съедал едва ли не все
заработанное. С любимых сигарет "Салэм" Алик перешел на дешевку
- "Малибу", "Вайсрой", Белэйр", начал выгадывать на еде...
Единственной удачей был день, когда в очередной раз на
перешейке подземки "Бруклин - Манхэттен" прорвало подводный
туннель и публику пришлось перевозить на машинах в ударном
порядке. Народ "голосовал" на тротуарах, как в России, Алик
снимал по четыре пассажира за раз и заработал в тот день
пятьсот зеленых, но затем от перенапряжения не мог встать с
дивана неделю, так что в итоге все равно получилось кисловато.
——————————————————————————
* - Служба второразрядного такси, вызываемоего по
телефону.
Начавшаяся перестройка открыла Алику дорогу назад, в
Россию, многие неудачники уже отчалили туда, подумывал и
Адольф: ведь там старая мама, квартира, а вдруг и заработает он
чуть-чуть, обменяет зеленые на деревянные по громадному
коэффициенту, что здесь, на Брайтоне, проще простого: здесь
отдаст, там получит или наоборот... А уж коэффициент на
Брайтоне самый высокий, тут рады лишь бы как обменять, дабы
заполучить реальные деньги, а не те, прошлые, мики-маус-мани -
игрушечные...
Так размышлял Алик, копаясь в багажнике своего
"крайслера", когда почувствовал неожиданно настойчивую боль в
ногах чуть выше колен и сообразил, что к бамперу собственной
машины придавливает его бампер машины иной, придавливает
планомерно и беспощадно.
Боль стала невыносимой, Алик заорал что есть мочи, и
водитель, неудачно парковавший грузовик, подал вперед. Адольф
грохнулся на асфальт, хватая ртом воздух.
Грузовик принадлежал богатой компании "Пепсико", и Алик
смело подал на компанию в суд.
Два Аликина синяка обошлись капиталистам в сто тысяч
долларов, но половину суммы забрал адвокат, не без труда
выигравший процесс, ибо юристы компании выдвинули версию, будто
мистер Бернацкий подставился под грузовик с умыслом.
Алик, тряся на суде костылями, бросал в сторону
враждебного адвоката испепеляющие взоры и русские нецензурные
слова, чем, видимо, убедил судью в своей правоте.
Костыли, говоря по правде, были использованы так, театра
ради, посоветовали умные люди.
Пятьдесят тысяч для среднего нормально работающего
американца - сумма, ничего принципиально в жизни не
определяющая, однако для Алика - богатство. Пять тысяч было
пропито на радостях в течение недели. Бары, казино в
Атлантик-Сити, распутные жизнерадостные девочки, прогулки на
яхте в океан...
Вылечив очередную легкую венерическую болезнь, Бернацкий
призадумался. Можно было выбраться из подвала, снять приличную
квартиру, пожить широко, однако Алик рассудил иначе. Подвал
экономил едва ли не полтысячи долларов в месяц, от загулов
Адольф уже подустал, а вот найти бы стабильную работенку...
Друг Фима, приютивший когда-то Алика в Сан-Франциско, а
ныне в Нью-Йорке, предложил подрабатывать у него в страховом
агентстве - охмурять клиентов, работающих за наличные и
уклоняющихся от налогов: дескать, вложи под проценты деньги из
чулка в страхование по специальной программе и отмоешь
заработок с выгодой...
Однако Алик с трудом уяснял детали сложного бизнеса, от
его английского произношения шарахались, оставалось попробовать
удачи на русскоязычном Брайтоне, но Брайтон Фима охватывал
самостоятельно и конкуренции бы не потерпел.
На некоторое время Алик устроился в похоронном бюро по
доставке цветов и веночков, но бюро прогорало, зарплата
выплачивалась нерегулярно, и Алик, заявив хозяину, что он не
волонтер, бесплатно уже коммунизм в отдельно взятой стране
отстроил, уволился.
После трудился инструктором по вождению автомобиля в
подпольной школе у оборотистого паренька Леши, катался на
стареньком "стэйшнвагене"* по тихим улочкам Манхэттен-Бич с
новоприбывшими эмигрантами и, с тоской глядя на часы,
командовал им: разворот в три приема, парковка, полная
остановка...
Пятьдесят долларов в день зарабатывалось стабильно, но
работа отличалась удручающим однообразием и к тому же дико
Алика унижала.
Эти новоприбывшие, платившие Бернацкому свои последние
гроши из пособий, напористо входили в суету эмигрантского
бытия, входили с энтузиазмом и верой, а он уже пережил все их
будущие взлеты и разочарования и презирал это их будущее
потенциальных лавочников, таксистов и микроскопических
служащих, обретающихся на задворках сытой Амери и и
довольствующихся крохами.
Алик крепко уяснил истину: Америка - для американцев. А
американцем можешь быть лишь родившись в Америке. Исключения,
конечно, существовали. Но редчайшие из талантливых и умелых
завоевывали себе имена, авторитеты, серьезные деньги.
В болоте же Брайтона в основном жили караси. Некоторые из
карасей - зубастые, однако с мозгами, интеллектом и реакцией
все-таки карасиными. До щук и акул, резвящихся в чистых водах
крупного бизнеса, всем им было далече.
————————
* - Пикап (амер.)
Сравнивая свое советское и американское существование,
Алик пришел к мысли, что там, в Союзе, для него, да и для
многих из перебежчиков, все-таки лучше. Дешевое жилье, всеобщая
нищета, бездумье... В Стране Советов можно было всю жизнь
пролежать на диване, нигде не работая, и - не пропадешь...
Главное - не высовываться. Вновь стукнуло в голове: вернуться!
Приехать в родной Свердловск с кучей барахла и сувениров,
деньги обменять по спекулятивному курсу - миллион будет!
Продукты с рынка, хорошая машина, девочки... И ведь все
реально! Не зря же он страдал в Америке...
Однако газета "Новое русское слово" каждодневно пугала
страшными условиями тамошней жизни, возрастающей юдофобией,
неотвратимостью прихода к власти "твердой руки"...
Останется тысяч тридцать - слиняю, читая прессу, решил
Алик. Нет... двадцать. Все равно хватит! Двадцать на
двадцать... Да почти полмиллиона!
Будучи оператором, получая чуть более сотни в месяц, он и
думать о таких цифрах не мог, а ведь хватало, жил, даже гулял и
развлекался... А уж тут-то никакая инфляция не страшна, лишь бы
здоровья хватило...
Алик послал маме письмо: готовься прислать гостевой вызов,
жажду узреть свою замечательную родину.
Затем совершил вояж за визовыми анкетами в Вашингтон,
заполнив их тут же, в автомобиле, и вернув сотруднице
консульства.
Через месяц анкеты отбыли почтой в СССР, к маме, которая
по версии, изложенной судье в Сан-Франциско, давно почила в
бозе.
Старушке надлежало сходить в ОВИР, заполнить бумаги,
прождать месяцы и, получив наконец разрешение на въезд сына,
отправить соответствующую бумагу Алику. Далее бумага вновь
направлялась в Вашингтон, в консульство, откуда через месяц
приходила виза на въезд в Союз нерушимый.
Процедура мучительная. Неблизкие поездки в Вашингтон
экономили месяц-два из процесса оформления, однако
принципиальным образом на процедуру волокиты не влияли. Тем не
менее Алик не унывал: доллары еще имелись, впереди же маячила
перспектива блицвизита : русские красавицы, отдающиеся за
косметику и заколки, пьянки с бывшими соратниками по
телевидению, ярлык "американца"...
Сорвалось! А вернее, подфартило. Страховой агент Фима,
ответственный квартирный и подвальный съемщик, рекомендовал
бедолагу Бернацкого на службу к серьезному боссу Семену
Фридману на должность "принеси-подай". Стал Алик шофером и
домохозяйкой при солидном человеке. Возил всяческие непонятные
грузы туда-сюда по Нью-Йорку, в соседние штаты, передавал
"вэны"* с автоматами Калашникова китайского производства
покупателям у въездов в трюмы кораблей на ночных причалах и в
то же время мирно стряпал на просторной кухне Фридмана, сидел
на телефоне, дозваниваясь абонентам хозяина, пылесосил ковры и
натирал паркетный пол...
Исходя из интересов дела, Фридман предоставил Алику
бесплатно подвал в своем доме, и тот, расцеловав благодетеля
Фиму, отбыл на новое место обитания.
————————————
* - Микроавтобусы (амер.)
Две тысячи долларов в месяц наличными, дармовое жилье, о
чем более и мечтать? В родной Свердловск Бернацкий ехать уже не
хотел.
- Да и чего делать в дыре этой? - рассуждал он
высокомерно.
ПАРТНЕРЫ
Прибыл Дробызгалов в горячий момент: Мордашка провожал
"пассажиров", то бишь покупателей.
Трое темнолицых людей - не то туркмены, не то узбеки -
уволакивали коробки с аппаратурой: два телевизора, видеодеку,
игровой компьютер и "балалайку" - так имено- вался кассетный
магнитофон.
Помогал им Шарнир - шестерка Мордашки, отлавливающий
клиентов у комиссионного магазина и поставляющий за оговоренный
процент покупателей патрону.
На случай последующих заказов Мордашка отдал покупателям
свои визитные карточки мелованной бумаги, где его социальный
статус обозначался правдиво: "сторож". Но и двусмысленно...
Проводив Шарнира и "пассажиров", прошли в комнату. На
столе - пачки денег.
- Ничего себе... - оценил Дробызгалов.
- Да так, - отмахнулся Мордашка. - Навара две штуки с
хвостиком. Ударчик.
- Поделись, - проронил Дробызгалов.
- Не, - ухмыльнулся Мордашка. - Это из моих сребреников
иудиных... Кровное.
- Так, - произнес Дробызгалов, оглядывая заставленную
коробками гостиную. - А я к тебе с тухлыми новостями, Мишель.
- Иного и не ожидаю, - рассеянно отозвался Мордашка,
ссыпая деньги в полиэтиленовый пакет.
- В общем... конец нам, - сказал Дробызгалов. - Обоим.
- Чего? - посерьезнел Мордашка.
- Дело с Грушей и гоп-компанией его прокуратура крутит.
Ну, а по показаниям ты в деле, прокурор настроен непримиримо...
- Хрена себе! - воскликнул Мордашка. - Вы ж меня сами...
- А им плевать, - резко оборвал его Дробызгалов. - Давлю
на шефа, а он с прокуратурой ссориться не желает... Да и тебя
шеф не очень-то жалует. Зажрался, говорит. Пусть посидит на
баланде.
- Так какого я на вас пашу...
- А такого! - Дробызгалов ощерился. - Если бы не работал
на нас, давно бы куковал. А так - влепят по минимуму.
- Как это влепят! - изумился Мордашка. - Как это?.. Да
я... я... заявление прокурору, а если до суда дойдет, то и...
- Какое еще заявление? - сморщился Дробызгалов. - Ты чего?
Из тебя кисель сварят... На тебя всех волков спустят... Не ты
первый! Молчать будешь и кивать, ясно? А пожалуешься... чего ж?
Шеф открестится: не знаю, не ведаю, ложь. Ты что, офицер
органов? Так, стукачок. И сам про то ведаешь. Ну, а вякнешь -
раскрутят на полную катушку. На тебя оперданных - тонны бумаги.
- И... никак ничего?.. - Голос Мордашки дрогнул.
- Главное - мне хана, - сказал Дробызгалов. - Из-за тебя.
Провалил, не обеспечил, то-се... Чепе по нашим установкам. Пишу
рапорт и - на улицу. Но, в отличие от тебя, барыги, денег у
меня - ноль. Могу, конечно, в спекулянты, но тогда - ты еще
первые к рзачи не стопчешь, а я уже к тебе в соседи по нарам
оформляться приеду... Мне такой роскоши не позволят. Мне только
честно прозябать. В дворниках. Такова жизнь, милый друг, как
утверждал Ги де Мопассан. - Дробызгалов говорил, сам же
наливаясь злобой отчаянием.
- Слушай, а может, заплатим? Шефу твоему, прокурору... а?
Договоришься?
Дробызгалов вспомнил прокурора с гладенькими щечками и
мерным голосом, замороженные глаза полковника... Хохотнул. А
после, едва ли не с ужасом чувствуя, что не в состоянии
остановиться, безудержно, с сиплым надрывом рассмеялся...
Мордашка схватил его за горло, сдавил... Дробызгалов
вцепился в его руки, а тот душил, душил...
Захрипел Дробызгалов от перепуга, и - отпустила истерика.
Аверин отбросил его в кресло.
- Нервы, мент, - сказал безучастно. - Уйми нервы.
- Взятки... они не возьмут. - Дробызгалов с натугой
откашлялся. - Такие козлы...
- Ну и делать чего?
- Есть выход, - сказал Дробызгалов. - Они тоже у нас на
крючке. Фридмана сейчас они крутят... А раскрутить не могут. А
потому крепко на тебя и на меня рассчитывают. За бугор он
намылился...
- Знаю. Но при чем я здесь? Или ты?..
- Цепь простая. Фридман - Мордашка. Мордашка - Марина. А
Фридман на вывоз ценные бриллианты закупил. На все бабки. Он же
у цеховиков в банкирах ходил, там, может, одних долларов на
десятки миллионов...
- Не выйдет номер. - Мордашка открыл бар, механически
приложился к початой бутылке ликера. - Он все вывезет. И не
засечете. Он хитрый какой, знаешь? И с блатными, и с вашими
завязан - да так, что особый отдел не подкопается... Мафия!
Вывезет! И чистым свалит. К ближайшим родственникам,
чинно-благородно, воссоединение семей... Ладно, допустим: узнаю
вдруг я, где его брюлики. И чего? Вам их передаю в
торжественной обстановке? Да меня же за такой презент вмиг
удушат. Не на воле, значит, в тюряге. А коли туда мне путь так
и так лежит...
- Слушай, - перебил Дробызгалов, - а... сеструха?
- Вопрос кстати, - кивнул Мордашка. - У них на днях разбор
с Фридманом был. Катастрофа. Пронюхал он про сеструху.
Плакалась мне вчера. Она же девка с мозгами, любовь закрутила
прямо-таки по сценарию фильма для целомудренных деток: чтобы
все на уровне воздыханий и невинных поцелуев, а уж половой акт
- после свадьбы и титров. Крутила динамо - будь-будь! Ну,
Фридман бродил вокруг, облизывался, пылал изнутри... И подарки
ей, и брюлики в уши, на пальчики, и виды на Штаты... А тут
кто-то и стукнул... Привет! Провал спектакля, занавес
стремительно спущен.
- Вот... как, - только-то и произнес Дробызгалов.
- Ага, - подтвердил Мордашка лениво. - А насчет капитальца
его она тоже по-моему, интересовалась... Но хрен чего узнала.
Только однажды по пьянке шепнул ей, что система у него
глухая... Никому не добраться. Думаешь, не ведает он, что его
вынюхивают? Ведает. Одна охрана его чего стоит!
- У тебя, если посчитать, не так и густо, не Ротшильд, -
произнес Дробызгалов невпопад, - у меня круглый ноль, а Маринка
тоже не из клана Дукакисов... Так ведь? Я на улицу, ты в зону,
а ей по постелям валяться - все наши перспективы. Но, пока мы
втроем, мы - сила. Вынем из Фридмана брюлики, сделаем все на
уровне, вот и задел. А с заделом... сам понимаешь. Живи и живи.
Ты выйдешь и - фьють в другой город, от нас, милицейских,
подальше, я подскажу - куда... А Маринка с твердой валютой на
руках договорится с каким-нибудь бедным америкашкой, чтобы увез
ее. Выкопает немного из-под камня, вот и замужество. А там -
пара лимонов по минимуму, верь, товарищ! И я могу невесту
купить, и ты...
- Болтаешь... - отвернулся Мордашка с раздражением. - Чего
ты из него вынешь, из Фридмана, кроме дерьма? Ну, вынул даже...
Знаешь, какие разборы начнутся? Тушите свет. От меня и тебя
ничего не останется. Слизь кровавая. Никакая ментовка не
защитит! Никто не защитит! Ни контора, ни армия! Если в
заместители президента только наняться, чтобы за броней и за
автоматами жить... Но туда - невпротык. А если и попадешь,
тогда фридмановские дела вроде без надобности... хе. Там денег
эшелонами прут, причем - без особенного риска.
- Единственный выход, - произнес Дробызгалов тупо.
- Да как, как?! - взвинтился Мордашка. - Проследить: где,
чего, и тайно изъять? Не вышло и не выйдет. Прижать его?
Попробуй! К нему подойди - шею враз открутят. А если и возьмешь
чего, все вместе с процентами и с душой обратно вытряхнут... Он
же, помимо прочего, наверняка крупным блатным очень в Америке
нужен! Он - их гарант там, база...
- Не пугай, - произнес Дробызгалов. - Нет невыполнимых
задач. Техническую сторону дела беру на себя. А в деле - трое.
Ты, Маринка и я. Три равные доли. Твоя задача - подписать
Маринку. Будет у нее готовность...
- Говорю же! Кончился роман, разбежались они...
- Будет у нее готовность... - с нажимом повторил
Добызгалов.
- То есть?
- А ты с ней обговори... ситуацию. И скоренько, не мешкая.
Можешь ведь?
- Ну...
- Вот и ну. Подпишешь ее хотя бы морально, и то ладно.
Учти: покуда вертим это дело, ты на свободе, а я при погонах...
А там - куда кривая вынесет.
- А до мокрого не дойдет?
- Не твоя забота. Мое дело. Если из окна Фридман, к
примеру, сиганет, туда ему и дорога, скажут. А кто будет
следствие по самоубийству, скажем, вести... это опять-таки я
позабочусь. Короче. Твоя задача - разговор с Маринкой. Пусть
пораскинет мозгами, ей многое виднее.
- Так... - Мордашка полез в письменный стол, достал
какие-то бумаги. - Вот, - положил перед Евгением. - Это -
гостевой вызов в город Берлин, фотографии. Оформляешь мне
паспорт. Как гарантию хотя бы. Требование полагаю справедливым.
- Понял, - наклонил голову Дробызгалов. - Логично. Будет
готово на следующей неделе. Но! Ты мне Фридмана, я тебе
паспорт.
- Нет, - сказал Мордашка. - Наоборот.
- Нет, Мишуля, - сказал Евгений. - Не наоборот.
Выходя от Мордашки, Дробызгалов подумал, что, хотя и
разыгрывал спектакль, вступая якобы в сговор со спекулянтом и
сестрицей его, а ведь кто знает, вдруг и заполучит он эти
бриллианты? И вовсе не для официальной их передачи
неблагодарному руководству.
Если помечтать в таком направлении, то исчезнувший из поля
зрения Фридман вызовет, конечно, скандал, но да и пусть
вызывает, он, Дробызгалов, выкрутится. А Валера вдруг да
переселится в надежный подвал с чугунной дверью, есть этакий в
капитальном одземелье одного из старых домов в районе... И есть
те, кто в подвале мог бы заняться обработкой Фридмана. Народец
- зверье, сволочи отпетые, но, главное, судьбы их от
Дробызгалова зависят, а кроме того, шавки они, приблатненная
мразь, а значит, будут вне подозрений мафии, ибо нити, ведущие
к исчезновению Фридмана, начнут искать разные крестные отцы у
себя же, своих начнут трясти - профессионалов высокого полета и
квалификации.
Мечты, мечты... Попробуй заволоки этого Фридмана в подвал,
как бы самому в нем не очутиться, это куда реальнее... А в
теории, конечно, все рисуется здорово, даже если придется
камешки сдать согласно описи. Будет результат, и пытки в
подвале легко спишутся на счет неопознанной группы
рэкетиров-гастролеров, да и кто будет копаться в
подробностях?..
Мечты, мечты...
ФРИДМАН-МЛАДШИЙ
Еще с утра накатило раздражение... Это состояние не
отпускало его уже с год, да, где-то так.
И копилось раздражение, как он понимал, уже давно, едва ли
не всю жизнь копилось. А сейчас, когда разобрался он в этой
своей жизни, когда понял ее всю, раздражение и вовсе не
отпускает... Сорок два года. Прожитых бездарно, впустую. Вот
они: школа с армейской буквально дисциплиной, пионерлагеря с их
тупыми идеологическими мероприятиями - взвейтесь-развейтесь;
после - армия: внутренние войска, два года на вышке с
автоматом, зековские "пятерки", "мазы" с решетчатыми каркасами,
сырая казарма, офицерье, хлещущее водку и отсиживающее свои
двадцать пять лет до пенсии по другую сторону забора зоны;
опять-таки идеологические выкрутасы о священном долге, об
охране мирного сна тружеников; дедовщина, караулы, колючая
проволока... Затем Физтех, невозможность устроиться на
нормальную работу из-за пятого своего пункта...
Отец с братом уехали, а ему, Валерию, диплом Физтеха
мощным стал тормозом: отказ за отказом.
Ну и пошло-поехало: фарцовка, совмещенная с должностями то
библиотекаря, то курьера... Хорошо, познакомился с деловыми
людьми, стал их подручным и быстренько нахватался знаний в
университете подпольной жизни. В двадцать девять лет выбился в
крупные цеховики. Чем не занимался: и люстрами пластмассовыми
"а ля хрусталь", и брошками-бабочками, и запонками... К
тридцати двум "набил" свой "лимон". Хороши были брежневские
времена, они и выручили. Денег - только нагнись и собирай. И
схема проста: купи всех и делай, что хочешь. Да, славные годы.
Но и развратили его, затуманили перспективу. Думал, до
бесконечности все так и будет, думал, раз "лимон" в кармане,
значит, шабаш, всюду и все можно, и рыпаться некуда. Живи и
грейся. А что вышло? Сейчас этот "лимон" - бумага. А жизнь -
каждодневное ожидание непредсказуемых перемен. Люди в разброде,
экономика в развале. Идеологический стержень, выдернутый из
общества, превратил его в кисель. У людей открылись глаза на
свой рабский труд за жалкие гроши по ударными фальшивыми
