Детектив

   Несколько раз звонили из головного института Калина и его зам, остав-
ляли и без того известные Элефантову телефоны, просили с ними связаться.
Он собирался сделать это со дня на день, но каждый  раз  откладывал:  не
знал, о чем говорить и на что соглашаться, в его жизни царила  полнейшая
неопределенность и еще жила надежда на восстановление отношений с  Мари-
ей.
   Как-то после работы Марию встретили Еремина и Угольникова,  оживленно
болтая, они пошли рядом - броские, яркие, нарядные. Элефантов с Дореевым
отставали шагов на пятнадцать, Сергей с болезненной чуткостью  улавливал
слова и фразы, обостренной интуицией восполнял пробелы, когда проехавший
автомобиль или громыхающий трамвай заглушал звонкие голоса.
   Марту и Веру пригласили в ресторан какие-то парни, но их трое, и  они
попросили прихватить подружку для комплекта. Марии  предлагалось  допол-
нить компанию, чтобы развлечение было полноценным.
   Предложение знакомиться с посторонними мужчинами для ресторанного ве-
селья должно было оскорбить Марию. К тому  же  она  до  предела  занята,
страдает от головных болей и каждую свободную минуту спешит  провести  с
сыном. Элефантов был уверен: откажется, дав понять, что такое времяпреп-
ровождение не для нее.
   Но Мария соглашалась идти в ресторан, ее интересовал только один воп-
рос: что собой представляют предполагаемые спутники  и  можно  ли  будет
"убежать в случае чего".
   Еремина и Угольникова в один голос заверили: "Ребята хорошие, убегать
не захочешь..." Мария засмеялась и сказала, что доверяет мнению подруг.
   Подслушанный разговор просветил Нежинскую как рентген. Знание  правил
постыдных игр, в которых уход из ресторана  домой  является  запрещенным
ходом, готовность следовать этим правилам, делить красиво  сервированный
столик с незнакомыми мужчинами, получающими право требовать ответных ус-
луг, - все это не оставляло места иллюзиям.
   Спирька был прав. С ней действительно может переспать каждый.  Почему
бы и нет? Если отсутствует фильтр чувств, разборчивости,  взыскательнос-
ти... Каждый. Кто захочет. И кто может оказаться полезным.  Или  вызовет
ответное желание. Или просто будет достаточно  настойчив.  Почему  бы  и
нет? С ее пониманием "свободы", взглядами  на  "друзей",  со  свободными
подружками, считающими семью помехой и имеющими отдельные квартиры.
   От боли в душе Элефантов скрежетал зубами.
   Между делом лечь в постель с новым "другом" для нее так же  привычно,
как сходить в кино. Ни бури эмоций, ни трепетного волнения, ничего.  Она
не сохранит привязанности, не строит планы на будущее, не  договаривался
о свиданиях. Спарились и разбежались. Но в пухлой,  исписанной  записной
книжке остаются координаты партнера. Так хороший хозяин прячет в кладов-
ку найденный гвоздь, гайку, шайбу - когда-нибудь пригодится.
   Она чрезвычайно практична, тут Спирька тоже прав. "Друзья" подобраны,
как инструменты в мастерской, разложены по возможностям: продукты, пром-
товары, стройматериалы, железнодорожные билеты, "фирменные" вещи, транс-
порт, индпошив - и так далее, на все случаи жизни. Не беда, что они  за-
были про нее, позвонит - вспомнят, охотно окажут требуемую услугу и  пе-
респят с ней еще разок. Она для них такой же инструмент, как и  они  для
нее, а когда обе стороны придерживаются одинаковых правил,  нет  поводов
для разногласий и обид.
   Правда, некоторые, имеющие такую же склонность к слюнтяйству,  как  и
он сам, не могут или не хотят забыть ее и зачисляются в действующий  ре-
зерв: постоянно крутятся вокруг, оказывают услуги, из  кожи  вон  лезут,
чтобы угодить... И получают иногда то, что для них так много  значит,  а
для нее ничего не стоит. И радуются объедкам с чужого стола, хотя выгля-
дят смешными и жалкими.
   Элефантов вспомнил Васю Горяева, визиты которого к Марии  представля-
лись теперь совершенно в ином свете. Был ли он в  действительности  нес-
частным влюбленным? И так ли уж  безуспешно  добивался  взаимности?  Они
посмеивались над ним, и Мария смеялась тоже, но были дни, когда она отп-
рашивалась с работы на несколько часов - к врачу, портнихе  или  куда-то
еще...
   Тогда Элефантов еще не подозревал, что может стоять за подобными  от-
лучками, и потешался над Нежинским, который, не заставая жену на  месте,
с явным беспокойством расспрашивал, где она и когда придет. Н-да...  Как
он теперь понимал это волнение!
   Да и многое стало понятным. Как пелена с глаз! Элефантов прозрел.
   Он приписывал ей мысли, которые никогда ее не  посещали,  и  чувства,
которых она никогда не испытывала, находил сложность в  натуре  простой,
как кафельная плитка.
   Прекрасная Дама... Гордая, честная, бескорыстная...  Идиот,  Господи,
какой идиот! Но как можно было не видеть очевидного? Ну понятно: в люби-
мой женщине легко отыскать те черты, которые хочется. И все-таки... Ведь
он до определенного времени сомневался, но потом поверил ей  во  всем  и
сразу. Элефантов вспомнил их первое объяснение в больнице, и  забытый  с
детства спазм обиды бессовестно обманутого, верящего в  идеалы  мальчика
перехватил горло. Слова, жесты, слезы - все было ложью. Тебе нужна  тон-
кая ранимая натура? Пожалуйста, получай! Хочется иметь  единомышленницу,
думающую так, как ты? Бери, не жалко! Рецепт прост: правильные слова  да
немного артистизма...
   Она не особенно старалась, решающую роль играло его собственное вооб-
ражение. И все же фальшь ощущалась, расхождения между словами Марии и ее
поступками накапливались и приводили его в смятение,  а  каждая  попытка
выяснить  отношения  натыкалась  на  явное  раздражение  и  неподдельную
злость. Еще бы! Ведь своими глупыми притязаниями на любовь, верность  он
посягал на весь ее уклад! Хотел лишить многочисленных нужных  инструмен-
тов, лишить права знакомиться с кем и где она хочет, права с  кем  хочет
кататься на машине и ложиться в постель...
   А что предлагал взамен? Себя! Ха-ха-ха! Не имеющего ни денег, ни  по-
лезных знакомых, ни широких возможностей! Не умеющего  облегчать  жизнь,
доставать красивую одежду, вывозить на шикарные курорты!
   С точки зрения практичной деловой женщины, предлагаемая  сделка  была
полностью проигрышной. Хотя... Сделать для  нее  диссертацию  не  сможет
больше никто. Но это слишком далекая перспектива, такая же абстрактная и
малореальная, как какие-то там марсианские каналы. Для  игр,  к  которым
она привыкла, он предлагал слишком крупную ставку.
   И потом - канитель с диссертацией, даже при условии, что основную ра-
боту он возьмет на себя, требовала от нее значительных  усилий.  А  надо
признать, как ни неприятно, но никуда от этого факта  не  денешься,  что
очаровательная, интеллигентного вида Мария относилась к людям со страте-
гией поведения низшего типа, которые приносят более значимые,  но  отда-
ленные цели в жертву ближайшему удовлетворению своих потребностей.
   Так что, с ее точки зрения, сделка была проигрышной по всем статьям.
   Но он не предлагал сделку! Он признавался в любви,  писал  ей  стихи,
дарил цветы - обращался к ее душе, не сомневаясь, что она  способна  по-
нять и правильно оценить его порывы! И от этого она, наверное,  начинала
ощущать себя дрянью и, чтобы избавиться от  неприятного  ощущения,  била
наотмашь в самые уязвимые места, передергивала факты, подтасовывала сло-
ва, искажала события, и в результате виноватым оказывался он. Но сама-то
она знала, что он ни совсем не виноват, и ненавидела  его  за  это,  как
предатели ненавидят предаваемых ими людей.
   Внезапно мелькнула догадка настолько ужасная, что у него ослабели но-
ги и вспотел лоб. Новый облик Нежинской предсказывал  другое  объяснение
недомоганию, которое Элефантов посчитал последствием купания в  холодном
озере и заглушил антибиотиками! Он вспомнил слова Орехова в ресторане  и
ощутил прилив дурноты: во всем, что касалось теневых сторон  жизни,  тот
был ясновидцем!
   На другой день он пошел в поликлинику, усатый врач  поздравил  его  с
"боевым крещением" и посоветовал не унывать.
   - Ничего страшного,  вроде  насморка.  Через  неделю  будешь  здоров!
Только в следующий раз не затягивай, бывают варианты похуже!
   Как большинство медиков этой специальности, он был циником.
   Неделю Элефантов сидел в унизительных очередях,  получал  болезненные
уколы, сдавал анализы, белый кафель процедурной напоминал  мертвецкую  -
наверное, потому, что внутри у него было холодно и мертво.
   Когда усатый весельчак поздравил его вторично, на этот раз с  оконча-
нием процедур и "возвращением в большую жизнь", он не испытал ни  радос-
ти, ни облегчения. Мир рухнул, все летело в тартарары, ничего хорошего и
чистого больше не существовало.
   Прекрасная Дама умерла, придя к Нежинской, он попросил вернуть  адре-
сованные покойной письма и стихи. Объясняться  Элефантов  не  собирался,
но, когда Мария удивленно-озабоченно начала  расспрашивать,  что  случи-
лось, он не удержался. Она разыграла изумление, попыталась убедить,  что
произошло недоразумение, какая-то нелепая ошибка, игра была безупречной,
но с обычными неувязками концов и фальшивыми нотками. Элефантов сорвался
и высказал все, что накопилось на душе. Ему  сделалось  страшно  от  тех
слов, которые он бросал в красивое лицо Марии, но еще страшнее было  от-
того, что он говорил чистую правду. Мария разыгрывала ярость,  а  скорее
всего ярость была подлинной, потому что вина, свежо ощущаемая  во  время
напугавшего ее внезапного визита Элефантова месяц назад, успела бесслед-
но выветриться, начисто забыться, и она, пожалуй, действительно чувство-
вала себя безгрешной.
   Последовала  безобразная  сцена,  в  которой  перегоревший  Элефантов
участвовал как зритель. Оглушенный разум плохо воспринимал происходящее,
он только отметил: даже искаженное злостью лицо Марии оставалось  краси-
вым - еще одна несправедливость в длинной цепи связанных с  ней  неспра-
ведливостей, унижений и обид, испытанных им в последнее время.
   Ему хотелось, чтобы все кончилось как можно  быстрей,  и  наконец  он
дождался. Мария сунула ему пакет с письмами и какой-то  сверток,  сказав
напоследок почти спокойно:
   - Так меня еще никто не оскорблял. И  я  никого...  Ты  испортил  мне
настроение. И это все, что ты мог. Ведь набольшее тебя не хватит?
   В голосе слышалась издевка, но уже потом Элефантов понял, она  хотела
узнать, не собирается ли он рассказать кому-нибудь о случившемся и прик-
леить ей позорящий ярлык, как полагалось по правилам известных ей игр.
   Он отрицательно покачал головой.
   - Прощай.
   Мария распахнула дверь.
   - Я и тогда, три года назад, жалела, что была близка с тобой" и  сей-
час жалею.
   - Наверное, потому, что я хуже всех этих твоих...
   Дверь захлопнулась прежде, чем Элефантов закончил фразу.
   Механически он спустился на несколько пролетов, вдруг понял, что дер-
жит в руках мешающий газетный сверток, заглянув, обнаружил бельевой гар-
нитур - единственный подарок, сделанный им Марии, и бросил  яркий  комок
душистого шелка в черную лязгающую пасть мусоропровода.
   На строительной площадке Элефантов сжег  письма,  глядя  воспаленными
глазами, как корежатся стихи, превращаются в пепел ласковые, нежные сло-
ва. На душе было пусто, затхло и страшно, словно в разграбленном и  оск-
верненном склепе.
   Мир поблек, краски выцвели, силы иссякли.
   Вдруг судьба обожгла, как крапивою,
   И, не веря, трясу головой,
   Что кобылка, до боли любимая,
   Оказалась распутной и злой...
   Маленький Сергей стоял рядом с дедушкой Мимо, жалея умирающего жереб-
ца. И немного - себя!
   "Хватит, Серый! Все ясно, точки над "и" расставлены, надо брать  себя
в руки. Черт с ней, жизнь продолжается!"
   Но по-прежнему солнце сияет,
   Зеленеет трава на лугах,
   И другие кобылки играют
   На высоких и стройных ногах!
   Он пытался взбодрить себя, но это  не  удавалось.  Перебираясь  через
рельсы башенного крана, посмотрел вверх. Кабина находилась напротив окна
Марии. Интересно, что она сейчас делает? Он испытал болезненное  желание
заглянуть в квартиру Нежинской и тут же понял, что произошло самое  худ-
шее: даже после всего случившегося Мария не перестала для него существо-
вать!
   В правильных и поучительных книгах, прочитанных Элефантовым, на  пос-
ледних страницах обязательно торжествовала  справедливость:  добродетель
побеждала, а порок примерно наказывался - ударом шпаги, приговором  суда
или, по крайней мере, всеобщим презрением. Закрывая книгу, он  был  уве-
рен, что разоблаченному злодею нет места в жизни и, даже избегнув  физи-
ческой гибели, тот неизбежно обречен на моральную смерть.
   Но, в отличие от художественного вымысла,  реальная  действительность
не обрывается на сцене развязки, а течет дальше, буднично  пробегая  тот
момент, на котором любой писатель обязательно поставил бы точку. И  ока-
зывается, что закоренелый преступник не сгинул навечно в ледяных просто-
рах севера, а, отбыв свой срок, возвратился в привычные места,  приодел-
ся, набриолинил остатки волос, вставил вместо выпавших золотые и  фарфо-
ровые зубы, прикатил к морю и посиживает на веранде курортного  рестора-
на, кушая цыплят-табака  и  посасывая  коньяк-под  ломтики  ананаса.  И,
представьте, не отличается от веселящихся вокруг курортников, потому что
клеймить лбы и рвать ноздри каторжникам перестали больше ста лет назад.
   А что же говорить о каком-нибудь мелком негодяе! Вчера он, красный  и
потный, ежился под взглядами товарищей, выслушивал гневные слова, боялся
протянуть руку сослуживцу, а сегодня оклемался, ходит с улыбочкой, будто
ничего и не было!
   Перипетии отношений Элефантова с Нежинской не  стали  достоянием  об-
щественности, страсти кипели и отношения  выяснялись  в  глубинном  слое
жизни, недоступном посторонним взглядам. Верхний, видимый  слой  казался
гладким и незамутненным.
   Впрочем, окружающие отметили замкнутость и угрюмость  Элефантова,  но
отнесли это на счет неудач в научной работе. В Нежинской никаких измене-
ний не произошло. Она не проваливалась сквозь землю, не ссутулилась,  не
утратила царственной походки и гордой посадки  головы.  Такая  же  общи-
тельная, веселая и обаятельная, как обычно. На людях она вежливо  здоро-
валась с Элефантовым, хотя без свидетелей обходилась с ним, как с пустым
местом, явно давая понять, что он - жалкое ничтожество, с которым  поря-
дочная женщина и знаться не желает.
   И если бы Элефантов испытывал такие же чувства, их судьбы  могли  ра-
зойтись навсегда, как пересекшиеся в океане  курсы  двух  приписанных  к
разным портам судов. Но с ним творилось нечто совершенно непонятное;  он
презирал Нежинскую и вместе с тем продолжал любить Прекрасную Даму.  Его
по-прежнему волновал ее смех, голос, быстрые, чуть  угловатые  движения,
тонкая девчоночья фигура. И напрасно он убеждал себя, что Прекрасной Да-
мы нет и никогда не было, существует только  оболочка,  алчный  порочный
оборотень, принявший ее облик - двойственное чувство разрывало его попо-
лам.
   Мучило одиночество и ощущение брошенности, оттого, наверное, и забрел
в холостяцкую квартиру Никифорова, где раньше часто  проводил  вечера  и
куда в последнее время избегал заходить. Здесь ничего не изменилось: ра-
бочий беспорядок на столе, улыбающийся хозяин  в  неизменном  растянутом
трико и клетчатой рубашке с вечно оторванной пуговицей.
   Как всегда, Элефантов отказался от супа из концентратов и яичницы  на
маргарине, пока хозяин варил кофе, полистал бумаги на столе и  удивился,
тоже как всегда, целеустремленности, с которой непрактичный, не  приспо-
собленный к житейской жизни Никифоров двигался вперед в профессиональной
сфере.
   - Доктором скоро станешь?
   - Сейчас с этим тяжело, - отмахнулся Никифоров. - Не хочется  тратить
время на оформительскую волокиту и бег  через  бюрократические  барьеры.
Потом видно будет. У меня сейчас вырисовывается неожиданный поворот, вот
послушай.
   Кофе неожиданно оказался хорошим, и  Элефантов  даже  расслабился  на
продавленном диване, чего с ним не случалось уже давно.
   Все было как раньше, когда они с Никифоровым говорили вечера напролет
на любые темы, в основном острые, волнующие, и хотя не всегда  полностью
сходились во мнениях, но хорошо понимали друг друга.
   - А у тебя, я слышал, не заладилось? И вроде руки опустил?
   Элефантову не хотелось обсуждать эту тему.
   - Расскажи лучше, как разгромил Кабаргина?
   - Земля слухом полнится! Все подходят, спрашивают... Велика доблесть:
сказать кретину, что он кретин!
   - Многие не решаются. Орехова помнишь? Предрекал, что ты сломаешь го-
лову.
   - Орехов? Предприимчивый молодой человек, который хотел купить у  нас
якобы списанные осциллографы? Хм... Вполне вероятно! Те, у кого рыльце в
пуху, никогда не выступают против начальства. А также  лентяи,  бездари,
карьеристы. Им необходимо быть удобными: ведь безропотность и покорность
- единственное достоинство. И мне нашептывали: напрасно ты так,  как  бы
хуже не вышло!
   Никифоров улыбнулся.
   - А чего мне бояться: не пью, не курю, взяток не  беру,  с  женщинами
тоже не особенно... Даже на работу не опаздываю! Темы заканчиваю  успеш-
но, в сроки укладываюсь, процент внедрений - самый высокий в  институте.
Потому очень легко говорить правду! И Кабаргин, заметь, без звука  прог-
лотил критику. Он же прекрасно понимает, что ничего не  может  мне  сде-
лать!
   - Я тоже так считал. Но у сидящего наверху много  возможностей  нага-
дить на нижестоящего, несколько раз приходилось убеждаться. Помнишь, как
он отменил мне библиотечные дни? А сейчас представился случай  навредить
по-крупному - вообще рубит тему!
   - Знаю, слышал, - кивнул Никифоров. - Только высокие каблуки роста не
прибавляют. В жизни существует определенная логика развития: каждый  по-
лучает то, чего заслуживает, и никакие  уловки,  хитрости  не  позволяют
обойти эту закономерность.
   - Тогда на земле должны царить справедливость и гармония, -  зло  ус-
мехнулся Элефантов. - Ты впадаешь в идеализм чистейшей воды! Вон сколько
кругом сволочей, мерзавцев, приспособленцев,  процветающих,  вполне  до-
вольных собой!
   - Отдельные частности, да еще взятые в ограниченном временном  диапа-
зоне, не могут отражать общую картину. В конечном счете жизнь все  расс-
тавляет по своим местам. Правда, если вычертить график, некоторые  точки
окажутся выше или ниже: кто-то урвал больше положенного, кто-то  недопо-
лучил своего. Но в целом...
   - Я знаю одного парня, который побоялся  стать  точкой  ниже  графика
справедливости, - перебил Элефантов. - Начал суетиться,  менять  себя  в
угоду окружающим, поступать вопреки принципам, в суматохе совершил  пре-
дательство... Когда дурман прошел, он ужаснулся и мучается  в  спорах  с
самим собой - можно ли оправдаться логикой,  не  укладывающейся  в  твой
график?
   - Так не бывает!
   Никифоров поучающе покачал пальцем перед носом собеседника.
   - Негодяев не мучают угрызения совести!
   - А если он не негодяй? Обычный человек, в какой-то миг проявил  сла-
бость... И раздвоился...
   Никифоров посмотрел испытующе.
   - Случайно раздвоился? Не знаю... Только скажу тебе так: он  пропащий
человек. Надо либо иметь чистую совесть, либо не иметь никакой! Половин-
чатость немыслима. По логике развития, о которой я сейчас говорил,  обя-
зательно перерождается и вторая половина: с самим собой примириться лег-
ко - и вот уже нет никакого внутреннего спора! Процесс завершен -  перед
нами стопроцентный негодяй!
   Элефантов поморщился.
   - Чересчур прямолинейно!
   Он поймал себя на мысли, что повторяет упрек Орехова в свой адрес.
   - А если вторая, добрая, половина сохраняется без изменений? И прими-
риться с самим собой не удается? Что, по твоей логике,  должно  последо-
вать тогда?
   - То, что много раз описано в классике, - будничным тоном сказал  Ни-
кифоров, - безумие. Или самоубийство.
   В разговоре возникла пауза. Элефантов допил свой кофе, Никифоров  от-
нес чашки на кухню.
   - Если бы человеческие пороки были наглядны, как бы все упростилось!
   Никифоров хмыкнул.
   - Радужная оболочка вокруг каждого? Доброта, честность,  порядочность
- светлые тона, подлость, похоть, коварство - черные... Так, что ли?
   - Хотя бы. Тогда все мерзавцы вымрут, как блохи на стерильной вате.
   - Ошибаешься, Серега, - Никифоров привычно свалил в раковину  грязные
чашки. - Эта публика так легко не сдается! Перекрашивались бы сами, чер-
нили других, срывали и напяливали на себя чужие цвета! А то  и  попросту
объявили бы, что черный и есть признак настоящей добродетели...  Кстати,
так и сейчас делается. Вручили же орден Победы человеку, не  выигравшему
ни одного сражения! И ничего, нормально: одобрили, единодушно  поддержа-
ли... - Никифоров пустил струю воды и склонился над раковиной. -  Пойми,
дело ведь не в отдельных негодяях. Люди таковы,  каковыми  им  позволяет
быть общество. Создай режим наибольшего благоприятствования  Личности  -
настоящей, с большой буквы, и все станет на свое место! Умный,  порядоч-
ный начальник возьмет такого же зама, потому что не боится подсиживании,
тот подберет по себе начальников отделов, те - сотрудников. И кому будут
нужны посредственности, болтуны, вруны, подхалимы? Они сразу же  выпадут
в осадок, и ни машин, ни дач, ни пайков...
   Никифорор повернулся, потряс мокрыми руками, стряхивая капли, поискал
глазами полотенце, потом машинально погладил себя по бедрам,  где  трико
было заметно вытерто и засалено.
   - Только кто ж это все отдаст? Поэтому сейчас,  когда  царствует  се-
рость. Личность никому не нужна, наоборот - выделяется, мешает,  раздра-
жает, надо подогнать ее под общий уровень. Как? Элементарно.  Обществен-
ное выше личного - и все тут! Кто сделал  открытие?  Коллектив!  Неужели
сразу весь? И Петров с Сидоровым? Они ведь не просыхают! А вклад внесли,
и не смейте принижать роль простого народа!
   Войдя в роль, Никифоров повысил голос, но тут же опомнился и печально
усмехнулся.
   - Серости выгодна всеобщая серость. Пусть тянут лямку: высиживают  до
конца работы, томятся на собраниях, безропотно едут в  скотские  условия
сельхозработ, добывают еду, бьются в очередях  за  шмотками,  всю  жизнь
ждут квартиру, получают убогие радости - кино, заказ на праздник, спари-
вание в супружеской постели, "белое" или "красное" под селедочку с  кар-
тошкой... А кто изобрел? Все! К черту объективные критерии, мы сами  бу-
дем определять, кто чего заслуживает!
   Никифоров грузно опустился на колченогий стул.
   - А ты вылазишь со своим внеплановым энцефалографом и не  благодаришь
за то, что использовал казенное оборудование и рабочее время, не распла-
чиваешься  соавторством.  Имеешь  наглость  думать,  что  обязан  только
собственным способностям, что твой мозг не  куплен  за  сто  восемьдесят
рублей в месяц. Словом, грубо нарушаешь правила игры...
   - Плевал я на эти правила, - вставил Элефантов.
   - Или эта твоя экстрасенсорная связь, - не обратив внимания на репли-
ку, продолжил Никифоров. - Какова идейно-методическая основа твоих  раз-
работок? В любой момент тебя могут объявить апологетом, низкопоклонником
и лжеученым. А то и идеологическим врагом! И то, что будто бы у  тебя  в
руках, лопнет, как мыльный пузырь. Мне кажется, что эта неопределенность
положения и угнетает тебя в последнее время.
   - И что же, на твой взгляд, я должен делать?
   - То же, что и раньше. Я никогда не подделывался под  обстоятельства,
и ничего - живу! Хотя многие считают, что живу плохо, - Никифоров  обвел
рукой вокруг. - Зато как умею. И ты делай то, что  считаешь  правильным.
Вкалывай, не оглядывайся на других, не приспосабливайся. У тебя один вы-
ход - дать результат. Официально признанный результат. Если запатентуешь
прибор или метод экстрасенсорной связи, чтобы ни один  руководящий  осел
не мог объявить твои  исследования  чепухой,  считай,  что  ты  победил.
Вольно или невольно, но с тобой начнут считаться и, до крайней мере,  не
смогут отнять сделанного. Словом, надо пахать, рвать  жилы,  не  огляды-
ваться на недругов, и тогда никакие кабаргины страшны не будут!
   - Терпенье и труд все перетрут, - саркастически подхватил  Элефантов.
- Тебе надо быть проповедником. Или профессиональным утешителем.
   Никифоров его не убедил. Терпеливо ждать, пока  восторжествует  спра-
ведливость, не хотелось. Тем более - его судьба могла оказаться  частным
случаем, не отражающим общей закономерности. Когда он  смотрел  на  чис-
тенькую, модную, красивую Марию, ему казалось, что так оно и есть.
   Нежинская преуспевала, находилась в полном согласии сама с собой и  с
"окружающими. Ее, безусловно, не мучили угрызения совести,  если  она  и
вспоминала о существовании Элефантова, то с раздражением.
   "Она рассчитала точно: о тебя можно вытереть ноги  и  выбросить,  как
грязную тряпку, никакими неприятностями это не грозит", -  издевательски
констатировало его второе "я".
   Мысль о том, что Мария, обходясь с ним так, как она сделала, учитыва-
ла его неспособность к решительным действиям, угнетала Элефантова с каж-
дым днем все сильнее...
   Значит, мне следовало убить ее?"
   "Следовало быть мужчиной, а не тряпкой. С  Ореховым  она  никогда  не
позволила бы таких штук!"
   "Я же не Орехов!"
   "Оно и видно", - не унимался сидящий внутри злой бес.
   Со стола лаборантки Элефантов почти машинально утащил  две  резиновые
соски, которые надевали обычно на бутылочки с клеем. Аккуратно  прорезал
маленькими острыми ножницами отверстия в нужных местах, определенным об-
разом вложил одну в другую. Действовал механически, будто кто-то  другой
водил его рукой.
   Потом отстраненность исчезла,  он  выругался  и  бросил  получившийся
предмет в корзину для бумаг.
   В конце дня Мария позвонила какому-то Гасило,  любезно  поблагодарила
за мебель и пригласила в гости, на чашечку кофе. В голосе ее явно слыша-
лись обещающие нотки. Элефантова бросило в жар, когда вернулась  способ-
ность думать, он понял, что Нежинская умышленно сделала  его  свидетелем
разговора, прекрасно понимая, что причиняет боль, и желая этого.
   Уходя с работы, он залез в урну, вытащил изготовленное утром  приспо-
собление и опустил в карман. Дома, мучительно размышляя, как быть,  Эле-
фантов снова швырнул перешедшие в новое качество соски в помойное ведро.
   - Бред!
   "Вот в этом ты весь! Недаром она умышленно пинает тебя, как безответ-
ную собачонку, которая заведомо не осмелится показать зубы!"
   Внутренний голос, как всегда, был язвительным  и  беспощадным.  И  он
был, как всегда, врав. Мария хотела, чтобы он  корчился  от  ревности  и
бессильной ярости, глядя на часы, отсчитывающие время ее свидания с  не-
известным мебельщиком Гасило, уверенная в том, что на большее он не спо-
собен. Так что, расписаться в своей ничтожности?
   Элефантов ощутил чувство, заставлявшее в детстве ввязываться в нерав-
ные драки, и, сжав зубы, ринулся доказывать всем, а в первую очередь са-
мому себе, что он не тряпка, не трус и не размазня.
   Когда он прикручивал проволокой одноразовый глушитель к стволу штуце-
ра, когда шел, спотыкаясь о кучи строительного мусора, к  притягивающему
и пугающему огоньку на седьмом этаже, когда  лез  по  решетчатой  черной
громаде крана, он был уверен, что все кончится как в случае с  Хлдютуно-
вым и демонстрация готовности действовать "как подобает мужчине" успоко-
ит и заменит само действие. Но, заглянув в окно Нежинской, Элефантов по-
нял, что сам загнал себя в ловушку и отрезал путь к отступлению.  Потому
что на расстеленной постели сидел без рубашки мужчина, рассмотреть  лицо
которого на таком расстоянии было нельзя, а Мария, в легком халате,  на-
детом, как знал Элефантов, на голое тело, вышла из ванной,  она  чистоп-
лотная, как кошка, хотя можно ли назвать чистоплотной женщину,  меняющую
любовников чаще, чем простыню, на которой их принимает? -  и  того,  что
должно было сейчас произойти, прямо у него на глазах, он допустить,  ко-
нечно, не мог.
   Ах, если бы он сидел у себя дома - догадываться, даже знать -  совсем
не то, что видеть, - или если бы у него была безобидная рогатка  -  раз-
бить стекло, спугнуть, предотвратить. Но вместо рогатки в руках  смерто-
носный штуцер. Когда и кто успел его собрать, поднять рамку прицела?
   Мария направилась к тахте, включила ночник, сейчас пройдет через ком-
нату и уберет верхний свет, но раньше ваза на столе разлетится  вдребез-
ги, насмерть перепугав милую парочку и испортив им вечер... Мария  мимо-
ходом коснулась рукой прически гостя, так она ерошила волосы Элефантову,
и улыбается, наверное, так, как когда-то ему, - ласково и откровенно.
   Мушка прицела метнулась с вазы на левую сторону груди Нежинской, но в
последнее мгновение, когда палец уже выбрал свободный ход спуска  и  все
его существо сжалось в ожидании выстрела, Элефантов шевельнул  ствол  на
долю миллиметра вправо, через девяносто два метра  отклонение  составило
одиннадцать сантиметров, и пуля вместо того, чтобы  пробить  сердце  Не-
жинской, оцарапала ей бок.
   Но когда Кризис придет к убеждению, что в Марию Нежинскую стрелял  не
кто иной, как Элефантов, он не сможет предположить истинного мотива, ру-
ководившего им в тот момент.
 
 
   Глава семнадцатая
   РАЗВЯЗКА
 
   На тень мотива Крылова натолкнула известная в определенных кругах Ве-
рунчик Статуэтка, поплатившаяся за пренебрежение своим и чужим здоровьем
разбитым носом и двумя сломанными ребрами. В травматологии она долго жа-
ловалась на превратности судьбы, из-за которых  ей  приходится  безвинно
страдать, чистыми глазами, явно ожидая сочувствия, глядела на Крылова, а
он нетерпеливо дописывал протокол, спеша скорее проверить внезапно  воз-
никшую догадку.
   Догадка подтвердилась: в регистратуре он нашел историю  болезни  Эле-
фантова.
   - Когда прочел, ну, думаю, круг замкнулся,  -  рассказывал  инспектор
Зайцеву. - Как в историях о Шерлоке Холмсе - торжество дедуктивного  ме-
тода!
   - Беда в том, что умозаключения Холмса невозможно подшить в дело. Ни-
когда не задумывался? Каждый сюжет завершается блестящим описанием того,
как могло быть совершено преступление. А так  ли  было  на  самом  деле?
Предположения великого сыщика чаще не подтверждаются однозначными  дока-
зательствами, и обвиняемый найдет имеющимся фактам десяток других объяс-
нений! Мол, откуда я знаю, где бегала моя  собака,  вымазанная  фосфором
для забавы! Но по воле автора злодей сам обличает себя: нападает на  де-
тектива, пытается бежать... Аплодисменты, занавес закрывается! Хотя  от-
чаянная выход - где-то подтверждение вины...
   Зайцев только вернулся от прокурора и сейчас другими словами переска-
зывал собеседнику то, что выслушал несколько минут назад.
   - Почему же твой шеф отказал в санкции на обыск? Нашли бы винтовку  -
вот и доказательство!
   - А если бы не нашли? Прокурор считает, что преступник не станет хра-
нить изобличающее его оружие, а неосновательный, на предположениях обыск