Смягчающие обстоятельства | |
свое место, все равно возвращаться не думаю - или в докторантуру, или...
Да неважно! И вообще, у нас завлабы пенсионного возраста и даже... Одним
словом, перспективы имеются. Так как?
Элефантов плохо переносил сумятицу столичной жизни, огромные, отнима-
ющие несколько часов в день расстояния, бурлящие толпы на улицах, шум,
гам и суету. И был привязан к родному городу. Это начисто лишало предло-
жение Калины какой-либо заманчивости.
Но вдруг пришла мысль, от которой он подпрыгнул на стуле.
- А для жены работа найдется?
- Разве она у тебя радиофизик? Я думал...
- Да, и занимается проблемами экстрасенсорной связи!
- Ну о чем разговор! Конечно, найдется!
Вот оно, решение проблемы! На этот раз узел будет наконец разрублен!
И он, и, главное, Мария избавятся от прошлого, начнут жизнь на новом
месте. Что было - уйдет, и черт с ним, у него и так голова кругом идет
от всех раздумий!
Перегнувшись через стол, Элефантов хлопнул своего будущего начальника
по плечу.
- Считай, что я дал согласие!
- Отлично, старик!
- Хотя... - сквозь вызванную алкоголем эйфорию проступила реальность
и созданная в воображении радужная картина поблекла. - Лучше я вначале
посоветуюсь с женой...
Раньше все важные для семьи решения принимал он, и любое Галина счи-
тала правильным. И она мечтала переехать в столицу. Но теперь, говоря о
жене, он имел в виду Марию. А та, во-первых, не была его женой, а
во-вторых, принимала все решения не руководствуясь побуждениями, которых
он так и не смог постигнуть. При таких обстоятельствах давать согласие
явно преждевременно, особенно если учесть, что без Марии переезжать в
Москву он не собирался.
- Да, посоветуюсь... И тогда...
Тон его стал неуверенным. Несмотря на опьянение, он понимал: у них с
Марией нет совместного будущего.
- Давай быстрей, старик! Я должен говорить с руководством. Ты сколько
здесь пробудешь?
- Еще недели две, наверное. Мне попутно навесили кучу заданий.
- Это долго. Позвони ей.
Элефантов представил телефонный разговор с Марией и тяжело вздохнул.
- Серьезные дела обговариваются при личных встречах...
Калина с некоторым удивлением развел руками.
- Смотри, тебе видней. Две недели можно и подождать. Получше в таких
делах не тянуть...
- Понимаешь, посоветоваться надо... Тогда и решим... - уныло бормотал
Элефантов.
Он опять впал в меланхолию. В последнее время резкие перепады настро-
ения стали для него привычными.
- Когда решишь, сразу же сообщи.
- Ладно, - Элефантов кивнул.
Через шестнадцать дней он позвонил Калине и сообщил, что не может
принять его предложение.
- Да ты что, старик? - удивился тот. - И голос у тебя какой-то не та-
кой. Случилось что?
- Приболел, - глухо ответил Элефантов и попрощался. Что он мог объяс-
нить?
Вернулся Сергей в субботу в середине дня. Несколько минут размышлял,
куда ехать. Собственно, такого вопроса перед ним не стояло: конечно, к
Марии! Но он боялся появляться у нее без предупреждения, чувствуя, что
то горькое и стыдное, что вплеталось в их отношения и на что он стара-
тельно закрывал глаза, может проявиться при неожиданном визите.
Правда, однажды он спросил у нее, вкладывая в интонацию особый смысл:
- Я могу приходить к тебе без приглашения?
- Ну... меня трудно застать дома...
- Неважно. Могу или нет?
- Конечно.
Она, ответила так, будто не существовало никакого скрытого смысла в
этих вопросах и ответах, словно в их отношениях не было двойного дна, на
которое она сама же указала, заявив, что не может принадлежать только
ему. И он не поверил в искренность ответа, ни к чему ее не обязывающего,
так как запертая изнутри дверь гораздо надежнее скрывает от глаз незва-
ного гостя то, что ему не следует видеть, чем словесный запрет. Но не
поверила одна рассудочная половина его "я", а другая, чувственная, воз-
ликовала: ведь если не очень задумываться, то именно так и должна отве-
тить Мария. Он рассердился на себя за эту радость и никогда не пользо-
вался предоставленным ему правом.
- Ладно! Почему надо предполагать что-то нехорошее?
На этот раз он вошел в лифт и, в напряжении выйдя на площадку, уви-
дел, что дверь в квартиру Нежинской распахнута настежь. В недоумении он
замешкался.
- Руки вверх!
Мария с красным пластиковым ведром стояла у него за спиной и широко
улыбалась. Понятно: выбрасывала мусор. В домашнем халатике, без грима, с
веником в руках, она казалась совсем девчонкой, помогающей матери по хо-
зяйству...
- С приездом! Чего ты молчишь?
- Ты одна?
- Конечно! - Ее голос звучал так, будто иначе и быть не могло. У него
отлегло от сердца.
- Проходи, раздевайся. Как съездил?
Она была приветлива, доброжелательна, и ему стало стыдно за свои сом-
нения. Похоже, что Мария рада ему, значит, соскучилась, значит... Сергей
поцеловал ее, она ответила, но вдруг высвободилась.
- Не надо.
- Почему? Что случилось?
- Да то, что я не терплю, когда сразу берут быка за рога!
- О чем ты говоришь, Машенька? Какого быка? Я люблю тебя, я очень
скучал, я хочу...
- Посмотри на себя, у тебя на лице написано, чего ты хочешь!
Это было обидно и несправедливо, Элефантов отчетливо почувствовал,
что она лжет, и раздраженность в голосе - попытка как-то замаскировать
ложь. Между ними вползло нечто скользкое и постыдное, он сразу подумал,
что Мария встает очень рано и с утра занимается уборкой, а сегодня обыч-
ный распорядок нарушен, и это нарушение как-то связано с ее ложью и ее
неестественным поведением. У Элефантова задрожали губы. Он чувствовал
себя как ребенок, потянувшийся к близкому человеку за лаской, а вместо
нее получивший пощечину.
- Я должна собираться, меня Игорек уже заждался.
- Собирайся, я зашел на минутку повидаться.
Ему удалось совладать с собой, голос звучал ровно, и он постарался,
чтобы фраза получилась небрежной: дескать, забежал мимоходом и то, что
она уходит, его вовсе не огорчает.
Как неприкаянный, он прошелся по коридору, заглянул зачем-то на кух-
ню, выкурил сигарету на балконе и вернулся в комнату.
Мария сидела перед зеркалом, уверенно манипулируя затейливыми флакон-
чиками, замысловатой формы коробочками, разноцветными тюбиками. Все яр-
кое, красочное, с вытисненными золотом названиями известных европейских
фирм. Руки ее так и летали - штрих, черточка, мазок, точка...
Элефантов никогда бы не подумал, что она употребляет краски не
меньше, чем вульгарно размалеванные девицы: Напротив, чистое гладкое ли-
чико убеждало каждого, что она совсем не прибегает к косметическим улов-
кам. Вот что значит вкус. И умение скрывать свои секреты. И то и другое
у Марии, несомненно, имелось.
Говорить или нет?
Раз, два, три... Не глядя, как хирург инструменты, она безошибочно
выбирала то тонюсенькую кисточку, то крохотный карандашик, то пушистый
тампончик. Движения быстрые, точные, расчетливые.
Спирька утверждал, что она чрезвычайно расчетлива и практична. Эле-
фантов был уверен в обратном, но ему все чаще приходилось убеждаться:
тот болтает не зря и знает Марию гораздо лучше. Ведь сдружилась она с
Толяном, имеющим выходы на импортную мебель, именно с началом ремонта!
Совпадение? Но тогда же появились Алик, Саша, Виктор - сантехника, пар-
кет, монтажные работы. И вообще, у нее не было бесполезных друзей, ка-
ких-нибудь романтичных мечтателей или мечтательных романтиков. Все они
обладали связями и какими-то возможностями. Вот разве что он сам...
Хотя... Эта мысль раньше не приходила в голову, и сейчас он даже
вздрогнул. Ведь когда Мария пришла в НИИСАиС, он заведовал сектором и
являлся ее непосредственным руководителем! Конечно, невеликий начальник,
но всегда мог прикрыть опоздание или неуважительную отлучку, выполнить
ее часть работы, представить в выгодном свете перед завлабом и руко-
водством института. Кстати, он и делал все это, а значит, тоже был поле-
зен. Неужели... В НИИ ППИ он уже не являлся начальником, к тому же прош-
лого хватало, чтобы относиться к Марии не так, как к другим, помогать с
расчетами, когда она не укладывалась в срок. Значит, ей не было необхо-
димости пускать его к себе в постель. До тех пор, пока он не защитил ди-
ссертации...
Черт побери! Это не совпадение - это продуманная линия поведения, об-
раз жизни, круто замешанный на личной выгоде! Проклятый Спирька кругом
прав! "А впрочем, так даже лучше, - мелькнула подленькая мысль. - Если
Мария действительно настолько расчетлива, то она будет двумя руками дер-
жаться за меня! Ведь то, что я могу для нее сделать, не идет в сравнение
с импортным унитазом! И за предложение поехать в Москву должна ухва-
титься!"
Мыслишка, что и говорить, недостойная. Плевать! Лишь бы Мария была с
ним! Цель оправдывает средства? Раньше он так не думал. Изменился? И не
только в этом. Он стал другим в тот момент, когда Мария заявила, что не
может принадлежать только ему. Этим она перечеркнула образ Прекрасной
Дамы, а он сделал вид, будто ничего не заметил. Один компромисс рождает
второй, третий... Новый Элефантов мирился с унизительной неопределен-
ностью своего положения и докатился до того, что готов вместо любви до-
вольствоваться расчетливостью! И самое главное - он прекрасно понимал
все это, как Понимает очнувшийся после наркоза хирургический больной,
что ему ампутировали ногу. Но боль заглушена морфием, и в одурманенном
сознании еще теплится надежда, что это только страшный дурной сон, прос-
нувшись, он окажется здоровым и обе ноги, конечно, будут на месте... И
ему, бедняге, только и остается пестовать свою сомнительную надежду -
ведь больше он ничего сделать не в состоянии...
Говорить или нет?
Мария тщательно красила губы. Сначала темнокоричневой помадой, потом
малиновой с перламутровым опенком.
Элефантов почему-то вспомнил, как три года назад во время очередного
свидания просил ее вытереть губы: "А то явлюсь домой разрисованным", а
она, хладнокровно посмотревшись в зеркальце, спокойно сказала: "Ерунда,
еще пара поцелуев - и все сотрется".
Говорить или нет?
- Ну вот и все, я готова.
Лицо Марии неуловимо изменилось, вначале он не мог понять, отчего, но
потом взгляд зацепился за одну мелочь: у нее были нечетко очерченные гу-
бы, и это ее нисколько не портило, но сейчас помада, скрыв незначи-
тельный промах природы, добавила ее внешности микроскопический плюс. Ма-
рия хорошо знала цену детали - десятки таких крохотных плюсиков, склады-
ваясь воедино, давали ошеломляющий эффект.
Она подошла совсем близко и смотрела в упор, как бы пытаясь разгля-
деть отражение своих усилий, но ничего не спрашивала, она вообще никогда
не интересовалась мнением окружающих о себе. Или делала вид, что не ин-
тересуется.
- Ты просто красавица! Красивее тебя в городе нет женщины!
- Есть, есть, - снисходительно проговорила Мария, довольная произве-
денным впечатлением.
- Для меня нет...
Она так же снисходительно махнула рукой, и Элефантов совершенно ясно
понял, что хотя ей и приятно его восхищение, но глубоко не затрагивает и
что это не для него она так старательно делала макияж, не для него наде-
ла новую кофточку, с кадлевидным вырезом и бюстгальтер, поднимающий
грудь. Она стояла радом - ослепительно красивая, нарядная, любезно улы-
бающаяся, и внешне все было в порядке, никаких поводов для беспокойства,
но он чувствовал, что между ними тонкая ледяная пластинка и женщина по
ту сторону ее - совершенно чужая, далекая и недоступная.
И он, уже ни о чем не раздумывая, со всего маху ударил в эту прегра-
ду: быстро, горячо вывалил ворох слов, в котором перемешались и предло-
жение Калины, и прекрасные перспективы, и его чувства, и преимущества
столичной жизни... Он торопился, нервничал, ощущал, что его слова не
достигают пели, что не сейчас и не так следовало говорить на столь
серьезную тему, видел со стороны себя - взволнованного и растерянного и
ее - безразлично-спокойную, и от этого еще больше волновался и спешил,
настолько, что даже стал сбиваться, а это было и вовсе ему не свойствен-
но...
Когда он замолчал, заговорила Мария. Вначале спокойно, потом все бо-
лее раздражаясь и повышая голос, она упрекнула его в том, что он думает
только о себе, а у нее есть обязательства перед ребенком и престарелой
матерью, бросить которых она не может, да и состояние здоровья не позво-
ляет ей резко ломать жизненный уклад, срываться с места и начинать уст-
раиваться заново в совершенно чужом городе, среди незнакомых людей, и он
сам мог бы это понять и не заставлять ее лишний раз нервничать, если бы
был более чуткий и испытывал к ней те чувства, о которых столь часто го-
ворит. В конце она уже кричала, и он стушевался, потому что не мог с ней
спорить - все аргументы напрочь вылетели у него из головы и возвраща-
лись, когда в них уже не было надобности.
Чувствуя себя виноватым, он стал успокаивать ее и успокоился сам, они
вместе вышли из дома, на углу у сухонькой старушки он купил ей два буке-
та белых гвоздик, она удивилась, что оба предназначены ей, и он, как мог
небрежно, пошутил: "Чтоб крепче любила", тогда она сделала вид, будто
отдает цветы обратно, и он не понял, что она хотела сказать этим жестом.
- Все-таки я рад, что тебя увидел, - сказал он на прощанье.
- А я вначале испугалась, - неожиданно призналась она и засмеялась.
Он удивился: во-первых, потому, что по ней это совершенно не было за-
метно, а во-вторых, чего же пугаться? И он спросил, но она ответила
как-то невразумительно, фразой, которая ничего не объясняла:
- Ты пришел неожиданно...
Придя домой и прокручивая в памяти все происшедшее, он понял, что она
действительно испугалась его неожиданного прихода, и довольно сильно,
раз потом, когда испуг прошел, почувствовала такое облегчение, что даже
сказала ему об этом.
Чего же было пугаться? Значит, было чего.
Придавленный тоской, Элефантов выпил снотворного и впал в тяжелый сон
до утра. Ему приснилось, что Эдик целует Марию, уверенно, по-хозяйски,
прямо у него на глазах, не перенеся такого позора, он вступил в драку,
но силы оказались равными, а применять жестокие, эффектные приемы, кото-
рые сразу же принесли бы победу, он почему-то не стал.
Проснувшись, он долго думал о Хлыстунове, недоумевая уже в который
раз: чем тот мог так расположить к себе Марию? Чем он лучше его, Элефан-
това?
Не находя ответа на эти вопросы, он испытывал к Эдику все большую
неприязнь, временами доходившую до ненависти.
В воскресенье время тянулось еще медленней, а вечер и вовсе оказался
бесконечным. Он ходил из комнаты в комнату, не находя себе места.
Дьявольски хотелось увидеть Марию, услышать ее голос, погладить нежную
кожу предплечья, уткнуться лицом в ладони... Но она сказала, что будет
сегодня занята домашними делами. Девяносто девять процентов за то, что
это обычная отговорка, но он предпочитал верить в остающийся один про-
цент.
Элефантов опустился в кресло. В квартире был полумрак, сильно пахло
сигаретами. Галина не разрешала курить в доме. Четко высвечивались зеле-
ные цифры на циферблате электронных часов. Нервно прыгали точки, отме-
чавшие ход секунд. Они уходили быстро. И впустую. Раньше Элефантов счи-
тал себя рационалистом и не допускал непроизводительных затрат времени.
"Надо спешить, - считал он, - только так можно успеть что-то сделать,
чего-то достигнуть". У него была четкая, последовательно продуманная
программа, ясная, реально достижимая цель. Как давно это было!
Сколько времени потрачено на бесплодные раздумья и нерациональные пе-
реживания! И цель теперь у него какая-то туманная и временами малоре-
альная, как мираж. Интересно, какая цель в жизни у Марии?
Элефантов распечатал очередную пачку, щелкнула зажигалка, неверное
газовое пламя выхватило из темноты стеллажи с книгами" стол, платяной
шкаф.
Вопрос, который он задавал себе и раньше, но мимоходом, вскользь, не
стремясь ответить. Красивое лицо Марии не было замутнено раздумьями о
своем месте в жизни. Она производила впечатление женщины, которая знает,
чего хочет. Но предпочитает не распространяться об этом. Даже становясь
свидетельницей споров: что главное для человека, как нужно жить и для
чего вообще живем мы на земле, споров, в которых люди часто против воли
обнажают свое существо, - она отмалчивалась, не определяя собственной
позиции. О чем думала Мария, чем жила? Что волнует ее, что радует и что
огорчает? Этого Элефантов не знал, хотя был знаком с ней несколько лет,
и не просто знаком...
Раньше он не задумывался, что Мария очень скрытная по натуре. О себе
она практически не рассказывала. Хотя оброненные невзначай фразы - даже
очень осторожный человек иногда проговаривается, редко: раз-два в год,
но он хорошо помнил все, связанное с Марией, - так вот, эти случайные
фразы, выстраиваясь одна за другой, могли дать представление о внутрен-
нем мире Нежинской. И хотя Элефантов противился этому, давние, однажды
произнесенные и уже забытые ею слова стали вспыхивать у него в памяти,
как яркие цифры электронных часов, складываясь в цепочку, отражающую ло-
гику характера женщины, которая все эти годы оставалась для него загад-
кой.
"Знаешь, как женщина становится другом? Знакомая - любовница -
друг... У меня много друзей... Без денег ты не человек... Я немного сар-
тистировала... Они говорят, что я гуляла от мужа направо и налево.
Представляешь? Направо и налево!.. Ну я же не грубиянка. Я не могу ры-
чать на людей... Ведь семья - это самое главное, что есть у человека!..
Я - женщина свободная... Я живу одна, и мне это нравится!.. Знать ты ни
о чем не можешь! Ты можешь только догадываться!.. Браслет ни о чем не
говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь... Да, я могу вы-
пить с мужчиной в номере гостиницы. И что из этого следует?"
Цепочка получилась скверная, от нее за версту несло ложью, изощрен-
ностью и пороком. Эти сорвавшиеся с языка фразы, соединенные друг с дру-
гом, приобретали совершенно иное звучание. И никак не могли принадлежать
Прекрасной Даме. За ними крылась логика хищницы - недалекой, но хитрой,
жадной, расчетливой и распутной.
Элефантов так вдавил сигарету в пепельницу, что обжег себе пальцы.
Однажды они с Марией заспорили: что есть хитрость. Он считал, что это
способ компенсировать недостаток ума, она же горячо отстаивала прямо
противоположное.
Элефантов с горечью усмехнулся. Он не раз говорил ей, что она умная
женщина. Да и другие говорили. Лесть? Отчасти, но не только. Она умела
производить такое впечатление. Интеллигентное лицо, задумчивые глаза,
немногословность, за которой должно скрываться нечто значительное, опре-
деленный житейский опыт. Вот, пожалуй, и все. Маска, прикрывающая пусто-
ту. Широтой кругозора и глубиной мышления она, конечно, не обладала.
Умение "подать себя" - другое дело. Например, когда нечего сказать, сде-
лать вид, будто есть о чем промолчать...
Стемнело, но свет включать не хотелось. Элефантов встал, на ощупь на-
шел диван, растянулся, не забыв поставить на пол, чтобы были под рукой,
пепельницу и сигареты. Курил он обычно немного и сегодня втрое перекрыл
норму, во рту было горько, в горле першило. В открытую балконную дверь
тянуло свежим ветерком.
На душе тоже было горько. По всем канонам сейчас следовало напиться,
но для него такой рецепт не годился: будет еще хуже.
Конечно, Марию не назовешь умной женщиной - вернулся он к прерванной
мысли. Или хотя бы последовательной.
Сквозь разрывы в облаках просматривались звезды. Дул ветер, облака
двигались, и казалось, что светящиеся точки летят по небу, как армада
ночных бомбардировщиков. Хотя ночные бомбардировщики наверняка не имеют
сигнальных огней. Вот что значит стереотип мышления!
Она мыслила стереотипами, подходящими для данной конкретной ситуации.
В отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоре-
чие. Вот, например, как в разные моменты времени она оценивала их отно-
шения. Снова в телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно
умершие фразы.
"Это оправдано, если есть чувства. А если их нет... Я не могу быть
только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет"
не выйду, все это глупости... А о Галине и Кирилле ты подумал?.."
Элефантов глубоко затянулся и, ощутив прилив дурноты, погасил сигаре-
ту.
Кто же такая Мария Нежинская?
Если быть объективным и придерживаться логики фактов, получить ответ
нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с
несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым
вслух принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать?
Ничего не стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конеч-
но, научившаяся всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не поща-
дившая мужа ради сомнительной "свободы" и откровенно упивающаяся ею?
Ответ так и вертелся на языке, - короткое, хлесткое и оскорбительное
бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефан-
тов сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не при-
кончил или пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он при-
шел сам! На основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов!
Но ведь Мария, чистоплотная и аккуратная Мария, с нежным лицом и
прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы
в слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил цело-
вать, не могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не
произнес грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова.
Элефантов вскочил и щелкнул выключателем. Как вообще можно было доду-
маться до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и
постепенно приходил в себя.
Виноваты темнота, одиночество, ударная доза никотина, гипнотизирующие
мерцающие часы.
Человек, который несколько минут назад в темноте с холодной безжа-
лостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы,
не был Сергеем Элефантовым!
"Как раз он им и был! Нормальный человек - спокойный, трезвый, с цеп-
ким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты
превратился за последние месяцы!"
Такое с Элефантовым случилось впервые: его "я" раздвоилось, одна
часть управлялась разумом, вторая - чувствами, и эти части спорили между
собой. Расщепление сознания - признак шизофрении. Он вспомнил рассказ
Марии, как ее муж лечился у психиатра.
"Да ее просто нельзя любить, если не хочешь сойти с ума. Нежинский
испытал это на себе, теперь ты почувствовал то же самое. Так всегда бы-
вает, когда любимая женщина оказывается дрянью".
Элефантов привык спорить аргументирование, даже с самим собой. Но
сейчас у него был только один, весьма шаткий, чтобы не сказать более,
аргумент - Мария не может быть такой. Почему? Да нипочему. Не может - и
все тут. И хотя он понимал, что голословное утверждение и доводом-то
считать нельзя, но ухватился за него обеими руками. Что еще ему остава-
лось делать, если чувства вступили в непримиримое противоречие с разу-
мом?
"Все это чушь, - обратился он к своей разумной половине. - Ряд небла-
гополучных жизненных обстоятельств может, конечно, представить ее в не-
верном свете. Но это если пользоваться только двумя красками - черной и
белой. А разве можно все упрощать там, где речь идет о сложной челове-
ческой натуре? Легче всего свести ее слова, действия и поступки к при-
вычным шаблонам: хорошо и плохо. Попробуй понять ее до конца, разоб-
раться во всех нюансах, руководивших ею побуждениях! Может, она стоит
выше тех предрассудков, которые называют моралью? Ведь есть вольные,
свободолюбивые лошади, на которых нельзя накинуть узду!"
Там, где касалось Марии, быть объективным он не мог, а придерживаться
логики не хотел. И все же, несмотря на все хитрости и уловки, избавиться
от терзающего его смятения, тягостных, на грани уверенности подозрений и
острой тоски не удалось.
Вдруг ему показалось, что виновник всего - Хлыстунов, вот кто вытес-
няет его из сердца Марии! Но за счет чего? Чем он лучше? Подходящего от-
вета не было. Так внезапно оказавшийся в цивилизованном мире папуас не
смог бы понять, отчего все его огромное богатство - дюжина консервных
банок, десяток разноцветных осколков и даже целая бутылка с яркой эти-
кеткой - ровным счетом ничего не стоит.
Что же делать? Что? Что?!
Нет, надо отвлечься, так недолго и сойти с ума! Он не глядя взял с
полки книгу и усмехнулся подсознательной целенаправленности немотивиро-
ванного внешне движения. Тот самый томик Грина. Принадлежащий ей. Помня-
щий прикосновение Ее рук...
Он перелистнул несколько страниц.
"Черняк слушал, недоумевая, что могло так мучить контрабандиста. Ло-
гика его была совершенно ясна и непоколебима: если что-нибудь отнимают -
нужно бороться, а в крайнем случае - отнять самому.
- Вас это мучает? - спросил он, посмотрев на Шмыгуна немного разоча-
рованно, как будто ожидал от него твердости и инициативы. - А есть ли у
вас револьвер?.."
Это место, да и весь рассказ производили на него сильное впечатление.
Группка нагло обманутых, застывших в беспомощной растерянности людей и
их случайный знакомый, бродяга и авантюрист, мимоходом решивший все их
проблемы. С помощью твердой натуры, крепкой руки и револьвера.
Сюжет не новый, постоянно повторяющийся: герой-одиночка, восстанавли-
вающий справедливость мощным ударом и метким выстрелом. Но гриновский
Черняк вовсе не супермен, у него обычные, а не пудовые кулаки и даже ре-
вольвер - только атрибут, не столько решающий довод, сколько необходимый
довесок к спокойному умению отчетливо видеть цель и с непреклонной реши-
тельностью ее добиваться.
Сам Элефантов, привыкший действовать только в рамках дозволенного, не
представлял, как можно без колебаний и сомнений идти напролом через все
преграды и запреты, и всегда немного завидовал тем, кто на это способен.
Он положил книгу на стол.
А ты, Серега, можешь стремиться к заветному рубежу без оглядки, не
считаясь ни с чем? Ведь ты не трус и если раньше не делал ничего такого,
то только потому, что не было значительной цели. Сейчас она есть...
Он прислушался к себе. Та же тоска, растерянность, горечь. "Если
что-то отнимают, надо бороться, а в крайнем случае отнять самому". Уже
давно он не испытывал душевного покоя, метался, ревновал, переживал...
"Вас это мучает? А есть ли у вас револьвер?"
Сергей открыл платяной шкаф и, пошарив среди изрядно поредевших ве-
щей, вытащил из дальнего угла тяжелый, глухо лязгнувший чехол зеленого
брезента. Пальцы привычно расстегнули два ремешка, присоединили стволы к
ложу, защелкнули цевье. В руках у него был короткий японский штуцер.
Верхний ствол гладкий, двенадцатого калибра, под дробовой патрон, нижний
- нарезной. Из любого он легко попадал с пятидесяти метров в консервную
банку.
Двадцать два тридцать семь. Самое время. Элефантов читал достаточно
детективных романов, чтобы знать, что делают в подобных случаях. Он по-
ложил в карман два - хватит и одного, но всегда должен быть запас - хищ-
но вытянутых остроконечных патрона, связку ключей, накопившихся в хо-
зяйстве за долгие годы, фонарик. В футляр для чертежей поставил разоб-
ранный штуцер, завернутый в старую болонью. Готово. В двадцать два сорок
пять он вышел на улицу, на такси подъехал к нужному месту, последний
квартал прошел пешком. В темном углу двора, надетской площадке, надел
плащ и дождевую кепочку, спрятал в песочницу футляр, накинул на шею ру-
жейный ремень и, придерживая через карманы части оружия, чтобы не звене-
ли, зашел в подъезд и поднялся наверх.
Вопреки опасениям, подобрать ключ к чердачной двери удалось довольно
быстро. Здесь было душно и темно, фонарик пришелся как раз кстати. Осто-
рожно ступая, Элефантов подошел к слуховому окну. Нужные ему окна распо-
лагались как раз напротив и чуть ниже - очень удобно. Лампа под старин-
ным оранжевым абажуром освещала обеденный стол, за которым ужинал Эдик
Хлыстунов.
"Какие-то тридцать пять - сорок метров", - прикинул Элефантов, соби-
рая штуцер. Патрон мягко скользнул в патронник, четко щелкнул замок. От-
личная машина.
В оранжевой комнате появилась мама Эдика со стаканом чая в руках.
Элефантов прицелился. Он охотился на кабана, лося и волка, но в человека
целил впервые. Как всегда, перед выстрелом он сросся с оружием, стал
продолжением непомерно удлинившегося ствола и перенесся в миг, следующий
за спуском курка. Резкий, усиленный замкнутым пространством звуковой
удар, красно-желтая вспышка, слабо тренькнувшее в комнате со старомодным
абажуром стекло, опрокинувшийся навзничь вместе со стулом Хлыстунов, бе-
зумное лицо и истошный, душераздирающий крик его матери...
Отраженное от цели воображение вернулось на захламленный чердак, где
остро пахло бездымным порохом, и убийца лихорадочно разбирал сделавший
свое дело штуцер.
Элефантов вернулся из будущего мгновения, которому так и не суждено
было стать настоящим. Нажать на спуск и хладнокровно влепить пулю в лоб
Хлыстунову он, конечно, не мог.
Собственно, он с самого начала знал, что не выстрелит. Сделанное до
сих пор - только попытка доказать самому себе нечто весьма существенное,
но настолько неуловимое, что точно сформулировать это словами было зат-
руднительно. А приблизительно, огрубленно... Что ж, можно сказать так:
способность бороться за свою возлюбленную методами, свойственными насто-
ящему, не знающему сомнений мужчине. И тем, что он уже выполнил, а на
юридическом языке это называлось приготовлением к убийству, он доказал
требуемое.
Ведь от научного сотрудника Сергея Элефантова - начинающего ученого,
соискателя степени кандидата технических наук, законопослушного гражда-
нина и члена профсоюза, все совершенное за последний час потребовало не
меньшего напряжения воли, смелости и решительности, чем расправа с шай-
кой бандитов от лихого ковбоя из заокеанского вестерна. А стрелять в лю-
дей он, естественно, не умел. Эта способность, наверное, требовала ка-
ких-то особых качеств, которыми он не обладал.
Элефантов переломил ружье. С отрывистым щелчком вылетел и шлепнулся
где-то позади неиспользованный патрон. "Черт, забыл выключить эжектор!
Теперь не найдешь! Ну да хрен с ним!"
Все. Игра в гриновского героя кончилась. В реальной сегодняшней жизни
пуля козырем не является. Элефантов снова повесил разобранное ружье на
шею, под плащ.
