Перед ним, как гарантия его спокойствия и уверенности, на таком же резном
столике на львиных ножках лежала сумка Майкла Дивера и тоненькая серая
папочка на змейке.
Когда нас втолкнули в комнату, Котти приветливо помахал рукой и изрек
самодовольно:
- Слава Богу, вы оба живы и здоровы! Это как раз то, что нам нужно!
Не ожидая нашей реакции, Флавио продолжил:
- Вы таки здорово покопали, Дивер, чувствуется школа, ничего не
скажешь. Признаюсь, я ожидал от вас меньшего, а тут, - он ткнул длинным
пальцем с наманикюренным ногтем в папочку, - просто целое исследование.
Откровенно, Дивер: предложи вы нам эти бумаги, так сказать, добровольно,
мы выложили бы столько, сколько вам и не снилось. А теперь, увы, эти
бумаги ничего не стоят, потому что они у меня в руках, не так ли?
- Не так, Питер Скарлборо. Я вам действительно предлагаю купить эти
сведения!
Котти, кажется, просто-таки задохнулся от такой несусветной наглости.
Во всяком случае, какое-то время он вздымал в стороны руки, а на лице его
было написано искреннее изумление и он безмолвно призывал в свидетели двух
молчаливых парней, замерших у двери, как истуканы. Те, как в рот воды
набрали, и Скарлборо наконец вынужден был вытолкнуть из себя застрявшие в
глотке слова:
- Вы что, рехнулись, Дивер? Вы окиньте взглядом обстановочку! Где вы
находитесь? Отсюда только один путь для вас - в никуда! Скажите спасибо,
что вы вообще еще в состоянии что-то бормотать: после того, как
документики попали мне в руки, а, видит бог, да и мистер Олех Романко не
позволит соврать! - я за ними охочусь едва ль не три года, - после всего
этого вы мне вообще не нужны. Не нужны! Есть вы, и вот вас уже нет!
- Вы совершили бы самую большую ошибку в своей жизни, Котти! - сказал
Дивер.
- А, вы знаете и это имя, - несколько иным тоном, где проскользнула
нотка недовольства, сказал Питер. - Впрочем, это ничего не меняет...
- Так вот, Котти, - снова подчеркнул Дивер, - вам бы не простили
такой чудовищной ошибки. Нет, это не ошибка - это был бы ваш полный крах.
Вам же известно не хуже моего, что случается с людьми вашего круга,
которые своими действиями - вольными или невольными - ставят под удар
о_р_г_а_н_и_з_а_ц_и_ю_...
- Что ты плетешь, ублюдок? - поднимаясь со своего места и прямо на
глазах зверея, прошипел Питер Скарлборо.
- А только то, что ключ к записям, что лежат перед тобой, Котти, в
другом месте!
- Что? - У Флавио Котти отвисла нижняя челюсть и как-то враз
посерело, вдруг стало старческим лицо, еще секунду назад блиставшее
тщательно выбритыми подбородком и щеками. Котти, кажется, и я вместе с ним
стал догадываться, о чем речь. Но если во мне родилась светлая надежда,
переплетенная неудержимым злорадством по отношению к поверженному
противнику (я уже решил, что Скарлборо сломлен), то Флавио Котти увидел
свой конец. И хотя он все еще не мог окончательно поверить, что его игра
проиграна и на руках у него не козыри - шестерки, дело было сделано.
Я, кажись, улыбнулся непроизвольно, и Котти уловил эту торжествующую
нотку на моем лице, и она окончательно добила его.
- Нет, как бы там ни было, но ты - ты, Дивер, у меня в руках! И я
раздавлю тебя, как гада... безжалостно! - Рано было сбрасывать Питера
Скарлборо со счетов, и тут я поторопился.
- Знаю, - спокойно согласился Майкл Дивер. - Потому и говорю: я готов
продать ключ...
Тут уж пришел черед растеряться мне. Я не мог поверить собственным
ушам - это говорит Майкл Дивер?!
- Жизнь все же дороже истины, Дивер? - стал снова обретать себя
Котти.
- Жизнь - одна, - философски подвел итог беседы Майкл Дивер.
- Хорошо, каковы гарантии?
- Я собственной персоной...
- Немало, - согласился Котти. - Итак, каковы условия?
- Первое: вы отпускаете мистера Олега Романько. Второе: чек на
миллион долларов на мое имя. Третье: билет на самолет до Рио. В аэропорту
я передам вам ключ, он в сейфе в камере хранения Кимпо.
Так вот почему так долго не появлялся Майкл Дивер в аэропорту?
- Густо замешано, Дивер. Ничего не скажешь... Но номер твой не
пройдет - я выбью из тебя этот вонючий ключ, коего вообще в природе не
существует, и ты мне выложишь вместе со своим поганым языком, а если
понадобится, - и с потрохами то, чего недостает в этих бумагах! Понял?
В следующий момент дверь распахнулась и в комнату влетел Келли. Это
был разъяренный тигр в посудной лавке. Я вообще ничего не успел
сообразить, как уже отлетел в дальний угол комнаты от молниеносного, с
лета, удара Келли.
Очнулся я в темноте. Рядом кто-то тяжело, хрипло дышал.
- Майкл? Жив?
- Еще жив, Олег... Но так можно и богу душу отдать... Почему он не
поверил мне? Почему... он уже был готов... я видел, и такой резкий поворот
назад... что я сморозил лишнего?
- Первое ваше требование, Майкл, я думаю, и выдало с головой... Когда
человек спасает себя, он никогда не думает о ближнем... А ведь вы хотели
сыграть на спасении собственной шкуры... Не логично и противоречит той
маске, которую вы выбрали...
- Пожалуй, вы правы, Олег... Но у меня не было выхода. Я не имел
никакого права хоть не секунду забыть о вас...
- Спасибо, Майкл... Однако отделали они нас прилично... Келли по этой
части мастак, я вам рассказывал... А что, действительно существует ключ к
тем бумагам?
- Да, Олег, и он у меня в голове... и в руках Дейва Дональдсона...
- Что вы хотите этим сказать?
- Только то, что направляясь сюда, в Сеул, на всякий пожарный
обезопасил себя... Расшифровка кода нового допинга - в руках Дональдсона.
Самое печальное же состоит в том, что он даже не догадывается об этом и
вряд ли, как порядочный человек, станет вскрывать пакет - я просил
передать в случае чего вам и только вам в тот день, когда будет бежать
Джон Бенсон...
- Таки Джон, - едва слышно прошептал я. Со словами Майкла Дивера
исчезла последняя надежда, что история эта обойдет и моего парня. Мне
стало так больно, словно сердце сдавили раскаленными тисками.
10
Когда нас с Майклом Дивером в третий раз вытащили на свет божий -
солнце ярко светило сквозь чисто вымытые окна. Питер Скарлборо уже тоже
успел потерять свой блеск. Он то ли не успел, то ли не придавал значения,
но клочковатая борода, обычно ухоженная и тщательно расчесанная, торчала в
разные стороны клоками свалявшейся грязной шерсти, под глазами налились
синие мешки, ворот расстегнутой рубахи был мят и несвеж. И без того
темные, непрозрачные глаза Питера Скарлборо превратились в два черных,
злых угля на пепельно-сером лице, лишенном малейших признаков жизни - ни
дать, ни взять посмертная маска.
Скарлборо восседал по-прежнему на том же резном стуле, но теперь он
словно потерял внутренний стержень - сгорбился, оплыл, как сгоревшая
свеча, и у меня где-то в глубине истекающей души проскользнуло что-то
похожее на сочувствие, - мол, не одним нам нынче несладко. Можно было
догадаться, что эти дни Питера Скарлборо не покидала точившая, как червь
дерево, мысль о том, что время ускользает, а результатов, кои так нужны -
и не ему одному! - нет и нет. Он, кажется, увидел наяву собственный конец,
и это открытие если не раздавило, то, по меньшей мере, лишило его
уверенности в собственном будущем.
На сей раз Келли не бил Майкла Дивера.
Когда нас привели в знакомую комнату, Келли с помощью двух молчаливых
- за все это время я не услышал от них ни слова! - парней усадил Дивера в
неизвестно откуда появившееся тяжелое, похожее на царский трон, дубовое
кресло с высокой спинкой. Тонким нейлоновым шнуром они прочно прикрутили
Майкла к спинке, да так, что он едва мог вздохнуть...
Какие-то посторонние звуки долетели в комнату, заставив замереть на
месте Питера Скарлборо, а Келли вскочить со своего кресла.
В следующий миг дверь комнаты распахнулась, выбитая сильным ударом
ноги, и в проеме появился во всей своей красе... Алекс Разумовский. Он был
в светло-голубом отглаженном костюме, в ослепительно белой рубашке с
черной кокетливой бабочкой, - словно только-только с приема у английской
королевы.
Но пистолет в его руке недвусмысленно говорил, что он не намерен
вести светские беседы.
- Алекс?! - у Скарлборо оборвался голос и смертельная бледность
залила его и без того бледное лицо. - Вы?
- Не двигаться, - тихо, но с такой убедительностью сказал Алекс
Разумовский, что бронеподросток Келли дернулся, как марионетка на ниточке,
и окаменел.
- Что ж, Разумовский, ваша взяла... Откуда только вы свалились на мою
голову? - В голосе Питера Скарлборо я услышал обреченность...
- Не искал я вас, Котти, хотя знал давно, если увижу - живым не
выпущу...
- Зачем же так, Алекс?
- Вы запамятовали о нашей последней встрече в Гонконге, Котти...
- В Гонконге? Но вас там не было, Алекс!
- Поэтому вы до сих пор и живы, Котти... Но там была Мария... Разве
вы не помните этого?
- О, боже! - как стон вырвалось из глотки Питера Скарлборо.
- Да, да, Котти, вы полагали, что это осталось тайной... Но я был там
спустя несколько минут после того, как сделав грязное, подлое дело, вы
укатили в машине, за рулем которой сидел этот подонок... Келли...
- Я ни при чем, я не был в комнате, это - Флавио, он, он! - Келли
орал как сумасшедший.
- Не пускай пену, Келли... - с омерзением сказал Алекс и повернулся
ко мне, спросил участливо: - Вы можете встать, Олег?
- Могу...
Меня покачивало из стороны в сторону.
- Развяжите вашего товарища, а Келли и этого, молчаливого, свяжите.
Да покрепче, чтоб рукой не могли пошевелить. - И к Келли: - Не вздумайте
дурить, ребята...
Майкл Дивер, когда я его развязал, стал массировать затекшие кисти.
Когда Келли и второй подручный Питера Скарлборо оказались надежно
связаны, точнее, привязаны руками, сведенными за спиной друг к другу,
Алекс Разумовский приблизился к Питеру Скарлборо.
- Вот мы и свиделись, Флавио...
- Ты не посмеешь стрелять! - отпрянул назад Питер.
- Посмею, потому что для тебя же лучше исчезнуть здесь, чем угодить в
руки полиции, да и твои дружки не простят тебе этого провала и
рассчитаются сполна. Разве не так?
- Что тебе от моей смерти, Алекс? - взмолился Питер Скарлборо. - Дело
прошлое, Мария слишком много знала, ей бы несдобровать, ну, не я, так
кто-то другой, но она не ушла бы... ее бы из-под земли вытащили...
- Врешь, ты думал прежде всего о себе, о своих ощущениях, Флавио, ты
этим хотел меня достать... убить морально. Тебе это удалось... почти
удалось.
- Алекс, я готов отдать тебе все, что имею, только отпусти! Я сгину с
глаз, уйду на дно, и никто и никогда не увидит меня! Ты не можешь взять на
себя грех убийства! Убийства безоружного человека!
- Я бы расстрелял тебя, Флавио, как бешеную собаку, и человечество
только бы возблагодарило меня! Но ты прав, я не смогу убить безоружного,
даже такого, как ты... Я сдам тебя Интерполу, а уж они решат, куда тебя
отправить - в Штаты, где тебя ждет электрический стул, в Австралию ли, где
по тамошним законам тебе грозит пожизненное заключение, в Колумбию ли, где
за тобой тянется кровавая цепь преступлений, в том числе убийство
прокурора республики... А может быть, проще - ты сам лишишь себя никому не
нужной жизни? Я готов дать тебе один патрон...
- Нет, Алекс, нет, ты не сделаешь этой глупости! Какая тебе выгода от
моей смерти? У меня есть... есть деньги... и большие деньги! Отдам до
последнего цента, пойду голым и босым, но подумай, Алекс, ведь мы были
друзьями!
- Я давно проклял тот час, когда ты втянул меня в свои дела...
- Хорошо, я согласен, виноват перед тобой... прости!
- Не передо мной - перед людьми, отравленными тобой наркотиками,
совращенными и убитыми... Неужели ты, Флавио, так жалок, что не можешь
остаться мужчиной даже перед лицом смерти? Уймись...
- Нет! Нет! - Питера Скарлборо била истерика.
- Олег, займись вашим другом, - сказал Алекс Разумовский,
наклонившись над Майклом Дивером. - Здесь рядом - ванная, там, кажись,
есть аптечка...
Едва я дотронулся к нему ватой, обильно смоченной одеколоном, Майкл
Дивер дернул головой и открыл глаза. Еще несколько мгновений он беспамятно
смотрел мне в лицо, потом его взор обрел осмысленность, и он сказал, да
что там - едва слышно прошептал:
- Олег...
- Все будет в порядке, Майкл! Все будет о'кей! - вскричал я.
И тут же услышал какой-то удар, вскрик и шум борьбы. Я поспешно
оглянулся и увидел Питера Скарлборо, навалившегося на Алекса Разумовского
и тянущегося к руке с пистолетом. Я окаменел и не сразу бросился на
помощь. Но Алекс сам успел вывернуться, и вот уже Котти лежит под ним. Но
они борются, и пистолет все еще в руке у Алекса, хотя Питер Скарлборо
тянет его к себе.
Выстрел прозвучал глухо, и Котти как-то неестественно дернулся и
замер.
- Вы убили его? - закричал я.
- Нет, это он от страха, - сказал Алекс Разумовский, поднимаясь с
пола и отряхивая чуть помявшийся костюм. - Сейчас придет в себя.
И действительно, Питер Скарлборо зашевелился, открыл глаза и... я
невольно отвернулся - столько омерзительного страха выплеснулось на его
лицо.
...У дома нас поджидало такси с невозмутимым темноволосым водителем.
Он совершенно не удивился, обнаружив трех новых пассажиров, один из
которых был основательно забрызган кровью, обе руки неумело, но плотно
забинтованы.
- А что будет с Келли и его подручным? - спросил я.
- Я сдам Флавио Котти полиции, а заодно сообщу, где взять остальных.
Но прежде отвезем в клинику мистера Дивера.
- Нет, - подал голос все это время молчавший Майкл Дивер. - В полицию
отвезете и меня, я кое-что должен передать Интерполу. Я так решил!
- Ну, что ж, тогда забросим мистера Олега Романько в олимпийскую
деревню прессы - ему нужно побриться да привести себя в порядок. Завтра
большой день на Играх - в финале встречаются Джон Бенсон и Карл Льюис! -
сказал Алекс Разумовский. - Жаль, но мы, видимо, туда не успеем - Интерпол
нас не отпустит, пока мы не выложим все, что нам известно...
Когда мы прощались у северного входа олимпийской деревни прессы,
Майкл Дивер сказал:
- Не забудьте, Олег, забрать письмо у Дейва Дональдсона. До скорой
встречи!
11
Мое отсутствие если и было кем замечено, так это невысоким, легким на
ногу пареньком с трудно произносимым именем Ким-чже-жу, студентом одного
из сеульских университетов, а на время Олимпиады - стюардом нашего 122-го
корпуса. Мы познакомились с ним еще в первый день.
- О, Олег Романько! - только и сумел простонать Ким-чже-жу, когда я
протянул руку за ключом от комнаты.
- Меня не искали, Ким? - спросил я.
- О, нет, искал, искал! Я искал, очень трудно беспокоился. Вы ничего
не сказал, - совсем зарапортовался мой собеседник и чтото выпалил
по-корейски. Двух девчушек в форме, вместе с ним сидевших за столом, как
ветром сдуло. Через минуту они возвратились с подносом с двумя банками
"максвелла", банкой сухих сливок, горкой сахарных пакетиков, сендвичами и
еще чем-то в ярких упаковках. Ким взял принесенное и почтительно подождал,
пока я войду в лифт, и лишь после того вступил в кабинку следом. Он довез
меня до квартиры, поднос поставил на стол и сказал:
- Отдыхайте на здоровье!
- Спасибо, Ким. Знаешь что, принеси-ка мне газеты за последние дни...
Я медленно, растягивая удовольствие, брился, потом чистил зубы
сладковатой пастой с олимпийскими кольцами на тубе, долго плескался под
душем. Все, что произошло в эти дни, могло показаться дурным сном,
кошмаром, если б реальные следы на лице и ссадины на ребрах не
свидетельствовали об обратном.
Я почувствовал страшную усталость. Она навалилась вдруг, точно
невидимая, неосязаемая свинцовая гора обрушилась на меня, и опустошенность
- эта спутница душевных перегрузок, - подавила, лишила воли и желания
действовать. У меня не нашлось сил, чтобы насухо вытереться, я, как был
мокрый, что зюзя, свалился на неразобранную постель и точно провалился в
сон.
Разбудили долгие телефонные звонки. Я слышал их, но не мог пошевелить
ни рукой, ни ногой. А звонки буквально разрывались.
Я наконец протянул руку и поднял трубку.
- Мистер Олех Романко, здесь Дейв Дональдсон, вы слышите меня, здесь
Дейв, я знаю, что вы дома, мне сказали внизу, портье, мистер Олех Романко,
вы слышите, вы слышите, почему вы молчите? - строчил, как из пулемета,
Дейв, и в голосе его пробилось отчаяние.
Оно-то и дало мне силы.
- Слышу, Дейв, приходите ко мне... немедленно...
И я снова уснул или впал в беспамятство, не помню, но только открыл
глаза, лишь подчиняясь настойчивым толчкам Дейва Дональдсона.
- Дейв, заварите мне кофе, покрепче, - попросил я.
Когда две чашки черного и горького, как хинин, кофе было влито в
глотку, я смог подняться и, извинившись перед Дейвом, принялся одеваться,
испытывая неловкость, что встретил его в чем мать родила. Но Дональдсон
уже и так догадался, что стряслось что-то из ряда вон выходящее и
терпеливо ждал, не задавая мне никаких вопросов.
- Где письмо, Дейв? - спросил я первым делом, когда мы уселись в
столовой и я принялся за третью чашку, ощущая, как жизнь медленно, но
верно возвращается в растерзанное, бессильное тело.
- Оно у меня, - отвечал Дейв и поспешно полез в белую официальную
сумку, которой наделяли журналистов, аккредитованных на Играх.
Я вскрыл пакет. В нем оказались два конверта. На одном
каллиграфическим почерком было выведено "Г-ну принцу Александру де Мерод.
Лично в руки", на втором оказалось мое имя.
Этот конверт я поспешно надорвал и вслух прочел следующие строки:
"Дорогой Олег Романько! В случае, если что-то помешает нам встретиться, Вы
должны первый конверт, адресованный председателю медицинской комиссии МОК,
передать по назначению и как можно оперативнее. В нем записка от Мишеля
Потье и код расшифровки допинга, а также местонахождение секретной
лаборатории, где его синтезировали. Хочу сообщить Вам также, что ряд
атлетов готовились к Играм, используя это уникальное по своему воздействию
средство. Увы, их имена держатся в глубочайшей тайне, правда, кое-какими
сведениями я обладаю, но не хочу бросать тень на людей, коих еще никто
официально не обвинил в употреблении допинга для достижения цели на
Олимпиаде. Пусть это сделает сам Александр де Мерод, если получит веские
доказательства их вины... Ваш Майкл Дивер".
- А теперь, Дейв, я познакомлю тебя с некоторыми событиями, кои
предшествовали нашей сегодняшней встрече.
Дейв превратился в слух (что, впрочем, не помешало ему первым делом
включить диктофон, который он сунул чуть ли не мне в рот). Он ни разу не
перебил меня, не задал ни единого вопроса, хотя видел, что они просто-таки
крутились на кончике языка, которым он время от времени облизывал
пересохшие губы. Когда же я умолк, он вскочил на ноги и закричал:
- И я мог ходить с этим взрывным документом и не пустить его в дело?!
Нет, нет, - Дейв точно заклинание произносил, - это было ужасно! Я
навсегда бы потерял к себе уважение, Олег...
- Вашей вины тут нет, Дейв! Кто же думал, кто мог предположить, что
эта свора накинется на нас в аэропорту!
- Нет, я не простил бы себе! Держать в сумке обвинительный акт и дать
преступникам уйти от ответственности... да от одной только мысли поседеть
можно! - Дейв Дональдсон был не в себе, и я налил ему чаю - его любимого,
с женьшеневой заваркой.
- Дейв, вы должны разыскать Александра де Мерода и передать ему
письмо Мишеля Потье. Я верю, что в нем есть все, что нужно для
допинг-контроля... К сожалению, я... я едва двигаю не то что руками или
ногами, языком... Мне нужно отдохнуть и быть в форме. Да, еще одна
просьба: воздержитесь до завтра давать материал в газету. Разве что-нибудь
вроде интригующего анонса, пообещайте читателям нечто из ряда вон
выходящее. О'кей?
- Да, как вы скажете, Олег!
- Тогда вперед, удачи вам, Дейв. Позвоните мне вечером, как бы поздно
не было!
Я лежал на спине с открытыми глазами. Я думал о суровой стороне нашей
профессии, когда истина заставляет причинять зло близким тебе людям. Я
думал о Федоре Нестеренко, и сердце мое разрывалось на части, когда
представлял себе глаза парня, узнавшего, кто нанес ему сокрушительный
удар...
Звонок в дверь раздался вскоре после ухода Дейва и я, грешным делом,
подумал, что мой англичанин что-то забыл переспросить, а мне сейчас
никого, ни единой живой души не хотелось видеть...
Я открыл двери. На пороге стоял невозмутимый, улыбчивый Алекс
Разумовский.
- Ты разрешишь войти?
- Входи, Алекс, если кого мне и нужно видеть, так это тебя.
Рассказывай!
- Машина уже раскручена на полные обороты. Корейцы срочно вызвали
представителей Интерпола, а также американцев, ну, это, видимо, по
собственной союзнической инициативе. Майкл Дивер выложил нечто такое,
отчего растерялись даже видавшие виды сотрудники местной уголовной
полиции. Но он показал им, как я сужу, лишь верхушку айсберга. Такие
ребята, как Майкл Дивер, никогда не выкладывают всего, что имеют. Он мне
нравится, Олег!
- Мне тоже!
- Я корю себя лишь в одном, что затянул развязку. Можно было и
опоздать, ведь они были в состоянии убить Майкла, домогаясь от него
информации.
- Как это нужно понимать, Алекс?
- Я видел, как вас захватили в дороге, - сказал Алекс Разумовский,
чем окончательно сбил меня с толку. Наверное, мое недоумение так явственно
проявилось на лице, что он поспешил расставить все по своим местам. - Я
наблюдал за Котти с той первой встречи в Джимнезиуме, хотя это было
нелегко - он подозрителен, как дикий зверь. Тогда, на шоссе, я ничем не
мог вам помочь: они просто бы расстреляли меня, и на том бы дело
кончилось...
- Да, пожалуй, ты прав, Алекс...
- Я никак не мог найти подхода к этому домишку. Пришлось кое-кому
заплатить, и мне помогли, впрочем, это детали... Жаль лишь, что Олимпиада
для меня кончилась, так и не начавшись...
- Как это?
- Сегодня утром я должен был стартовать, Олег... А доживу ли до
следующих Игр, кто скажет?..
- Доживешь, еще как доживешь, Алекс, ваш вид спорта - спорт зрелых
мужчин, разве не так?
- Твои слова, Олег, да богу в уши... - В голосе Алекса Разумовского
прозвучала грусть. Он помрачнел, умолк, ушел в себя. Я не стал его
беспокоить ненужными словами - пустышками.
12
Я позвонил в гостиницу "Шилла", самую, пожалуй, шикарную и престижную
в Сеуле, сноровисто возведенный к Олимпиаде небоскреб, и начиненную таким
обилием ультрасовременной электронной техники, что приезжим вместе с
ключом, украшенным изображением флага страны, откуда прибыл гость, вручали
тщательно разработанную памятку, где расписывалось со скрупулезными
подробностями, как нужно поступать, чтоб ни один самый изощренный жулик не
проник в номер, как запустить автомат, сбивающий коктейли из минимум
десяти компонентов, как ионизировать воздух или, скажем, создавать комфорт
тихоокеанских, затерянных в безбрежных просторах островов, как писать,
вернее, надиктовывать письма, кои позже автомат расшифрует, распечатает и
отправит адресату, - словом, пользоваться последними достижениями
человечества, уже заглядывающего в 21-й век.
Телефон в номере Майкла Дивера подозрительно молчал, и поначалу я
решил, что хваленая техника оказалась не на высоте. Но звонок к портье
позволил реабилитировать создателей "Шиллы" и удостовериться в полной
надежности автоматики, поставленной концерном "Самсунг", южнокорейским
технологическим монстром, не только обеспечившим надежными ЭВМ все без
исключения олимпийские системы, но и, как просветил меня несколько дней
назад менеджер южнокорейского конкурента крупнейших японских фирм, ведущих
наступление на американский рынок, кое в чем бизнесмены островного
государства уже безнадежно отстали от сеульцев. Но безукоризненное
функционирование поставленного оборудования меня, однако, не успокоило, но
наоборот - растревожило, и я без обиняков поинтересовался, как давно
мистер Майкл Дивер покинул свой номер. Портье ни на йоту не изменив тембр
голоса, все так же вежливо и бесстрастно (я даже усомнился - не автомат ли
отвечает?) сказал: "Мистер Майкл Дивер рассчитался по меньшей мере пять
часов назад, сэр!"
- Извините, сэр, ничем не могу помочь, - повторил портье, отвечая на
мои расспросы.
"Ну, что ж, здесь я вряд ли что узнаю нового, значит, нужно ехать в
Эм-Пи-Си, - ощущая в душе скорее обиду, чем разочарование, решил я. Сидеть
в квартире бессмысленно, в конце концов, я-то прилетел сюда на Олимпиаду,
а не для разгадывания ребусов, тем паче задаваемых друзьями..."
Но прежде чем выполнить задуманное, открыл свежий номер "Олимпийца" -
ежедневной газеты, издаваемой Сеульским организационным олимпийским
комитетом, а коротко - СЛООК. Отыскал программу предстоящего
соревновательного дня и взялся делать выписки из обширного расписания,
устанавливая таким образом очередность финалов, где мне следовало бы
побывать. Ну, конечно же, тут никаких сомнений не возникло, на стадионе,
где в 13:30 будет дан старт финальному забегу мужчин на 100 метров.
Правда, для меня он несколько поблек, так как нашего Федора Нестеренко еще
в четвертьфинале постигла неудача - он не то растянул, не то порвал
"ахилл" - сухожилие, весьма часто доставляющее неприятности
легкоатлетам-спринтерам.
Пока наш прессовский автобус катил по широченным бульварам и улицам
просыпающегося, чистого и нарядного города, мысли о Дивере на покидали
меня. Но сколько я не возвращался к началу, то есть ко времени встречи в
аэропорту Ким-по, как ни пытался отыскать в прошлом причину отъезда
Майкла, ничего путного так и не обнаружил.
В Эм-Пи-Си, пахнувшем мне в лицо запахами свежей типографской краски,
ароматизированных табаков, кофе и женских духов, несмотря на ранний час,
жизнь кипела: стрекотали пишущие машинки; длиннющая очередь вызмеилась к
буфету, откуда накатывались пряные волны; огромный цветной телеэкран
возвращал из бытия события минувшего олимпийского дня - его вполне можно
было назвать женским, потому что именно женщины задавали вчера тон. Я еще
раз увидел финиш 30-летней португальской марафонки Розы Мота и подумал,
что он чем-то напоминал знаменитый бросок на ленточку Владимира Куца на
Играх в Мельбурне в 1956 году - те же вскинутые, как крылья, руки, та же
вымученная, горькая улыбка, тот же бег-танец счастливейшего человека,
завершившего эти умопомрачительные 42 километра, да еще - первой. Потом
Роза плакала на плече тренера, и мне было больно смотреть - не на слезы,
нет, на ее худенькие плечи, содрогавшиеся от частых всхлипываний,
сотрясавших ее тоненькую легонькую фигурку; и меня не покидало ощущение,
что она вот-вот упадет в обморок. Но Роза Мота так уверенно и стремительно
вспрыгнула на верхнюю ступеньку пьедестала почета за своей выстраданной
наградой, что сомнения в ее силе рассеялись тут же.
Зато Кристин Отто, супер-пловчиха из ГДР, завоевавшая уже четвертую
золотую медаль, выглядела мощно - длинные, налитые руки, плечи, коим мог
позавидовать сам Сергей Фесенко, так же, как и немка, выигравший некогда
медаль в баттерфляе. Вся она, просто-таки пышащая здоровьем и неукротимой
волей, словно бы олицетворяла лучшие качества немецкого плавания, давно и
прочно утвердившегося лидером на мировых аренах. Впрочем, Отто пообещала,
что на этом не остановится... Мне припомнились слухи, время от времени
возникавшие в спортивной среде, что немки активно используют "химию". Она
и позволяет им верховодить в мировом плавании. Но, размышлял я, ни разу ни
один самый точный допинг-контроль не выявил даже намека на стероиды или
какие другие искусственные ускорители. И все же... все же нельзя было без
какого-то смутного беспокойства наблюдать гэдээровских пловчих - что-то в
душе восставало против этих прекрасно развитых тел, точно они уже
оказались за той гранью, за которой утрачивалось само понятие женской
красоты. Впрочем, наверное, я пристрастен...
Рядом с Отто невысокая, хотя и крепко сбитая Лена Шушунова, тоже
выигравшая в тот вечер золотую медаль - на гимнастическом бревне, - своей
точеной красотой, лихим задором и отвагой не могла не родить в душе
сопричастность к ее радости, излучаемой с открытостью и щедростью
утреннего июньского солнышка, восходящего над зеленым миром.
Нет, сразу признаюсь, чтобы не быть превратно понятым: я не поклонник
нынешней гимнастики хотя бы потому, что ее и отдаленно не назовешь
женской, такие, как Лена, скорее исключение, ибо на помосте правят бал
отчаянные девчонки, еще не осознавая в свои 10-12 лет смертельной
опасности головокружительных полетов наяву - полетов, от которых и во сне
тебя прошиб бы холодный пот, и безоглядно подчиняющихся тренерам, теперь
это, как правило, мужчины. Ибо женщины-тренеры не то чтобы нынче не в моде
- просто у них, верно, в сердцах еще сохранились, живы вопреки логике,
рудименты таких чувств, как раскаяние и доброта, давным-давно признанных
помехой на пути к успеху этих юных созданий с лицами поживших и хлебнувших
горя женщин. Нет, не люблю и не уважаю наставников гимнасток, что б там не
говорили, ибо, осмысленно или интуитивно, но эти крепкие, со стальным
блеском безжалостных глаз люди забирают у этих девчонок будущее...
- О чем задумался, детинушка? - услышал я за своей спиной насмешливый
голос. И, еще даже не обернувшись, распознал его хозяина: Гаврюшкин
собственной персоной... Нет, не один - со свитой, где маячил и Вадим
Крюков. Я сразу почему-то обратил внимание на Крюкова; вопреки моим
ожиданиям, он и отдаленно не напоминал человека удрученного вчерашней
