заявление, красноречивее всяких признаний засвидетельствовали, что Мишель
Потье, этот славный, чуточку застенчивый и осторожный человек, догадался,
что его открытие ударило меня в самое сердце, и ему стало не по себе от
причиненной мне боли.
- Спасибо, Мишель. Я буду с нетерпением ждать окончательных
результатов и уж тогда мы с вами сделаем правильные выводы. О'кей?
- Конечно, Олег, никогда не следует паниковать заранее, как, впрочем,
и спешить радоваться. Это я говорю самому себе, потому что у меня,
наверное, как говорят, в зобу дыханье сперло, когда... когда я наткнулся
на искомое. Но вы должны меня простить, Олег, я - ученый...
- Дорогой мой Мишель, я вам искренне благодарен за труд, нелегкий
труд, коим я обременил вас...
- Ну, что вы, Олег, ведь это так интересно - искать и, черт возьми! -
находить!
- Мишель, - сказал вдруг я, ослепленный возникшей мыслью-догадкой. -
Мишель, будьте предельно осторожны, ни единого намека в прессе, да и мне,
пожалуй, не звоните - лучше напишите. У нас говорят: береженого бог
бережет.
- Спасибо, Олег. Я так и поступлю. А вашему другу из Лондона, мистеру
Дональдсону, можно доверять?
- Полностью, Мишель. Но давайте условимся, что первичную информацию
вы отдадите мне, это позволит связать многие разрозненные нити в одну и
выйти на искомый результат. Вы не возражаете?
- Согласен. В конце концов, это ваша находка и авторское право за
вами. Извините за шутку. Всего доброго!
16
Наступили первые дни августа, а мои сеульские дела, как ни странно,
находились в подвешенном состоянии. Поначалу события развивались, как и
положено в таких случаях: была послана предварительная аккредитация,
внесен соответствующий долларовый залог, меня поставили в известность, что
жить буду, как и остальные советские журналисты, за исключением
электронщиков, в олимпийской деревне прессы, что примыкала к главной
олимпийской деревне и находилась в двух шагах от Олимпийского парка. Я
накапливал досье на наиболее вероятных победителей, анализировал состояние
дел в том или ином виде спорта, записывал на магнитные ленты сведения о
предыдущих Играх, кои могли понадобиться в Сеуле, - словом, занимался
рутинной подготовительной работой. Без нее трудно рассчитывать на
серьезные материалы, какой бы новый фактаж не давала сама Олимпиада.
Но потом дело застопорилось, мне позвонили из Москвы, что резко
сокращена квота советских журналистов, и потому меня перевели в резерв. Я
позвонил Гаврюшкину, но он тоже не ответил определенно, промямлил что-то о
сложностях, ожидаемых в стране, с которой у нас нет дипломатических
отношений, напомнив с пафосом, - да и разве могут корейцы простить
пассажирский "Боинг-747", сбитый нашей ракетой в сентябре 1983-го? Потом
долго и нудно что-то плел о происках неких служб, заполонивших олимпийские
объекты, о необходимости быть готовым к самым неожиданным поворотам,
естественно, далеко не лучшего свойства...
Я не сдержался:
- Это мне здорово напоминает побасенки, коими нас кормили в 84-м,
когда, сами себя напугав, мы не поехали в Штаты.
- Ну, это ты загнул, - с неудовольствием возразил Гаврюшкин. - Сейчас
- новые времена...
- Да люди старые у руля!
Кто меня дернул за язык! Не стоило, ясное дело, этого говорить:
самолюбивый и властный, мгновенно вспыхивающий при малейшей попытке
несогласия с его отработанным и апробированным мнением Гаврюшкин не
простит такого выпада, тем более его уязвившего еще и потому, что Вячеслав
Макарович слыл одним из тех, кто рьяно поддерживал председателя
Госкомспорта в его борьбе против Игр в Лос-Анджелесе.
Я возвращался из Прохоровки поздним вечером, дело близилось к
одиннадцати, темнело. Слева и справа густой стеной - точнее не скажешь -
еще поднималась пшеница, пылили комбайны и грузовики, вывозившие с поля
хлеб. Высокие тополя, окружившие шоссе, стоило только выехать из Софиевки,
создавали впечатление, что машина несется в глубоком зеленом ущелье.
Аккуратно подбеленные стволы фосфорисцировали в вечернем воздухе,
убаюкивая водителя. Редкие машины иногда вспыхивали фарами. Заканчивался
воскресный день.
Накануне я получил письмо из Лондона, от Дейва Дональдсона. Он
сообщил, что шеф твердо решил послать его в Сеул, в надежде, что сможет он
развернуться и там, но сам Дейв очень в этом сомневается и честно
признается, что смотрит на открывшуюся перспективу довольно мрачно. "Что с
того, писал он, что я уже дважды посетил "Уэмбли": в первый раз я просидел
весь матч в баре перед телевизором со знакомой девицей, а второй раз попал
в драку, учиненную болельщиками, и это обошлось мне подбитым глазом и
порванным костюмом (20 фунтов стерлингов). Увы, шеф ничего слышать не
желает и требует поставить точку в той истории, которую я так "ловко
раскопал". Если б он знал, кто в действительности раскопал! Без вашего
позволения Мишелю Потье в Берн я не звонил, да и, скорее всего, он мне
ничего не сказал бы. Я надеюсь увидеть вас в Сеуле? Иначе мне хана..."
Я мог бы, конечно, пообещать Дейву содействие, ведь мое досье
пополнилось кое-чем интересным. Мишель, вновь звонивший из Женевы, твердо
пообещал к началу Игр выдать код расшифровки допинга, в основе которого
лежит натуральный возбудитель, до сих пор неизвестный науке и получаемый,
как он предполагает, из определенного вида мексиканских кактусов. Поэтому,
высказал предположение Мишель, сама лаборатория располагается или в
Мексике или в Колумбии, где скрываются главные центры мирового
наркобизнеса.
Я написал тут же Хоакину Веласкесу, попросил его "покопаться" в
мозгах его коллег, занимающихся наркотиками и попытаться выйти на
секретную лабораторию.
Но остался без работы и Леонид Иванович Салатко, мой друг из
угрозыска республики: кое-какие мысли возникли у нас после неофициальной
беседы у него дома, где он отмечал в конце июля день рождения и где я, по
традиции, произносил первый тост в честь именинника. Салатко загорелся
идеей и пообещал поспрашивать своих ребят. Правда, он потребовал от меня
под честное слово не лезть без него ни в какие расследования, достаточно
ему, то есть Леониду Ивановичу, свиньи, которую я подложил в истории с
Виктором Добротвором. Ведь не поспей он вовремя, ну, спусти колесо или
появись необходимость вмешаться в иную ситуацию - в жизни ведь всякие
непредвиденные осложнения возникают, словом, опоздай он тогда, мне бы
несдобровать.
За Цыблями зашуршал под колесами новый асфальт; ровная, как стрела,
дорога подталкивала поднажать, а мысль успокаивала сомнения - вряд ли
гаисты устроят засаду в столь поздний час. Слева промелькнули остатки
Змиевого вала, этой славянской китайской стены, не менее древней и
загадочной, протянувшейся на тысячи километров по украинской земле.
Уколола мысль: а что мы знаем о ней? Спроси любого школяра, он тебе
нарисует целую картину - длина, высота, история Великой китайской стены, а
мимо Змиевого вала проезжают тысячи и тысячи людей и лишь единицы
останавливаются, чтоб постоять у этого вечного памятника предков и
задуматься об истоках своих...
Через километр - поворот на Переяслав-Хмельницкий, и я начал
сбрасывать скорость. Откуда появился этот "МАЗ", уму непостижимо. Я успел
лишь до предела выкрутить руль влево, но удар был так силен, что меня
выбросило из "Волги", как летчика, нажавшего на катапульту.
...Когда пришел на какое-то мгновение в себя, увидел сквозь залитые
чем-то темным, дымящимся глаза лицо человека в поварском колпаке, и успел
подумать, а причем тут ресторан, и услышал глухие слова: "Один случай из
тысячи..."
Через неделю меня выписали из больницы - ни единого перелома, только
синяки, порезы и ушибы. "Волга" же оказалась разбитой вдребезги: она
сделала два кульбита через "голову" и остановилась, врезавшись в
толстенный придорожный тополь, довершивший разгром автомобиля.
"МАЗ" бесследно исчез...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СХВАТКА
1
Открытие Олимпиады я смотрел в Киеве.
Мы с Наташкой устроились у экрана. Еще ныла правая коленка,
поврежденная в столкновении, на сердце лежал камень, и чем красочнее,
праздничнее, раскованнее разворачивалось грандиозное, невиданное доселе
шоу, до последней минуты хранившееся в глубокой тайне организаторами Игр,
тем горше становилось на душе. После восьми лет треволнений, упорных
попыток унизить Олимпийские игры до уровня обычных чемпионатов мира,
свести на нет их вдохновляющее и объединяющее воздействие, после урезанных
Игр в Москве и Лос-Анджелесе, когда, казалось, уже ничто и никто не в
состоянии возродить дух всеобщего братства и взаимопонимания, роднивший
людей разных вероисповеданий и политических устремлений, разного цвета
кожи и жизненных идеалов, Сеул, столько раз объявленный нами чуть ли не
новой "империей зла" (а разве не видели мы с вами буквально накануне
открытия Игр, когда уже было решено, что, вопреки мрачным ожиданиям и
прогнозам, сборная СССР прибудет в южнокорейскую столицу, буквально
леденящие кровь зрелища расправ местной полиции над бунтующими
студентами?), вдруг явил нам симфонию всеобщей надежды на лучшее будущее в
нашем перенасыщенном подозрениями, ядерными ракетами и бездуховностью мире
стандартизированных ценностей.
Тем более обидно было ощущать себя отринутым от разворачивавшегося на
моих глазах почти гипнотического действа всеобщего очищения от мелочности,
подозрительности, вражды и ненависти.
Не досмотрев праздник открытия Игр, я ушел в другую комнату и
попытался читать. Но даже мой любимый Хэм не мог отвлечь от мрачных
мыслей.
Скорее интуитивно, чем осмысленно я набрал московский номер Власенко.
Анатолий теперь работал в СЭВе, но прежние связи и в спортивном мире, и в
некоторых иных инстанциях, не слишком афиширующих свое существование,
сохранил.
- Привет, - сказал я, услышав знакомый, чуть глуховатый, горделивый
голос. - Смотришь?
- Олег? - искренне удивился Анатолий. - Ты как это не на Играх? Что
стряслось?
- Держат в резерве, - ответил я и коротко обрисовал ситуацию.
- Послушай-ка, перезвони мне через пяток минут, я тут кое-какие
справки наведу, чтоб было ясно, почему ты валандаешься в матери городов
русских!
Власенко был человеком дела, слов на ветер не бросал, к тому же
многолетняя дипломатическая работа за границей выработала в нем стойкое
стремление всегда и неотложно приходить на помощь соплеменникам,
сталкивающимся с различными трудностями.
Анатолий позвонил точно через пять минут.
- Вот что, старина, дело твое просто и дело твое сложно. Просто
потому, что ни в каком ты не в резерве, аккредитация и прочие необходимые
ксивы имеются. Больше того, есть авиабилет на спецрейс Москва - Сеул,
правда, самолет улетел еще три дня назад. Сложно, потому что Гаврюшкин
забрал твои документы и распорядился ни в коем случае не сообщать тебе об
этих нюансах. Когда это между вами черная кошка пробежала? Ведь вы, если
не в друзьях ходили, то, по меньшей мере, знали друг друга бездну лет?
- Это - длинная история, как-нибудь в другой раз... Коротко:
разногласия с ним начались, едва он взобрался на свой высокий трон в
Комитете. Хотя, честно говоря, мне непонятна подоплека его резкого
охлаждения ко мне...
- А нужно, старина, анализировать подобные ситуации, обязательно
разбирать их по косточкам, чтоб знать, кто тебе друг, а кто - враг. Ну да
ладно, не об сем речь. Вылетай завтра же в Москву, а Гаврюшкина я беру на
себя. Мы вырвем у него документы, вот только с билетом на Сеул сложнее. Ты
ведь знаешь, что наши спортсмены перебрасываются в южнокорейскую столицу
чартерными рейсами, последний улетит двадцать третьего сентября - это
поздно. Есть один вариант - лететь через Токио. То есть до Токио ты
сможешь добраться уже завтра, а вот как оттуда в Сеул, не берусь решать. У
тебя знакомые есть в Японии?
- Есть, журналист из "Иомиури", Сузуки, он работал корреспондентом в
Москве, а три года назад мы встречались на Универсиаде в Кобе. Вот только
застану ли я его?
- Так, сейчас в Токио уже утро. Звони и проси забронировать место на
19 сентября. И тут же - дай знать мне. Я же продолжу свои розыскания.
Слава богу, в связи с открытием Игр люди сидят по домам, смотрят. Пока,
старина. Желаю удачи!
Я заказал домашний номер Сузуки и перенес телефон в кабинет. Наташка
посмотрела на меня пытливым взглядом, но ничего не спросила - она умела в
нужный момент не лезть с расспросами.
Я легко представил Яшу - коренастого, рафинированного японца,
знавшего русский едва ль не лучше меня, а, помимо этого, английский с
французским, а еще и тайский, что вообще выглядело фантастикой. Яша -
настоящее его имя Яшао Сузуки - был преуспевающим японским
журналистом-международником, в свои сорок с небольшим лет успевший
поработать в Москве и в Париже, в Вашингтоне и в столице Таиланда
Бангкоке, человек общительный и обязательный. Как большинство японцев, он
любил пиво и теннис (на этих двух "китах" и началось наше сближение в
Москве во время Игр-80). Три года назад он мне здорово помог в Кобе,
разыскав бывшего канадского боксера-профессионала, пролившего свет на
историю Виктора Добротвора, блестящего боксера и честного парня,
закончившего жизнь весьма трагически. Я раскапывал ту историю с одной
единственной целью: реабилитировать доброе имя Виктора, он-то уже не мог
постоять за себя - его убили, введя в вену лошадиную дозу наркотика. Яша
здорово мне помог тогда...
Резкие, прерывистые звонки оторвали от воспоминаний.
- Товарищ Романько? На проводе - Токио!
- Алло, Яша?
- Алло, кто говорит, повторите, пожалуйста, - услышал я незнакомый,
модулирующий голос. - У телефона - Сузуки!
- Яша, дружище, привет, это Олег Романько! - выпалил я, и теплая
волна радости прокатилась по всему телу.
- Олег, ты в Токио?
- Нет, Яша, в Киеве. Но от тебя зависит, встретимся ли мы в Токио.
Послушай, я прилечу послезавтра из Москвы, мне кровь из носу нужен билет
на самолет до Сеула. Я лечу на Игры, но некоторые обстоятельства помешали
заранее побеспокоиться о билете. Сможешь?
- Мне сейчас трудно ответить, я, знаешь ли, больше не занимаюсь
спортивной журналистикой, в Кобе была моя лебединая песнь. Побудь у
телефона, я сейчас попробую подключиться по компьютерной связи к
авиационному офису...
Я держал трубку, прижав ее к уху так плотно, словно боялся, чтоб звук
просочился наружу. С минуту трубка молчала, потом я снова услышал голос
Сузуки:
- Место на рейс "Пан-америкен" я тебе забронировал. Все о'кей. Я жду
тебя - в какое время ты прилетаешь?
- Рейс SU-214, вылетаю из Москвы 19 сентября в 0:35.
- Я встречу тебя, Олег. Доброго утра!
- До свидания, Яша, у нас еще только начинается ночь...
Я положил трубку, возвратился к Натали и уставился на экран, где
продолжался фестиваль открытия. Но радость, которая, казалось, должна была
переполнять меня, не приходила. Что толкнуло Гаврюшкина на столь опасный -
ведь рано или поздно, но я бы прознал о попытке обмануть меня - шаг?
Проявление недоброжелательства? Но Гаврюшкин слыл человеком осторожным,
такой семь раз отмерит, прежде чем отрезать. Почему ему так нужно было,
чтобы я остался дома, в Киеве? О моих розысканиях он знать не мог: ни
словом, ни намеком я не дал ему повода для размышлений на эту тему.
Желание доказать, что он - начальник и моя судьба в его руках? Вряд ли,
потому что это выглядело слишком мелко и легковесно, а Гаврюшкины на
мелочи не размениваются, нет, они, если уж играют, то по-крупному, заранее
просчитав всевозможные варианты за и против. Я ломал голову, но решение
так и оставалось за семью печатями.
- Ты завтра улетаешь? - спросила Наташка.
- Да, Натали...
Она уловила что-то и обеспокоенно взглянула на меня: не такой должна
была быть реакция на радостную новость.
- Не спрашивай меня ни о чем, Натали... позже сам тебе расскажу.
- Но... но ничего не угрожает тебе? Прости меня, неприятности не
закончились? - Наташка была обеспокоена, хотя и сдерживала свои эмоции. На
глаза же накатывались слезы.
- Нет, мой родной, никаких проблем. Не обращай внимания, просто я
раздумываю над тем, что толкает людей на подлость. Давай-ка лучше
смотреть, ведь этого мы больше не увидим!
Я глядел на сменяющие друг друга картинки с Олимпийского стадиона и с
реки Хан: сеульские пейзажи и фантастические восточные народные танцы,
джонки под косыми парусами и вездесущий Ходори, забавный тигренок,
успевший завоевать сердца во всех уголках света, выступления юных
спортсменов и гостей из-за океана, - все это было так прекрасно, а меня не
покидало ощущение какой-то опасности, нависшей надо мной. После разговора
с Власенко тревога поселилась в сердце, и я уже не мог избавиться от нее.
Хотя разве есть причины для подобных треволнений?
Мишель Потье прилетит, если уже не прилетел, в Сеул; в последнем его
письме содержалась надежда на скорую встречу, видимо, многообещающую еще и
потому, что он рад был мне сообщить, что работа, интересующая нас обоих,
завершилась полным, безоговорочным успехом, и теперь специалисты получат в
свои руки сильнейшее оружие в борьбе против адских сил. Он так и написал
"адских сил", точно хотел выразить свою безграничную ненависть к тем, кто
готов во имя корыстных целей растоптать лучшее, что есть в человеке, -
нашу чистую душу. И хотя Мишель ни разу не назвал вещи своими именами, я
понял, что его опыты с новым допингом оказались успешными и теперь мы
обладаем кодом!
Но письмо Потье было для меня и горьким предупреждением, что хода
назад у меня нет и судьба моего собеседника на киевском Центральном
стадионе решена окончательно. Отступать некуда, как ни тяжело мне будет
наносить этот безжалостный удар.
Дейв Дональдсон уже в Сеуле, он звонил вчера, страшно расстроился,
что не встретил меня в олимпийской деревне прессы, сообщил, что живет в
112 корпусе, на седьмом этаже - роскошествует в одиночку в новенькой
трехкомнатной квартире с видом на Олимпийский парк. Я не стал его
огорчать, да и надежда еще теплилась во мне, и пообещал Дейву прибыть в
Сеул в самое ближайшее время. Тогда же я сообщил, что доктор Мишель Потье
сможет кое-что рассказать ему, он, кажется, или уже прилетел в Южную
Корею, или вот-вот прибудет, и что его можно разыскать в гостинице
"Интерконтиненталь", отведенной для официальных лиц, она рядом с
пресс-центром.
Моя информация не слишком-то обрадовала Дейва, и он откровенно
сознался, что ни черта не смыслит в этих Играх, и вот уже второй день
скрывается от разъяренных звонков шефа из Лондона, и его последняя надежда
- на меня. "Мистер Олег Романько, - взмолился в заключение Дейв, - вы
скажите, скажите прямо, если у вас финансовые затруднения, то я беру на
себя ваше пребывание в Сеуле, редакция, слава богу, выдала именной жетон
"Тревел-экспресс", и мне сам Рокфеллер не указ!" Мне снова пришлось его
уверить, что неотложные дела задержали в Киеве.
Собирался в Сеул и Хоакин Веласкес, он, как вы помните, быстро
прогрессировал и превращался в одного из самых авторитетных спортивных
обозревателей Мексики. А это кое-что да значит в стране, где есть два
"кита" - бой быков и спорт, и тот, кто разбирается в этом, обеспечил себе
популярность и авторитет среди миллионов болельщиков. И собирался он не с
пустыми руками: судя по некоторым отрывочным фактам, я мог предположить,
что ему таки удалось проникнуть в тайну лаборатории, где "варили" этот
дьявольский напиток из кактуса, способный сделать из человека Геркулеса
и... погубить навсегда.
Словом, накапливалась информация, и дело, что забрало столько сил и
времени, близилось к концу.
Огорчало меня исчезновение Майкла Дивера: с той ночной встречи в Вене
он ни разу не объявился.
2
В "ИЛе" приятно пахло дезодорантом, кофе и женскими духами.
Пассажиры, сонно-неразговорчивые, быстренько плюхались на свои места и без
приглашения пристегивались. Когда взлетали, многие уже досматривали первые
сны.
Ко мне сон не шел: давало знать напряжение прошедшего дня. Я откинул
кресло назад и вытащил газеты, еще раз мысленно поблагодарив Анатолия за
этот подарок - так он кстати пришелся.
Начал, естественно, с "Советского спорта". Первая полоса, как и
положено, отдана Олимпиаде. Было что почитать и на второй, и на третьей.
Пока я добрался до четвертой страницы, где меня и ждала эта новость,
газету пришлось на некоторое время отложить в сторону: принесли скромный
аэрофлотовский ужин, давно уже без черной, некогда обязательной на
международных рейсах, икры, но зато с изобилием кислого, как уксус,
молдавского "Ркацители".
Я отказался от уксуса и попросил принести три баночки "Карлсберга",
что и было немедленно доставлено. Пиво оказалось холодным, колючим,
успокаивающим.
Когда поднос убрали, я снова взялся за газету. И тут же увидел
черный, траурный - таким он был для меня в действительности! - заголовок:
"Взрыв в лаборатории в Женеве".
Вот текст:
"Женева, 16 сентября. ТАСС.
Я могу довольно четко себе представить, что пройдет не так уж и много
времени, когда в вопросе допинга произойдет революция и его история будет
написана заново".
Автор сенсационного заявления - профессор университета доктор Мишель
Потье, возглавляющий работу лаборатории, целью которой является выявление
в организме человека инородных веществ. И делается это не совсем обычным
способом: вместо крови или мочи объектом исследований специалиста стали
человеческие волосы.
"Два года назад, - сообщал доктор Мишель Потье, - мы приступили к
программе под кодовым названием "золотой сон", до этого же, как известно,
специализировались на наркотиках". По его словам, волосы имеют способность
консервировать на длительное время вещества, коими злоупотреблял человек.
Он уверял также, что имеет возможность находить следы применения
запрещенных препаратов, даже если атлеты "баловались" ими 20 месяцев
назад.
"Эта область исследований - сравнительно новая, хотя первые
эксперименты с волосами проводились в США еще 20 лет назад. Однако в
настоящий момент плод созрел, и надо выносить проблему на суд
специалистов", - отметил доктор Мишель Потье.
А вот мнение признанного во всем мире знатока антидопинговых дел
Манфреда Донике из Кельна: "Конечно, волосы годятся для использования их в
судебной медицине. Однако, когда речь возникает о нахождении таким
необычным способом в организме спортсмена запрещенных препаратов, я
начинаю сомневаться в том, что анаболические стероиды способны быть
разоблачены. Их расплодилось огромное количество, и Потье пока не в
состоянии разобраться со всеми. Допускаю, что с дальнейшим развитием науки
этот вопрос будет решен. Пока же рано трубить победу".
Мишель Потье так отреагировал на мнение коллеги:
"Я согласен с Донике, когда он говорит о возможных трудностях, но
решение проблемы не собираюсь откладывать в долгий ящик. Когда мы начинали
возиться с допингами, то не ожидали, что получим замечательные результаты
так быстро. У нас накопился большой опыт и мы горим желанием
воспользоваться им. Думаю, если спортсмены будут знать о наших
возможностях, они лишь из боязни разоблачения не станут накачивать себя
тестостероном или еще какой-нибудь дрянью. Мы разгадали тайну волоса и
заявляем это во всеуслышание!"
Такова предыстория еще одной попытки нанести удар по бичу XX века в
большом спорте - допингам, которые, подобно раку, буквально разъедают
спортивный организм. Попытки, которая, увы, закончилась трагически для
исследователей - вчера, около 11:30 утра в лаборатории профессора Мишеля
Потье взорвалась подложенная неизвестными пластиковая бомба. Доктор Мишель
Потье в тяжелом состоянии доставлен в клинику университета, два его
сотрудника тоже госпитализированы. Лаборатория, а также весь ее архив
полностью сгорели.
Полиция начала расследование.
Таков еще один аспект все нарастающего наступления мафии, а в том,
что здесь замешан наркобизнес, сомневаться не приходится: доктор Мишель
Потье зарекомендовал себя еще и как создатель уникального метода
обнаружения наркотиков при перевозке их на дальние расстояния. Мафия уже
предупреждала его, но этот мужественный человек не отступил".
Первой мыслью было сопротивление: нет, этого не может быть!
Но потом глубочайшая апатия охватила меня. Я почувствовал себя в
шкуре человека, вступившего на шаткий, но все же, на первый взгляд,
надежный подвесной мостик над бездонной пропастью и почти у
противоположного края обнаружившего, что хлипкое сооружение висит на
честном слове и уже ничто не спасет рискнувшего...
Со взрывом в Женеве мои планы рухнули...
В аэропорту Ким-по - просторном и светлом - стекались олимпийские
ручейки, бравшие начало в самых отдаленных уголках земли. Нередко даже
названия стран звучали фантастически, не говоря уже о том, что о
большинстве из них я ровным счетом ничего не слышал. Моими попутчиками из
Токио в двухэтажном "Боинге-747" были спортсмены из Мали, Тринидада и
Тобаго, с Азорских островов и с Гаити. Молодые, красивые лица,
уверенность, сквозившая в каждом жесте, - как все это знакомо и понятно:
никто их них еще не познал горечи поражения, будущее виделось в
праздничном фейерверке, и нетерпение - вот, пожалуй, единственное, что
заставляло их возбужденно и громко переговариваться между собой; как бы
там ни было, но они - избранники судьбы, определившей именно им, а никому
другому, оказаться среди счастливцев, коим предстояло на виду у всего мира
доказать собственную исключительность. Они еще не заглянули в будущее и
жили сегодняшним днем, что было вполне резонно и закономерно в их
возрасте; к тому же светлые надежды питались энергией, накопленной
многолетними упражнениями, тренировками и самоограничением. Им еще только
предстояло узнать, что чем выше успех, чем большая слава обрушится на них
и чем величественнее будет казаться им самим собственное достижение, тем
труднее, опаснее и непредсказуемее выдадутся дни после триумфа. И не
каждому из тех, кто взойдет на пьедестал почета, удастся сохранить на всю
оставшуюся жизнь оптимизм и силу, уверенность и упрямство в преодолении
трудностей. Ибо для большинства спортсменов, увы, звездный час начинается
и заканчивается в миг успеха, а жизнь еще только предстоит прожить...
Я подумал о том, что мрачные мысли не покидают меня с той самой
минуты, когда прочел в газете сообщение из Женевы, и в эти часы меня не
покидало ощущение пустоты, торричеллиевой пустоты, как сказал бы Анатолий
Власенко: ни одной светлой идеи, способной указать пусть неверный, пусть
тяжкий и крутой, но путь к цели, утраченный так трагически неожиданно.
Таможенные формальности действительно выглядели формальностью, -
вежливый, просто-таки тающий в улыбке служащий, даже не взглянув на
выставленный на оцинкованный помост чемодан, тиснул штампик на декларацию.
Несколько дольше длилась процедура у иммиграционного поста - сидевший за
барьерчиком полицейский внимательно сверил фото в паспорте с личностью,
стоявшей по другую сторону барьера, затем бросил быстрый взгляд куда-то
внутрь своей кабинки и тут же возвратил мой паспорт. Проходя мимо
пограничника, я не утерпел и заглянул вовнутрь и обнаружил афишку с
десятком-другим цветных фотографий мужских и женских лиц и четкую надпись
сверху - "террористы", и мне стал понятен взгляд полицейского, сверявшего
мой портрет с имевшимися у него в "досье"...
Дейв Дональдсон увидел меня первым и ринулся вперед, расталкивая
спешащих навстречу людей.
- Хелло, Олег! - кричал он, пробиваясь через плотные ряды тележек,
груженных спортивным багажом - объемистыми баулами, связками копий и
пластмассовых шестов, разобранными велосипедами, колесами в плотных
чехлах, огражденными от постороннего взгляда пеналами с оружием, и другими
знакомыми и незнакомыми атрибутами предстоящих состязаний.
Он накинулся на меня с такой искренней страстью и радостью, что я без
труда догадался - его шеф в Лондоне начал отсчет "предстартового" времени,
и Дейв увидел во мне ту самую палочку-выручалочку, коей ему так
недоставало здесь, в Сеуле. Он, кажется, еще не догадывался даже, что я
пуст, как банка из-под пива, путавшаяся под ногами пассажиров.
- Хелло, Дейв! Как идут Игры?
- О, боже мой, полный хаос! Одни крутят педали с дикой скоростью,
даже лопаются спицы, другие тянут вверх стальные колеса с таким
неистовством, что едва не лопаются жилы, повсюду только и разговоров о
килограммах да секундах. В этом могут разобраться разве что люди Гиннеса!
Я невольно рассмеялся: до того потерянно выглядел здесь, в Сеуле,
Дейв Дональдсон, гроза лондонских полицейских участков и таинственного
дна, где совершаются самые загадочные и страшные преступления.
- Нет, мистер Олег Романько, - снова перешел Дейв на официальный тон,
что свидетельствовало о его полной покорности и преданности этому самому
"мистеру" из Киева, что стоял перед ним в новеньком блайзере, сработанном
специально для гостя Олимпиады знаменитым Михаилом Ворониным, закройщиком
с дипломом ученого, и не решался признаться англичанину, как тщетны его
