три, не больше. Времени же - тридцать одна минута.
- Давай припаркуемся, Серж, переждем. Мы должны прибыть ровно в
шесть. Незачем нам там торчать.
Казанкини включил правый поворот, притормозил, мы приклеились к
тротуару.
- Послушай, - вдруг ударил себя кулаком по лбу Серж, - вчера-то мы
прозевали рекламу с твоей девицей!
- Увидим на стадионе - познакомлю, - пообещал я легковесно, сам себе
удивляясь: как быстро люди забывают неприятности.
Мы торчали у бордюра, отдавшись каждый своим мыслям.
Чем ближе был момент встречи, тем неспокойнее, муторнее становилось
на душе. Точно разыгралась внутри буря: колотит, швыряет тебя что щепку,
голова идет кругом, а как выйти из этого препоганейшего, скажу вам,
состояния - не знаешь. Не помогают ни слова успокоительные, ни ярость,
что, подобно пене, заливает твое сознание.
Конечно, внешне я ничем не проявлял своего настроения, и по лицу
моему не прочтешь ни строки из бурных тирад, коими я пытался осадить себя.
Серж тоже сидел безучастно, набычившись, молча, что вообще было
несвойственно его беспокойной, говорливой натуре.
Мы оба напряженно ждали встречи, отдавая себе отчет, что это не
легковесное рандеву, а серьезная и опасная затея.
8
Серж взглянул на часы.
- Еще пяток минут и поедем, - сказал я.
Пока мы торчали у обочины, мимо нас промчалась пожарная машина, а
вслед за ней "скорая", разрывая уши ужасными звуками сирены.
- Вот и еще один не справился с рулевым управлением, - меланхолично
высказал предположение Серж.
- А может, пожар... С чего ты взял - рулевое управление? - сказал, а
у самого предчувствие сжало сердце.
- Ладно, вперед! - решительно выпалил Серж и крутанул ключ зажигания.
По Бекенбрюниг, куда Серж свернул, чтобы съехать с главной дороги,
забитой автомобилями, мы двинулись вперед. Чистенькая зеленая улочка
венского предместья, где жизнь напоминает деревенскую, где утопающие в
садах дома, чаще одноэтажные, не отгороженные один от другого высокими
заборами, где обитатели знают друг друга и где всякий чужак немедленно
бросается в глаза. Наш автомобиль тоже провожали любопытные взгляды, из
чего я сделал вывод, что сюда не часто заглядывают без дела иностранцы.
Впрочем, Сержу виднее, как быстрее добраться до места встречи: он знал
Вену лучше меня.
Но и на старуху бывает проруха.
- Кажись, влипли! - выдергивая ручку ручного тормоза, простонал Серж.
Впереди в два ряда, полностью занимая проезжую часть узкой улочки,
впритык стояли автомобили.
- Что будем делать? - спросил Серж, нервничая.
Времени оставалось критически мало.
- Бросим машину - и пешком, что еще делать!
Серж скривился, но полез за картой.
- Минут пятнадцать, не меньше. Выходит, опоздаем на пяток минут.
Подождет, как думаешь?
- Не будем терять времени!
Серж тщательно проверил, хорошо ли закрыты на ключ дверцы.
Когда мы приблизились к Тюркешанцплатц, пробило шесть. Мы свернули
налево, убедившись, что сделали правильный выбор: площадь напоминала
автомобильную ярмарку - каких только машин тут не скопилось. Движение было
полностью парализовано.
- Эй, что там стряслось? - спросил Серж парня-мотоциклиста,
пробиравшегося на черепашьей скорости со стороны парка, куда мы
направлялись.
Тот оказался словоохотливым.
- Машина взорвалась, видно, взрывчатку подложили вовнутрь. Это как
раз на перекрестке, а знаете, что тут делается, когда красный горит, -
столпотворение! Ну и ударило по сторонам - несколько машин загорелось.
Кровавая каша! Скоро, если так пойдет дальше, Вена станет похожей на
Бейрут...
Мы направлялись именно туда, где случилась беда. Увидели не одну -
целых три "скорых", две пожарных, россыпь полицейских, некоторые с
короткоствольными автоматами. Толпы людей на тротуарах. Мы пробирались,
работая локтями. Никто не обижался на нас. Внутреннее напряжение достигло
предела, и я гадал, что должно случиться. Серж тяжело сопел - мало того,
что он вообще не любил передвигаться на своих двоих, а тут еще - тарань и
тарань толпу. Время стучало в висках: будет Майкл ждать или уедет. Только
и надежды, что Дивер тоже знает о случившемся и понимает, что мы не можем
проехать.
Мы вынуждены были остановиться, потому что впереди полицейские
полностью перегородили дорогу, давая возможность красному грузовичку без
кузова на широких шинах вытащить на тротуар пострадавший автомобиль,
вернее, остатки "раскрывшегося", как цветок, изорванного металла на
колесах. Взрывчатку, видать, упрятали под сидение водителя. Не хотел бы я
оказаться на его месте...
Грузовичок споро делал свое дело, и через минуту полицейские
разрешили проход. На ходу я чисто механически - шоферская привычка -
взглянул на задний номер машины и - словно в стену уперся. Я замер на
месте, кто-то с ходу врезался в мою спину - кулаки больно уперлись под
лопатки. Без извинений человек обогнул меня, бормоча что-то под нос.
Номер был "РС-2479-Н"... Это был "мерседес" Майкла Дивера.
- Эй, где ты застрял? - издали закричал Серж.
- Постой!
- Мы уже опоздали, Олег. Хоть беги!
- Нам не нужно никуда спешить...
- Что это значит? - Серж крутил головой по сторонам, точно на лицах
прохожих должно быть написано - перед вами сумасшедший. Но никому не было
дела до нас.
- Нас уже не ждут...
- Да чего ты - нам еще с полкилометра, не меньше!
- Пойдем к машине, я там все объясню.
Мне не хотелось начинать разговор на улице, реакция Сержа могла
броситься в глаза, а тут, я был уверен, немало людей в штатском,
ощупывающих глазами и прослушивающих ушами всех и каждого. Ведь известно,
что убийцу тянет на место преступления...
Когда взмыленные, как скаковые лошади на финише, мы плюхнулись в
автомобиль, Серж закурил, что с ним случалось крайне редко - лишь в минуты
чрезвычайного волнения.
- Дай и мне, - попросил я и вытащил из пачки "данхилл" длинную
сигарету. Пальцы дрожали мелкой, противной дрожью. Горький дым прочищал
мозги. Но еще некоторое время я сидел, сцепив зубы. Я боялся, что из моего
нутра вырвется звериный вой ужаса.
Я живо представил, как выбрасывало из растерзанной машины
изуродованное тело Майкла Дивера.
- Что, это была его машина? - поворачиваясь ко мне и почти теряя
сознание от собственной догадливости, прошептал Серж.
Я утвердительно кивнул головой.
Серж откинулся на спинку и застыл, как мумия. Лицо его враз стало
белым...
- Ведь ты... мы... должны были сесть в тот автомобиль...
- Не исключено, - подтвердил я.
- О, святая парижская божья матерь... Нет, нет, и ты меня не проси,
никогда! Никогда, я лучше петлю на шею накину, но больше... никогда не...
не впутывай меня, Олег, нет, нет... никогда... это безрассудно... ведь
это... это звери... не люди... его разорвало на куски...
Сержа била истерика, и наше счастье, что стекла были подняты и
речитатив Казанкини не долетал до ушей зевак.
- Успокойся, никто тебя не собирается заставлять. Да и надобность в
этом отпала - Майкла больше нет, значит, концы обрублены. Они добились
своего...
Я, пожалуй, только теперь осознал глубину опасности, которая
подстерегала меня. "Тебе что, больше других нужно?" Больше других, больше
других, больше других...
Минуло, наверное, никак не меньше часа, прежде чем пробка стала
потихоньку рассасываться. Серж внешне уже успокоился, но со мной он больше
не разговаривал. Да и я не лез со словами - чего? Утешения? Критики?
Обиды? Мне нечего было сказать Казанкини, и между нами пролегла невидимая
стена отчуждения.
Когда мы добрались до Европлатц, это было в двух шагах от отеля, я
сказал:
- Высади меня, пешком пройдусь.
Серж послушно притормозил, я выбрался из салона, мягко прикрыл
дверцу. Мы не сказали друг другу "прощай"...
Я брел по Ньюбаугюртель, останавливался зачем-то у витрин магазинов,
что-то шептал, иногда громко заговаривал сам с собой. У "Красного домика"
замедлил шаг, и девица в кожаной юбке, едва закрывавшей ягодицы, игриво
наклонилась ко мне, чтото сказала заигрывающе-ласково. Но я стоял, как
истукан, и она отклеилась от меня, приняв за наркомана, пребывавшего в
кайфе.
Возле трамвайного круга, что напротив Штадтхалле, я опустился на
скамейку и долго сидел, безучастно провожая глазами пассажиров, выходивших
и входивших в трамвай. Над моей головой кондуктора давали звонки
отправления.
Я думал о Майкле, о суетности жизни и бесцельности этой суеты. Ну,
чего он добился, чем улучшил нашу жизнь, расплатившись за свою
порядочность и честность собственным существованием?
Солнце село, холодало. Я отправился в отель. В вестибюле повстречался
Саня, он собрался побродить по Вене.
- Ты себя плохо чувствуешь, заболел? - обеспокоенно спросил он. -
Давай я принесу чаю горячего или, хочешь, полстакана горилки с перцем
после горячего душа, и - как рукой снимет, поверь мне!
- Спасибо, Сань, мне ничего не нужно. Отлежусь и завтра буду как
огурчик.
- Нет, я все-таки предлагаю...
- Сашок, иди, дружище. Мне действительно _н_и_ч_е_г_о_ не нужно!
В номере я разделся и улегся под толстую перину. Бессильная ненависть
колотила меня. Я понял, что не смогу отквитаться за смерть Дивера.
Единственное, что смогу сделать, это рассказать все, что знал, и назвать
имена Келли и Питера Скарлборо. А в том, что это их рук дело, не
приходилось сомневаться. К Сержу обращаться сейчас бесполезно. Остается
Дейв Дональдсон из лондонской "Дейли тайм". Вот только на месте ли он?
Ведь с той самой ночи, когда мы встретились в полицейском участке, больше
не виделись и не переписывались. Да и есть ли вообще в блокноте номер
телефона лондонского газетчика?
Перелистал записную книжку, потрепанную, разбухшую, я уже не однажды
собирался ее заменить новой, да не хватало смелости взяться за эти авгиевы
конюшни, где накопились записи за десяток лет.
"Дональдсон, Дейв, 32 Sevil Road, London тел. REG 5511".
Лондонского кода я не знал, и пришлось позвонить вниз портье, и он
продиктовал цифры.
Я набрал код, затем - лондонский номер Дейва, честно говоря, мало
надеясь на успех.
Но трубку подняли быстро, еще не успел отгудеть первый сигнал.
- Здесь Дейв Дональдсон!
- Здесь Олег Романько, советский журналист! Если помните, Дейв!
- Мистер Романько! О, вы в Лондоне? Как же я могу не помнить вас?!
Я не ожидал от традиционно сдержанных англичан такой экспрессии: Дейв
был так неподдельно обрадован, что его настроение передалось мне через
сотни миль, разделяющих нас. От сердца отлегло: теперь я смогу воздать
должное памяти Майкла Дивера, этого современного рыцаря совести.
- Нет, Дейв, я в Вене, приехал на Кубок наций по легкой атлетике.
- Жаль, но как ваши дела, как ваша жизнь, мистер Олех Романько?
- О'кей, Дейв! Спасибо. Не заинтересует ли тебя кое-что, продолжающее
ту лондонскую историю...
- О, есть что-то новое? Минутку, я включу диктофон, одну минутку!
Я коротко изложил суть случившегося, но развивать тему не стал.
- Дейв, увы, я вынужден закончить разговор, ведь моя бухгалтерия не
оплатит телефонные беседы с Лондоном!
- Дайте свой номер, я тут же наберу вас! Да ведь это сенсация. Вот
что, мистер Романько, я выдам затравку в завтрашний утренний выпуск и
первым же самолетом вылечу в Вену. Ого, эту штуку нужно раскрутить!
Только, ради бога, никому ни слова, а, мистер Олех?!
- Спи спокойно, Дейв! До скорой встречи!
- Бай-бай, мистер Олех Романько!
9
Суббота - первый день Кубка наций - выдался не по-весеннему знойным.
На небе - ни облачка. На трибунах - яблоку негде упасть, настоящий
цветник. Каких только красок тут нет! Но преобладают светлые, радостные
тона. Многие зрители разделись, загорают. Между рядами снуют продавцы
кока-колы, хрустящего картофеля, сигарет, жевательной резинки, шапочек от
солнца с символом Кубка - бегущего, прыгающего через планку, метающего
копье оленя. Над стадионом в ослепительной синеве завис серебристый
дирижабль с надписями по бортам "Фуджи-фильм". Огромными рекламными щитами
огорожены беговые дорожки и сектора для метаний и прыжков. Практически
каждый свободный метр занят - закуплен, как говорится, на корню фирмами и
концернами, производящими автомобили и "ПК", персональные компьютеры,
виски и видео, спортивную одежду и обувь, мебель и швейцарский шоколад.
Робко втиснулась сюда и наша "Лада". Спорт стал объектом вкладов
соперничающих фирм.
"А что в этом плохого, если деньги, полученные международными
федерациями, пойдут на развитие массового спорта в развивающихся странах,
на стипендии и субсидии выдающимся спортсменам? - завел я давний и
бесконечный спор с самим собой. - Это только одна сторона медали, старина.
А вторая, оборотная, выглядит несколько иначе: когда человек начинает
бегать, прыгать, играть в футбол _т_о_л_ь_к_о_ за деньги, спорт утрачивает
самую важную, самую ценную свою цель - воспитывать человека, приносить ему
радость, наделять, в конце концов, в наш отравленный цивилизацией век
здоровьем. Спокойно, спокойно, старина, сейчас ты скажешь, что большой
спорт никогда не будет источником здоровья. Согласен, за то и нужно
платить спортсменам, что во имя интересов людей, сидящих на трибунах,
работают на грани риска. Но когда рискуют здоровьем только и исключительно
ради денег и готовы пойти во имя монет на подлог - а разве допинг - это не
подлог, это не обман? - это уже ни в какие ворота не лезет, как бы ты не
старался доказать, что большой спорт без больших денег немыслим. Да ты
вспомни своего знакомца Мухамеда Али? Какой был красавец, какая силища,
сколько денег намолотил! И что осталось от него? Развалина, страдающий
болезнью Паркинсона, без денег, без семьи, без надежды... Спорт сегодня
балансирует на острие ножа, и нужно бороться, чтоб он выжил, чтоб остался
для нас - для людей - привлекательным и радостным, желанным..."
Я заглянул в стартовые протоколы. Четвертьфиналы на 100-метровке
составлены так, чтоб фавориты, а ими, без сомнения, были Джон Бенсон и
четырехкратный олимпийский чемпион Карл Льюис, не встретились между собой.
Жребий не свел ни с одним из них и Федора Нестеренко. Хорошее
предзнаменование! Знал я за Федором слабость: взрывной, нервный Федор
перед первым стартом обычно чрезмерно волновался, и это долго не позволяло
ему выбиться в лидеры. Не скажу как, но Вадим Крюков отучил парня от
такого "непроизводительного" расхода нервной энергии, и, обретя внутреннее
спокойствие, Нестеренко сразу побежал, как говорят специалисты.
Публика реагировала на победы в забегах Бенсона и Льюиса так неистово
и восторженно, словно они уже выиграли золотые медали.
Федор пришел к финишу вторым, хотя легко мог быть и первым. Я готов
был голову дать на отсечение, что уловил момент, когда он резко
притормозил на последней трети дистанции: сидел всего в нескольких метрах
от финиша.
- Э, Федот, да не тот, - многозначительно произнес Саня Лапченко. -
Выиграет, а слава кому? Москве...
- Во-первых, еще нужно выиграть, во-вторых, Сань, он здесь -
советский спортсмен. А украинцем он был и остается, даже если обитает...
временно, я думаю, в столице. Скажем: поехал передать наш доморощенный
киевский передовой опыт в златоглавую. Ведь можно и так дело повернуть?
- Нет, Олег Иванович, с вами ухо нужно держать востро, - шутливо
испугался Лапченко. - Так легко и в националисты скатиться...
- А вы в вашей газете и без того - националисты...
- Ну-ну, Олег Иванович...
- Что ну-ну? Разве это плохо, когда человек любит свой родной язык,
культуру, историю, готов за них грудью постоять?
- Хорошо.
- Вот тебе и мой ответ. Давай посмотрим, как Федя сработает
полуфинал. Тут у него в компании Бенсон. Не затрясется ли?
Когда объявили выход Джона Бенсона, стадион взорвался таким дружным
ревом, что я невольно посочувствовал Федору Нестеренко - такая
психологическая атака не каждому под силу.
С напряженным вниманием, внутренне как-то собравшись, точно мне
самому предстояло бежать, я наблюдал за приготовлениями к старту. Бенсон
что твой призовой конь - гарцевал перед ошалевшей публикой, красуясь
своими действительно потрясающими мышцами. Федя одним из первых встал на
колодки, застыв в скрюченной позе. Впрочем, только Бенсон не спешил, и
судья вынужден был поторопить его. Но Джон долго еще устраивался, возился
с колодками, пока, наконец, замер. И тут же, не ожидая выстрела, рванулся,
за ним - еще трое.
Фальстарт.
Федя устоял, и это мне понравилось. Выходит, не соврал Крюков.
Но финишировал Федя только третьим, хотя, как мне казалось, бежал во
всю силу. Впрочем, для выхода в финал этого хватило.
Оставалось ждать вечера, чтобы увидеть действительную мощь нашего
спринтера.
Я оглянулся, ища глазами Сержа, но, к разочарованию, не обнаружил
моего толстячка. Не оказалось его и в номере. Не увидел я его и в
пресс-баре, столь любимом Казанкини. Впрочем, как выяснилось чуть позже,
поиски мои были обречены на неудачу: Серж улетел в Париж еще ночным
рейсом, не оставив мне записки и не позвонив...
- Ты остаешься, Сань? - спросил я Лапченко, с комфортом
расположившегося в ложе прессы. Спросил, и без его ответа понял: Саню
теперь и краном с места не сдвинешь...
В пресс-центре я столкнулся нос к носу с Дейвом Дональдсоном. Мы
сразу узнали друг друга.
- Хелло, мистер Олех Романько! - взорвался Дейв и бросился обнимать
меня с такой страстью, что можно было подумать - встретились близкие
родственники, не видевшие друг друга вечность.
Я и не думал сопротивляться.
- Я только-только с самолета. Вот, держите, газета. Материал произвел
эффект разорвавшейся бомбы. Мне тут в пресс-центре, не успел я заявиться,
сообщили, что трижды звонил Лондон. Уже говорил с шеф-редактором. Мне даны
все карт-бланши! Вы не передумали, мистер Олег Романько?
- Дейв, зовите меня по имени, иначе я скоро так зауважаю себя, что мы
с вами потеряем общий язык!
- Нет, нет, что вы, мис... о, извините, Олех!
Он мне все больше нравился, этот английский "гробокопатель", как
величают на Островах репортеров, имеющих дело с криминальными историями.
Что-то было в нем искреннее, чистое, восторженное, идущее от самого
сердца.
Я взял "Дейли тайм", и на первой же полосе увидел заголовок: "Взрыв
на Турецкой площади в Вене. Кто убил Майкла Дивера? Мафия рвется в спорт".
И чуть ниже, мельче: "Наш специальный корреспондент Дейв Дональдсон уже в
Вене, чтобы держать вас в курсе этой загадочной истории. Только в "Дейли
тайм"!" Я поспешно пробежал глазами три десятка строк и облегченно
вздохнул: вчера забыл предупредить Дейва, чтоб он нигде пока не называл
мою фамилию, но он и сам догадался это сделать.
Но договорить нам не дали. Неприметный, в сером стандартном костюме с
неброским однотонным галстуком, средних лет, среднего роста мужчина
подошел к нам и негромко осведомился, обращаясь к Дейву:
- Извините, вы - мистер Дейв Дональдсон?
- Да, я собственной персоной, но чем могу быть вам полезен? - выпалил
репортер, с удивлением разглядывая незнакомца.
- Я - комиссар криминальной полиции Райх. Не будете ли вы столь
любезны уделить мне несколько минут?
Дейв дернулся было ко мне, с языка его чуть не сорвались опрометчивые
слова, но в последний момент прикусил язык, что, однако, не ускользнуло от
внимания комиссара - он изучающе осмотрел меня с головы до ног. Я поспешил
сказать:
- Я буду или здесь, или на трибуне, Дейв.
- Да, подождите меня, Олех!
Я взял в руки третью банку пива. Появление комиссара заставило
лихорадочно работать мозги. Ясно, что Дейва пригласили на беседу не за то,
что он в неположенном месте оставил свой "кар" (скорее всего, он еще не
успел им тут обзавестись, подумал я, но ошибся - Дейв нанял автомобиль еще
в аэропорту Швехат), или чтобы провести светскую беседу о том, как
работают их коллеги в Лондоне. Его расспрашивают о погибшем водителе, и
ему доведется выложить то, что знает, в противном случае, по местным
законам утаивание подобных сведений приравнивается к недоносительству и
подлежит уголовной ответственности.
Мои предположения оправдались.
- Я рассказал им предысторию. Другого выхода не было, он прижал меня
к стенке. Зато комиссар кое-что сообщил и мне: взрывчатка американского
производства, где-то около двух десятков килограмм. Устройство с часовым
механизмом. Да, они обнаружили водительские права Майкла Дивера. Да,
комиссар интересовался, кто вы. Я сказал, советский журналист, и он
успокоился. Но, как мы и уславливались, я не связывал ваше имя с этой
историей.
- Спасибо, Дейв.
Мы проговорили еще около получаса, кое-что пришлось освежить из той
лондонской истории и кое-что добавить нового. Парень просто с трудом
усидел на месте. Я по-хорошему позавидовал ему: раскопать такой материал!
- Я быстро отстучу это в Лондон, чтоб успеть в вечерний выпуск - и
сразу сюда. Впрочем, - озабоченно спохватился он, - позвоню с автомата,
черт его знает, не подслушают ли здесь. Мне конкуренты ни к чему!
На вечерние финалы народ валил валом. Пратер и без того в выходные
дни, да еще весной, гудит, как растревоженный улей, а нынче мы с Саней с
трудом протолкались к пресс-центровскому входу, преодолев цепь зевак,
взявших в кольцо турникет. Можно подумать, что отсюда появится сам Джон
Бенсон или Карл Льюис, чтоб раздавать автографы!
Нет, есть что-то особое в таких состязаниях, собирающих лучших из
лучших - будь то футболистов или хоккеистов, пловцов или баскетболистов,
теннисистов, гандболистов или велосипедистов, - притягивающее,
заставляющее человека молодеть, если он переступил порог юности, и ощущать
подъем душевных и физических сил, если ты молод, и жизнь у тебя впереди. В
душе у нас живет до последнего дыхания вечная мечта о силе и мужестве, о
всеобщем братстве, и мечта эта тем сильнее, чем меньше тебе удалось
приблизиться к ней. И тогда сбывшаяся мечта других, обретшая свои реальные
черты на твоих глазах, заставляет человека забывать, что он - лишь
свидетель. Здесь нет чужих праздников - здесь все твое!
Я с грустью подумал, что Серж уже не увидит этого праздника, не
вдохнет воздух победы - пусть чужой, пусть невероятно далекой для тебя, но
он так сладок, так легкокрыл, этот дух, что и твое сердце отзывается на
него бешеными ударами, разгоняющими застоявшуюся, ленивую кровь. Я не
осуждал Сержа, у каждого есть свой предел, и плохо, если ты не уловишь,
когда пересечешь невидимую черту. Казанкини понял, что дальше ему по этой
дороге не идти и лучше честно сойти, чем подвести ожидания тех, кто верит
тебе и надеется на тебя.
И хотя в том автомобиле место с водителем должен был занять "мистер
Олег Романько", Серж не выдержал. Ну, да бог с ним...
В пресс-центре мы задерживаться не стали. Лишь взяли стартовые
протоколы, даже в бар не заглянули - так не терпелось побыстрее окунуться
в атмосферу предстартовой лихорадки, охватывающей не одних участников, но
и тех, кто наблюдает со стороны, с трибун.
Мы успели занять места в третьем ряду пресс-ложи, дававшие
возможность видеть участников финала от старта до финиша. Неподалеку от
нас, правее, следовательно, ближе к финишу, сидел Крюков. Он помахал мне
рукой, силясь улыбнуться, но улыбки не получилось - напряжение свело мышцы
его лица в какую-то гримасу, точно Крюков передразнивал кого-то. Легко
догадаться, что переживает тренер, когда на старт выходит ученик, которому
ты много раз рассказывал, что и как нужно делать, заставлял его вновь и
вновь преодолевать себя, выдавливая по капле неуверенность, страх,
безволие, накачивая мышцы ног и сердца. И вот он остался один на один с
теми, чью волю, мышцы, надежду нужно одолеть, победить. И никто не в силах
помочь, подсказать, как это сделать именно теперь, здесь, на Пратере. А
если... если не удастся, если коса найдет на камень? Такие мысли нужно от
себя гнать, иначе сиди дома у телевизора и сопереживай...
Не знал я тогда, что иные мысли не давали покоя Вадиму Крюкову,
мучили почти физически, до сердечной боли и тошноты: для него этот финал,
как последний экзамен, после которого ты - или триумфатор, или жалкий
фигляр, чья физиономия будет вызывать в лучшем случае сочувствие и
жалость. Он поставил на карту больше, чем мог, чем имел право, но Крюков
давно переступил черту, за которой уже не было предела...
Участники выстраивались на старте, подгоняли колодки, входили в роль.
Успокаивались судьи, утихали трибуны, приостановились выступления в других
секторах. Все ждали финала стометровки.
Быстротечен бег, каких-то десять секунд. Но сколько в нем: красота и
совершенство - неуклюжесть и корявость, сила и воля - слабость и
раздавленность, вся жизнь в этих десяти секундах.
Слабо хлопнул выстрел, спортсмены дружно рванулись вперед, еще
равные, еще верящие в победу, еще вкладывающие в каждый шаг максимум
энергии. Но вот вперед рванулся Джон Бенсон и стал удаляться от остальных.
За ним неотступно летел только Карл Льюис. Федор был пятым - он, я видел,
засиделся на старте. Крюков вскочил на ноги под стартовый выстрел и что-то
орал, но его голос тонул в слившемся воедино реве трибун.
И тут произошло то, о чем еще долго толковали на страницах газет и с
экранов телевизоров специалисты, а журналисты использовали всю гамму
восхищения, когда писали о финишном рывке Федора Нестеренко. Неудержим был
Джон, как привязанный несся в полушаге сзади Карл, и вдруг они словно
остановились, а Федор стал на глазах настигать их. Мне показалось, что он
первым рванулся на финишную ленточку, и я кинулся к Сане на шею и стучал
по его мощной спине, как по барабану, и тоже орал не своим голосом: "Вот
это Федя! Вот это да! Ты видел?!"
Электронное табло, однако, расставило действующие лица по своим
местам. Джон, не дотянув до мирового рекорда несколько сотых секунды,
финишировал первым, Карл уступил ему две сотые, а Федор Нестеренко отстал
от Льюиса тоже на сотую секунды и оказался третьим.
Я спустился вниз к Крюкову.
- Поздравляю тебя, Вадим, это блеск! Какой-то малости не хватило...
- Спасибо! - Он был возбужден, румянец во всю щеку. - Нет, я боялся,
что Федя победит, он мог это сделать, но это не нужно сейчас!
- Как это не нужно? Ты его настраивал на проигрыш?
- Нет, ты меня неправильно понял, - взял себя в руки и спокойно,
пожалуй, даже подчеркнуто холодно сказал Крюков. Он знал: победителей не
судят, а он сегодня, чтоб там не говорили, победитель, и говорить о нем
станут, как о фаворите, потому что Федор Нестеренко был сегодня фаворит, и
многие увидели в нем реального претендента на сеульское золото.
Я это понял отчетливо и не стал лезть в бутылку, хотя в ушах, как
колокольный звон, гремели слова Крюкова: "Я боялся, что Федя победит..."
Потом была многолюдная и шумная пресс-конференция, где Федор
Нестеренко и Крюков купались в лучах славы. Джон Бенсон держался королем,
Карл выглядел растерянно-отрешенным, точно никак не мог понять, что же ему
помешало вырвать эту микрочастичку жизни, чтобы сейчас выслушивать не
плохо прикрытые соболезнования, а принимать восторженные поздравления.
Тут мое внимание переключилось на другой объект, и он уже больше не
выходил из моего поля зрения. Это была Кэт, она снова появилась в компании
телевизионщиков.
10
Она была чертовски хороша в нежно-голубых джинсах, в распахнутой едва
ли не до пупа красной рубашке с погончиками.
Трудно сказать, что вдруг заставило меня подняться с места и
проталкиваться вниз, туда, где верховодила Кэт, и перед ней расстилались
все - и Бенсон, и сразу оживший Карл, и Крюков, прикипевший плотоядным,
жгучим взором к ее груди.
Я выждал, когда пресс-конференция пошла на убыль, встал у Кэт за
спиной, отрезая ей путь к единственному в этом зале выходу.
Она повернулась и отшатнулась от меня, как от привидения.
- Хелло, Кэт! - как старую подругу, весело приветствовал я девицу
(краем глаза успел уловить, как отвисла от удивления челюсть у Крюкова).
- Это вы, мистер Романько... - не произнесла, а простонала Кэт.
- Собственной персоной. Не выпить ли нам, как старым, добрым друзьям,
по чашечке кофе, а? Как в добрые времена? - Что-то накатило на меня, и я
из кожи лез, ощущая прилив бешеной энергии и энтузиазма. Кэт стала
послушна, как котенок. Многое я бы дал, чтоб прочесть то, что сейчас
толклось в ее милой головке. Впрочем, я не думал оставить ее мысли в покое
- она нужна была мне, Кэт, чтоб я смог что-то понять в той запутанной до
тупика со смертью Майкла Дивера игре, участником которой невольно все еще
оставался и я.
- Благодарю вас, мистер Романько. - Кэт была послушна.
- У нас в пресс-центре отличный кофе! - предложил я и, решительно
взяв ее под руку, повел сквозь толпу, и все расступались перед нами,
молча, с плохо скрываемой завистью. Наверное, в иной ситуации этот
королевский проход оставил бы массу впечатлений, а тогда единственным моим
желанием было как можно быстрее вывести ее отсюда и усадить в кресло в
пресс-баре и начать... начать допрос.
Кэт было рыпнулась, пробормотав неуверенно что-то насчет другого
места, чем пресс-бар, но я отрицательно покачал головой.
Мы заняли крайний столик у глухой стены, за своеобразной ширмой из
пластмассовых разноцветных дисков с адидасовскими трилистниками,
свисавшими с потолка на различной высоте. Еще по дороге сюда я успел
шепнуть Сане: "Организуй бутылку вина и кофе", и едва мы опустились в
