- Парень - что надо! Я его чуть не с пеленок знаю, его первый тренер
- мой старый товарищ, еще по университету.
- Слушай, Олег, ведь мы с тобой не конкуренты, правда? Выдай фактаж,
что можешь, об этом парне, а?
- Лады, Серж, понеслись в отель, устроимся и за обедом - ты ведь не
дашь нам с Саней умереть с голоду! - поговорим подробнее. Учти, у нас
строгий спортивный режим!
- Снова режим, - огорченно простонал Серж. Этому жизнерадостному
французу можно было преподнести любую новость, но только не дай бог
обмолвиться о запрете. - Послушай, - с надеждой спросил Серж, - ведь в
вашем законе, запрещающем употреблять спиртное, ничего не сказано о
загранице?
- Во-первых, у нас нет сухого закона, это тебе наболтали. Во-вторых,
эту проблему мы обсудим позже. В-третьих, мне вообще непонятно, почему ты
так беззастенчиво убиваешь время на праздные разговоры? Ведь тебе еще
сегодня передавать материал о Нестеренко, о Федоре Нестеренко: 25,
выпускник института физкультуры, холост, увлекается модной одеждой и авто
- из Японии привез вполне приличный, хотя и подержанный "Холден" с
правосторонним управлением, из-за чего и умудрился столкнуться с
троллейбусом, правда, обошлось без жертв и особых повреждений - фара и
подфарник, но их-то в Киеве днем с огнем не сыщешь, - скороговоркой
выпалил я, чем поверг Сержа в состояние прострации: он растерялся -
хвататься ли ему за блокнот, или заткнуть мой фонтан информации.
- Умоляю тебя, как друга, остановись! - взмолился Серж. - Я же должен
записать.
- Только за обеденным столом.
- Франс Пресс платит! - широким жестом завершил нашу первую встречу
Серж.
А у меня не шел из головы Федя Нестеренко. Нет, не сам Федя - его
тренер и наставник, второй отец, даже нет - единственный родной человек,
потому что настоящий отец, холодный сапожник с Прорезной, давным-давно
спился и потерял всякий интерес к судьбе сына. Иван Кравец - вот кто
вылепил спортсмена, чье имя, оказывается, уже ставят рядышком с Джоном
Бенсоном, "черной молнией", дважды победившего чемпиона лос-анджелесских
Игр Карла Льюиса, суперспринтера, чья слава могла посоперничать лишь со
славой Джесси Оуэнса, легендарного бегуна из далекого прошлого.
Иван Кравец, по прозвищу Коленчасик, названный так из-за своей
неистребимой привычки в трудные минуты жизненных испытаний
говорить-приговаривать, обращаясь к самому себе: "Ну-ка, держись,
часик-коленчасик...", слыл человеком бесхитростным, незлобивым, что
выработало стойкую привычку у тех, кто с ним общался, - от товарищей по
студенческому общежитию университета до сборной команды республики, куда
он иногда попадал, - разыгрывать Ивана. Сотворялись разные шутки, не
всегда смешные, потешались над его неповоротливостью, когда следовало
проявить истинно мужские качества и заявить твердо и однозначно права на
понравившуюся девушку и отстоять это право, если понадобится, и силой
кулаков. Иван легко прощал, не встревая в конфликты, а уж тем паче в
ссоры, легко вспыхивающие на тренировочных сборах, когда однообразие жизни
и физические перегрузки доводили менее стойкие натуры до взрыва. Кравец
лишь посмеивался в рыжеватые усики, придававшие его вытянутому,
основательно подпорченному оспой лицу какую-то пикантность, утонченность,
что и не позволяло даже закоренелым горожанам обозвать его "жлобом", хотя
происхождения Иван был самого что ни есть простецкого - родители его
испокон веку выращивали свиней в совхозе, а когда перевыполняли планы, в
студенческом заоконном "холодильнике", в комнате, где обитал Иван вместе с
вашим покорным слугой и еще с тремя архаровцами, появлялась домашняя
колбаса, твердое толстое сало, а то и кусок копченого окорока. Запасы эти,
вполне растяжимые на полгода, питайся Иван в одиночку, таяли в течение
нескольких дней, ибо всякий знал: заходи, открывай окно и бери чего душе
угодно. Правда, архаровцы, то есть мы, радели о собственном благе и потому
доступ в комнату в такие дни старались ограничивать друзьями-товарищами.
Нам с Иваном никак не мешало дружить то обстоятельство, что наши
спортивные дороги пересекались лишь в сборной университета. Иван был
неплохим стайером на "пятерке", то есть на 5-километровой дистанции, а я,
как известно, плавал.
После университета, после жестокой травмы голеностопа, Иван сошел с
дорожки и оставшуюся нерастраченную любовь к легкой атлетике обратил на
воспитанников (ему, как мастеру спорта разрешалось работать тренером), кои
под его руководством все чаще выбивались в люди. Когда же засияла звезда
Марии Пидтыченко, выигравшей золото на первенстве Европы, да еще целая
плеяда стайеров и марафонцев прочно осела в сборных командах республики и
СССР, с Кравцом стали считаться даже в Москве. К тому же он экстерном
закончил еще и институт физкультуры, что давало ему право быть
"полноценным" тренером.
Его приглашали работать и в главную команду страны. Вот тогда-то и
стали происходить с Иваном непонятные вещи: он замкнулся, то слова,
случалось, из него не вытянешь и клещами, то вдруг он начинал брюзжать и
жаловаться. Вспыхивали какие-то ссоры и дрязги в школе высшего спортивного
мастерства, где он был ведущим специалистом, ученики начали уходить к
другим наставникам. Кравец пытался как-то воспрепятствовать этому
негативному, как он считал процессу, да заметных результатов не добился.
Чашу терпения Кравца переполнило исчезновение Феди Нестеренко, давно
заменившего ему сына, потому что жениться сам, пока учился, не успел, а
потом, как объяснял мне Иван, "попробуй сыскать такую, чтоб смотрела бы да
ходила не за мной одним, а еще за целой оравой, что день-деньской крутится
вокруг меня". Федю он вытащил буквально из пропасти, куда тот уверенно
скатывался под нежными подталкиваниями отца-алкоголика. А у парня открылся
талант, к тому же это был первый спринтер Кравца, и он очень верил в него.
Федя и впрямь начал быстро подниматься: мастер спорта, чемпион Украины,
рекордсмен.
На что уж Валерий Филиппович Борзов скуп на похвалы, но и тот сказал
однажды: наконец-то у нас появилась олимпийская надежда в спринте.
Кравец берег парня, не давая закрывать им "дыры" на первенствах ЦС,
чемпионатах города или малозначительных международных состязаниях. Федя
закончил инфиз, получил собственную однокомнатную квартиру на Оболони.
Словом, жизнь шла нормально до того самого дня, когда Иван, заехав
вечерком на улицу Ласло Шандора, обнаружил дверь запертой, а под
половичком, где обычно прятался ключ, записку.
Первые же слова убили Кравца:
"Уважаемый Иван Дмитриевич! Я уезжаю в Москву, буду тренироваться у
Крюкова. Шум не поднимайте, решение твердо. Федя".
Вот с этой-то запиской и заявился ко мне в редакцию Кравец. Глаза
усталые, неживые, щеки ввалились, усы жалобно свисали, подчеркивая горькие
уголки рта. Он вяло поздоровался, справился о жизни, а потом без всяких
предисловий протянул злополучную записку.
- Дурак, ну, что еще сказать! - вырвалось у меня.
Но Иван Кравец не дал мне продолжить:
- У Феди губа не дура. Он знает, чего хочет добиться в жизни...
- Тогда я ни черта не понимаю, - сказал я, все еще не вникнув в тему,
поразившую Ивана в самое сердце. - Вы что - не сошлись в планах?
- Дело не в планах, Олег. Планы остались прежними - Сеул, медаль на
Играх. Разве что может быть выше у спортсмена?
- И то правда...
- Я не потому у тебя, Олег, что ученик сбежал. Банальная история в
наши дни в спорте, подобных - пруд пруди. Убьют парня!
- Ты о чем, Иван? Кто убьет?
- Тебе могу сказать прямо. Чует мое сердце - согласился он на
подкормку, ну, чего уж тут, анаболики, тестостероны и прочая химия. Ты
думаешь отчего у меня начались нелады кое с кем из руководства? Да все
из-за этой химии, будь она проклята! Поперли на меня танком: все едят, а
ты один парня, как красную девицу, бережешь. А сегодня, объясняли мне, без
нее не обойтись. Мол, с волками, то есть с западниками, жить - по-волчьи
выть. А я вообще не хочу выть! - взорвался Иван. - Ты знаешь, я всегда
стремился воспитать не спортсмена для спорта, а человека для будущей
жизни...
- У тебя есть факты, ты можешь представить доказательства? - Тут уж
во мне заговорил газетчик.
- Факты - вот они. - Иван Кравец постучал согнутым пальцем по своему
лбу.
- Этого недостаточно, Иван, и ты не хуже меня разбираешься в подобных
ситуациях. Объявят клеветой, попыткой очернить советский спорт и т.д. И
нас с тобой потянут в суд. Я верю тебе, что, к сожалению, чем дальше мы
движемся в том направлении, которое выработано товарищем Громовым, тем
серьезнее опасность... Мы теряем чистоту, искренность, добропорядочность
спорта.
- Чистота спорта, - с горечью произнес Кравец. - Это в наши
университетские годы мы после тренировок ничего крепче чем китайский
лимонник или глюкозу с витамином С не принимали... Чистота спорта, -
повторил Иван. - Чистоган, вот что движет коекем.
- Чем я могу помочь тебе, Ваня?
- Прошу тебя, богом заклинаю, ты бываешь на разных соревнованиях за
границей. Сделай так, чтоб... чтоб... - Кравец стал буквально пунцовым,
руки его тряслись, я никогда не видел его таким... - чтоб Федор попал под
допинг-контроль, даже если он не войдет в число призеров. Ну, я не знаю,
как это сделать, но это нужно, чтоб он одумался, остановился! Иначе парень
пропадет, загнется!
- Задачку ты выдал, Иван. Извини, но даже затрудняюсь что-то ответить
тебе сейчас. Давай подождем немного, может, ты ошибаешься? Ведь Федя будет
соревноваться и обязательно рано или поздно попадет под контроль. МОК
составил такой длинный список запрещенных препаратов...
- Они не такие дурни, Олег. Они выдумали что-то новое, - не сдавался
Иван Кравец.
Так не до чего и не договорившись, мы расстались. А потом были мои
английские приключения, Чернобыль, и Кравец как-то исчез с моего
горизонта, мы больше не встречались, и тот давний разговор стал
забываться. Сам же я, признаюсь честно, не стремился углубляться в
малоприятную историю, потому что покинутый тренер - всегда лицо обиженное,
оскорбленное до глубины души. Но, как говорится, насильно мил не будешь...
Между тем Федор Нестеренко стремительно прогрессировал, и от него
ждали "взрыва". В интервью "Советскому спорту" Нестеренко обмолвился, что
свои честолюбивые планы связывает с Олимпиадой в Сеуле, для чего вот уж
второй год работает с тренером Крюковым, отличным, современным
специалистом, по особому плану.
И вот новость, сообщенная Сержем - Федор Нестеренко выходит на первые
роли в мире, и его имя теперь ставят вровень с Джоном Бенсоном,
вознамерившимся отобрать королевский "скипетр" у самого Карла Льюиса.
Мне сразу припомнился рассказ Ивана Кравца, и на душе почему-то стало
неспокойно, что-то засело в сердце и бередило, бередило его.
Конечно, когда мы устроились за столиком в ресторанчике в гостинице
под названием "Дунай", что располагалась как раз напротив "Айсштадиона",
знаменитого ледового ристалища, где не раз выступали наши хоккеисты и где
приходилось бывать и мне, я рассказал Сержу Казанкини многое из того, что
знал о Федоре Нестеренко, умолчав только о перипетиях его разрыва с Иваном
Кравцом и исчезновении из Киева.
Словно сговорившись, мы даже не коснулись темы, которая, конечно же,
волновала и меня, и Сержа. Мы словно бы забыли о Майкле Дивере, о
несостоявшемся рандеву и о моих лондонских приключениях. Правда, кое о чем
мы с Казанкини тогда еще, по горячим следам, переговорили по телефону -
Серж дозванивался ко мне в Киев, да многое ли можно доверить проводам, не
будучи уверенным, в какие уши попадут твои слова и что из этого может
получиться? Серж, как мне показалось, до сих пор чувствовал себя
виноватым, хотя объективно никто не толкал меня влазить в историю с
Дивером... Но то, что рано или поздно мы обязательно обсудим некоторые так
до сих пор и невыясненные детали, не сомневался...
Отобедав, мы отправились на стадион, чтобы получить аккредитационные
документы.
И первым, с кем я столкнулся в проходе, что вел на беговые дорожки,
оказался Крюков, новый тренер Федора Нестеренко.
В элегантном светло-сером костюме, в легких, по сезону, белых кожаных
"адидасах", в голубой рубашке, сквозь распахнутый ворот которой виднелась
толстая золотая цепочка, он, исторгая запах хорошего мужского одеколона,
предстал предо мной преуспевающим, самоуверенным человеком, державшим
жизнь в своих крепких руках. Ему было лет 38 или возле этого, но выглядел
он куда моложе, и я невольно залюбовался им.
- А вот и пресса! Теперь уж точно - Кубок состоится! - воскликнул
Крюков с легкой подковыркой. - Привет, Олег! Когда прибыл?
- Привет, Вадим! Только с самолета. Что нового?
- Джон Бенсон бежит как Бог. Ничего подобного я никогда не видел. Не
человек - ракета.
- Допинг-контроль будет?
- А то как же, сейчас без этого - ни шагу.
- Федя как?
- Федор? В большом порядке. А что это ты о нем печешься?
- Земляк как-никак... Да и помню его, когда он еще первые шаги делал
по стадиону. Спринтер от бога, тебе, наверное, с ним легко - готового
рекордсмена получил.
- А, ты вот о чем, - холодно отозвался Крюков. - К твоему
просвещенному сведению: мне довелось с этим спринтером от бога, как ты
изволил выразиться, повозиться, исправлять врожденные, вернее - внедренные
пороки провинциальной тренировочной системы. Переучивать всегда труднее,
чем учить, согласись. Сейчас Федя действительно похож на того спринтера,
который при соответствующем тренинге и полной самоотдаче может
рассчитывать на медаль в Сеуле.
- Выходит, Иван Кравец учил его неправильно? - спросил я, с трудом
сдерживая себя. - Это Кравец-то, в послужном списке которого добрый
десяток чемпионов страны и Европы? Не пыли, Вадим!
- Не пылю, как ты выразился. Правду-матку режу. Посмотришь Федора в
деле, сам убедишься. Бывай, межзвездный скиталец! - Крюков явно не хотел
продолжать разговор.
Я невольно улыбнулся. Это выражение проскользнуло в моем интервью
вскоре после возвращения из Лондона, как пушок, девушке-репортеру из
"Комсомольского знамени": живописуя мои приключения в Англии, она сравнила
меня с джеклондоновским героем.
Крюков удалился - гордый, прямой торс, красиво посаженная голова,
аккуратная прическа.
Хорош!
4
Закончив аккредитационные формальности, мы с Саней Лапченко навесили
на грудь "ладанки" с нашими цветными портретами, весьма разительно
отличавшимися от оригиналов.
Мы дружно расхохотались, взглянув на свои фотофизиономии.
- Э, однако никто не смотрит на фото, - успокоил Казанкини и
вопросительно посмотрел на меня. - Ты не мог бы поужинать со мной?
- О'кей, Серж, - ответил я и отвел в сторону Лапченко, собравшись
объяснить ситуацию.
Но Саня недаром слыл человеком деликатным и предупредительным и
опередил меня:
- Не обращай на меня внимания, я понял, что вам нужно потрепаться.
Мне свободный вечер тоже на руку. Ты здесь не впервые, а я поброжу по
знаменитому Рингу, к Дунаю прорвусь, словом, обожаю с новым городом
знакомиться не спеша.
- Хорошо. Запомни лишь одно: наш отель находится вблизи площади
Фогельвайдплатц. Спросишь у любого, тебе покажут.
- Если уж я до Вены добрался, то, поверь, в отель попаду непременно!
- Только гляди, не ошибись адресом и не забреди в "Красный домик"!
- Не бойся, с моральной устойчивостью у меня порядок...
"Красный домик" мы обнаружили напротив нашей гостиницы. Он
действительно был весь красный: стены, окна, фонари и даже садовая
скамейка напротив на прогулочной аллее. Правда, жизнь за красными стенами
днем едва теплилась: две довольно симпатичные девицы, подпирая двери,
лениво переговаривались, выпуская клубы дыма, музыка, доносившаяся изнутри
помещения, была вполне мелодичной, прохожие пока не задерживались у входа,
а три алика, расположившиеся на красной скамье, были напрочно заняты
литровыми бутылками дешевого вина. Заведение носило претенциозное название
"Сад любви", но явно не тянуло даже на палисадник.
Я убедился, что наш "Интурист", который взял на себя заботу о нашем
жилье, почему-то явно тяготеет к гостиницам, расположенным вблизи злачных
мест. В Барселоне, на чемпионате мира по футболу, помнится, нам
забронировали места в средневековом отеле, в вестибюле коего с утра до
глубокой ночи околачивались разбитные девицы разных весовых категорий - от
веса "пера" до супертяжелой. Их, естественно, мало интересовал чемпионат
мира по футболу, но зато наши "ладанки", свидетельствовавшие о прибытии из
иных стран, на первых порах привлекали пристальное внимание. Впрочем,
вскоре они поняли, что "руссо туристо" - пустой номер. В Мюнхене, вот вам
еще пример, на том памятном нам чемпионате мира по хоккею, когда случилось
несчастье с моим другом тренером-горнолыжником Валерием Семененко, ничего
плохого сказать о гостинице "Метрополь" не могу. Но опять же, расположена
она была напротив ультрасовременного варианта "сада любви" - с вполне
реальными девицами в стеклянном "аквариуме" с номерами на мини-бикини и
цветными видеопорнофильмами...
Мы условились с Сержем, что он заедет за мной в гостиницу к семи, а
пока мы с Саней решили потолкаться в пресс-центре, посидеть на трибуне,
понаблюдать за тренировками, а возможно, кого-то и отловить, чтоб взять
интервью, - нужно было начинать рутинную работу по сбору информации, - не
гулять ведь прилетели.
В пресс-центре царила привычная, суматошная и шумная обстановка:
встречались коллеги, давно не видевшие друг друга; кто-то выпытывал у
девушек за стойками, когда будет пресс-релиз и не готовится ли
пресс-конференция; возле стенда с информацией - людской водоворот, мы с
Саней тоже двинули в тот угол, однако, кроме обычных сообщений, где что
находится и где кого искать, ничего путного там не обнаружили. Мы
выбрались из толпы и посмотрели друг на друга.
- Уважающий себя журналист никогда не упустит возможность проверить,
чем потчуют гостей в пресс-баре. Это всегда маленькая загадка, приятный
сюрприз, - сказал я.
- А что, разве нам положено?
- Смотря что ты имеешь в виду, Саня. Если кофе или чай, то без всяких
сомнений. Если ты подразумеваешь выпивку, то раз на раз не приходится, но
обычно хозяева не скупятся, ведь такие состязания - это коммерческое
предприятие, спонсоров тут - пруд пруди.
- В таком случае я готов принести себя в жертву спонсорства! -
отважно заявил Лапченко, озираясь вокруг с выражением путника в пустыне,
ищущего три пальмы и бесплатный источник.
Написанная от руки красным фломастером табличка, укрепленная прямо на
стене кусочками синего скотча, указывала нужное направление. Туда мы и
направились.
Выставочный зал, где располагался пресс-бар, был полностью
оккупирован "Адидасом": тут и там стояли или спускались с потолка на
крепких тросиках бутсы, кроссовки, теннисные туфли, майки и трусы,
увенчанные знаменитым трилистником, стены украшали цветные, в натуральную
величину портреты "звезд" легкой атлетики. В самом центре зала красовался
в бесподобном броске на финише Джон Бенсон. Трудно было не залюбоваться
этой совершенной фигурой, этими просто-таки излучающими энергию мышцами,
красивым и мужественным лицом, озаренным радостью победы.
- "Адидас" никогда не ошибается в выборе, - сказал я поучительно. -
Если уж на кого положит глаз, значит, это суперспортсмен.
- Смотри, и Федор Нестеренко тоже в этой компании! - воскликнул Саня.
Я обернулся и увидел Федора на старте. Пожалуй, впервые я рассмотрел
его так подробно и придирчиво. Ничего не скажешь: ничем не уступает парень
Бенсону: та же мощная статура, те же мышцы, готовые взорваться на старте и
вытолкнуть тело в прекрасный, одухотворенный бег-полет. Не скрою, я
испытал внезапно нахлынувшую гордость за парня и подумал, что потеря его
для Ивана Кравца и впрямь была равносильна катастрофе - такие самородки
попадаются в тренерской биографии раз в жизни.
Признаюсь, визит в пресс-бар не был самоцелью: по давней привычке я
приглядывался, приценивался к собравшейся здесь публике, выделяя знакомых,
быстро вычисляя, где и когда встречались, особое внимание уделялось
впервые увиденным лицам - я запоминал их, слава богу, легко и прочно, со
зрительной памятью у меня проблем не существовало.
Я знал, что искал, вернее, кого, и это была трудная работа,
потребовавшая от меня максимум внимания. Не то чтоб я ждал появления Келли
или Питера Скарлборо: смешно предполагать, что, потерпев столь
унизительную неудачу, они затаили на меня злобу и захотят устроить что-то
на манер сицилийской вендетты или грузинской кровной мести. Все это время,
два года, не давала покоя мысль об упущенной возможности узнать нечто, что
могло иметь далеко идущие последствия для спорта - для олимпийского спорта
в первую очередь. Многое мог бы, появись он на свет божий, прояснить сам
Майкл Дивер, но, увы, бывший олимпийский атташе США исчез, точно
растворился. А что, если его вообще нет в живых?
На душе было неспокойно, некомфортно, я бы сказал... тревожное
ожидание не исчезало ни на миг...
В пресс-баре мы не задержались и вскоре уже сидели в тени на трибуне,
во все глаза рассматривая поле стадиона, где разминались участники Кубка.
Разноцветные тренировочные костюмы, синее небо с редкими кучевыми
облаками, какая-то особая, присущая только стадионам, когда пусты трибуны,
всасывающая тишина, буквально наэлектризованная невидимой энергией,
исходящей от спортсменов, вдруг долетающие до тебя отдельные возгласы и
голоса наставников, дающих указания ученикам, - все это незаметно
захватило меня, отвлекло внимание от мрачных мыслей.
Внезапно по стадиону словно легкий ветерок пронесся - из прохода
появился фаворит, Джон Бенсон собственной персоной, в сопровождении двух
мужчин в одинаковых белых тренировочных костюмах. Один был повыше и
постарше, на груди у него болтались сразу два черных электронных
секундомера, лицо его наполовину скрывал козырек высокой синей фуражки,
второй был пониже, явно борцовского или боксерского типа, эдакий увалень,
коему штангу таскать, а не легкой атлетикой увлекаться. Впрочем, его роль
вскоре прояснилась: он был подручным тренера Бенсона - носил за ним
складной стульчик и вместительный синий "адидас", забитый, судя по
оттопыренным бокам, разной амуницией. Он же что-то наливал из термоса в
красные пластиковые стаканчики и подавал Бенсону.
Джон размялся, сделав три полных круга по дорожке. Там, где он
пробегал, участники переставали заниматься своим делом и наблюдали за ним.
Потом здоровяк отмассировал бедра и голени Джона, протер толстым
полотенцем спину и грудь спринтера. Бенсон сделал еще пару ускорений
метров по 50-60 и легко, как мне показалось, пронесся по стометровке. Его
бег доставлял ни с чем не сравнимое удовольствие: у меня возникло
ощущение, что это я сам так же силен и быстр, так совершенен и красив.
- Когда глядишь на такого, как Бенсон, - созвучно моим мыслям,
взволнованно выпалил Саня, - кажется, что ты сам - рекордсмен.
- Наверное в этом и есть привлекательность большого спорта - человек
ощущает собственную силу, словно прикасается к своим основательно забытым
первоистокам.
Появились телевизионщики с камерами и целым сонмом сопровождающих
помощников. Бенсон по их просьбе брал старт, сделал финишный рывок, ложась
грудью на невидимую ленточку, которую давно заменил луч лазера. Они
фиксировали на пленку, как он разговаривал с тренером, как снимал и
надевал шиповки, как пил из красного стаканчика, как улыбался своими
ослепительно белыми зубами. Глядя в объектив, отвечал на вопросы репортера
с микрофоном в руке, затем к камере подошел тренер и стал быстро говорить,
азартно размахивая руками.
И тут у меня перехватило дыхание. Я поднялся и сел, сдерживая вдруг
загрохотавшее в груди, болью отдавшись в висках, сердце. Я не верил своим
глазам, это было наваждение, потому что такого не могло просто быть!
Из подземного прохода, откуда появляются и где исчезают, направляясь
в раздевалки, спортсмены, вышла - нет, выплыла... Кэт. Это была она, я
узнал бы ее за километр, потому что все - походка, чуть вздернутый острый
подбородок, слегка наклоненные вовнутрь плечи, эта осиная талия и грудь
секс-бомбы, - отложились в моей памяти не только потому, что имел
возможность наблюдать за ней вблизи продолжительное время, но и - пусть
простит меня Наташка! - потому, что она волновала своей совершенной
женской красотой...
Кэт...
Я растерянно оглянулся по сторонам, ища глазами Келли или Питера
Скарлборо, но, конечно же, не обнаружил никого, даже отдаленно
напоминающего одного из моих лондонских знакомцев.
Кэт приблизилась к живописной группке, где в центре красовался Джон
Бенсон и присутствующие немедленно обратились к девице, а сам Джон
просто-таки рот разорвал в приветливой улыбке. Кэт мило помахала рукой, и
телевизионный репортер что-то спросил у нее, бросив интервьюировать
Бенсона. После коротких переговоров Кэт "вошла в кадр", держа в руках две
каких-то цветных коробки, и обе камеры "съехали" с Бенсона и устремились
на нее. Кэт чтото говорила, и я с трудом усидел на месте, чтоб не ринуться
вниз, поближе к съемке, и услышать, о чем она ведет речь. Понятно было
только одно: Кэт что-то рекламировала. Попозировав перед камерой, она
протянула спортсмену одну из коробок и Бенсон поднял ее над головой, всем
своим видом и поведением демонстрируя беспредельную радость и счастье.
- Сань, у меня к тебе просьба, сходи-ка вниз и разузнай, когда будут
передаваться эта реклама с Бенсоном, пригодится для репортажа, -
повернулся я к Лапченко, едва сдерживая дрожащий от перевозбуждения голос.
Мой приятель не заставил себя упрашивать и вскоре уже крутился возле
съемочной группы, потом вдруг заговорил с Джоном и тот закивал в знак
согласия головой. Саня что-то деловито записал в черный блокнот, выданный
при аккредитации, им почему-то заинтересовался телевизионщик и направил на
него свою камеру. Саня теперь уже интервьюировал тренера Бенсона (Лапченко
в совершенстве владел английским - закончил переводческий факультет
Киевского госуниверситета). Ну и парень, с восхищением подумал я, на ходу
подметки рвет.
Когда Лапченко возвратился, он был преисполнен уважения к собственной
персоне.
- Ладно, не раздувайся, как лягушка, лопнешь, - шутливо охладил я
Саню, в душе позавидовав легкости, с коей он обрел уверенность в
совершенно новой для него обстановке. - Что там? Извини, искренне
поздравляю с крещением - взять интервью у Бенсона, да еще и бесплатно, это
редко кому удается!
- А что! Когда узнали, что я - советский журналист, заговорили
охотно. Больше того, этот Гарри Трумэн, ну тренер Бенсона...
- Не Трумэн, а Трамбл...
- Я шучу, знаю, Трамбл. Словом, он сказал, что единственный соперник,
с кем должен считаться Джон, - это Федор Нестеренко. Бенсон, веришь,
согласился и даже головой кивнул. Вот это номер, а!
- Ну, а чему удивляться - Федя не подарок даже для Бенсона. Итак, что
там было, ну, в руках у той красотки?
- Мистер Романько, скажу я вам - это человек! Я чуть язык не
проглотил...
- Ближе к делу! Что?
- Я не рассмотрел, какие-то укрепляющие витаминные пилюли для
умственно недоразвитых детей! Бенсон рекламировал их и, кстати, бесплатно.
Сегодня по второй программе, кажись, спутниковой, в 11:30 покажут этот
сюжет... А Бенсон, ты знаешь, он ушлый парень, за словом в карман не
лезет. Когда я его спросил, надеется ли он победить в Сеуле, без обиняков,
без разных там экивоков, присущих спортсменам, когда речь зайдет о
сопернике, выложил, что Льюис, что тут спорить, великий спортсмен, но его
время прошло, и он слишком изящен для того, чтобы бегать так быстро... Но
он, Бенсон, уважает Льюиса, как самого великого, после Оуэнса, бегуна, и
рад тому, что Карл согласился участвовать в Кубке, ведь они уже более года
не встречались на дорожке... Слышь, Олег, у меня, считай, репортаж
готов... и наша газета, ты знаешь, выходит утром...
- Не дрейфь, Саня, я найду, что написать! - бодро ответил я, не
слушая Лапченко, потому что в голове, как раскаленный гвоздь, засела...
да, вы правы, Кэт.
Ее появление ошеломило меня, не стану скрывать. А если и Келли с
Питером Скарлборо тоже сидят сейчас где-нибудь на трибуне? Нет, не страх
внес смятение в душу, иное взволновало, растерзало мысль: что стоит за их
появлением здесь? Я сразу отбросил возникшее было желание броситься в
полицию. Что я смогу доказать? Да они только посмеются надо мной - и
Келли, и Питер, и, чего уж тут, и Кэт. Расхохочутся прямо мне в лицо...
5
Серж привез на тихую и тенистую улочку где-то в Гринсинге, где в
обычном, ничем не примечательном старинном домике, оказывается,
обосновался семейный ресторанчик.
- А вот какая писулька появилась у меня в номере, пока я встречал
тебя и мы весело прохлаждались в пресс-центре, - вмиг убрав улыбку и
глупый блеск сальных глазок, сказал Серж. Он опустился в плетеное кресло и
вытащил из внутреннего кармана спортивного блайзера (как он только
выдерживал его габариты), как обычно, набитого блокнотами, записками,
деньгами, визитными карточками и еще бесчисленным множеством ценных для
Сержа предметов, сложенный вчетверо лист твердой бумаги и протянул его
мне.
