надежды. Правда же, до которой он доискивался, взлетела в воздух вместе со
взорванной лабораторией несчастного Мишеля Потье.
Словно почуяв неладное, Дейв, заглядывая мне в глаза, задавленным
тоном спросил:
- Но ведь мы будем заниматься другим делом, да, мистер Олег Романько?
И столько в его голосе послышалось муки и надежды, что я
смалодушничал и бодренько выпалил:
- Еще бы! Со спортом мы разберемся, это бесспорно, вот не прозевать
бы настоящее дело.
- Нет! - решительно заявил Дональдсон и повторил: - Нет, не
прозеваем!
Кажется, он сам испугался своего слишком уверенного тона, потому что,
еще не увидев моей реакции, суеверно поспешил сказать:
- Вы располагайте мной, Олег. Да и кошелек мой - к вашим услугам, не
знаю, куда деньги девать. В олимпийской деревне прессы - бесплатный
завтрак таков, что на целый день хватает...
3
Центр аккредитации устроился на противоположном конце деревни, и нам
довелось таки попотеть, по очереди таща мой набитый разными разностями -
от переносной пишущей машинки "колибри", неизменной спутницы моих
путешествий, до нескольких папок с вырезками, книгами, тремя бутылками
"горилки" с перцем, набором консервов на всякий случай! - словом,
джентльменским набором советского журналиста, выезжающего за кордон.
На контрольно-пропускном пункте Дейв сунул свою аккредитацию в
специальный прибор, считывавший магнитный код, начисто исключавший
возможность подделки документа, а мою предварительную аккредитацию
внимательно изучили, сличив фото с оригиналом, вспотевшим, как загнанная
лошадь, и лишь после этого мы проникли вовнутрь. Спустились по широкому
проходу в подземный зал, где рядом с пустым в этот час рестораном
разыскали вход в задавленную низким потолком комнату, где и происходил
процесс выдачи олимпийских документов.
Когда новая "ладанка" с цветной фотографией повисла на тонком шнуре
на груди и я взялся осматривать содержимое белой сумки с олимпийскими
кольцами - подарок Оргкомитета прессе, ко мне неслышно подплыла
смазливенькая тоненькая девчушка в розовом костюмчике и на ломаном русском
вежливо поинтересовалась:
- Мистер Олех Романко?
- Он самый.
- Для вас оставил записку, пожалуйста, взять, благодарью вам. - С
низким поклоном девушка протянула мне твердый конверт из белой бумаги, на
котором каллиграфическим почерком по-русски было выведено: "Олегу И.
Романько, СССР, Украина, Киев".
Дональдсон молча наблюдал за нашими переговорами, и мне почудилось, в
глазах его вспыхнул охотничий азарт, - он, наверное, подумал, что я
получил важную весточку, которую и он ждал с нетерпением.
Я вскрыл запечатанный конверт, и моя догадка подтвердилась - послание
от Алекса Разумовского.
"Дорогой Олег! Был огорчен, что не встретились на открытии Игр - что
за королевское зрелище, ничего подобного мне видеть не доводилось! Пытался
дозвониться в Киев, но, увы, безрезультатно, что, однако, не
свидетельствует о наличии враждебности к вашей стране в Сеуле. Больше
того, ты сможешь лично убедиться - к русским и к СССР здесь почти
благоговейное отношение. Это меня поразило в самое сердце! После сорока
лет вражды и сбитого вашей ракетой "Боинга", по сей день остающегося
кровавой раной в сердцах этих добрых людей, встретить такое отношение -
необъяснимо. Но потом я понял, в чем дело, - ведь Сеул-то освобождали от
японцев, чинивших здесь страшные злодеяния, солдаты Красной Армии. О, боже
праведный, где только не лилась русская кровушка!
Извини, Олег, за приступ сентиментальности, но, право же, трудно
удержаться от теплых чувств к народу, испытывающему благодарность за
сделанное добро, - качество, кажется, начисто утраченное в вашем жестоком
мире.
Словом, жду с нетерпением!
18.09.88 г. Мой телефон: 217-33-22. Обычно бываю около 23, конный
стадион таки далековато от Олимпийского парка. Зато живем, можно сказать,
окно в окно.
Алекс".
Мне почему-то полегчало на душе, исчез камень, давивший сердце, и
небо уже не выдавалось с овчинку, я весело воскликнул, от чего Дейв
вытаращился на меня:
- Когда рядом друзья - жить весело, не правда ли, мистер Дональдсон?
- Я согласен с вами, Олег! - обрадовался мой англичанин, узрев в
самом факте появления письма знак удачи. Пусть пока остается в счастливом
неведении, незачем сходу портить настроение, подумал я, хотя в душе
шевельнулось раскаяние: честно ли обманывать надежды Дейва, искренне
верившего в меня?
Дейв сопровождал меня до 122-го корпуса, где в тесном коридорчике нас
встретила целая толпа корейцев - трое ребят в форме, улыбчивая девчушка и
пожилой благообразный мужчина, оказавшийся... священником местной
христианской церкви. Все они довольно сносно говорили по-русски и хором
приветствовали нас, и потом так же хором повторяли "Олег Романько, Олег
Романько", с улыбками и поклонами вручая мне ключ от комнаты, вернее, два
ключа - от комнаты и от квартиры, где мне предстояло прожить две недели.
Квартира находилась на 9-м этаже. Мы вошли с Дейвом в лифт, а двое ребят
внесли мой тяжеленнейший чемодан.
Я основательно попотел, пока открыл патентованный замок, но наконец
разобрался в небольшой тонкости, и дальше у меня уже не возникало с ним
проблем.
Стандартная трехкомнатная квартира с просторной общей залой, где
стоял стол с тремя стульями - по числу жильцов, телевизор и холодильник.
Мы распрощались с Дейвом, условившись встретиться у входа в столовую
в 8:30. Я набрал номер Алекса.
- Здесь Разумовский, - услышал я.
- Алекс, привет. Олег, - едва сдерживая распиравшее меня волнение,
сказал я.
- Ты получил мою записку? Рад тебя слышать и приветствую на
олимпийской земле. Я уж совсем разуверился увидеть тебя в Сеуле. Ломал
голову, что могло помешать тебе приехать, ведь у вас теперь перестройка!
- Ну, тут ты поспешил, потому как перестройка тоже дело не быстрое.
Но дело не в том, просто люди и в такой период остаются верны своим
принципам или... беспринципности, это с какой стороны к ним подойти. Но
все завершилось благополучно, и несколько часов назад я прилетел в Ким-по.
Можем увидеться?
- Конечно же! Еще спрашиваешь! Я еду к тебе, говори номер корпуса и
квартиры. Тут ведь действует железный закон: нас к вам в деревню пускают
круглые сутки, а вас, журналистов, только до десяти. Жди!
Алекс был в белом, мягком тренировочном костюме, в кожаных босоножках
на босу ногу, загорелый, сильный, белозубый. От него просто-таки пашило
оптимизмом - именно этого-то мне и не хватало сейчас.
Мы обнялись, и я учуял терпкий аромат мужского одеколона.
- Один? - спросил Алекс, обводя глазами мои апартаменты.
- Пока да. Возможно, кто-то задержался еще дольше, чем я.
- Я тоже один, хотя пришлось немного поднажать на местный
обслуживающий персонал. Деньги везде деньги, - улыбаясь, сказал Алекс. -
Старею, наверное, не могу жить под одной крышей с незнакомыми людьми. А
друзей у меня, честно признаться, в сборной нет. Я, считай, новичок, мало
что в моем возрасте впору заканчивать спортивную карьеру. Хотя с другой
стороны - это свидетельствует, что спорт - открытый мир для любого
возраста, и это, наверное, самое воодушевляющее. Согласен?
- Да. Но зависть гложет меня: ты старше, а участвуешь в Играх, а я -
лишь свидетель. Впрочем, ваш вид спорта - удел зрелых мужей. А в плавании
- восемнадцать - уже глубокая старость.
- Можешь меня поздравить - я тут наделал шуму! Были открытые старты
за неделю до официального парада, ну, знаешь, эдакое небольшое шоу с
лошадьми и наездниками, с шампанским - для гостей, но скачка была без
дураков. Собрались те, кто претендует на медали, и пошли без придержек,
чтоб себя показать и на других посмотреть, а заодно и психологическое
давление произвести на будущих соперников. Они знают друг друга неплохо, я
- белая ворона, ни имени, ни прошлого. Меня это только подхлестнуло, ты
ведь знаешь мой характер - органически не терплю снисходительного
отношения к себе. Тем паче не давал я им для этого и малейшего повода.
Завелся с полуоборота, когда один наследник престола рассматривал меня
сквозь призмы бинокля, - мол, что это за птица тут появилась в наших
благородных рядах. Он даже подослал ко мне своего тренера, чтоб узнать,
каких кровей мой жеребец... Да что там долго рассказывать! Показал я им
хвост своего "Россинанта". Видел бы ты, что с ними творилось!
- Не рано ли открыл карты, Алекс?
- Я не люблю играть втемную. Вообще не люблю темнить! - резко ответил
Алекс.
- Извини, не хотел тебя обидеть. Просто существует неписаный
спортивный закон: выкладываться только в финале.
- Поверь мне, я не хвастаю: им не видать золотой медали, как бы они
не пыжились. У меня крепкие нервы и отличный конь, у него с нервишками
тоже полный порядок. Не забудь и то, что мне некогда ходить в новичках,
нужно беречь каждый день. Да, - развеселился вдруг Алекс, меняя тон - от
жестко-напряженного к ерническому, - должен тебе сказать, что корейцы
расстарались. Конюшни - у принцессы Анны таких нет: с теплым душем, со
специальными стиральными автоматами для попон, деодоранты, разные там
присыпки для лошадей, специальный рацион питания и даже собственная
полиция. Впрочем, мой тренер днюет и ночует с "Россинантом". В этом
отношении после встряски, которую я им задал, ухо держи востро... Ты
завтра что намерен делать? Может, проедемся на ипподром?
- Нет, Алекс, завтра я хочу посмотреть тяжелую атлетику - люблю этот
вид спорта.
- С утра?
- Да, они начинают в девять.
- О'кей, я поеду с тобой, а потом мы вместе отправимся на ипподром.
Моя тренировка в 13. Именно в такое время буду и стартовать.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я поставил будильник на 7:00 и
провалился в сон, едва голова коснулась тоненькой подушки.
4
Прозрачное, зябкое утро, голубой небосвод, россыпь пышных клумб, чуть
дрожащие под легким ветерком стяги, служащие олимпийской деревни,
озабоченно спешащие по своим делам, возбужденно громкие, одетые кто во что
горазд - от застиранных шортов и мятых рубах до чопорно-официальных темных
костюмов - представители средств массовой информации, вливающиеся сквозь
широко распахнутые двери в ангар-столовую, - такая картина открылась мне,
когда я спустился на лифте вниз со своего девятого этажа, откуда любовался
роскошным видом на недалекие горы, зябко кутавшиеся в осенний туман.
Дейв переминался с ноги на ногу у входа, выглядывая меня.
Мы взяли подносы, основательно загрузились всякой всячиной - вареными
яйцами, золотистыми ломтями поджаренного бекона, соком, фруктами и
фруктовым кефиром, растворимым кофе "максвелл" (Дейв предпочел корейский
чай), не забыв о столь обожаемом английском блюде, как овсяные хлопья с
молоком, и нашли свободный стол. Дейв ел, как и положено англичанину,
медленно, смакуя, я же по старой спортивной привычке мгновенно расправился
со стандартным набором явств и приступил к кофе. Дейв молча, но
обеспокоенно наблюдал за побоищем, устроенным мной за столом, - он успел
справиться лишь с одним яйцом и несколькими ломтями бекона. Мельком
взглянув на часы, я обнаружил, что время еще есть и взялся за газету.
Но сквозь поток впитываемой информации упорно прорывалась тревожная
мысль: что сказать Дейву, как ввести его в реальный мир фактов, что в
корне ломали мои, а значит, и Дональдсона планы, связанные с раскруткой
лондонской истории, у разгадки которой, казалось, мы стояли еще совсем
недавно. Я корил себя за легкомыслие - ну, разве допустимо было так вольно
переговариваться по телефону с Мишелем Потье, отбросив осторожность и
забыв, что в наш просвещенный век - век компьютеров и электронного
шпионажа - любое слово может быть услышано без труда и теми, кому оно не
предназначалось. Скорее всего, Мишеля подслушивали, а возможно, он вообще
был у них давно на примете - ведь занимался не чем-то отвлеченным, а
наркотиками. А это само по себе было чревато самыми серьезными
последствиями. Как там ни крути, но Мишель оставался последней ниточкой,
что связывала меня с тайной, раскрыть которую я безуспешно пытался.
Дейв почувствовал мое настроение и тоже помрачнел. Скорее всего, он
догадался - что-то я скрываю от него, и ломал голову, пытаясь уяснить,
насколько это плохо для него. Я отдал должное выдержке и воспитанию парня,
не позволявшим ему спросить напрямик.
- Вот что, Дейв, наши (так и сказал - наши) дела плохи. Пожалуй, даже
хуже не бывает, - начал я свой рассказ, решив, что нечестно и дальше
играть с англичанином в кошки-мышки. Дональдсон перестал жевать, отставил
в сторону только что заваренный стаканчик чаю и весь превратился в слух.
Как ни тяжело было убивать последнюю надежду, но я рассказал обо всем без
утайки, и на душе стало свободнее.
Некоторое время Дейв молчал, переваривая услышанное, глаза его были
стеклянными и прозрачными. Я думал, что понимал ход его мыслей, но ошибся.
- Если б вы сказали мне об этом раньше, мы уже имели бы некоторую
информацию, - с укором произнес Дейв. - Я покину вас, Олег, и давайте
условимся, где мы встретимся и когда. Я сейчас позвоню в Лондон, и наш
репортер через пару часов уже будет копаться в Женеве, глядишь, что-то и
раскопает. Не верю я, что не сохранилось никаких следов!
Теперь уже я растерялся, осознав, как глубоко ошибался и недооценивал
не только Дейва, но и репортерской хватки, без которой там, в мире
свободной информационной конкуренции не прожить и дня. Это тебе не наш
"поток", когда один и тот же факт, случается, бродит по газетным страницам
по несколько дней, и каждая редакция успокаивает себя тем, что у нее -
собственный читатель.
- Я сейчас буду на тяжелой атлетике, затем собираюсь с приятелем
проехаться на ранчо в Куонджи-ду. Часам к пяти вернусь в Эм-Пи-Си, там и
встретимся, о'кей?
- Договорились! - на ходу бросил Дейв, срываясь с места с такой
поспешностью, словно за ним гнались.
Алекс ждал меня в условленном месте - у входа в Олимпийский парк,
прячась в тени конструктивистского сооружения, переливающегося под лучами
солнца цветами радуги. Он был подтянут, свеж и энергичен. Я невольно
залюбовался его гибким, крепким телом, излучавшим силу.
- Хелло, Олег! - приветствовал он меня. - Машина нам нужна?
Тут только я обратил внимание на двухместный ярко-красный спортивный
"голд стар", припаркованный в нескольких метрах от нас.
- Взял напрокат, - пояснил Алекс. - До ранчо - неблизкий свет, а
ездить в автобусах, даже олимпийских, увы, мне не нравится. А слушать
однообразные разговоры моих коллег по команде - загнешься с тоски.
- Нет, Алекс, тут пять минут ходу.
- Тогда - вперед.
Мы зашагали по парку, уже заполненному толпами празднично одетых
корейцев: мужчины как один в черных костюмах и белых рубашках с
галстуками, женщины и дети - в цветастых национальных одеждах из шелка. У
входа в тяжелоатлетический Джимнезиум бурлила человеческая река, и мы с
трудом пробились к входу, где была табличка "Пресса", и без осложнений
проникли в зал. Ярко освещенный квадрат амфитеатра с пустой еще сценой,
где блестели в лучах прожекторов стальные блины, был расположен так близко
от скамей прессы, что можно было слышать дыхание атлетов.
Мы устроились во втором ряду - в первый служба безопасности никого
почему-то не пускала - и осмотрелись. Трибуны были почти заполнены людьми:
тут собирались целыми семьями - отцы и матери, дети и древние старики.
Остро пахло растирками, из-за занавеса, что закрывал проход в разминочный
зал, время от времени доносился глухой грохот металла, робко выглядывали
тренеры, как актеры в театре перед началом спектакля, уже появились судьи
- они стояли плотной группкой, переговариваясь между собой. Телевизионщики
проверяли камеры, а операторы с переносными аппаратами занимали отведенные
им места. На крайней скамье справа, почти у самой сцены, устроились, судя
по габаритам, тяжелоатлеты, которым еще только предстояло выступать и
которые заявились сюда поболеть за товарищей. Ровный гул нескольких сотен
голосов наполнял зал.
- Здесь, кажется, здорово процветают допинги? - спросил Алекс.
- Больше того, мне кажется, что кое-кому из руководства международной
федерации это на руку...
- Даже так?
- С тех пор, когда федерации открыли собственные счета для спонсоров,
а реклама стала чуть ли не главным действом любых состязаний - от
чемпионатов Европы до Олимпийских игр, атлеты вовсю принялись штурмовать
рекорды. И чем фантастичнее становились результаты, тем значительнее
выглядели долларовые счета. Естественно, есть предел человеческим
возможностям, но кое-кто решил, увы, расширить их фармакологическим путем.
Скандалы нет-нет да и вспыхивавшие на этой почве, старательно скрывались,
проштрафившихся штангистов потихоньку убирали с помоста и на их место
приходили честолюбивые новички, жаждавшие славы и денег, и чем быстрее -
тем лучше...
- Я слышал, что и вас не обошла эта пошесть?
- С волками жить, по-волчьи выть... Слышал такую пословицу?
- Еще бы, любимая поговорка моей бабки. Что, впрочем, не мешало ей
соблюдать пуританскую чистоту нравов...
- У нас эта беда куда опаснее. Собственных "ускорителей" - кот
наплакал, можно сказать, их разработка и изготовление - в зачаточном
состоянии, значит, пользуемся зарубежными снадобьями, зачастую без всякой
системы и без врачей - кто ж станет признаваться в пороках?
- Грустно... Человек собственными руками роет себе могилу, да еще
радуется, когда посчастливится обмануть судей и соперников. Деньги... Я
удивляюсь: неужто и впрямь у нас нет ничего святее их?
- До сих пор голос призывающих опомниться - глас вопиющего в
пустыне...
Между тем стрелка часов неумолимо приближалась к 9:00, когда на
помост должен был выйти первый участник.
Я внезапно увидел, как резко изменилось лицо Алекса, а пальцы
непроизвольно сжались в кулаки, кожа побелела на сгибах. Мне показалось,
что Разумовский даже задержал дыхание, точно боялся выдать себя.
Я проследил за его взглядом - и мое сердце сделало стремительный
рывок, а потом словно упало вниз с огромной высоты, отчего у меня
появилось ощущение, которое случается в самолете, когда машина
проваливается в воздушную "яму". В нескольких метрах от нас, справа за
барьером, облокотясь локтями на металлический поручень, сидел... Питер
Скарлборо собственной персоной. Он, верный себе, был изысканно и со вкусом
одет, заброшенная нога за ногу показывала новенькие черные мокасины и
белые носки, глаза его скрывались за темными зеркальными стеклами очков. Я
огляделся вокруг, надеясь обнаружить Келли или Кэт, но Питер был один, без
сомнения, один.
- Это - Питер Скарлборо, - сдавленно сказал я, когда Алекс повернулся
ко мне.
- Он такой же Питер Скарлборо, как я Наполеон, - отрезал Разумовский.
- Настоящее его имя - Флавио Котти, потомственный сицилиец, гражданин
Колумбии, человек, за которым охотится не один Интерпол, но и криминальная
полиция доброго десятка государств - от США до Италии. Один из боссов
наркобизнеса. Считай, что тебе крупно повезло тогда в Лондоне...
- Он-то мне и нужен, Алекс... Ой, как он мне нужен!
- Не спеши радоваться, раз Котти вынырнул в Сеуле, значит, он ведет
серьезную игру... Впрочем, теперь это значения не имеет, - как-то
обреченно не обреченно, но с каким-то внутренним надрывом сказал Алекс.
- Погоди, погоди, а ты-то откуда его знаешь? - запоздало спохватился
я.
- У нас с Флавио есть взаимные претензии, не думал - не гадал, что
столкнемся мы в Сеуле. Черт побери, почему именно здесь, на Играх? - в
голосе Алекса прорвалось такое отчаяние, что мне стало не по себе. Это был
крик души человека, заглянувшего в собственную могилу. Откуда мне было
знать, что Разумовский уже много лет искал Флавио Котти - искал по всему
свету, чтоб расквитаться за прошлое. Он произнес тихо:
- Нам следовало бы уйти, пока нас не обнаружили. Пусть фактор
внезапности останется за нами...
- Хорошо, Алекс, но ты обещаешь рассказать о нем...
- Непременно, Олег. Это будет долгая исповедь... Но пока мы должны
исчезнуть!
Тут зал разразился бурными аплодисментами: невысокий, коренастый
болгарин одолел чудовищный вес, и штанга, как пушинка, застыла над его
головой на перевитых черными, вздувшимися венами руках Геракла. Мы,
извиняясь ежесекундно, пробрались к выходу. Уже покидая зал, я не
удержался и оглянулся: Флавио Котти неистово рукоплескал силачу...
- Вот что, Олег, если у тебя нет других дел, давай подъедем на ранчо,
мне нужно кое-кого повидать, да и по телефону переговорить.
- Нет, Алекс, я отправлюсь в Эм-Пи-Си.
- Что это такое?
- Главный пресс-центр. Если не возражаешь, встретимся у меня вечером.
- О'кей, я отвезу тебя, - легко согласился Алекс. Я видел, что он в
мыслях был далеко от Олимпийского парка. - Это, кажется, рядом с
"Интерконтиненталем"?
- Точно, в двух шагах от сеульского выставочного центра, там теперь
расположился пресс-центр Олимпиады.
Вскоре мы уже мчались по широким сеульским улицам, запруженным
автомобилями. Алекс уверенно вел "голд стар". Я обратил внимание, что
почти не встречаются машины иностранных марок - сплошной поток
южнокорейских автомобилей: грузовики, автобусы, легковушки. А я-то думал,
что здесь все - японское...
5
У "Интерконтиненталя" мы расстались: я направился в Эм-Пи-Си, а Алекс
унесся к себе на ранчо, к своему "Россинанту" и личному тренеру,
охранявшему лошадь днем и ночью.
Нужно было начинать работать, а мысли мои были вовсе не об
олимпийских баталиях, не о рекордах, что буквально сыпались на головы
оглушенных, потрясенных невиданными результатами журналистов и зрителей,
не о назревавших уже скандалах (а разве не сенсационным было поражение
наших велосипедистов в командной гонке, впервые оставшихся без медалей?),
не о фантастических суммах, затраченных организаторами на Олимпиаду
(поговаривали о нескольких миллиардах долларов), и даже не о встреченном
при входе Ефиме Рубцове, моем давнем оппоненте из "Свободы", который так
радушно осклабился, что я и впрямь подумал о всеобщем воздействии даже на
такие заскорузлые души нашей перестройки.
Встреча с Питером Скарлборо не выходила из головы. Его появление
здесь к разряду случайностей не отнесешь, а даже краткая характеристика,
выданная ему Алексом Разумовским, свидетельствовала о чрезвычайном
событии, что затевалось здесь.
Мысли мои, ясное дело, относились к области догадок, но, хотел я того
или нет, новая встреча с моим лондонским знакомцем не сулила спокойствия.
Я прежде всего должен был проверить некоторые свои подозрения.
Итак, допустим, Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, просто не подал
виду, что узнал меня, да еще в обществе Алекса Разумовского. Что он мог
узнать о нас?
Чтоб собраться с мыслями, я сначала сходил в кафе. Оно располагалось
в дальнем загоне выставочного зала, где были "приемные апартаменты"
знаменитого "Кодака", как обычно взявшего на себя обслуживание
многочисленной армии фоторепортеров. Насыпал в стаканчик две полные ложки
"максвелла", бросил ложечку сахара и залил смесь кипятком из титана.
Размешал, попробовал на вкус - кофе получился черным, как деготь, и
горьким, как миндальный орех. Сделал глоток-другой и направился к
компьютерам, что стояли в ряд, замыкая рабочие столы с пишущими машинками.
Набрал имя, фамилию, страну. На экране тут же появились строчки: "Олег И.
Романько, 1948 г.р. Харьков, СССР, олимпийская деревня прессы, корпус 122,
км.901, тел. 229-35-71". Не утерпел и сделал запрос на Алекса, и машина
выдала его данные: "Алекс Ф.Разумовский, 1940 г.р. Харбин, Великобритания,
олимпийская деревня, корпус 17, км.412, тел. 217-33-22".
Таким образом, интересующие сведения Флавио мог получить без особого
труда: достаточно было дать десятку какому-нибудь служащему, чтоб тот
принес голубой листочек с распечаткой точных сведений об искомых
личностях...
Машинка со вставленным белым листом бумаги, словно укор, торчала
перед глазами, но ничего дельного не лезло в голову. Впрочем, мыслей было
хоть отбавляй, но ни одна из них ни на йоту не приближала меня к разгадке.
Я был в тупике, и это следовало признать честно, но как раз на такое
согласие у меня и не хватало мужества. Я как мог старался отодвинуть миг
прозрения, а в голове - полная мешанина, всякая чепуха - от желания,
страстного желания, ошибиться до отчаянной мысли вместе с Алексом взять
Скарлборо за горло - в прямом и переносном смысле - и выдавить из него
признания.
Выручил меня... Кто бы вы подумали?
Питер Скарлборо!
Я совсем собрался уже двинуться куда-нибудь на соревнования, было
просто невыносимо сидеть перед белым листом бумаги, наблюдая с тайной
завистью за коллегой из АПН, успевшим с утра пораньше создать внутренний
комфорт с помощью допинга под названием "Столичная", когда меня окликнули:
- Мистер Романько?
Я оглянулся через плечо. Невысокий смуглолицый человек, скорее всего,
латиноамериканского происхождения, в синей расстегнутой рубашке и в
джинсах вопросительно уставился на меня, изобразив на скуластом лице нечто
напоминающее улыбку. Я отметил, что "ладанку" свою он предусмотрительно
перевернул, и я не мог прочесть его имя.
- Слушаю вас.
- Вас ждут у входа в пресс-центр. Ваш хороший знакомый... Так, во
всяком случае, попросили передать вам...
- Кто? - невольно вырвалось у меня, но латиноамериканец лишь
осклабился, словно удивился наивности вопроса и отрицательно покачал
головой.
- Я впервые вижу этого господина. Он попросил найти господина
Романько, что я и сделал. Чао! - объяснил скороговоркой незнакомец и
ретировался.
Я вышел из пресс-центра на залитую ярким солнцем площадь перед
выставочным залом и растерянно огляделся - десятки машин, журналисты,
полицейские, бой-скауты...
- Хелло, мистер Олех Романко!
Я стремительно обернулся. Питер Скарлборо. Он снисходительно
улыбался, явно смакуя мою растерянность.
- Великодушно извините за столь неожиданное появление. Но я,
признаться, почувствовал неодолимое желание поговорить с вами, едва
обнаружил вас в Джимнезиуме. Но вы так неожиданно исчезли... Как бы там ни
было, но у нас с вами есть кое-что общее в прошлом и, смею надеяться, вы
не в претензии к нам?
- Какие мелочи, Питер! Мы ведь с вами - почти друзья, не так ли? Если
не считать некоей черной кошки, пробежавшей между нами, ну, чепуха, мелочи
жизни, разные там... попытки выбить мне мозги или наоборот - вправить их,
как вам будет угодно... ну, еще неудавшийся опыт по превращению меня в
круглого идиота. Ведь не сумей я вырваться тогда из вашего лондонского
застенка, конать бы мне в какой-нибудь психиатрической клинике до конца
дней... - Я уже обрел себя, и ненависть не застлала мне глаза, а до
предела обострила мысль и налила мышцы стальной крепостью. Не торчи тут на
каждом шагу официальные и переодетые полицейские да чины из службы
безопасности, врезал бы я Питеру Скарлборо, он же Флавио Котти, если
верить Алексу, врезал бы от всей души...
Но я расплылся в такой улыбке, что сторонний наблюдатель, без
сомнения, умилился бы при виде встречи двух старых, добрых приятелей,
взявшихся взахлеб обсуждать, куда бы им двинуться, чтоб надраться по
такому случаю.
- Вот и прелестно, мистер Олех Романко! Как там у вас говорят: кто
старое помянет, тому глаз вон?
- И еще добавляю: думай о будущем, но помни о прошлом...
- Что нам делить с вами, господин Олех Романко? И мы не достигли
цели, и вы проиграли, не так ли?
- Ой ли, Питер! Вы позволите мне так запросто обращаться к вам?
- Бога ради!
- Не спешите с выводами, Питер. Если вы умудрились расправиться с
Мишелем Потье...
- Отчего вы считаете, что это наших рук дело? - озабоченно спросил
Питер Скарлборо и тут же разочарованно покачал головой, поняв, что выдал
себя. - Ну, да ладно... Но, простите, каждый в своем деле - хозяин, Потье
влез не туда, куда ему следовало. Мы предупреждали его, он не внял доброму
совету, хотя, прими наше предложение, его гонорар исчислялся бы суммой, по
меньшей мере, с шестью нулями. Согласитесь, такие деньги на дороге не
валяются?
- Спасибо, Питер, за откровенное признание.
- Пожалуйста, эта новость не стоит ломаного гроша. Использовать ее вы
можете, но кто вам поверит без доказательств?
- Вы правы. Но для меня не менее важно другое: Потье оказался не
только мужественным, но честным человеком. И все же, Питер, что заставило
вас вот так в открытую встретиться со мной?
- А что мне может грозить в Сеуле? Даже ваше заявление в местную
полицию не может быть принято, ибо факты, о которых вы могли бы поведать,
не имеют к законодательству Кореи никакого касательства. И потом у вас на
руках - ни единого подтверждающего документа! Согласны? - Я кивнул
головой. - Ну, вот видите. А причина моего появления... она кроется в вас,
мистер Олех Романко. - Он остановил на мне взгляд своих темных, бездонных,
как горное озеро, глаз, где ничего не прочтешь, как бы не тужился. Зато
Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, явно хотел бы кое-что прочесть по
моему выражению лица. Но я знал, как нужно держать себя с такими, как он.
- Во мне? - Я наполнил искренностью свою удивление.
- В вас, мистер Олех Романко. Поверьте, я и впрямь отношусь к вам с
