другого пути нет и не может быть. Только применяя крайнюю степень насилия,
можно сохранить эти территории за рейхом. Нужно опустошить гигантский
человеческий резервуар, и опустошить самым решительным образом. А то, что
останется на дне, использовать как вспомогательную рабочую силу, регулируя
рождаемость так, чтобы в будущем нам ничто не могло угрожать потопом. -
Добавил наставительно: - Поймите, мой молодой друг: нации, находящиеся
долговременно под влиянием советского устройства и вскормленные его
плодами, подобны Ромулу и Рему, вскормленным волчицей.
Волчицу можно убить, но ее молоко уже всосано. И те, которые, попав к
нам, называют эту волчицу зверем и, призывая ее к убийству, зверствуют над
теми, кто почитает ее матерью, могут рассчитывать на поддержку только
отдельных индивидуумов. Но не на племя.
- На кого же нам тогда полагаться?
Гаген улыбнулся и сказал, подчеркивая снисходительной улыбкой
превосходство своей логики:
- Именно на этих националистов, поддерживая у них иллюзии
самостийного сепаратизма, буржуазно-демократического реставраторства, и на
тех, кто принимал здесь участие в казнях своих соотечественников, чем
пожизненно закрепил себя за нашей службой. Это тот материал, с которым нам
надлежит работать.
Что из этих суждений Гагена было плодом его собственных размышлений,
а что - наигрышем, профессиональным навыком двоедушия, порождением
механической привычки подлавливать собеседника.
Во всяком случае, Иоганну удалось обнаружить слабую точку в надежно
защищенной панцирем профессиональной осмотрительности душевном организме
Гагена. Такой уязвимой точкой оказалось авторское тщеславие.
Гаген считал себя теоретиком науки о разведке. Он полагал, что
стремление к познанию - это уже своеобразная форма деятельности.
Устойчивость государственной власти зависит лишь от степени
разветвленности агентурной системы, и опасность существующему строю может
грозить только оттуда, куда эта система не проникает. Эта концепция была
плагиатом японской доктрины тотального шпионажа, систему которого Гесс
изучал в Японии и успешно перенес на почву Третьей империи.
Гаген, страдавший дальнозоркостью, держал страницы рукописи на
вытянутой руке и высоким голосом читал Иоганну избранные места. При этом
его рыхлое, бледное лицо становилось торжественным и обретало сходство со
скульптурным портретом Нерона, только вылепленным из жирного пластилина.
Голосом декламатора Гаген произносил высокопарно:
- Быть всеведущим - это значит быть всемогущим. Знать противника -
это быть всемогущим. Знание противника - это наполовину одержанная победа.
Эта истина столь же неукоснительна и всеобща, как то, что для
подчинения низших существ высшему - человеку - неизбежно применение такого
регулятора подавления инстинктов, как голод, неизбежно также применение
динамических приемов, вызывающих болевые ощущения. Только надежная система
секретных служб может обеспечить правящих лиц сведениями о тайных
слабостях управляемого ими общества и придать этим лицам династическую
устойчивость.
Вайс спросил с деланной наивностью:
- Но у фюрера, увы: нет наследников?
- Да, - согласился Гаген. - Фюрер обдадает величайшим политическим
темпераментом и все другое приносит ему в жертву.
Вайс заметил с подчеркнутой серьезностью:
- Ваш труд открывает в нашей деятельности такие глубины, показывает
ее в таком неожиданном аспекте, что я просто ошеломлен. - И скромно
добавил: - К сожалению, я не обладаю достаточными знаниями, чтобы оценить
все значение ваших сообщений.
Гаген, тронутый похвалой простодушного собеседника, пообещал:
- Я окажу вам некоторую помощь - моя библиотека в вашем распоряжении.
Беседы о книгах, взятых у Гагена, позволяли Иоганну пополнить знания
о стилевых приемах, применявшихся фашистскими разведчиками.
Сщздавая разведшколы для подготовки агентов из числа советских
военнопленных, руководство гитлеровской разведкииздало специальную
директиву, в которой указывалось, что руководители школ, преподавательский
и инструкторский состав должны строить свою работу в расчете на завоевание
полного доверия со стороны курсантов. С этой целью предписывалось в
общении с ними быть обходительными, требовательными, но справедливыми,
чтобы создать впечатление гуманности и высокой культуры. Убеждать
курсантов, что немцы выполняют лишь роль посредников, оказывающих
содействие антисоветским зарубежным центрам в освобождении СССР от
большевиков. Внушать мысль о том, что курсанты - сыны своей страны, только
страны нового порядка, и действуют добровольно, по собственному желанию, и
немцы не вмешиваются в их внутренюю жизнь, а лишь оказывают им посильную
помощь.
Эта двуединая тактика бича и пряника, помесь палача с кондитером,
гибрид гиены с лисой были достаточно известны Иоганну. По книжным
источникам специального фонда, составленного из покаянных показаний
провалившихся шпионов, он изучал школу подлости империалистических
разведок, хорошо ознакомился с теми методическими уловками, которые они
применяли в отношении своей агентуры. И видеть, как ловцы загнанных душ с
изощренным мастерством коварного лицемерия осуществляют свою тактику, было
для Иоганна равносильным тому, чтобы ежедневно, ежечасно наблюдать
палачей, которые перед совершением казни состязаются в любезности к своим
жертвам.
Какие нужны слова, чтобы передать "задушевную" беседу Гагена с
человеком с мертвыми, остановившимися глазами на синюшном отечном лице?
В лагере этот человек по кличке "Гога" отказался выбить скамейку
из-под ног приговоренного к повешению. Ему пригрозили такой же казнью, но
он снова отказался. Тогда тот, у когоуже была петля на шее, сурово
приказал:
- Не лезь мне в напарники! Добровольная смерть - значит на них
работать. - И попросил: - Не теряйся, товарищ!
Гога совершил то, что казалось тому человеку необходимым для борьбы с
фашистами и тем самым оправданным. Но заключенные не простили Гогу. Он
ослабел, опустился до должности капо. И сейчас он здесь, курсант.
И этому человеку с погасшим взглядом Гаген разъясняет, что если бы
коммунисты не создали среди военнопленных подпольных организаций и
военнопленные подчинялись бы всем установленным правилам, то не было бы
никакой нужды ни в военной охране лагеря, ни в системе наказаний, - ведь
все это противоречит свойственной немцам чувствительности и вызывает у
исполнителей душевные страдания, причем более мучительные, нежели
физические страдания нарушителей порядка.
Что же касается ограниченного рациона питания заключенных, то
объясняется это совсем просто. Германия взяла на себя миссию содержать
советских военнопленных, но саботаж советских граждан на оккупированных
территориях лишает ее возможности получать оттуда такое количество
продовольствия, которое могло бы обеспечить и военнопленных. Таким
образом, получается, что советские люди, находящиеся на оккупированных
территориях, виновны в том, что советские военнопленные умирают в лагерях
от голода.
Все это Гаген говорил воркующим тоном, участливо глядя в мертвые
глаза Гоги.
Гога сидел перед Гагеном на табуретке, вытянувшись, будто по команде
"смирно". Руки его покорно лежали на коленях, окурок сигареты уже обжигал
губы, но он не замечал этого. Лицо оставалось бесстрастным, и только
правая нога, - вероятно, ею он вышиб скамейку из-под ног приговоренного к
смерти товарища, - беспрерывно дрожала.
Склоняясь к Гоге, Гаген говорил с вкрадчивой улыбкой:
- Русский народ - прекрасный народ, у него добрая, простая душа и
есть очень красивые песни. Он хороший, трудолюбивый пахарь. Мы очень любим
русский народ. И мя поможем вашим целям, чтобы Россия снова стала для вас
уютной, как родная изба. - Напомнил вкрадчиво: - У вас были очень добрые
императрицы - Екатерина Первая, а также Вторая. Немки. О! Как они
заботились о русском народе! А народ называл их "матушка", то есть "мама".
Как это прекрасно! - Гаген закатил глаза, потом произнес строго,
осуждающе: - Конечно, мы, немцы, виноваты перед вами, что не смоги в свое
время разоблачить перед всем миром преступность идей Маркса. Вы пали их
жертвами, и теперь мы несем ответственность за то, что Маркс родился на
нашей земле, и вынуждены спасать другие народы от его зловредных идей. Нам
помогают в этом наши доблесные солдаты. - Спросил заботливо: - Ты все
понял?
Гога вскочил, вытянулся.
- Так точно! - Но мертвые глазав его - Иоганн заметил это - на
какое-то мгновение блеснули зло и насмешливо, а потом снова потускнели,
умерли.
Когда Гога ушел, Гаген попросил Иоганна открыть в канцелярии
форточку, сказал брезгливо:
- От этих скотов воняет псиной. - Спросил оживленно, с хвастливой
нотой в голосе: - Вы заметили, как это существо растрогалось, когда я
сказал приятное о его племени? - Заявил: - Мы должны очень хорошо знать их
историю, обычаи. Им это лестно и пробуждает здоровые инстинкты
земледельцев.
Каждый из руководителей, преподавателей, инструкторов изощрял свои
способности, стремясь наилучшим образом выполнить секрктную директиву о
снискании доверия курсантов.
В долгие безмолвные ночи, когда все, обессиленное тишиной, казалось
здесь мертвым, жгучие мысли обжигали мозг Иоганна, лишая его сна.
У него было ощущение, что он сам попал в ловушку этой коварной
директивы, лишившей его возможности найти путь к сближению с курсантами.
Если руководители, преподаватели, инструкторы, следуя этой директиве,
будут завоевывать доверие курсантов при помощи лицемерного
доброжелательства, то, естественно, у тех, кто нужен Иоганну, рано или
поздно возникнет острое недоверие к немцам, ищущим сближения с ними таким
путем. Для Иоганна этот путь неприемлем. Все, что он попытается сделать,
будет казаться ловушкой тем, кто еще имеет надежду вырваться на свободу.
Дать понять людям, которых он наметит, что все это дружеское
расположение не что иное, как ловушка? Но как? Для этого он должен
предварительно обрести их доверие. Но когда все немцы здесь сттремятся к
тому же, как смогут выбранные им люди отличить его искренние стремления от
стремлений его сослуживцев?
И еще одно, очень важное. У Иоганна оказался талант перевоплощения,
и, пройдя предварительную подготовку, он заставил себя перевоплотиться в
немца, стать немцем, неизменно оставаясь при этом самим собой. Играя эту
роль, он все время совершенствовал ее, восприимчиво заимствуя у окружающих
нужные ему мельчайшие черточки, которые он неустанно подмечал и кропотливо
собирал. Верно угадывая психологию тех, с кем ему приходилось общаться, он
с механической точностью воспроизводил их идеологические канонизированные
фразы: они служили ему защитным средством, этаким официозным мундиром
мысли. Все это выходило у него доствточно достоверно. Но проникнуть в душу
человека, изменившего Родине, поставить себя на его место, чтобы тщательно
исследовать, что же человеческое осталось в нем в таких обстоятельствах, а
что погибло намертво, - это Иоганну не удавалось.
Он мог еще представить себе загнанного, замученного, слабовольного
человека, который в момент отчаяния решился "в качестве разумного
временного компромисса" сделать начальную уступку врагу и, втянутый в
первый круг водоворота, потом падает все ниже, влекомый суживающимися
кругами на гибельное дно.
Такого человека он должен понять и суметь найти логику убеждения,
чтобы внушить ему мужество, так позорно утраченное, и затем обнадежить,
заставить поверить, что, совершив подвиг, он сумеет вновь вернуться к
своему народу.
И надо думать такой путь падения прошли многие. Но среди тех, кто
стал предателем из-за своей слабости, есть и другие, те, кто совершает
сейчас новое и еще более подлое предательство: легко клюнув на внушаемые
фашистами лживые посулы, эти трусы нвбираются здесь храбрости в надежде
стать доверенными соучастниками в разбойничьем рассечении их отчизны на
куски. Они верят, что каждый такой кусок под благосклонной эгидой
германской империи станет изолированным заповедником всего стародавнего,
патриархального и Германия будет заботиться о подопечных земледельческих
нациях - своих сырьевых придатках.
К познанию вот таких личностей Иоганн не мог подобрать ключи, не
понимал их. А такие были, особенно среди тех, кого привезли сюда из
подготовительных школ, - воспитанники различных
буржуазно-националистических антисоветских центров. Им мерещиласькроткая
покорность своих народов, обращенных вспять, к старым, патриархальным
временам, тихая жизнь под соломенными кровлями хат, "самостийное"
существование. И ради него они готовы были истреблять свой народ, который
влился в семью других советских народов, образовавших величайшую
социалистическую державу. Но вместе с тем нельзя было не думать, что,
кроме тех, у кого навязанные врагом взгляды срослись с плотью, были и
другие, и для них эти взгляды могли служить только защитной окраской,
средством самосохранения.
Каждому курсанту на очередном занятии предлагалось написать сочинение
на тему "Почему я враг советской власти".
С одной стороны, это сочинение должно было стать своего рода
векселем, залогом запроданной врагам души, а с другой - давало материал
для исследования. По нему можно было судить, насколько совершенное
предательство связано с суждениями предателя о своей родине.
Как бы ни было омерзительно это чтиво, Иоганн отводил ему многие
часы. Напряженно, вдумчиво анализировал он каждую фразу, искал в ней
скрытый смысл, сопротивление мысли или изворотливость, прибегая к которой
можно уклониться от необходимости оскорблять самое священное для человека.
Он стремился распознать даже ту преднамеренную тупость, за которой таится,
быть может, еще не полностью утраченная привязанность ук родной стране.
Другие переводчики, не владевшие русским языком в такой степени, не могли,
читая сочинение, постичь во всей полноте его сокровенный смысл и потому не
были способны раскрыть истинное значение фраз, в которых Иоганн опознавал
умысел, двусмыслие, тайную издевку.
А тупую злобу, порожденную утратой собственности, злобу пополам с
надеждой, что эта собственность будет возвращена, немецкие переводчики
воспринимали как наглое поползновение раба на долю награбленного хозяином.
И таких брали на заметку как страдающих никчемными иллюзиями.
Здесь каждого поощряли сшить себе из грязного тряпья антисоветских
пропагандистских отбросов любое знамя. Курсантам разрешали считать себя
как бы негласными союзниками вермахта, но они были всего-навсего как те
черные крысы, которых забрасывают на корабли противника, чтобы они
изгрызли в трюмах все, что им будет по зубам.
Исследуя души агентов по их письменным откровениям, сотрудники абвера
с чиновничьим усердием подсчитывали количество несомненных и сомнительных
антисоветских выражений, и если ьалланс был в пользу курсанта, ему ставили
положительную отметку, если же нет, сочинение приходилось писать заново.
У Иоганна тоже имелся свой реестр. Он хранил в памяти клички
курсантов, в сочинениях которых можно было подметить уклончивое двусмыслие
или даже такую деталь, как начертание слова "Родина" с большой буквы, и
много других тонкостей. Возможно, тут был некий тайный умысел, а может
быть, и автоматизм еще не истребленной привычки.
Тупая злоба не ищет оригинальной аргументации для доказательства
своей готовности послушно исполнять волю сильного. Докладывая Лансдорфу о
сочинителях такого рода, Иоганн подчеркнул совпадения в их аргументации и
осторожно намекнул, что эти люди не внушают ему доверия, он сомневается в
их искренности: свидетельство тому - механическое повторение одних и тех
же антисоветских выражений.
Лансдорф похвалил его за проницательность.
Гаген разработал тактику засылки диверсантов на советскую территорию.
Он предлагал одновременно засылать по две группы, расчленив их функции:
одна из групп предназначается непосредственно для выполнения задания, а
другая ведет за ней параллельный контроль-наблюдение и в случае
невыполнения задания уничтожает эту группу.
Иоганн написал подобную же докладную записку, причем предложения его
совпали с разработкой Гагена, но через некоторое время подал Лансдорфу
рапорт, в котором подробно излагал, почему он считает свою докладную
ошибочной.
На первый план Вайс выдвинул соображения экономического порядка:
амортизация транспортных средств, расход горючего, комплектов вооружения,
средств связи. На второй - отчетность перед Берлином. Если для выполнения
каждого задания засылать двойное количество агентов, а результаты
определять деятельностью только половины этих агентов, то эффективность
школы окажется наполовину сниженной. И третий аргумент. Принцип фюрера -
тотальный шпионаж, и, руководствуясь им, следует проводить массовую
засылку агентуры. Резервы материала имеются для этого большие, и если даже
будет определенный отход, то они все-таки не уклонятся от главного - от
указаний фюрера.
Лансдорф принял самокритику Иоганна, а заодно не дал хода и докладной
Гагена, заявив, что предлагаемая им тактика приемлима только лишь для
особо важных заданий.
Так Иоганн подготовил почву для возможности парализовать действия
засылаемых групп в тех случаях, если в них окажется человек, способный
контролировать агентов и при необходимости уничтожить их. Кроме того, он
внушил Лансдорфу мысль о необходимости заранее примириться с тем, что
отдельные группы не сумеют выполнить задания. Эти провалы не будут иметь
особого значения, так как численность засылаемых групп со временем
увеличится.
Стремясь к этому, Иоганн исходил из своей не поколебленной даже здесь
убежденности в том, что прослойка предателей среди военнопленных, в
сущности, ничтожна и, вербуя нужные им кадры, абверовцы зачерпнут не
только эту прослойку, но и те пласты советских военнопленных, которые
сохранили преданность Родине, а если еще уведомить подпольные лагерные
организации, то в школы попадут люди, которых сами подпольщики пошлют на
подвиг.
Иоганн даже прибегнул к расовой теории, для того чтобы внушить
сослуживцам, что представители низшей расы не способны выполнять сложные
агентурные задания, интеллектуальная неполноценность, примитивность
психики ставит перед ними непреодолимые барьеры.
А гагена он утешил, сказав, что если даже некоторое число групп
провалится или перейдет на сторону противника, то это будет притуплять
бдительность русских и создаст на время благоприятные условия для действия
других групп.
Гаген согласился с Иоганном и назвал это тактикой разбрасывания
приманки. Он даже сказал, что такая тактика - нечто новое в условиях
специфических действий, обеспеченных большим количеством материала, услуги
которого не надо оплачивать, как приходилось их оплачивать на
западноевропейском театре войны.
35
Заключенный N740014 из эксперементального лагеря "O-X-247", тот
самый, которого там спас Иоган и которому он открыл свое настоящее лицо,
благополучно прибыл в школу и после оформления получил кличку "Туз".
Но в первой же беседе с Иоганном он выразил явное недовольство тем,
что его извлекли из лагеря смерти.
Сухо и несколько высокомерно он сообщил Иоганну, что в лагере его
избрали в число руководителей подпольной организации. Им удалось связаться
с другими подпольными организациями и создать комитет Союза военнопленных.
Они будут объединенными усилиями, при поддержке немецких антифашистких
организаций, готовить одновременное восстание во всех лагерях. Поэтому он
считает свое пребывание в школе нецелесообразным. И хотя работа
проделанная комитетом, пока еще не столь значительна, все же место его
там, в лагере.
Все это было неожиданным для Иоганна. И означало потерю человека, на
которого он мог здесь всецело опереться. Вместе с тем, вернувшись в
лагерь, Туз сумел бы помочь Иоганну, и в разведывательно-диверсионные
школы были бы направлены те военнопленные, которых отберут для этого
подпольные лагерные организации.
Иоганн пообещал Тузу, что постарается, сославшись на какую-нибудь его
провинность или на неспособность к агентурной работе, отправить его
обратно в лагерь, как только тот найдет себе среди здешних курсантов
достойную и верную замену. И с этого момента стал избегать каких-либо
встреч с Тузом.
Нельзя было не обратить внимания на совершенно новые, самоуверенные
манеры бывшего N740014. Он с какой-то снисходительностью, с нескрываемым
превосходством, загадочно усмехаясь, слушал Вайса, словно хотел дать ему
почувствовать, что он, Туз, теперь уже не тот, что прежде. Теперь он
персона, наделенная некими особо возвышающими его правами, и еще
неизвестно, кто кого будет обслуживать - он советского разведчика или тот
его.
И хотя с костистой его физиономии не исчезли следы лишаев, побоев,
голода, а полученный в школе французский мундир висел на нем как на
вешалке и огромные кисти его рук с иссохшими мышцами, разбитые неимоверным
трудом на каменоломне, были подобны двум сплющенным гроздьям из скрюченных
пальцев, - несмотря на все это, от всей его фигуры веяло такой
величавостью, какой не выразить ни в бронзе, ни в мраморе.
Таким степенным, полным чувства собственного достоинства человеком
его, несомненно, сделало доверие, которое ему оказали в лагере, избрав в
руководство подпольной организации.
Это был избранник народа, твердо убежденный в том, что он облечен
самой главной здесь властью.
Вот почему он несколько снисходительно слушал Иоганна, полагая, что
хотя тот и советский разведчик - может, даже лейтенант или капитан, - но
все-таки служащий. А он, Туз, так сказать, представитель блока партийных и
беспартийных. И избран он не просто от эксперементального лагеря
"O-X-247", но и от межлагерного Союза военнопленных, который должен
подготовить восстание узников концлагеря. И он входит в руководящую группу
этого межлагерного Союза. Когда обсуждалась работа Союза, члены
руководящего комитета высказали различные точки зрения на тактику
подготовки восстания. Пришлось вести борьбу с левацкими, сектантскими
тенденциями тех, кто утверждал, что нечего тратить время на
организаторскую деятельность, на пропагандистскую работу, а надо только
сформировать надежное ядро, которое нанесет удар по охране, - и тогда
массы сами стихийно присоединятся к восстанию. И если даже при этом все
заключенные погибнут, важно совершить эту акцию. Свобода или смерть -
таков был их лозунг.
Были и такие, кто придерживался оппортунистических воззрений,
полагая, что задача Союза - лишь обеспечить максимальную выживаемость
заключенных и, поскольку победа Красной Армии исторически неизбежна, надо
стремиться только к тому, чтобы выжить, сохраниться до этого
всеразрешающего исторического момента. Поэтому, говорили они, в лагерях не
следует создавать подпольные коммунистические организации, а коммунисты
должны войти в Союз не как представители этих организаций, а на общих
основаниях. И Союз надо бы оформить в духе организации, служащей только
целям взаимопомощи и общекультурного просвещения. Тогда, в случае провала,
члены Союза не будут истреблены полностью, погибнут одни руководители. А
возможно, в некоторых лагерях администрация даже примирится с такой
безобидной формой организации военнопленных, и тогда Союз впоследствии
можно быдет использовать для более активных действий.
Эти жаркие дискуссии проходили в узком забое. Члены комитета,
теснясь, влезали в его каменную щель и, лежа голова к голове, шепотом
убеждали друг друга, пока товарищи, выделенные для охраны и прикрытия,
рушили позади них глыбы камня, образуя завалы, через которые невозможно
было пробраться. Но эти завалы отсекали доступ воздуха, и члены комитета,
задыхаясь, обливаясь потом, испытывая боль в груди и удушье, какое
испытывает, заживо погребенный, страстно спорили в поисках решения,
которое могло стать общим, непререкаемым для всех.
Информация Туза о планах создания Союза военнопленных отличалась
предельным лаконизмом. Возможно, Туз уплотнял ее так, учитывая краткость
времени, отпущенного на их встречу, но не исключено также, что он хотел
дать почувствовать Вайсу ту суровую деловитость, какой была проникнута
работа лагерного комитета.
Но и этого было достеточно, чтобы Иоганн ощутил возвышающее душу
неистребимое непокорство, могучую жизнеспособность советских людей, убить
которую невозможно также, как самую жизнь на земле.
В глазах Иоганна как бы померк ореол некоей исключительности,
которым, как ему казалось прежде, озарена его миссия, ибо тысячи людей,
подобных этому заключенному N740014, совершают подвиг борьбы в тылу врага,
подобный его подвигу, используя методы, подобные его методам. И, в
сущности, им неизмеримо труднее бороться в лагере, они находятся как бы на
дне гигантской могилы. Он же, Иоганн, внешне оказался в более
привилегированном положении, хотя малейшая оплошность может обречь его
перед неизбежной казнью на длительные, мучительные истязания, не менее
жестокие. чем те, каким подвергаются в лагерях.
Майор Штейнглиц, воодушевленный старопрусским заветом: "Человек -
ничто, организация - все", весь отдался административной деятельности.
Поточный способ массового производства разведчиков, к которому он в начале
относился скептически, постепенно увлек его возможностью блеснуть
канцелярским размахом рапортов, направляемых в Берлин. Вместе с Гагеном
они готовили статистические докладные, где, основываясь на будущих победах
вермахта, отчисляли проценты от людского состава побежденных армий в сеть
своих школ. И эти прогнозированные исчисления выглядели грандиозно,
внушительно.
Установленный в школе распорядок дня никогда не нарушался. Подъем в 6
часов, физзарядка - от 6 часов 10 минут до 6 часов 40 минут, время на
туалет - 20 минут, завтрак - от 7 до 8 часов, занятия - от 8 часов до 12
часов, обед - с 12 часов до 14 часов, занятия - с 14 часов до 18 часов,
ужин - до 19 часов, вечерняя поверка - в 21 час 30 минут. Отбой - в 22
часа.
По воскресеньям занятий нет.
Курсантам почту доставляют прямо в барак, это всевозможная
антисоветская и белоэмигрантская литература и газеты. Иногда короткая
лекция на тему "История Советского государства".
Раздумывая о безотказно действующей системе организации и воспитания,
о ее быстрой результативности, Штейнглиц выразил опасение, как бы в таких
идеальных условиях, сроднившись, так сказать, с немецким образом жизни и
порядком, курсанты не позабыли бы о тех условиях, в каких им придется
орудовать, и поэтому дал указание развесить в бараках советские трофейные
плакаты. Он приказал также, чтобы курсанты обращались друг к другу со
словами "товарищ" и по воскресеньям обязательно пели хором свои народные
песни.
Дитрих был озабочен созданием надежной системы так называемого
"негласного оперативного обслуживания состава слушателей школы".
Он подобрал среди курсантов наиболее надежных для выполнения функции
провокаторов. Дал задание доставить в расположение школы несколько женщин,
способных - главным образом в интимных условиях - проверить политлческую
надежность отдельных сомнительных лиц. Решил предоставить этим последним
возможность выходить за пределы школы, чтобы наблюдать за их поведением на
воле. Приказал выделить в его личное распоряжение большое количество
спиртного для проведения экспериментов, и курсантов подпаивали в надежде
получить от пьяных какую-либо заслуживающую внимания информацию об их
настроениях. Тщательно продумывал разного рода проверочные комбинации для
тех, чье поведение казалось ему подозрительным. Приказал установить
микрофоны в общежитии.
Словом, каждый был поглощен своей деятельностью.
И только один Ландорф не нарушал обычного, установленного им ритма
жизни и без воодушевления выслушивал хвастливые рапорты подчиненных.
Штейнглица он обычно угнетал своим умственным превосходством и
убийственным скептицизмом.
- Будьте любезны, майор, напомните мне: от кого мы получили
губительные для Франции сведения о ее военном потенциале?
Штейнглц с готовностью перечислял имена известных ему шпионов.
- Вздор! - пренебрежительно отвечал Лансдорф. - Мелочи. В тысяча
девятьсот тридцать восьмом году французский генерал Шовино опубликовал
книгу "Возможности вторжения", сопровождаемую предисловием маршала Петэна.
Она стала для нас настольным справочником. - Разглядывая ногти,
осведомился: - А по Англии?
Щтейнглиц, вытянувшись, молчал, хотя ему очень хотелось напомнить о
своей личной заслуге.
- Знаменитый английский военный историк Лиддель Гарт опубликовал труд
"Оборона БРитании". Фюрер высоко оценил эту книгу. А Гесс отметил, что она
важна для правильной оценки всей ситуации в целом и содержание ее найдет
важное практическое применение. - Упрекнул: - Вы не тревожите себя лишними
знаниями, майор. И напрасно. - Заметил многозначительно: - Ключи от
государственных тайн не всегда обязательно воровать, отнимать, похищать
коварными способами или добывать с помощью массового производства дрянных
отмычек. Люди мыслящие могут их получить от ученых, историков,
исследователей, порой заботящихся о своем тщеславии больше, чем об
интересах собственного государства.
Штейнглиц обиделся, сказал сдержанно:
- В салоне леди Астор, поклонницы нашего Фюрера, любой
агент-практикант может узнать, о чем час назад говорил Черчилль, - для
