французов устремились к нему с криком: "Тоби, Тоби... on veut Toby!" Из
волнующейся толпы протягивались авторучки и альбомы для автографов, люди
напирали в стремлении прикоснуться к великому Тоби Темплу и его чудесной
Джилл. Полицейские не могли противостоять этому нажиму; толпа отмела их в
сторону и принялась рвать одежду Тоби на память. Тоби и Джилл чуть не
раздавили напором тел, но Джилл не испугалась. Это безумство было данью
е_й_. Она сослужила службу этим людям; она вернула им Тоби.
Последним этапом их турне была Москва.
Москва в июне - это один из прекраснейших городов в мире. Стройные
белые березки и липы с желтыми клумбами под ними стоят вдоль широких,
залитых солнцем, проспектов, по которым прогуливается множество местных
жителей и приезжих. Это - туристический сезон.
Всеми приезжающими в Россию иностранными туристами занимается
контролируемое правительством агентство "Интурист", которое организует
транспорт, гостиницы и экскурсии в сопровождении гидов. Но Тоби и Джилл в
международном аэропорту "Шереметьево" ждал огромный "ЗИЛ", на котором их
отвезли в гостиницу "Метрополь", куда обычно поселяют важных гостей из
стран-сателлитов. В их номере люкс оказался солидный запас "Столичной" и
черной икры.
Генерал Юрий Романович, высокопоставленный партийный функционер,
приехал в гостиницу поприветствовать гостей. "У нас в России показывают не
так много американских фильмов, мистер Темпл, но картины с вашим участием
идут довольно часто. Русский народ считает, что талант не знает границ!"
Тоби должен был дать три представления в Большом театре. На премьере
публика наградила овацией и Джилл. Из-за языкового барьера Тоби дал
большую часть своего выступления в пантомиме, что привело зрителей в
восторг. Он произнес речь на своем псевдорусском, и смех и аплодисменты
публики звучали в огромном зале театра как признание в любви.
В последующие два дня генерал Романович сопровождал Тоби и Джилл во
время их приватной экскурсии по городу. Они прокатились на гигантском
"чертовом колесе" в парке Горького и осмотрели исторический собор Василия
Блаженного. Их пригласили на представление Московского государственного
цирка. В их честь был устроен банкет в ресторане "Арагви", где им подали
золотистую икру, самую редкую из восьми видов икры, разные закуски и
нежнейший паштет, запеченный в тесте. На десерт они ели невероятно вкусную
яблочную шарлотку с абрикосовым соусом.
И снова экскурсии. Они побывали в Музее изобразительных искусств
имени Пушкина, в Мавзолее Ленина и в "Детском мире", этом замечательном
магазине детских товаров.
Их водили в такие места, о существовании которых большинство русских
и не подозревало. Улица Грановского, вся заставленная "Чайками" и
"Волгами". Через ничем не примечательную дверь с надписью "Бюро особых
пропусков" их провели внутрь, в магазин, полный импортных деликатесов со
всего мира. Привилегия делать здесь покупки принадлежала "начальству",
русской элите.
Их возили на роскошную дачу, где в специальном просмотровом зале для
группы привилегированных лиц демонстрировались иностранные фильмы. Это
было увлекательное приобщение к некоторым сторонам жизни народного
государства.
В день последнего выступления Тоби, во второй его половине, Темплы
собирались пройтись по магазинам. Но вдруг Тоби сказал:
- Поезжай-ка ты без меня, детка. А я бы чуточку соснул.
Джилл с минуту внимательно смотрела на него.
- Ты хорошо себя чувствуешь?
- Великолепно. Просто устал немного. А ты поезжай и скупи всю Москву.
Джилл заколебалась. Тоби показался ей бледным. Когда это турне
закончится, она позаботится о том, чтобы Тоби как следует отдохнул до
начала нового телешоу.
- Ладно, - согласилась она. - Поспи.
Джилл шла через фойе к выходу, вдруг мужской голос окликнул ее:
"Жозефина!" Оборачиваясь, она уже знала, кто это, и в какую-то долю
секунды вновь произошло чудо.
Дэвид Кенион уже подходил к ней, улыбаясь и говоря: "Я так рад тебя
видеть", и ей казалось, что сердце ее вот-вот остановится. "Он -
единственный мужчина, который может творить со мной такое!" - подумала
Джилл.
- Выпьешь со мной что-нибудь? - спросил Дэвид.
- Да, - ответила она.
В большом баре гостиницы было многолюдно, но они нашли столик в
сравнительно тихом месте в углу, где можно было разговаривать.
- Что ты делаешь в Москве? - спросила Джилл.
- Приехал по просьбе нашего правительства. Мы пытаемся заключить
нефтяную сделку.
К столику подошел официант со скучающим выражением лица, и они
заказали напитки.
- Как поживает Сисси?
Дэвид посмотрел на нее и сказал:
- Я следил за всем, что касалось твоей жизни. А в поклонниках у Тоби
Темпла я с юных лет. - От этих слов Тоби показался ей очень старым. - Рад,
что он поправился. Когда я прочитал о его болезни, то встревожился за
тебя. - В его глазах появилось выражение, которое Джилл помнила с тех
давних времен: выражение тяги к ней, нужды в ней.
- По-моему, Тоби был великолепен в Голливуде и в Лондоне, - говорил
между тем Дэвид.
- Ты был там? - удивилась Джилл.
- Да. - И он быстро прибавил: - У меня там были дела.
- А почему ты не пришел за кулисы?
Он помолчал.
- Не хотел тебе навязываться. Не знал, захочешь ли ты меня видеть.
Им принесли напитки, в тяжелых низких стаканах.
- За тебя и Тоби, - сказал Дэвид.
Что-то было в том, как он это сказал, какая-то скрытая печаль,
неутоленность...
- Ты всегда останавливаешься в "Метрополе"? - спросила Джилл.
- Нет. По правде говоря, было чертовски трудно получить...
Он слишком поздно заметил западню и смущенно усмехнулся.
- Я знал, что ты будешь здесь. Должен был уехать из Москвы еще пять
дней назад. Я ждал, надеясь, случайно тебя встретить.
- Зачем, Дэвид?
Он долго не отвечал, затем заговорил:
- Теперь все это слишком поздно, но все равно я хочу тебе рассказать,
потому что думаю, что ты имеешь право это знать.
И он рассказал ей о своей женитьбе на Сисси, о том, как она его
обманула, о ее попытке самоубийства и о том вечере, когда просил Джилл
встретиться с ней на озере. Все это выплеснулось потоком чувства такой
силы, что Джилл была потрясена до глубины души.
- Я всегда тебя любил!
Она сидела и слушала, и ощущение счастья растекалось по всему ее
телу, словно горячее вино. Это было исполнение прекрасной мечты, это все,
чего она хотела, к чему стремилась. Джилл смотрела на сидящего напротив
мужчину и вспоминала, как прикасались к ней его сильные и нежные руки,
вспоминала его упругое, красивое тело и почувствовала, как в ней что-то
перевернулось. Но ведь Тоби теперь часть ее самой, он - ее плоть, а
Дэвид...
Рядом с ней чей-то голос сказал:
- Миссис Темпл! Мы вас везде ищем!
Это был генерал Романович.
Джилл взглянула на Дэвида.
- Позвони мне утром.
Последнее выступление Темпла в Большом театре превзошло все, что
когда-либо видели эти сцены. Зрители бросали цветы, кричали "браво",
топали ногами и отказывались расходиться. После выступления планировался
большой прием, но Тоби сказал Джилл:
Я пас, божественная. Ты иди. А я вернусь в гостиницу и немного
вздремну.
Джилл пошла на прием одна, но ей казалось, что рядом с ней все время
был Дэвид. Она беседовала с хозяевами, танцевала и отвечала на расточаемые
ей комплименты, но одновременно этим у нее в памяти вновь и вновь
прокручивалась ее встреча с Дэвидом. "Я женился не на той девушке. Мы с
Сисси развелись. Я никогда не переставал любить тебя..."
В два часа ночи Джилл проводили до двери ее номера в гостинице. Войдя
внутрь, она увидела, что Тоби без сознания лежит на полу посреди комнаты,
а его правая рука тянется к телефону.
Тоби Темпла срочно доставили на санитарной машине в дипломатическую
поликлинику на проспекте Сверчкова, 3. Вызвали среди ночи трех ведущих
специалистов для осмотра. Все выражали Джилл сочувствие. Главный врач
проводил ее в отдельный кабинет, где она оставалась ждать сообщений. "Как
повторный прогон фильма", - подумала Джилл. "Это все уже было раньше".
Происходящее казалось ей каким-то расплывчатым, нереальным.
Несколько часов спустя дверь в кабинет открылась и вошел невысокий
толстый русский в плохо сшитом костюме, похожий на неудачливого
водопроводчика.
- Я доктор Дуров, - представился он. - Лечащий врач вашего мужа.
- Я хочу знать, как его состояние.
- Пожалуйста, сядьте, миссис Темпл.
Джилл даже не заметила, что стоит.
- Говорите же!
- У вашего мужа случился удар. На профессиональном языке это
называется церебральный венозный тромбоз.
- Насколько это серьезно?
- Это вид поражения - вы понимаете? - из наиболее тяжелых и опасных.
Если ваш муж выживет - а с уверенностью этого еще нельзя сказать... он
никогда больше не сможет ни ходить, ни говорить. Он в полном рассудке, но
тело его полностью парализовано.
Перед отлетом Джилл из Москвы ей позвонил Дэвид.
- Не могу высказать, как я сочувствую тебе, - взволнованно сказал он.
- И всегда готов прийти на зов. Когда бы я тебе ни понадобился, я буду
рядом. Помни об этом!
Только это и помогло Джилл сохранить рассудок в том кошмаре, который
предстояло пережить.
Обратный перелет домой превратился в адское "deja vu". Носилки в
самолете, санитарная машина от аэропорта до дома, комната больного.
Только на этот раз все было иначе. Джилл поняла это в тот момент,
когда ей разрешили взглянуть на Тоби. Его сердце билось, его жизненные
органы функционировали; во всех отношениях он представлял собой живой
организм. И все же он таковым не был. Это был дышащий, пульсирующий труп,
мертвец под кислородной палаткой, с торчащими в его теле трубками и
иглами, через которые в него вливались все необходимые для поддержания его
жизни жидкости. Его лицо искажала ужасная гримаса, чем-то похожая на
усмешку, а губы были оттянуты так, что обнажались десны. "Боюсь, что не
могу ничем обнадежить вас", - сказал тот русский доктор.
Это было несколько недель назад. Сейчас они находились у себя дома, в
Бель-Эйр. Джилл немедленно вызвала доктора Каплана, а тот пригласил
специалистов, и ответ звучал всегда один и тот же: массированный удар,
тяжелое поражение или разрушение нервных центров и очень мало надежды на
то, что удастся восстановить то, что уже повреждено.
Опять круглосуточно дежурили сиделки, опять приходил физиотерапевт
для занятий с Тоби, но все это были лишь бессмысленные жесты.
Объект всего этого внимания представлял собой гротескную фигуру. Кожа
Тоби пожелтела, волосы вылезли целыми пучками. Его парализованные
конечности высохли и стали походить на веревочные жгуты. На лице у него
застыла эта кошмарная улыбка, с которой он не мог ничего поделать. Вид его
был ужасен, он походил на череп - эмблему смерти.
Но глаза его жили. И еще как! В них полыхало могущество и отчаяние
разума, заключенного в эту бесполезную оболочку. Когда бы Джилл не вошла к
нему в комнату, его глаза следили за ней жадно, неистово, умоляюще. О чем
они молили? О том, чтобы она еще раз поставила его на ноги? Вернула ему
речь? Сделала его опять человеком?
Она подолгу молча смотрела на него сверху вниз и думала: "Часть меня
самой лежит в этой постели и мучается в безысходности". Они были связаны
одной нитью. Она отдала бы все на свете, чтобы спасти Тоби, чтобы спастись
самой. Но она знала, что это никак невозможно. На этот раз нет.
Телефоны звонили непрерывно, и это было как повторение тех же звонков
и тех же выражений сочувствия.
Но один звонок отличался от всех других. Позвонил Дэвид Кенион.
- Я просто хочу, чтобы ты знала: если я могу что-то сделать, - хоть
что-нибудь, безразлично что, - я готов и жду.
Джилл представила себе, какой он высокий, красивый и сильный, и
подумала о той уродливой карикатуре на человека, которая находилась в
соседней комнате.
- Спасибо, Дэвид. Я очень ценю твою заботу. Но ничего не надо. Пока
ничего.
- У нас в Хьюстоне есть несколько отличных врачей. Лучших в мире. Я
мог бы переправить их к нему самолетом.
Джилл почувствовала, что у нее перехватывает горло. О, как ей
хотелось попросить Дэвида приехать к ней, увезти ее отсюда! Но она не
могла. Она была связана с Тоби и понимала, что никогда не сможет бросить
его.
Никогда, пока он жив.
Доктор Каплан закончил обследование Тоби. Джилл ждала его в
библиотеке. Когда он вошел, она резко повернулась к нему.
- Ну, Джилл, я иду с хорошими, и с плохими новостями, - попытался
неуклюже пошутить доктор.
- Сообщите мне сначала плохие.
- Боюсь, что нервная система Тоби пострадала слишком сильно, чтобы
можно было надеяться на ее восстановление. Об этом не может быть и речи на
этот раз. Он больше не сможет ни ходить, ни говорить.
Она долго смотрела на него, потом спросила:
- Какие же хорошие новости?
Доктор Каплан улыбнулся:
- У Тоби феноменально сильное сердце. При надлежащем уходе он
проживет еще двадцать лет.
Джилл смотрела на него, не веря услышанному. "Двадцать лет. Вот так
хорошие новости!" Она мысленно представила себя с оседлавшей ее ужасной
горгульей из комнаты наверху и подумала, что попала в ловушку кошмара, от
которого нет избавления. Она никогда не сможет развестись с Тоби. Никогда,
пока он жив. Потому что никто этого не поймет. Ведь она была той героиней,
которая однажды спасла ему жизнь. Все будут считать себя преданными и
обманутыми, если теперь она его бросит. Даже Дэвид Кенион!
Дэвид звонил теперь ежедневно и говорил без конца о ее потрясающей
верности и самоотверженности, и они оба ощущали, как между ними
циркулирует глубокий эмоциональный поток.
Фраза: "Когда Тоби умрет..." никогда не произносилась вслух.
33
Три сиделки ухаживали за Тоби круглые сутки, сменяя друг друга. Они
работали четко, умело и бесстрастно, как машины. Джилл рада была их
присутствию, потому что она не могла заставить себя подойти близко к Тоби.
Вид этой жуткой, ухмыляющейся маски отталкивал ее. Джилл искала любые
предлоги, чтобы не ходить к нему в комнату. А когда она все-таки
заставляла себя пойти к нему, то моментально ощущала в нем перемену. Даже
сиделки это чувствовали. Тоби лежал неподвижно, с потухшим взглядом,
устремленным в пространство. Но стоило Джилл войти в комнату, как в его
ярко-синих глазах разгорался огонь жизни. Джилл читала мысли Тоби так
ясно, словно он говорил вслух. "Не дай мне умереть. Помоги мне! Помоги!"
Джилл стояла, глядя на его разрушенное тело, и думала: "Я не могу
помочь тебе. Тебе не следует жить в таком виде. Лучше умереть!"
Эта мысль стала овладевать сознанием Джилл.
Газеты публиковали рассказы о том, как жены освобождали от страданий
своих неизлечимо больных мужей. Даже кто-то из врачей признавался, что
намеренно позволил умереть определенным больным. Эйтаназия - так это
называлось. Умерщвление из сострадания. Но Джилл знала, что это можно
назвать и убийством, даже если в Тоби больше нет ничего живого, кроме этих
проклятых глаз, которые неотступно следят за ней.
В последующие недели Джилл совершенно не выходила из дома. Большую
часть времени она проводила, запершись у себя в спальне.
Ее головные боли возобновились, и она не находила облегчения.
В газетах и журналах печатались волнующие повествования о
парализованном суперкумире и его преданной жене, которая однажды уже
вернула его к жизни. Везде активно обсуждался вопрос о том, сможет ли
Джилл повторить чудо. Но она знала, что никаких чудес больше не будет.
Тоби никогда не выздоровеет.
"Двадцать лет!..." - сказал доктор Каплан. А там, за стенами этого
дома, ее ждет Дэвид. Ей необходимо найти способ, как бежать из своей
тюрьмы.
Это началось в сумрачное, ненастное воскресенье. Утром пошел дождь и
зарядил на весь день, стуча по крыше и в окна дома, пока Джилл не стало
казаться, что она сейчас сойдет с ума. Она читала у себя в спальне,
пытаясь отключиться от настырного стука дождя, когда к ней вошла ночная
сиделка. Ее звали Ингрид Джонсон. Она была в накрахмаленной одежде и
выглядела строго.
- Горелка наверху не работает, - объявила Ингрид. - Мне придется
спуститься в кухню, чтобы приготовить обед для мистера Темпла. Не побудете
ли вы с ним несколько минут?
Джилл почувствовала неодобрение в голосе сиделки. Той казалось
странным, что жена совсем не подходит к постели больного мужа.
- Я присмотрю за ним, - пообещала Джилл.
Она отложила книгу и пошла по коридору к комнате Тоби. Как только
Джилл вошла, ей в ноздри ударил знакомый тяжелый запах болезни. В тот же
миг на нее нахлынули воспоминания о тех долгих, страшных месяцах, когда
она боролась за жизнь Тоби.
Под головой у Тоби была большая подушка. Когда он увидел входящую
Джилл, его глаза вдруг ожили, посылая ей отчаянные сигналы. "Где ты была?
Почему не приходила ко мне? Ты мне нужна. Помоги мне!" Казалось, у его
глаз есть голос. Джилл посмотрела на это отвратительное скрюченное тело,
на эту ухмыляющуюся маску смерти и почувствовала дурноту. "Ты никогда уже
не поправишься, будь ты проклят! Ты должен умереть! Я хочу, чтобы ты
умер!"
Продолжая смотреть на Тоби, Джилл увидела, что выражение глаз у него
меняется. В них отразились шок, неверие, а потом они стали наливаться
такой ненавистью, такой лютой злобой, что Джилл невольно отступила на шаг
от кровати. Она поняла, что произошло. Она высказала свои мысли вслух.
Джилл повернулась и опрометью бросилась вон из комнаты.
Утром дождь прекратился. Из подвала принесли старое кресло-каталку
для Тоби. Дневная сиделка Френсис Гордон повезла Тоби в сад, чтобы он мог
побыть на солнце. Джилл было слышно, как кресло везут по коридору к лифту.
Она подождала несколько минут, потом спустилась вниз. Проходя мимо
библиотеки, она услышала звонок телефона. Звонил Дэвид из Вашингтона.
- Как ты сегодня? - его голос звучал тепло и заботливо.
Она никогда еще не была так рада слышать его.
- Хорошо, Дэвид.
- Я хотел бы, чтобы ты была со мной, дорогая.
- Я тоже. Я так люблю тебя. И хочу тебя. Хочу, чтобы ты обнимал меня,
как раньше. Ох, Дэвид...
Что-то заставило ее обернуться. Тоби был в холле, пристегнутый к
своему креслу, - там, где его на минутку оставила сиделка. Он смотрел на
Джилл с такой ненавистью и злобой, что его взгляд действовал как
физический удар. Его разум говорил с ней через глаза, кричал ей: "Я убью
тебя!" Джилл в панике уронила трубку.
Она выбежала из комнаты, взбежала вверх по лестнице, все время
ощущая, как ненависть Тоби гонится за ней, словно какая-то яростная злая
сила. Она провела в спальне весь день, отказываясь от пищи. Она сидела в
кресле в состоянии шока, снова и снова возвращаясь мыслями к тому моменту
у телефона. Тоби знает. Он знает. Она никогда больше не сможет посмотреть
ему в глаза.
Наконец настала ночь. Была середина мая, и воздух все еще хранил
дневную жару. Джилл широко распахнула окна своей спальни, чтобы поймать
хоть слабое дуновение ветерка.
В комнате Тоби дежурила сестра Галлахер. Она на цыпочках подошла к
кровати взглянуть на больного. Сестра Галлахер сожалела, что не может
прочитать его мысли, потому что тогда ей, возможно, удалось бы помочь
бедняге. Она подоткнула вокруг него одеяло.
- А теперь вам надо поспать хорошенько, - бодро сказала она. - Я еще
загляну к вам.
Никакой реакции на это не последовало. Он даже не посмотрел в ее
сторону.
"Может, оно даже и лучше, что я не могу прочитать его мысли", -
подумала сестра Галлахер. Она бросила на него последний взгляд и ушла в
свою маленькую гостиную посмотреть какую-нибудь позднюю передачу по
телевидению. Сестре Галлахер нравились теледиалоги. Она любила смотреть на
рассказывающих о себе киноактерах. Это делало их совсем земными,
обыкновенными, простыми людьми. Она приглушила звук, чтобы не беспокоить
своего подопечного. Но Тоби Темпл и так ничего бы не услышал. Мысли его
были далеко.
Дом был погружен в сон. Иногда слабые звуки уличного движения
доносились с бульвара Сансет, расположенного далеко внизу. Сестра Галлахер
смотрела какой-то поздний фильм. Жаль, что это не один из старых фильмов с
Тоби Темплом. Было бы просто здорово видеть мистера Темпла по телевизору и
знать, что он сам здесь, на расстоянии всего нескольких шагов.
В четыре часа утра сестра Галлахер задремала у телевизора.
В комнате Тоби царила глубокая тишина.
В спальне Джилл единственным звуком было тиканье часов на ночном
столике возле кровати. Она крепко спала, обняв одной рукой подушку; ее
обнаженное тело казалось темным на фоне белых простыней.
Джилл беспокойно заворочалась во сне и вздрогнула. Ей снилось, что
она и Дэвид проводят свой медовый месяц на Аляске. Посреди бескрайней
застывшей равнины их внезапно застает буря. Ледяной ветер дует в лицо,
трудно дышать. Она поворачивается к Дэвиду, но его нет, он исчез. Джилл
одна в этом арктическом холоде, ее душит кашель, она пытается набрать
воздуха в легкие и не может. Джилл проснулась оттого, что рядом кто-то
умирал от удушья. Она услышала жуткий захлебывающийся звук, как
предсмертный хрип, открыла глаза и поняла, что этот звук издает ее
собственное горло. Она не могла дышать. Ледяной воздух обволакивал ее,
ласкал ее нагое тело, гладил ее грудь, целовал в губы, обдавая ее
холодным, зловонным дыханием могилы. Сердце Джилл бешено заколотилось, она
продолжала задыхаться. Ей казалось, будто ее легкие обожжены морозом. Она
попыталась сесть, но на нее словно давил какой-то невидимый груз, не давая
ей приподняться. Джилл понимала, что, вероятно, видит все это во сне, но в
то же время слышала ужасный хрип, издаваемый ее горлом при каждой попытке
вздохнуть. Она умирала. Но разве может человек умереть во время
приснившегося ему кошмара? Джилл чувствовала, как холодные щупальца
исследуют ее тело, забираются между ног, проникают внутрь, наполняют ее -
и вдруг от страшной догадки у нее замерло сердце. Она поняла, что это
Тоби. Каким-то образом это был Тоби! И волна ужаса, стремительно
накатившаяся на Джилл, дала ей силы добраться до края кровати, цепляясь
ногтями, судорожно дыша, борясь со смертью из последних сил души и тела.
Она с трудом поднялась и рванулась к двери, чувствуя как холод преследует
ее, окружает, хватает. Ее пальцы нащупали дверную ручку и повернули ее.
Она выскочила в коридор, хватая ртом воздух, наполняя кислородом
измученные легкие.
В коридоре было тепло, пусто и тихо. Джилл стояла покачиваясь и стуча
зубами, не в силах унять дрожь. Там все было обычным и мирным. Ей просто
приснился кошмар. Секунду поколебавшись, Джилл переступила порог. В
спальне было тепло. Бояться нечего. Конечно же, Тоби не может сделать ей
ничего плохого.
У себя в комнате проснулась сестра Галлахер и пошла проведать
пациента.
Тоби Темпл лежал в постели точно в таком же положении, в котором она
его оставила. Глаза Тоби смотрели в потолок, уставившись на что-то
невидимое сестре Галлахер.
После этого случая кошмар стал повторяться регулярно, словно черный
знак судьбы, словно предчувствие какого-то надвигающегося ужаса.
Постепенно Джилл стал овладевать страх. Куда бы она не пошла в пределах
дома, она везде ощущала присутствие Тоби. Когда сиделка вывозила его в
сад, Джилл это было слышно. Кресло Тоби стало издавать пронзительный
скрип, который невыносимо действовал ей на нервы каждый раз, когда она
слышала его. "Надо, чтобы его починили", - думала она. Джилл избегала
подходить близко к комнате Тоби, но это не помогало. Он везде поджидал ее.
Голова у нее теперь болела постоянно. Это была ужасная пульсирующая
боль, не оставлявшая ее в покое. Джилл хотелось, чтобы боль прекратилась
хотя бы на час, на минуту, на секунду. Ей очень надо поспать. Она пошла в
комнату прислуги за кухней, чтобы оказаться как можно дальше от Тоби. Там
было тихо и тепло. Джилл легла на кровать и закрыла глаза. Она уснула
почти мгновенно.
Ее разбудило дуновение зловонного ледяного воздуха, который вползал в
комнату, прикасался к ней, обволакивал ее, словно саваном. Джилл вскочила
и выбежала из комнаты.
Днем было страшно, но ночи стали просто ужасными. И всегда
повторялось одно и то же. Джилл шла к себе в комнату и забиралась в
постель, стараясь не заснуть, боясь заснуть, зная, что придет Тоби. Но,
измученная и обессиленная, в конце концов она засыпала.
Ее будил холод. Она лежала в постели, дрожа, чувствуя, как ледяной
воздух подбирается к ней, как какой-то зловещий призрак нависает над ней,
подобно ужасному проклятию. Она вскакивала с постели и бежала прочь в
немом страхе.
Было три часа ночи.
Джилл заснула в кресле за книгой. Но вдруг она стала медленно,
постепенно просыпаться, и когда открыла глаза, то оказалась в кромешной
темноте с ощущением какой-то беды. В следующий момент она поняла, в чем
дело. Ведь она заснула при полном освещении. Сердце у нее учащенно
забилось, и она подумала: "Бояться нечего. Наверно, заходила сестра
Галлахер и потушила свет".
А потом она услышала этот звук. Он приближался к ней по коридору:
скри-ип... скри-ип... Кресло-каталка Тоби двигалась по коридору к двери ее
спальни. Джилл почувствовала, как зашевелились волосы у нее на затылке.
"Это всего лишь ветка скребет по крыше или дом оседает", - успокаивала она
себя, зная одновременно, что это неправда. Слишком много раз ей
приходилось слышать этот звук раньше. Скри-и-ип... скри-и-ип... Словно
музыка идущей за ней смерти. "Это не может быть Тоби, - подумала она. - Он
в постели, он беспомощен. Я схожу с ума". Но она слышала скрип все ближе и
ближе. Вот он уже у самой двери. Остановился и ждет. И вдруг послышался
шум, будто что-то разбилось, и наступила тишина.
Остаток ночи Джилл провела, съежившись в кресле, в темноте, боясь
пошевельнуться.
Утром за дверью спальни на полу она обнаружила разбитую вазу,
каким-то образом упавшую со столика в коридоре.
Джилл разговаривала с доктором Капланом.
- Вы верите, что... что разум может управлять телом? - спросила она.
Он озадаченно посмотрел на нее.
- В каком смысле?
- Если бы Тоби захотел... очень сильно захотел встать с постели, он
мог бы это сделать?
- Вы хотите сказать, без посторонней помощи? В его теперешнем
состоянии? - Он недоверчиво посмотрел на нее. - Но он ведь лишен какой бы
то ни было способности двигаться. Абсолютно.
Но Джилл не была удовлетворена ответом.
- Если... если он непременно решил бы встать, если бы он считал, что
ему обязательно надо что-то сделать...
Доктор Каплан покачал головой.
- Наш мозг действительно подает команды телу, но если моторные
импульсы у человека заблокированы, если нет мышц, которые могли бы
выполнить эти команды, то ничего не может произойти.
Ей надо было узнать во что бы то ни стало.
- Вы верите, что мыслью можно двигать предметы?
- Вы имеете в виду психокинез? Ведется много экспериментов, но пока
никто не предъявил такого доказательства, которое убедило бы меня.
А разбитая ваза за дверью ее спальни?
Джилл хотела рассказать ему об этом, о холодном воздухе, который ее
преследовал, о коляске Тоби у ее двери, но доктор ведь подумает, что она
свихнулась. А может, так оно и есть? И с ней действительно что-то неладно?
Может, правда она сходит с ума?
После ухода доктора Каплана Джилл подошла к зеркалу, чтобы посмотреть
на себя. И ужаснулась тому, что увидела. Щеки ее ввалились, а глаза
казались огромными на бледном и худом лице. "Если я буду продолжать в том
же духе, - подумала Джилл, - то я умру раньше Тоби". Она посмотрела на
свои спутанные, тусклые волосы и обломанные, слоящиеся ногти. "Я не должна
ни за что на свете показываться Дэвиду в таком виде! Пора приводить себя в
порядок. Отныне, - сказала она себе, - ты будешь раз в неделю ходить в
салон красоты, будешь есть три раза в день и спать восемь часов!"
На следующее утро Джилл записалась в салон красоты. Она была измотана
и, сидя под теплым, уютно гудящим колпаком сушилки, незаметно задремала. И
тут же ей начал сниться кошмар. "Она лежит в постели и спит. Вдруг слышит,
как Тоби въезжает к ней в спальню в своей коляске: скри-ип... скри-ип...
Он медленно выбирается из коляски, встает на ноги и приближается к ней,
усмехаясь и протягивая к ее горлу костлявые, как у скелета, руки..." Джилл
проснулась с диким криком, от которого в салоне произошла паника. Она
быстро ушла, не дав даже расчесать волосы.
После этого случая Джилл боялась выходить из дому.
И боялась оставаться в нем.
С ее головой происходило что-то неладное. И дело теперь было не
только в головных болях. Она стала очень забывчивой. Спустившись за
чем-нибудь вниз, она шла на кухню и долго стояла там, не зная, зачем
пришла. Память начала играть с ней странные шутки. Однажды сестра Гордон
пришла к ней поговорить о чем-то; Джилл удивилась: что делает здесь
медсестра? А потом вдруг вспомнила: ведь ее на съемочной площадке ждет
режиссер. Она попыталась вспомнить слова своей роли. "Боюсь, не очень
хорошо, доктор". Ей надо поговорить с режиссером и узнать, какая ему нужна
трактовка этой роли. Сестра Гордон держала ее за руку и озабоченно
спрашивала: "Миссис Темпл! Миссис Темпл! Вам нехорошо?" И Джилл очнулась в
знакомой обстановке, опять в настоящем времени, настигнутая ужасом того,
