Детектив

дураков?  —  приходило  и не раз. Раз пять примерно. Только за
чем у нас шпионить? Мне кажется, сейчас зайди на  любой  "ящик"
или  на  батарею  ПВО,  тебе и так все покажут, все расскажут и
ксерокс сделают, если свои порошок и бумагу принесешь.
     "Черт побери, — подумал я, —  а  ведь  она  патриотка  в
глубине души".
     — С кем он дружил из иностранцев?
     —  Был  у  него  собутыльник Андре Эпюр. Заходил недавно,
спрашивал, кому вернуть долг Шекельграббера, какой из жен: мне,
той, что в Нью-Йорке, или еще какой-нибудь?
     — Чем он занимается?
     — Пьет от радости, что фирма не отзывает его из Москвы.
     — Может, как-нибудь поужинаем  в  ресторане  домжура?  —
предложил я и поднялся.
     — Кстати, вы не поменяете мне десять долларов?
     — Только на две пятерки.
     Она засмеялась:
     —  Теперь  вижу,  что  вы  не  чекист: тот поменял бы, не
задумываясь, и купил дочери куклу Барби в шопе. Ладно,  телефон
у вас есть. Надумаете пригласить — звоните.
     В углу коридора я заметил миску.
     — Вы держите домашнего зверя?
     —  Подарили как-то собаку, но мы с ней не ужились. У меня
на собаку времени не хватало, и тявкала она  ни  к  селу  ни  к
городу.
     Я остался за дверью.
     Перед выходом сунул вахтеру пару сотен.
     — Ты давно здесь?
     — С месяц.
     — А твой сменщик?
     — Завтра он будет с девяти, мы через сутки...

     Будильник  заверещал  в  пять  утра.  Стоило определенного
геройства поднять тело с кровати и передвинуть к ванной. Я  уже
забыл, что такое вставать по сигналу, разленился от безработицы
и  ничегонеделания,  но  надо  ехать  в  Армянский  переулок  и
поговорить с  Заклепкиным,  обнаружившим  тело  Шекельграббера.
Пришлось  уговаривать  себя, так как организм, поработив разум,
уверял, что к пенсионеру можно просто зайти в любое время суток
и вовсе необязательно караулить его в подворотне.
     Твердым духом  я  одолел  ленивый  организм  и  через  час
обнаружил  Заклепкина:  угадать в переулке пенсионера с собакой
среди редких прохожих не составило труда.  Минут  пятнадцать  я
затратил  на  восхищение  пуделем,  который  успел нагадить под
тремя машинами. Я подумал, что и к  машине  Шекельграббера  его
привела нужда, а не собачий нюх.
     Хотя  прошло  два  месяца,  старик много помнил: жизнь его
явно обеднела на события.
     — Вот здесь она стояла, припаркованная по всем  правилам,
— показал он.
     —  А  вы  не  заметили  чего-нибудь  необычного?  Следы у
машины, сорок  пятого  размера?  Кровь  на  снегу?  Незнакомого
прохожего  в  грузинской  кепке? Тут, наверное, одни и те же по
утрам проходят.
     — Я же говорил оперу: ноги покойник поджал под себя.
     — Ну да, я читал протокол. Что тут необычного?
     — Водитель-то ноги на педалях держит, даже  когда  стоит,
по  привычке  держит.  Вот я и думаю: либо стоял он тут не один
час, либо привезли его и усадили за руль, покойника-то.
     — Может, ему дали по башке, а он рефлективно ноги поджал.
Как по коленке молотком у невропатолога.
     — Все может быть...
     Проболтавшись с Заклепкиным до открытия  продовольственных
магазинов,  я  пошел  в Сандуны, хотя мог отделаться звонком. В
Сандунах работал банщиком  мой  знакомый  —  Леша.  Он  только
принял  смену  и  со  шваброй в руках, в белом халате на потное
голое тело выглядел комично. Расскажи кому из наших, что делает
Леша в бане — прохода бы малому не дали. А ведь он...
     — Чья смена была пятнадцатого марта? — спросил я.
     — Моя, — ответил он. — А что?
     — У одного мужика портмоне украли, слышал?
     — Нет, — ответил он и показал на  развешанные  по  углам
таблички:  "За несданные на хранение деньги, документы и ценные
вещи администрация ответственности не несет".
     — Если  и  украдут  чего,  то  многие  к  нам  просто  не
обращаются, — пояснил он, — понимают, что бессмысленно.
     —  Мой  клиент  не  такой,  —  сказал я, — он бы вам за
пробитый трамвайный талон глотку перегрыз, а тут документы.
     — Наш брат банщик в основном пустые бутылки стережет,  —
рассердился Леша. — Ну и все остальное попутно. Сам понимаешь,
лишний шум ни к чему.
     —  Я  принесу  тебе фотографии. Сможешь опознать тех, кто
был в тот день? — спросил я.
     — Попробую, — ответил Леша. — Хотя  я  людей  в  одежде
плохо  запоминаю,  они  для  меня,  как китайцы, — все на одну
физию... Хочешь попариться? Веник дам, пивком угощу...
     Из бань пришлось заехать к одному  знакомому  репортеру  и
выпросить  на неделю миниатюрный фотоаппарат, который он привез
из Японии. Я плохо представлял, как исподтишка снимать всех,  с
кем  встречаешься,  но  решил,  что справлюсь. В данном случае:
руки боятся, а глаза делают...
     В полдень я уже сидел в приемной похоронного бюро.
     — У них посетитель, — сказала  секретарша.  —  Придется
подождать.
     Она  пила  кофе  и  меня  угостила. С конфетами и сахаром.
Чудная девушка!
     — Как вас зовут? — спросил я.
     — Ольга Кувыркалкина, — ответила она.
     Я заметил кольцо на пальце.
     — А кто ваш муж?
     — Шофер. Я его сюда пристроила по совместительству, чтобы
денег побольше в  дом  таскал,  а  он  основную  работу  совсем
забросил. Ладно, мне пока хватает.
     — Его фамилия Кувыркалкин?
     — Нет, Опрелин. А Кувыркалкину в приюте придумали: я была
озорная.
     — Веселые педагоги в детских домах.
     — Передушить бы этих сук!
     — жалко, что Шекельграббер не работал воспитателем. У вас
был бы  мотив  для  убийства,  а  у  меня  повод  узнать  такую
красавицу поближе в полуинтимной обстановке допроса.
     — Ну что вы чушь несете! — рассердилась Кувыркалкина. —
Добрее Шекельграббера я в жизни человека не встречала.  Если  б
он был моим воспитателем, я чувствовала бы себя дочерью пьяного
миллионера, как говорили у нас в детдоме.
     —  Вы ему нравились? — Спрашивать напрямик, спала ли она
с ним — казалось неудобным через пять минут после знакомства.
     — Ему нравилась моя компания, что я без  претензий  и  не
строю  из себя фифу. Он таскался со мной на всякие презентации.
Какая там публика  паршивая!  Ни  один  не  уйдет,  чтобы  пару
бутылок  не  стянуть  и  кулек со жратвой. У самого лопатник от
денег не закрывается, а он тащит шоколадные конфеты горстями  и
врет, что для брошенных в подъезде котят.
     — А как муж на эти презентации реагировал?
     —  Никак.  То  есть  иногда  обещал Ване морду набить, но
обещал мне, а его сторонился.
     — Обещанного три года ждут.
     — Так я ничего  Ване  не  говорила.  Зачем  такую  ерунду
передавать.
     — Шекельграббер к вам приставал?
     —  Дружески:  в  щечку  поцелует,  обнимет  в  машине, то
заведет в ателье и  скажет:  "Сшей  себе,  чего  хочешь".  Ему,
наверное,  нравилось женщин покорять или брать измором, а я вся
тут — бери и пользуйся. Но мужикам  так  скучно.  Знаете,  как
кавказцы  заставляют  проституток одеваться и говорят: "А тэпер
сапративлайса!"?
     — А муж терпел Шекельграббера?
     — Кое-как терпел из-за денег,  не  в  таксисты  же  идти,
баранку каждый день крутить. Тут иной раз неделю работы нет.
     —   Бедный   Опрелин!  —  посочувствовал  я  из  мужской
солидарности.
     — Прям уж! —  сказала  Кувыркалкина.  —  Насилует  меня
через  день,  как  хочет,  и  еще  носки  его вонючие стирай по
воскресеньям.
     — А вы о разводе не думали?
     —   Рано   еще   разводиться,   —   деловито    ответила
Кувыркалкина.  —  Прописку  московскую  он мне дал, детей нет.
Значит, по закону надо пять лет под одной  крышей  жить,  иначе
ляпнет  на  суде, что брак был фиктивный с моей стороны, меня и
вышлют по детдомовскому адресу, как заяц с петухом  —  лису  в
народной сказке.
     —   Заплатите   ему   за  прописку  и  разъезжайтесь,  —
посоветовал я.
     — Он много хочет, но получит с гулькин нос,  —  ответила
Кувыркалкина. — Кстати, вон он подъехал, легок на помине.
     Опрелин  —  неприятный,  неопрятный и скользкий на вид —
забрел в приемную, как сомнамбула или зомби, плюхнулся на  стул
и  состроил озабоченную физиономию. Чаще всего такой пользуются
алкоголики, решившие прекратить  запой  и  начать  новую  жизнь
после   опохмелки.   Озабоченный   вид   как  бы  символизирует
непоколебимость решения в их мутном сознании  и  пробуждающуюся
сопротивляемость жизни.
     — Какие дела? — устало спросил он.
     —   Выкладывай,   что   с  утра  набомбил,  —  приказала
Кувыркалкина.
     Опрелин покосился в мою сторону.
     — Давай, давай.
     Он сунул Кувыркалкиной комок мятых бумажек: рублями их уже
трудно было назвать, но для таких, как я,  и  это  —  все-таки
деньги.
     —  Сначала поедешь к гравировщику, от него — на кладбище
с грузом. Потом вот эти конверты развезешь по адресам. В четыре
Поглощаеву надо куда-то ехать. Все. Свободен.
     Опрелин ушел, как оплеванный, но  по-прежнему  не  в  меру
озабоченный.  Даже  интересно,  какая  чушь  терзает его пустую
голову.
     — Суровы вы с ним, — заметил я.
     — Он меня унижает с глазу на глаз, а мне  что  делать  на
людях?..  Хотите,  дам показания, что в ночь убийства он шлялся
неизвестно где? Могу даже на соседку кивнуть.
     — А он скажет то же самое про вас.
     — Скажет, — согласилась она. — Та еще  скотина,  а  как
нажрется — хуже скотины.
     Наконец  я дождался ухода клиента, по манерам держаться —
старого ЦеКовского работника. Видно, много украл напоследок.
     — У него двойной заказ, — шепнула  Кувыркалкина,  —  на
себя  и  на  жену.  Жена уже откинулась, а он еще дышит, старый
пердун.
     — Для чего они делают из себя мумии?
     — Во-первых, наследников  нет,  а  сберкнижкой  глаза  не
прикроешь.  Во-вторых,  мы  с  вами сгинем через тридцать лет в
братской могиле, а его мумию в следующей эре какой-нибудь музей
купит и в витрину поставит, как  в  мавзолей.  Не  такие  уж  и
большие деньги надо отдать, чтоб тебя, как Ленина выставили.
     —  Послушайте, Оля, я, конечно, не Шекельграббер в смысле
кошелька, но с удовольствием пригласил бы  вас  на  презентацию
самого себя в любое удобное для вас время.
     — А пистолет подарите?
     —  У  меня  нет  пистолета,  я  даже  рогатку  не беру на
ответственные задания.
     — Ладно, я вам подарю. Газовый. У меня все равно два.
     — Договорились,  жду  намека,  —  сказал  я  и  пошел  в
кабинет,  думая  по  дороге:  "Что же я такой бабник? Что же ни
одной юбки не пропущу? И  совесть  ведь  не  успокоишь  мыслью,
будто  для  дела  все эти знакомства. Знаю, что не для дела, не
только..."
     —  Ну  и  работка  у  нас,   врагу   не   пожелаешь,   —
приветствовали меня рукопожатием Кашлин. — До чего же дотошный
клиент  с  деньгами  пошел,  за  каждый  рубль чуть ли не душой
переживает. И это хочу, и то, но подешевле. А можете вы сделать
не прямо, а сикось-накось, лишь бы  задаром?  А  сколько  будет
стоить  задаром?  И  что из этого получится? И в каком грунте я
буду лежать? А почему не в утепленном? А есть дешевле? А почему
гроб  пуленепробиваемый?  Вы  в   меня   стрелять   собираетесь
посмертно?..    Поклянитесь,    что   не   обманете   одинокого
пенсионера...  Но  на  чем  мне   клясться?   На   Библии   мог
Шекельграббер,  а  мне  совесть  не  позволяет.  Я  мог бы, как
честный  человек,  сказать  правду,  положив  руку  на  сборник
русских народных сказок и былин, хоть на суде, но клиент родным
сказкам  не  верит,  только  импортным...  И  требует, требует,
требует... Один недавно добивался, чтоб его похоронили согласно
всем  египетским  ритуалам,  а   над   погребением   установили
двухметровую пирамиду.
     — Ну и что? — спросил я.
     —  А  он еще дышит. Но помрет — сделаем, кирпичи в форме
параллелепипеда уже заказаны. Если, конечно, фирма раньше  него
не загнется.
     После  таких  слов  Поглощаев  посмотрел  на  Кашлина, как
участковый на рецидивиста, за которым  бежал  три  квартала,  и
спросил меня:
     — Вы уже начали проверку милиционеров?
     — Это только в американских фильмах за полтора часа ловят
злодея  и  попутно  кончают  с  бандитизмом  во всем городе, —
ответил я. — А вы выполнили мою просьбу?
     Поглощаев подал мне стопку листов. Я тут же просмотрел все
досье, чтобы сразу покончить с неясностями и не копить  вопросы
впрок.  Оказалось,  что  из штатных работников я уже почти всех
знал:  кроме  Кувыркалкиной,  Кашлина  и  Поглощаева  в   фирме
постоянно  и  посменно работали лишь три медсестры: Сердечкина,
Почесухина и Селезенкина. В основном они наблюдали за  порядком
в   морге,   прибирали  таковой  и  покойников  перед  выносом,
ассистировали врачу и несли ночную вахту  в  конторе.  Зато  за
штатом  народу числилось, хоть отбавляй: водитель Опрелин, врач
Горчицын, шесть разнорабочих (видимо, могильщики), художник  по
декоративной  росписи  саркофагов,  изготовители  саркофагов  и
венков, народные умельцы из числа граверов по граниту,  мрамору
и  стали,  мастера  затейливых  чугунных  решеток, цветочницы с
садоводами и всякие другие. Я даже не подозревал, что  человека
в  последний  путь  собирают люди стольких профессий. В "Долине
царей"  был  даже  отряд  плакальщиц,  на  всякий  случай,  как
объяснил Кашлин.
     —  Плакальщиц можно сразу отбросить, — сказал Поглощаев,
— мы пользовались их услугами только раз по  желанию  клиента,
который  сделал  заказ  еще при жизни, так как после горевать о
нем было некому. Кроме водителя и врача, почти  все  нештатники
приезжают  только  за  зарплатой, а задания им сообщает Опрелин
или Кувыркалкина по телефону, или я в редких сложных случаях.
     — Вы сказали "почти", — намекнул я.
     — Ну, грузчики бывают раз в неделю: саркофаги-то  наши  и
вшестером ели упрешь.
     — А они знали о пропаже документов Шекельграббера?
     —  Наверное,  знали.  А  может,  и нет. В принципе, они и
украсть могли. Лично я им ничего о документах не говорил. Да  и
зачем? Но земля слухами полнится.
     —  Шекельграббер  мог  сам сказать, — влез Кашлин. — Он
любил с ними после похорон выпить  водки,  уважал  пролетарский
характер покойник, тут уж ничего не попишешь.
     — Где можно найти этих ребят?
     —  Я  указал место их постоянной деятельности в справках,
— удивился моей невнимательности Поглощаев. — Они работают на
том кладбище, где фирма  откупила  участок  и  погребает  своих
клиентов.
     Я  еще раз пробежал взглядом бумажки. Информация, поданная
в  досье,  была  скупа,  как   Плюшкин.   Вместо   того   чтобы
охарактеризовать  людей  по  их  способностям  и  возможностям,
Поглощаев  написал  мне  паспортные  данные,  домашний   адрес,
специальность по диплому, месячную загруженность в пересчете на
человеко-часы,  женат-замужем-холост, дети есть-нет, что делает
в  фирме  и  сколько  получает.  Из  всей  этой  белиберды  мне
пригодился бы разве что домашний адрес, но просить субъективную
характеристику подчиненных у Поглощаева я не решился, все равно
вышло   бы   как   у  Штирлица:  "морально  устойчив,  отличный
семьянин"...
     — Значит, сдвигов пока нет? — спросил Поглощаев.
     — Сдвиги есть, но в каком направлении двигаться, —  пока
неясно, — ответил я.
     — А какие, например?
     Я  хотел  сказать  ему гадость, но вспомнил, что он платит
мне деньги.
     — Например? Например, есть подозрение, что Шекельграббера
убили не в Армянском переулке.
     — А где?
     — Где-то в другом месте, — ответил я.
     Он призадумался, не знаю уж над чем, но  так  крепко,  что
пришлось оборвать его думы:
     — В прошлый раз я забыл спросить: с кем вы ходили в баню?
     —  С  Горчицыным,  с  нашим  врачом.  Радикулит,  знаете,
донимал, а Горчицын окончил курсы массажа.
     "Господи! — подумал  я.  —  Вот  оно,  мурло  советского
миллионера! На массаже экономит, своего врача в баню тащит!"
     Я   вышел   в  приемную,  захлопнул  дверь,  присел  возле
Кувыркалкиной и сказал самым любезным тоном:
     —  Оля,  не  могли  бы  вы  включить  селектор,  спросить
какую-нибудь ерунду и случайно забыть выключить.
     — А зачем? — спросила она.
     — Очень интересно, как они сейчас мои кости перемывают.
     —   Можно  пообедать?  —  спросила  Кувыркалкина,  нажав
клавишу.
     — Валяй, — ответил Кашлин потусторонним голосом.
     Дальше ничего интересного я не услышал.
     "Представляешь, — сказал Поглощаев, — мой  оболтус  взял
вчера  свой  ваучер  и  пошел  в  РЭУ приватизировать качели во
дворе".
     — Можно выключать, — сказал я Кувыркалкиной.  —  Привет
Опрелину. Кстати, по каким адресам он возит какие-то конверты?
     — Это реклама в газеты.
     — А куда собрался Поглощаев в четыре часа?
     — Вы очень много хотите от меня задаром.
     — Я же пригласил в ресторан!
     — Вы не боитесь моего мужа?
     —  Нет, он не страшный. К тому же у меня будет подаренный
вами пистолет, а в домжур Опрелина не пустят. Я  предупрежу  на
вахте. Ну, так куда собрался Поглощаев?
     —  Поедет  к Эпюру менять рубли на доллары, чтобы в чулок
засунуть.
     — А почему он не сходит в ближайший обменный пункт?
     — Значит, ему так выгодно и безопаснее...
     Следующие три часа  я  провел  почти  идиотским  способом:
сидел  в  кустах и фотографировал всех, кто входил и выходил из
"Долины царей".
     Потом я поехал к дому Размахаевой,  чтобы,  если  удастся,
щелкнуть  и  ее,  хотя толком не знал, зачем мне ее фото? Разве
что на память. Прождав час  безрезультатно,  я  увидел,  как  в
подъезд уперлось такси и из него вышел Поглощаев.
     Хорош  Эпюр!  —  подумал  я.  —  Выходит,  Размахаева —
содержанка всех господ, — и зашел следом.
     Пришлось и этому вахтеру дать пару сотен.
     — Мужик, который передо мной прошел, часто здесь бывает?
     — Бывает,  —  ответил  вахтер,  —  но  больше  часа  не
задерживается.
     Деловому  человеку  больше  и  не  надо,  — подумал я. —
Сделал и сваливай к жене.
     — А закавказец, которому ты  грозил  кулаком  по  просьбе
гражданки из восьмой квартиры, больше не появлялся?
     — Никому я не грозил, и гражданка не просила...
     Меня  так  и  подмывало  заглянуть  в  окно, но я побоялся
рассекретить себя и ушел, несолоно хлебавши...
     Дома  меня  вовсю  добивался  телефон.  Звонил   Леша   из
Сандунов.
     — Как фамилия твоего балбеса?
     — Поглощаев.
     —  Ну  радуйся.  Нашел  я  его  бумажник:  между стеной и
спинкой лавки. Вообще-то там щели нет, но когда спинку потянешь
на себя, появляется. Если б ты не сказал, лежал бы  он  там  до
капитального ремонта.
     — Ты завтра в бане?
     — Нет.
     — Давай встретимся на улице...

     Утром  я  сдуру  решил,  что  фотографии  для  меня  имеют
первостепенное  значение,  и  поехал  на  кладбище.   Народ   в
телогрейках  толпился  возле  конторы.  Пришлось  щелкать  всех
подряд, так как соратников "Долины царей" я не  знал,  а  после
знакомства   бродить   среди  могил  и  ловить  в  ракурс  лица
подозреваемых выглядело бы  логично  и  естественно  только  на
территории сумасшедшего дома.
     Наконец  я  остановил мужчину с лопатой наперевес. По моим
наблюдениям, он был вроде бригадира могилокопателей, во  всяком
случае,  оставлял  такое  впечатление,  тыкая  пальцем  во  все
стороны и  раздавая  поручения.  Я  угадал:  мужик  по  фамилии
Навыдов действительно подрабатывал в "Долине царей".
     —  Хотите посмотреть, где буржуев хоронят? — спросил он,
оценивая взглядом мое имущественное положение.  —  Участок,  я
вам доложу, — пальчики оближешь. Видели кладбища в заграничных
фильмах?.. Сейчас такое же увидите. Одного песка туда пятьдесят
самосвалов сгрузили.
     — Зачем так много?
     — Чтобы черви на бренные останки не покусились.
     — Разве в песке хоронят?
     —  Мы  сначала  яму  бетонируем,  только в углу дырку для
стока оставляем, а потом уже песок, через год, когда  усядется,
добавляем.  Ну,  песок  постепенно  слеживается,  твердеет, как
цемент.
     Навыдов подвел меня к полигону  "Долины  царей".  На  фоне
покосившихся   крестов  и  столбов  с  облупившимися  звездами,
которые ютились так, словно в большой комнате снимали  углы  за
занавесками  в  редкую  полоску,  "Долина" и впрямь производила
впечатление ухоженностью и изначально заложенным распорядком.
     — Ну как? — спросил Навыдов, подозревая во  мне  клиента
или его доверенное лицо.
     —  А  где  похоронят  Шекельграббера?  — спросил я. — В
какой из этих ям?
     Мужик на секунду замешкался.
     — Вы из милиции?
     — Нет, из смежной организации.
     — Понятно без названия, — буркнул Навыдов. — И  что  от
меня надо?... Шекельграббера видел недели за две до смерти. Был
обычный,  о  смерти не заикался. В личную жизнь не посвящал. Он
вообще к нам относился, как Горький, — только в народ заходил:
водки выпить,  "козла"  забить  на  перевернутом  ящике,  матом
поругаться вволю.
     — Опрелина вы хорошо знаете?
     —  Слабак.  Такое  впечатление, что его ежедневно бьют по
морде, а он и хочет дать сдачи, и боится, и уже привык.
     — Какие у вас отношения с Поглощаевым?
     — Говнюк он с маленькой буквы, так ему и передай.  Строит
из  себя  крутого  дядю!  Тут записался в закрытый клуб, даже с
нами здороваться перестал. Хотя как был быдлом, так и  остался.
Никакие  клубы  его  не  переделают. Он, когда зарплату выдает,
пять раз вздохнет — до того денег жалко.
     — А врач?
     — Горчицын? — переспросил Навыдов. — Меня от педерастов
тошнит. Я держусь подальше, даже руки не подаю — противно.
     — Откуда вы знаете?
     — Он же серьгу в ухе носит!
     — А только голубые носят серьгу?
     — Конечно, зачем здоровому мужику  ухо  дырявить!  А  они
специально, чтоб друг друга узнавать в толпе.
     — Не думали, почему убили Шекельграббера?
     —  Может,  из-за бабы, может, из-за денег. Сейчас с чужой
жизнью не церемонятся, по своей работе вижу. А вообще, мужик он
был хороший, безобидный. Такие в первую  очередь  гибнут,  если
высовываются.
     — Значит, все долгожители — сволочи?
     — Или эгоисты.
     — Вы тут каждый день работаете?
     —  Выходных  у  смерти нет. Если только очень надо, тогда
есть подменщик в запасе.
     — В ближайшее время от "Долины царей" никакая халтура  не
предвидится?
     — Через неделю как раз Шекельграббер доспеет...
     Уже   на  автобусной  остановке  я  сунул  нос  в  бумажки
Поглощаева и понял, почему физиономия Навыдова  показалась  мне
знакомой:  мы  с  ним  кончили  одно  высшее учебное заведение,
только в разные годы. Проку в этом я особого не видел,  Навыдов
о  дипломе  давно  забыл,  ценил  лишь  собственную  персону, а
остальные платили ему зарплату.
     С кладбища я поехал  к  Размахаевой.  В  телефонной  будке
набрал  номер,  убедился,  что  зиц-вдова  дома,  и, не выходя,
устроил наблюдательный пункт за подъездом. Через час она вышла.
Я проводил ее до парикмахерской, подождал еще с час.  Потом  мы
пошли, соблюдая приличную дистанцию, в бассейн.
     Все  по  тем  же  бумажкам  Поглощаева  я выяснил, что при
бассейне есть сауна, в которой Горчицын  работает  массажистом,
видимо,  отдыхая после разделки трупов. И не ошибся. Размахаева
вышла из бассейна, держа под руку человека, у  которого  в  ухе
болталась  серьга. Я сфотографировал эту милую парочку: сначала
— когда они шли по улице, а потом — когда садились  в  машину
Горчицына. Дальше преследовать их я не мог, да и пора было идти
на  встречу  с  банщиком  Лешей. Через полчаса я еще раз набрал
номер Размахаевой и убедился, что она повезла  Горчицына  не  к
себе.
     Леша  заставил  себя ждать, но я уже привык за сегодняшний
день к ожиданиям.
     В документах Поглощаева я ничего интересного не обнаружил,
кроме квитка на подписку собрания сочинений,  о  котором  давно
мечтал. Но Поглощаев уже выкупил первые тома.
     —  Ты  бы  хоть  поощрил  меня материально за находку, —
сказал Леша.
     Я вынул все деньги из портмоне  —  две  тысячи  рублей  и
десять долларов — и отдал Леше.
     —  Теперь  постарайся  вспомнить,  кто  еще  сидел  в той
кабинке и в соседних.
     —  У  меня  шесть   сеансов   ежедневно.   И   по   ночам
малыши-плохиши с девочками вениками дерутся.
     —  Я  тебе помогу. Худощавый белобрысый мужик с серьгой в
ухе.
     — Был, кажется.
     — Еще?
     — Нет, так не вспомню.
     — Может, на этот сеанс и в эту кабинку  ходит  постоянный
клиент?
     — У постоянных свои места...
     На том и расстались...
     Я  еще  раз  позвонил Размахаевой — никого. Или трубку не
берет. Тогда я позвонил Поглощаеву.
     — Вы уже подали заявление об утере документов?
     — Я на нашу милицию не надеюсь, иначе бы вашими  услугами
не  пользовался,  — ответил он. — Да и восстановить их не так
сложно. Самое ценное там — пропуск в Кремлевскую поликлинику.
     — Никуда не уходите, сейчас буду, —  сказал  я,  повесил
трубку и остановил такси. Мне почему-то казалось, что Поглощаев
отвалит  за  находку  соответствующее  вознаграждение, и я имею
право потратиться на пижонский транспорт...
     Кувыркалкина  поднялась  мне  навстречу  и  заговорщически
подмигнула.
     —  Оля,  —  сказал  я с укоризной. — В такой мини-юбке,
по-моему, даже на пляже появляться неудобно.
     — Даже на нудистском? — спросила она.
     — На нудистском тем более неудобно.
     — Но я же еще в колготках!
     — Извините, не заметил...
     Кашлин делал вид,  что  ковыряет  в  носу  и  выбирает  на
потолке  точку  для  меткого плевка, Поглощаев кого-то ругал по
телефону и знаками предложил мне подождать. Я не хотел ждать  и
бросил портмоне на стол. Он сразу положил трубку и спросил:
     — Откуда?
     — Лучше вспомните, кто еще сидел рядом с вами в бане.
     — Ну, один такой... Впрочем, не помню. Постойте-постойте,
а где деньги?
     — Денег не было, — соврал я.
     — Куда же они делись?
     Я пожал плечами.
     — Вы нашли портмоне в бане?
     — Нет, — соврал я.
     — Слава Богу! Я уж на Горчицына подумал. А где?
     — Не скажу.
     — Я плачу вам деньги.
     — Эта находка контрактом не оговорена. Я принес документы
из человеколюбия:  чтобы  вы  по  ночам  спали  спокойно,  — и
надеюсь, что вы оцените его по достоинству.
     — Ну а что с делом Шекельграббера? — спросил Кашлин.
     — Копаю потихоньку. Милиционеров уже проверил, —  соврал
я. — теперь проверяю бывших гаишников.
     Денег  за находку Поглощаев не дал, наверное, подумал, что
оформить новые вышло бы дешевле. Настроения его поступок мне не
прибавил. Зато Кувыркалкина сказала в дверях:
     — Уже домой? Какое совпадение: я тоже.
     — Переходим на "ты" и уходим вместе, — предложил я.
     У ворот больницы нас  чуть  не  сбила  машина.  Из  кабины
выскочил Опрелин.
     — Куда вы ведете мою жену? — спросил он, не извинившись.
     — На следственный эксперимент, — ответил я.
     — Давайте подвезу, — предложил он.
     —  Тебе  Поглощаев  сейчас  голову  оторвет!  —  сказала
Кувыркалкина. — Он во сколько велел быть?
     — Ну ладно! — рявкнул Опрелин и укатил.
     Пришлось мне снова брать такси, а в  ресторане  —  еду  и
выпивку   с   собой.  Сплошные  траты  с  этой  перестройкой  и
инфляцией. Еще три года назад ни одна женщина мне дороже  рубля
не  обходилась.  Да  и  рубль  чаще всего был ее собственный. А
теперь от нулей в голове Олимпиада мерещится...
     Кувыркалкина покинула постель в  десятом  часу.  (Если  уж
очень  хочется,  можно  посчитать,  что  за найденные документы
Поглощаев расплатился  секретаршей.)  Под  воздействием  винных
паров  и  похоти я кое-что выведал. Например, что до меня ей не
раз  приходилось  раздвигать  ноги  перед  Кашлиным.   Впрочем,
законченной  шлюхой она не была, скорее, мстила мужу, чем могла
и  умела.  Еще  сказала,  что  Кашлин  и  Шекельграббер  думали
распустить  фирму,  а  на  ее месте создать ту же самую, но без
Поглощаева в соучредителях. Я бы не удивился, если б узнал, что
Поглощаев с каким-нибудь Навыдовым думают о  том  же  самом,  и
попросил  у  нее список клиентов фирмы, так, для проформы: я не
знал, что с ним делать. Она обещала.  Ну  как  отказать  новому
любимому!..
     Хорошая  девушка.  Надо  с  ней  дружить. По крайней мере,
всегда взаймы даст и обедом накормит. Странно только, что на ее
месте я весь вечер  представлял  Размахаеву  и  даже  два  раза
назвал Мариной.
     Перед  сном я не вытерпел и еще раз набрал номер зиц-вдовы
Шекельграббера. Она сняла трубку, а я  повесил.  Но  скоро  мой
телефон зазвонил.
     —  Вы  знаете,  Валера, — сказала Размахаева. — Сегодня
весь день кто-то звонит и вешает трубку.
     — Как вы узнали мой номер?
     —  Я  и  говорю:  целый  день  звонят,  а  у  меня  стоит
определитель.  Вот  и  пять  минут назад позвонили, помолчали и
дали отбой. Я набрала вслед и попала на вас, — объяснила  она.
—  Зачем вы ходили за мной полдня? Наверное, хотели пригласить
в ресторан и не решались подойти?
     — А зачем вы наврали мне про какого-то закавказца?
     — Помилуйте! Приврала совсем чуть-чуть. Его действительно
упекли в тюрьму, только не я, а отец по моей просьбе.
     — А кто он, ваш отец?
     — Большой человек был. Но теперь у  него  своя  жизнь  на