Убийство в "Долине царей" | |
С утра я просмотрел список клиентов "Долины царей",
который оставила Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По
ним, в лучшем случае, можно было бы составить социологический
отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я
в списке не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не
вышел, обворовать государство по возрасту не удалось, просил
он, прямо скажем, милостыню, и договора на посмертное
обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем, сколько правды
сказал мне пенсионер и сколько вранья — это еще предстояло
выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где обитают Опрелин с
Кувыркалкиной, и собрался ехать туда.
Но позвонила Размахаева. Я и не предполагал, что она
встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у кровати, а
разговаривать, не глядя в глаза, зиц-вдова и без телефона
умела.
— Вы мне нужны, — сказала она.
— Как воздух?
— Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне надо, чтобы вы
избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он
убил Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно
убьете двух зайцев и подработаете.
— Какого Шекельграббера? — поиздевался я. — Который
звал вас Мунькой?
— Ну ладно, хватит! — разозлилась она.
— Хватит, хватит, тем более половым воздержанием
Шекельграббера не воскресишь, — согласился я. — Подозреваю,
что речь идет о Терентьевиче.
— Правильно подозреваете. Этот идиот меня измучил,
проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы я ехала с ним в
Югославию.
— Наверное, санитаркой? — предположил я. — Сейчас
многие девушки так делают, но до госпиталя почему-то не
доходят, застревают в баре с обнаженной грудью.
— Вы пошлый дурак! Вы — Терентьевич наоборот! — сказала
она. — Вы нанимаетесь или нет?
— Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете
платить? Любовью?
— Нет. Я уже запятнала девичью честь нескромными
поцелуями. Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая,
как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас уже
есть, поэтому берите деньгами, — предложила она.
— Какой же нахал покрыл ваши щеки пятнами стыда? —
спросил я.
— Муж, — ответила она.
— Разве у вас был муж?
— Был.
— И куда он делся?
— Да куда-то делся.
— Посмотрите под кроватью или в шкафу, — посоветовал я.
— Уже смотрела.
— Значит, вы еще замужем?
— Фамилией.
— Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж
вернулся.
— Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже
если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских
патриотов. Посмотрите на синяк под глазом — и убедитесь.
— А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная
возможность валять дуру с большим комфортом.
— Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только
пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.
— Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в
домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз
не переживет. И не забудьте улики.
— Какие улики?
— Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!
— Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама
заставила его уехать, — и бросила трубку.
И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта
Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин
и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..
"УАЗик" Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера,
я тоже решил подождать, но с утра.
— Кого вы тут караулите? — спросил Опрелин, когда вышел
из дома.
— Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.
— А я вам зачем сдался?
— Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или
опровергли.
— Заклепкин же все рассказал!
— Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?
— Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал
ключи где ни попадя. А я сделал два.
— С какой целью?
— Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.
— Где второй дубликат?
— В унитазе.
— Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до
трех?
— Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.
— Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас
оправдают.
— Найду другую.
— Жену или работу?
— Там посмотрим.
— Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя
наплевать.
— Вот именно, достали вы меня все, — пробурчал он.
— Подвезете до отделения милиции? — спросил я и залез в
кабину.
Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось, думал, бедолага,
что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.
— Где документы Шекельграббера? — спросил я.
— Спросите у Заклепкина, — ответил он.
— А вы не знаете?
— Мне скрывать нечего.
— Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?
Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только
когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него
вопросительно и сказал:
— Ну что, пойдем?
— Куда? — испугался он.
— Как куда? в КПЗ.
— Я же на работе.
— Работа — не волк... — сказал я. — Ладно, еще раз
пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, —
и хлопнул дверцей...
Квочкина я встретил в дежурной части.
— Примешь пятьдесят капель? — спросил он, пока мы
поднимались в кабинет.
— Рано еще, — попытался я сопротивляться.
Он неожиданно согласился:
— Тебе рано, а мне уже поздно.
Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где
выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя
соответственно, чтобы стать лихим парнем.
В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
— Что это? — не понял он.
— Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
— Кто такой? — спросил Квочкин.
Я объяснил.
— А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба,
— сказал он и сунул купюру в кобуру.
Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте
бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
— Тут еще такое дело, — сказал я, — Размахаева,
экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее
утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич.
Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при
случае.
— Это уже интересно, — решил Квочкин. — Они в тебя
поверили.
— То есть?
— То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на
убийцу, и морочат тебе голову, — объяснил Квочкин. — Вот что:
денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности
Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать
— отключим газ. Нет, перекроем кислород, — и захохотал.
— Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? —
спросил я.
— Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон,
а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за
деньгами.
— Осталось три дня, — сказал я.
— Вот и ладушки.
— Приказ понял, — я поднялся.
— Кстати, — на прощание сказал Квочкин, — приехала жена
Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю
для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину
допросами...
Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому
приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что
забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все
равно платить не буду. В повестке написано, что в случае
неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и
зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из
наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок
Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"... Непонятно, с чего
вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой
был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со
значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда
расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю
провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем
героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет.
Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное — ищут,
где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из
этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был
связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной
безопасности. Это упрощает поиски... А если Шекельграббер
все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся
мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся
по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я
почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге
стоял мужчина.
— Я — Терентьевич, — объявил он.
— Хоть Петрович, — ответил я.
— Нет, я все-таки Терентьевич.
— Вы мне не интересны.
— Но я хочу объясниться.
— Вы уже объяснились пару дней назад.
— Это не совсем то, что я хотел сказать.
— Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, —
смирился я. — Котлеты есть будете?
— Нет, спасибо.
— Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от
"Демьяновой ухи"?
— Хорошо, — согласился он. — Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
— Выпьете? — спросил я, хотя знал, что в доме нет ни
капли.
— Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил
Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил.
Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что
обходится аборигенам растаскивание России — банановой
республики мирового сообщества в недалеком будущем.
— Я люблю Марину, — сказал он, расправившись с котлетой.
Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", — хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
— Любовь — святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее
кулаками. Причем чужими.
— Мне очень неприятно, — извинился он. — Я поступил
необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли
напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она
была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все
успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала
переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В
голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится,
что она мне изменяет.
— А она приносила вам обет верности?
— Я могу только об этом мечтать.
— Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
— Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв
над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня,
чтобы уехать из России, — предложил я.
— Я уже давно никого не убивал, — ответил он.
— Зачем же вы пришли?
— Кажется, вы ничего не поняли, — сказал он. — Я пришел
извиниться.
— И все?!
— Все, — ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему
его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот
счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел
избавиться моими руками? Пока у меня один ответ — от всех
сразу...
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и
спросил в лоб:
— Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
— Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь
благовидным предлогом.
— Ну а вы?
— Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть
подозрительно. Да и договор подписан.
— А какая причина?
— Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
— Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо,
чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич.
По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
— Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер.
Надо побеседовать с его вдовой.
— Разве она уже приехала?
— Разве вы не знаете?
— ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать
бывшей матери...
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство
документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно
пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит,
в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с
Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше.
Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил
дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в
чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная
Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так
досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями
Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный
человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке?
Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с
ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого
входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже
сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать
зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б
не сосед по столику — мелкая корреспондентская проститутка,
умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он
пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных
столиков не было.
— Что пишешь? — спросил я от скуки.
— Моссовет только что обязал все фирмы и организации
платить за использование в названии слова "Москва".
Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали
Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не
пахнет, одна лимита, начиная с мэра.
— Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся
Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от
постановлений и скупердяйничать.
— Отличная концовка! И в заголовок: "Америка платит по
нашим счетам!" — обрадовался он. — С меня бутылка пива.
— Я сегодня не пью, не в форме.
— Ты что, милиционер, что ли? — попытался он сострить.
— Вроде того.
Тут, наконец, появилась Размахаева. Под руку она вела
Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин
выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся
задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.
— Зачем вы его привели? — спросил я Размахаеву.
— Он вроде моего адвоката.
— Хорош адвокат, — решил я. — Только для чего он вообще
нужен?
— Сначала пить будем или сразу допрос почнем? — влез
Кашлин, плюхаясь на свободный стул.
— Пить будем второго апреля, — сказал я. — Но по разным
причинам.
— А этот ушастый что пишет? Протокол? — спросил Кашлин,
показывая на корреспондента за столиком.
— Он пишет про Моссовет, — объяснил я.
— Уже не про него, — влез словоохотливый щелкопер. —
Вчера конгресс Соединенных штатов разрешил гомосексуалистам
служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.
— Ну-ка вслух, я послушаю, — приказал Кашлин.
Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему
"творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:
— Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из
учебников известно, что педерасты распространяются как плесень.
Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под
голубым знаменем, — решил он. — Берите чистый лист и
записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую
газетку "Московский педерастец":
Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция "Буря в
пустыне. Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще
не валялся, но это неважно. Во время песчаной бури иракский
летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на
аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По
дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и
требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе.
Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и
невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта,
известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на
Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент, не
глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот
склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет
борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с
мимолетного взгляда, именно о таком "друге" он и мечтал в
юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден
уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но
действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого
майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв
радиста за талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму
Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно
атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом,
задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет
разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным
главнокомандующим, который получил свой пост за то, что
оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал
отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим
служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением
последних они из милых дам в портянках превратились в сущих
мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать;
во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили
за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто
не приставал, а им очень хочется даже без материального
вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не
против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления
соратников. Наконец, песчаная буря затихает, внезапная атака
иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует
извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие
остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну
"голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...
— Это класс! — сказал щелкопер.
— Это только первый класс, — ответил Кашлин. — Ведь
рассказ надо продать и в журнал "Гей, американцы!", чтобы
получить в твердой валюте. Поэтому сделаем такой конец.
Уцелевшие от призыва трапперы достают дедовские винчестеры,
ковбои трут лассо мылом, а последний из могикан по кличке
Зеленый Змий со своей супругой Огненной Водой выходит из
резервации на тропу войны. В партизанских схватках они
отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы
с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале —
полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и
пьют кровь супруги последнего из могикан.
— С меня бутылка пива, — бросив записывать, сказал мой
сосед.
Кашлин хмыкнул презрительно, достал из внутреннего кармана
початую бутылку коньяка и выпил со стакан из горлышка. Потом он
попытался угостить меня остатками, а потом и корреспондента —
подонками.
— Зачем вы так пьете? — удивился тот. — Я не куплю вам
бутылку пива. Лучше подарю книгу Поля Брэгга о здоровом образе
жизни.
— Это который не пил, не курил, не ел и хранил в баночках
мочу разных дней выдержки? — спросил Кашлин.
— Зато когда он умер в девяносто лет и в морге вскрыли
его труп, то все внутренние органы оказались абсолютно здоровы.
— Он мог бы есть, пить, курить и писать в унитаз, —
сказал Кашлин, — и когда в морге вскрыли бы его труп и нашли
все органы абсолютно больными, старик вряд ли бы расстроился.
— Но он умер не своей смертью!
— А чьей? — удивился Кашлин.
— Ладно, — сказал я корреспонденту. — Иди домой, нам
серьезно поговорить надо.
Он наконец-то ушел, и я сразу отдал его стул, чтобы к нам
никто не подсел из толпившихся у стойки.
— Сегодня во всех газетах читаю свой телефон, — сказала
Размахаева. — Как вы думаете, какой подлец устроил эту
провокацию?
— Печать запаздывает, — посетовал я. — Кстати,
документы нашлись.
— Но почему вы дали мой телефон?
— Потому что он с определителем номера, а вы
заинтересованы в том, чтобы убийца Шекельграббера был наказан.
— Откуда такая уверенность?
Кашлин уронил голову на стол и заснул, пуская слюни изо
рта.
— Хорош адвокат! — повторился я. — Но займемся делом.
Итак, Терентьевич — злодей, убил вашего любовника.
— Я пошутила.
— А почему так плоско?
— Так получилось.
— Мне надоело с вами возиться, — решил я быть грубым. —
Или выкладывайте все начистоту, или я пошел домой.
— Мне необходимо, чтобы Терентьевича выслали из страны,
как можно дальше от меня, — сказала Размахаева. — За это я
готова платить. Что вам еще не ясно?
— Причина.
— Вам ее знать необязательно.
— Обязательно.
— Это никак не связано с Шекельграббером.
— Но может быть связано с Поглощаевым, Горчицыным или со
мной?
Видимо, заслышав знакомые фамилии, Кашлин неожиданно
приподнял голову и пролепетал:
— Вода из Элефантины, сода из Бубастиса, молоко из города
Кимы и сок лавзонии из страны Куш — вот что должен был достать
Поглощаев для полноценного бальзамирования Шекельграббера.
Размахаева погладила его по голове и сказала:
— Спи давай.
Он послушно заснул.
— Сознайтесь, вы любите Терентьевича.
— Нет, — ответила она, — я люблю другого. А
Терентьевича я уважаю как очень порядочного человека и желаю
ему добра.
— Так в чем причина?
— Видите ли, — помялась она немного, — все мужчины, с
которыми я близко общалась, кончали очень плохо. А я ничего не
могла с этим поделать. Мне жаль Терентьевича, и я пытаюсь ему
помочь.
— Роковая женщина?
В ответ она пожала плечами.
— Что же случалось с вашими мужчинами? Какая собака
Баскервилей кусала их до бешенства? Муж с ума сошел не по своей
воле, первый любовник до сих пор в тюрьме, два других просто
сгинули как-то вдруг, без объяснений. Правда, потом я одного
случайно встретила, но он от меня шарахнулся в сторону. Ну а
Шекельграббера вот взяли и убили. Что теперь с Терентьевичем
будет — ума не приложу... Так вы мне поможете?
— Нет.
— Почему?
— Не вижу смысла.
— А-а, вы собираетесь использовать Терентьевича как
приманку и покончить со мной, как с роковой женщиной, раз и
навсегда.
— Очень может быть.
— Я вас недооценила.
— А я вас переоценил и не хочу развенчивать.
Лучше б я промолчал. От такого взгляда, каким ошпарила
меня Размахаева, обычно прячутся под стол. Но я следил за ее
пальцами, ловя момент, когда они начнут царапать мою
физиономию, и взгляд благополучно прошел боком. Неожиданно
Кашлин поднял голову и пробормотал:
— Первым к Картеру и Карнарвону пришел Безенчук, чтобы
купить патент на саван Тутанхамона. Но мне непонятно, то есть
мне понятно, когда просто двоится в глазах, но когда ты сам
двоишься в зеркале! — это не зеркало, это недоразумение.
— Ему надо в кровать, — сказал я.
— Я отвезу, — ответила она.
— Вам помочь?
— Не первый раз.
Тут только я сообразил, кого Размахаева любит на самом
деле, если вообще способна на какие-то чувства. Сообразил и
пошел домой от греха подальше...
Утром я забрел к Квочкину. Накануне тот опять смотрел
американский боевик, потому что носился по дежурке, как
угорелый, и кричал:
— Сейчас я кому-нибудь задницу надеру!
Меня он тоже встретил "классическим" вопросом:
— У тебя все хорошо?
— Лучше-хуже некуда, — ответил я. — Оказывается, у
Размахаевой был муж. По моим данным, он сошел с ума. Нельзя ли
выяснить, где он находится?
— Как фамилия?
— Должна быть Размахаев.
— Позвони через пару часов...
Тогда, коротая время, я завернул к
паталогоанатому-массажисту. Не очень-то он мне обрадовался и
дверь открыл со скрипом. Я думал, что наткнусь на любовника,
которого легко опознаю среди подозреваемых, но Горчицын был в
квартире один.
— Подарили Кувыркалкиной букет от моего имени?
— Подарил.
— А она что?
— Взяла, — ответил он вяло.
Мы помолчали, думая каждый о своем.
— Чай пить будете? — спросил Горчицын, убирая паузу.
Я не смог побороть отвращения и отказался. В следующий раз
буду ходить к "голубым" со своей чашкой и заваркой.
— Зачем вы соврали мне про деда с пуделем в бане?
— Я не врал.
— Врали, как сивый мерин.
— Нет.
— Так можно препираться до следующего утра, а утром
продолжить, — сказал я. — Послушайте, Горчицын, в ваших
интересах рассказать мне все, что знаете и о чем строите
догадки, ибо всякое отмалчивание и увиливание тормозит
следствие и наводит на ненужные подозрения. Вас можно привлечь
к ответственности на основании соответствующей статьи
Уголовного кодекса и временно поместить в Лефортовский
изолятор. чему вы вряд ли обрадуетесь, если, конечно, не
мазохист. Итак, вы знаете убийцу?
— Не знаю.
— Но догадываетесь?
Он неопределенно пожал плечами.
— Откуда вам известен Заклепкин?
— Какой Заклепкин?
— Какого в бане встретили и какого там не было ни телом
ни духом.
— Я, наверное, ошибся, — сказал Горчицын. — Наверное,
дед с собакой приходил в сауну.
— В женское отделение?
— Да.
— Поразительный дед! Испорченности вам обоим не занимать.
И как же его шайками не закидали?
— Его просто не пустили.
— А зачем он приходил? Я еще могу объяснить появление
чеховской дамы с собачкой в женской сауне, но деда с пуделем!..
— Может быть, ему кто-то срочно был нужен из клиенток.
— Какие у вас отношения с Опрелиным?
— Никаких.
— Вы знаете, кто он?
— Я знаю, кем он был раньше, — ответил Горчицын, — года
три назад Опрелин возил ко мне Марину на массаж.
— В "УАЗике"?!
— Нет, это было еще до "Долины царей". Тогда он ездил на
черной "волге" с партийными номерами.
— Вот это уже ценная информация, — сказал я, похлопал
Горчицына по плечу дружелюбно и удалился...
На улице пришлось полчаса клянчить у прохожих монетку. С
этой чертовой инфляцией ерунду сделать невозможно, а на что-то
солидное нет денег. Наконец, одна девушка одарила-угостила меня
медным российским рублем. Дозвонился сразу, видимо, повезло:
никого в тот момент не убивали, не насиловали и не грабили.
— Нашел мужа Размахаевой? — спросил я Квочкина.
— Найти-то нашел, но вряд ли ты до него доберешься, —
ответил милиционер. — Его еще при социализме упекли в
спецполиклинику. Туда сажали неугодных режиму, строптивцев
всяких, правдолюбцев и помешавшихся на этом поприще.
— А куда еще сажать помешавших себе?
— Сейчас-то многих домой выгнали, но твой интерес на
самом деле чокнулся.
— Может, перекормили лекарствами?
— Запросто, — ответил Квочкин. — Только тебя в эту
клинику даже теперь не пустят...
— А гласность?
Но Квочкин меня не слышал:
— ...Да и что тебе этот псих путного скажет? Все равно
суд его в качестве свидетеля не примет. Так что, ищи других.
— Намек понял.
— Тут такое дело, — замялся Квочкин несвойственным ему
тоном. — Сегодня конец квартала, мне машину по дешевке
сделали, триста долларов не хватает. Сходи к Поглощаеву,
попроси на текущие расходы или аванс.
— Не даст.
— А ты скажи, что послезавтра приведешь ему убийцу за
руку.
— Ладно, попробую, — смирился я.
— Ты где?.. — спросил Квочкин. — Там и стой. Я за тобой
заеду, чтоб побыстрей.
Через пятнадцать минут я входил в "Долину царей", за окном
ждали желто-синие "жигули" с мигалкой на крыше. Вид мой на их
фоне был очень внушительный.
— Срочно к Поглощаеву, — бросил я.
Кувыркалкина посмотрела на меня двусмысленно: то ли ждала,
что я прощения попрошу, то ли хотела поблагодарить за цветы. Во
всяком случае, рта она не открыла, и я прошел в кабинет без
звука.
Поглощаев привычно трепался по телефону, Кашлин привычно
