летчика.
- А, ладно - любой добрый старый порт хорош в шторм, - весело сказал
он и в сопровождении своего медлительного бортмеханика направился вместе с
нами в пивной зал.
За кружкой пива я горько пожаловался ему на свои невзгоды.
- Пустяки, - заявил летчик, внимательно выслушав меня, - завтра же
поддадим газу и на старой колымаге доставим вас куда душе угодно. Что,
если направиться на северо-запад? Это лучший курс для нас. Видите ли, я не
доверяю своему компасу на других румбах. Полетим быстро и низко. Найдем
массу волков, тогда - на посадку, и счастливо оставаться!
Он оказался хозяином своего слова. Правда, в ближайшие три дня
улететь не удалось - во-первых, из-за очень низкой облачности, во-вторых,
самолет, поставленный на лыжи, сильно "хромал" - протекал правый цилиндр
гидравлического амортизатора шасси. С погодой мы, разумеется, ничего не
могли поделать, но цилиндр-то можно заставить работать. Бортмеханик решил
накачать его тюленьим жиром. Честно говоря, тек он по-прежнему, но все же
самолет стоял прямо в течение двадцати минут, а затем валился на бок, как
подстреленная утка.
На четвертый день собрались в путь. Самолет мог поднять лишь
небольшой груз, и мне пришлось пожертвовать частью поклажи, в том числе
никому не нужной ванной-каноэ. Вместо нее удалось выменять за галлон
спирта брезентовую лодку, находившуюся в приличном состоянии. Пилот
уверял, что сможет ее увезти, привязав под брюхо самолета.
Тогда я решился на дерзкий трюк. Естественно, что ящики с
полюбившимся мне пивом "Лось" попали в кучу багажа, который был отложен
как несущественный. Но мне пришло в голову обмануть этого славного парня.
Ночью, посвятив себе электрическим фонариком, я убедился, что все
пятнадцать ящиков отлично умещаются в брезентовой лодке. Когда я снова
крепко притянул ее веревками к фюзеляжу, абсолютно никто не мог заметить,
что в ней спрятан жизненно важный груз.
День нашего отлета выдался чудесный. Скорость ветра не превышала
шестидесяти километров в час, снегопад прекратился. Взлетев в черном
морском тумане, мы сразу потеряли из вида Черчилль и, развернувшись, пошли
на северо-запад.
Правда, все произошло не так гладко. Во время недавней оттепели лыжи
самолета сантиметров на пять ушли в снежную слякоть, а затем накрепко
примерзли ко льду. Первые попытки взять разгон не увенчались успехом; оба
мотора надсадно ревели на предельных оборотах, но самолет не трогался с
места. Такое упрямство в одинаковой степени озадачило и летчика, и
механика. И только после того, как из бара выбежало несколько
завсегдатаев, которые, стараясь перекричать адский грохот моторов,
показывали на наши лыжи, мы поняли, в чем заключалась загадка. С помощью
добровольцев из пивной нам удалось раскачать и освободить самолет. Но
произошла очередная задержка - неисправный цилиндр успел осесть, и
потребовалось зарядить его новой порцией тюленьего жира.
Освобожденный для разбега самолет вновь поразил своего хозяина - на
этот раз он решительно отказывался подняться в воздух. Мы катили по
маленькому озерку на полном газу, но никак не могли оторваться. В
последний момент летчик резко рванул руль, самолет описал на лыжах крутую
дугу, подняв тучу снега, которая чуть было не погребла нас, и мы,
несколько озадаченные, оказались на месте старта.
- Чертовски странно, - пробормотал летчик, - самолет должен был
взлететь, понимаете, должен! А, ладно! Снимем запасное горючее и облегчим
вес.
Резервные бочки с бензином были взяты на борт для обеспечения
обратного рейса до Черчилля, и по-моему выбрасывать их было несколько
опрометчиво. Но так как командовал он, то мне оставалось только молчать.
После того как мы выгрузили запасное горючее, летчик с первой же
попытки поднял машину в воздух, разумеется, предварительно накачав
злополучный цилиндр. Но даже родная стихия не доставила самолету особого
удовольствия. Скорее наооборот, он упорно отказывался подняться выше ста
метров, а указатели оборотов обоих моторов неуклонно показывали примерно
три четверти законной нормы.
- Нет никакой нужды забираться выше, - весело прокричал летчик прямо
мне в ухо, - тогда не увидим волков! А ну-ка, откройте глаза пошире...
Вытянув шею, я тщетно пытался что-нибудь разглядеть сквозь мутный,
исцарапанный плексигласовый иллюминатор. Самолет шел в густом сером
облаке, порой даже скрывался конец крыла. Волков я не видел, никаких
признаков волков.
Мы жужжали уже около трех часов. С таким же успехом можно было
провести их на дне бочки с черной патокой - впечатление от мира,
расстилавшегося под нами, осталось бы таким же. Но вот летчик перешел в
крутое пике и прокричал:
- Иду на посадку! Бензина осталось в обрез на обратную дорогу.
Впрочем, под нами чудесная волчья страна. Волки что надо!
Мы вынырнули из-под облака в десяти метрах от земли и обнаружили, что
летим над замерзшим озером в долине шириной около полутора километров,
окруженной высокими скалистыми холмами. Ни секунды не колеблясь, летчик
приземлился. И если раньше я сомневался в его летных способностях, то
теперь мог только восхищаться его искусством - ведь он умудрился сесть на
одну исправную лыжу! Только когда самолет почти окончательно потерял
скорость, пилот осторожно поставил его на больную правую "ногу" и не стал
глушить моторы.
- приехали, приятель, - весело сказал он, - вам выходить. И
побыстрее. А то стемнеет, прежде чем мы доберемся до Черчилля.
Тут сонный на вид механик воспрянул духом, и мгновенно (во всяком
случае, мне так показалось) все мое снаряжение очутилось на льду.
Брезентовое каноэ отвязали от фюзеляжа и вновь до отказа накачали цилиндр
амортизатора.
Увидев содержимое каноэ, летчик бросил на меня укоризненный взгляд.
- Не совсем честно, а? - спросил он. - Ну ладно, предположим, что вам
без этого не обойтись. Хорошенький подвесок, ничего не скажешь! Как-нибудь
осенью вернусь за вами, если эта старая колымага не развалится. Не
унывайте! Вокруг полно эскимосов - они в любое время доставят вас в
Черчилль.
- Большое спасибо, - смиренно пролепетал я. - Но не можете ли вы
сказать, где я все-таки нахожусь - мне это понадобится для отчета.
- Весьма сожалею. Сам не очень-то уверен. Скажем, примерно в пятистах
километрах к северо-западу от Черчилля. Достаточная точность? Но как бы то
ни было, карты этих мест не существует... Счастливо!
Дверца кабины захлопнулась. Моторы взревели во всю мощь, как им и
положено, самолет запрыгал по заслугам, нехотя поднялся и исчез в хмуром
небе.
4
Я огляделся и увидел вокруг промерзшие холмы - их вершины были
закрыты тучами, увидел широкую полосу торосистого льда и раскинувшуюся за
долиной волнистую тундру, пустынную, без единого деревца. Да, кажется, я и
впрямь попал в самую настоящую страну волков. Мне даже померещилось
множество волчьих глаз, которые настороженно следят за мной. Я зарылся в
гору багажа, отыскал револьвер и постарался критически оценить создавшееся
положение.
Оно было не из блестящих. Правда, мне - это бесспорно - удалось
проникнуть в самое сердце Киватинской тундры. Кроме того, создано даже
некоторое подобие базы, хотя ее местоположение - на льду озера, вдали от
берега - оставляет желать лучшего. Как бы то ни было, до сих пор я строго
придерживался инструкции. Однако следующий пункт оперативного приказа явно
противоречил реальным возможностям: 3, разд. С, п. iv.
Немедленно по организации постоянной базы вам надлежит, используя
водные пути, отправиться на каноэ в широкий объезд окружающей территории с
целью общего ознакомления и сбора достаточных статистических сведений о
численности Canis lupus и области их распространения, а также для
установления непосредственного контакта с изучаемым объектом...
Я и рад бы действовать согласно инструкции, но толстый лед под ногами
вынуждал отложить плавание на каноэ по крайней мере на несколько недель,
а, возможно, и навсегда. К тому же, лишенный других средств транспорта, я
просто не знал, как начать перевозку целой груды снаряжения на твердую
землю. Что же касается "установления контакта с объектом изучения", то
сейчас я вообще не ставил перед собой этой задачи, если только сами волки
не проявят инициативы.
Как быть? Ведь инструкция составлялась специально для меня после
консультации с Метеорологической службой. Там клятвенно заверили мое
начальство, что к намеченному сроку моего прибытия в центральную тундру
озера и реки "обычно" очищаются ото льда.
Еще в Оттаве я твердо усвоил правило: никогда не оспаривать сведений,
исходящих от других отделов; ведь если полевые работы срываются из-за
неверной информации, то виноватым все равно оказывается полевой работник.
В создавшемся положении оставался только один выход: несмотря на
обескураживающий ответ на мою первую радиограмму, просить новых указаний
из Оттавы.
Я мгновенно распаковал портативную радиостанцию и водрузил ее на
штабель ящиков. Должен признаться, что раньше у меня как-то не хватало
времени, чтобы ознакомиться с аппаратурой. Поэтому сейчас, перелистав
приложенное руководство, я несколько растерялся: меня снабдили моделью,
предназначенной для лесников, радиус ее действия в нормальных условиях не
превышал тридцати километров. Тем не менее я присоединил батареи, поднял
антенну и, согласно наставлению, принялся вертеть ручки и нажимать кнопки,
словом - вышел в эфир.
По причинам, известным лишь министерству транспорта, которое выдает
разрешения на переносные рации такого типа, мои позывные были "Дэзи Мей".
Несколько часов кряду несчастная Дэзи посылала отчаянные призывы в
темнеющее полярное небо, но - ни шепота в ответ. Я уж совсем было
согласился с приведенной в наставлении весьма скептической оценкой рации и
собирался прекратить бесплодные попытки, как вдруг уловил слабый
человеческий голос, едва слышный сквозь свист и треск в наушниках.
Поспешно настроившись на волну, я с трудом разобрал несколько испанских
слов.
Я понимаю, что мое дальнейшее повествование может вызвать
недоверчивую улыбку читателей, но так как я сам абсолютно не смыслю в
радиотехнике, то мне остается лишь привести объяснение, данное позднее
одним экспертом. Добавлю также, что ни один рядовой биолог, и я в том
числе, ни за что не сумел бы выдумать такой истории. Техническая сторона
вопроса сводилась к загадочному явлению, известному по названием "прыжок
волны": в результате определенного сочетания атмосферных условий
маломощные радиостанции (особенно на Севере) иногда осуществляют связь на
очень большое расстояние. Моя установка побила все рекорды. Станция,
которую я поймал, принадлежала радиолюбителю в Перу.
Его английский язык был не лучше моего испанского, и прошло немало
времени, прежде чем мы начали понимать друг друга. Но и после этого он
остался при убеждении, что с ним говорят откуда-то неподалеку, с Огненной
Земли. Я совершенно вымотался, пока наконец столковался с перуанцем. Он
записал основной смысл моего сообщения и обещал переслать его в Оттаву по
обычным каналам связи. Памятуя недавнее суровое предупреждение, я свел
свое послание к десяти словам, которые были неправильно поняты в Перу и в
довершение основательно перевраны при переводе. Во всяком случае, их
оказалось вполне достаточно, чтобы, как мне стало известно впоследствии,
вызвать переполох в официальных кругах.
Телеграмма пришла из Южной Америки и поэтому поступила не в мое
министерство, а в министерство иностранных дел. Там лишь установили, что
депеша, по-видимому, передана с Огненной Земли и, кажется, зашифрована.
Срочно запросили министерство обороны, в котором никак не могли
расшифровать код или хотя бы собрать какие-нибудь сведения о таинственном
канадском агенте, засланном в район мыса Горн.
Клубок распутался совершенно случайно. Несколько недель спустя один
из заместителей министра иностранных дел, завтракая с высокопоставленным
чиновником из моего министерства, рассказал ему нашумевшую историю и
случайно упомянул, что загадочная депеша подписана каким-то ВАРЛЕЕМ
МОНФЭТОМ.
С похвальной (хотя почти необъяснимой) проницательностью сановник
признал меня наиболее вероятным автором радиограммы. Однако возникла
новая, еще более волнующая загадка: кто разрешил мне отправиться на
Огненную Землю? В результате полетели срочные радиограммы, адресованные
мне через канадского консула в Чили, с требованием немедленно прислать
объяснения в Оттаву. Ни одно из этих предписаний до меня не дошло. Даже
если бы их направили по прямому пути, я бы их все равно не получил - ведь
батареи рации годились всего на шесть часов работы. До того как они
окончательно сели, мне удалось принять только концерт легкой музыки из
Москвы.
Но вернемся к моему повествованию.
К тому времени, когда я закончил разговор с Перу, совсем стемнело, и
окружающие холмы, казалось, вплотную придвинулись ко мне. Волков пока не
было, но они, как легко понять, в сильной степени занимали мое
воображение, и когда вдали промелькнула какая-то тень, я сразу понял - это
волки!
Напрягая слух, я уловил слабый, но взволновавший меня звук, который
мгновенно узнал. Мне неоднократно приходилось слышать его и раньше, правда
не в дикой местности, а в ковбойских фильмах. Тут не могло быть ошибки -
это вой волчьей стаи, несущейся в бешеной погоне. Совершенно очевидно, что
направляются они в мою сторону. Итак, мне, вероятно, удастся выполнить по
крайней мере одно задание - я вот - вот "установлю контакт с изучаемым
объектом".
Но радость от сознания верности долгу омрачилась целым рядом
обстоятельств, среди которых не последнее место занимал тот факт, что в
моем револьвере всего шесть зарядов, а я, хоть убей, не помню, куда
засунул запасные патроны. Вопрос этот имел немаловажное значение: будучи
весьма начитан по своей части, я знал, что число волков в стае колеблется
от четырех до сорока. Более того, если судить по разнообразию голосов, я
склонен был предположить, что эта стая насчитывает не менее четырех сотен
хищников.
Полярная ночь вплотную надвинулась на меня, волки тоже вот-вот
нагрянут. В темноте я, конечно, не смогу как следует определить ни их
численности, ни тем более характера повадок. Поэтому я предпочел за благо
спрятаться за перевернутую лодку, чтобы присутствие человека не слишком
бросалось в глаза и не вызывало у животных тенденции к нетипичному
поведению.
Как известно, один из основных принципов современной биологии
заключается в том, что наблюдатель ни при каких условиях не должен
допускать, чтобы его внимание рассеивалось. Вынужден, однако, честно
признаться, что в сложившейся обстановке я так и не сумел
сконцентрироваться надлежащим образом. Особенно меня беспокоила мысль о
каноэ. Непрочная парусиновая лодка на тонком кедровом каркасе вряд ли
выдержит грубое обращение, и тогда я останусь вовсе без средств
передвижения.
Что же касается второго источника беспокойства, то его крайнюю
необычность мне хотелось бы подчеркнуть особо как наглядное свидетельство
нелогичности человеческого мышления при отсутствии должного
дисциплинирующего контроля. Дело в том, что я поймал себя на горячем
желании превратиться в беременную эскимоску!
Находясь под лодкой, я, разумеется, не мог видеть, что происходит
снаружи, поэтому мне пришлось положиться на другие органы чувств. Я
услышал, как стая примчалась на полном ходу, описала круг у груды моего
снаряжения и кинулась прямо к каноэ.
Ужасающий вой, лай и визг почти оглушили меня; от невыносимого шума у
меня начались галлюцинации - мне почудился среди общего рева хриплый
человеческий голос: Звучал он примерно так:
СТОЙЧЕРТВАСПОБЕРИСУКИНЫДЕТИ!
Затем послышались удары, болезненный визг, и внезапно наступила
удивительная тишина.
Я потратил годы, стремясь научиться делать правильные выводы из
наблюдаемых явлений, но с подобной ситуацией столкнулся впервые. Это было
выше моего понимания. Требовались дополнительные факты. С величайшими
предосторожностями я глянул одним глазом в щель между планширом каноэ и
льдом. Сперва ничего не было видно, кроме множества волчьих лап, но
внезапно мое внимание приковала пара конечностей - единственная пара,
которая явно не принадлежала волку. Мобилизовав все свои дедуктивные
способности, я сразу же отыскал ответ, спокойно приподнял борт каноэ,
высунул голову и уставился в смущенное, слегка испуганное лицо молодого
человека, закутанного в оленьи меха. Вокруг него, грозно скалясь,
сгрудились четырнадцать огромных, грозных эскимосских лаек, составлявших
упряжку. Что же касается волков, то, признаюся чистосердечно, их нигде не
было видно.
5
Обидно, конечно, что первая встреча с волками вылилась во встречу с
собаками, но судьба меня вознаградила.
Как оказалось, хозяин упряжки, сын эскимоски и белого, занимается
охотой и живет в промысловой избушке всего в нескольких километрах отсюда.
Это же идеальное место для моей постоянной базы!
Майк - так звали молодого охотника - был единственным человеческим
существом, обитающим на площади в двадцать пять тысяч километров, если не
считать горстки эскимосов (включая семейство его матери), которые жили в
ста километрах к северу. Редкая удача! Можно не опасаться людской
назойливости и спокойно проводить наблюдения над волками.
Поначалу Майк отнесся ко мне довольно сдержанно, чтобы не сказать -
подозрительно. За все свои восемнадцать лет он не слышал, чтобы самолет
сел в этой части полярной пустыни. Ему, правда, доводилось изредка видеть
аэроплан, но очень высоко над головой, и каждый раз серебристые птицы
пролетали мимо. Не удивительно, что он никак не мог представить, как это
самолет, которого не было ни видно, ни слышно, высадил меня с кучей багажа
на лед посреди озера.
С самого начала нашего знакомства Майк был склонен считать мое
появление делом рук нечистого. От своего отца-торговца он почерпнул немало
сведений об основах христианства и всегда был на страже против дьявольских
козней. Однако на рискованные действия он так и не отважился.
Первые несколько дней Майк не выпускал из рук своего карабина и
выдерживал приличное расстояние. Но стоило угостить его "волчьим
коктейлем", как он отложил винтовку в сторону, решив, по-видимому, что,
даже если я и в самом деле черт, соблазн слишком велик, чтобы ему
противиться.
Вероятно, так и не придумав, что еще со мной можно сделать, Майк в
первую же ночь привел меня в свою избушку. Построенная из жердей, крытая
гниющими оленьими шкурами, она едва ли могла показаться дворцом, но для
моих целей вполне годилась.
Перед отъездом из Оттавы начальство разрешило мне нанимать
вспомогательных рабочих из местного населения при условии, однако, чтобы
весь расход по этой статье не превышал трех долларов в месяц. Я немедленно
заключил сделку с Майком и выдал ему официальную долговую расписку на
десять долларов в оплату жилья на три месяца вперед, а также его услуг в
качестве проводника и помощника. По сравнению с тем, как в подобных
случаях рассчитывались с эскимосами правительственные учреждения, миссии и
фактории, это была сказочная плата. Впрочем, я не сомневался, что наш
финансовый отдел примирится с подобной расточительностью; должны же они
учесть, что не будь здесь Майка, учреждение потерпело бы убыток в четыре
тысячи долларов - такова стоимость экспедиционного снаряжения, которое
неминуемо погибнет, едва растает лед на озере.
Правда, в ходе дальнейших событий мне показалось, что сделка с Майком
носит несколько односторонний характер. Очевидно, Майк не совсем точно
понял смысл принятых обязательств, но, во всяком случае, пока он перевез
на собачьей упряжке весь мой груз к своему дому.
Последующие дни я был страшно занят распаковкой снаряжения и
устройством походной лаборатории и волей-неволей оккупировал почти всю
избушку. Мне было совершенно не до Майка, но все же я заметил, что он
чем-то угнетен. Поскольку он казался молчаливым от природы (со всеми,
кроме своих собак), а познакомились мы совсем недавно и вмешиваться в его
личные дела мне было попросту неудобно, я не стал выяснять причину его
дурного настроения, а попытался развлечь его и время от времени
демонстрировал перед ним то одни, то другие приборы.
Казалось, они подействовали на его воображение, но желанного эффекта
не произвели. Майк был по-прежнему озабочен, его удрученность даже
усилилась. А после того как я показал ему цианистый "истребитель волков" и
объяснил, что отрава убивает мгновенно, причем действует в ничтожном
количестве, так что обнаружить ее почти невозможно, поведение Майка
сделалось и вовсе ненормальным. Он повсюду стал таскать длинную палку и,
прежде чем сесть за стол, весьма странным образом колотил ею по стулу и
даже по тарелке с едой. Мало того, по утрам он начал выколачивать свою
обувь и одежду.
В другой раз, когда я вытащил четыре сотни мышеловок, которыми
собирался ловить мелких млекопитающих, чтобы по ним затем определять
содержимое желудков волков, и объяснил, как вываривать скелеты леммингов
для коллекции, Майк молча вышел из избушки и с тех пор решительно
отказывался разделять со мной трапезу. Должен, однако, признаться, что
такое поведение Майка не очень меня обеспокоило. Обладая кое-какими
познаниями в области психологии, я без труда распознал в нем симптомы
замкнутости. Тем не менее я решил вывести его из состояния болезненной
само углубленности.
Как-то вечером я заманил его в угол, где размещалась моя походная
лаборатория, и с гордостью разложил перед ним набор блестящих скальпелей,
хирургических ножниц, кюветок и прочих хитроумных инструментов, которыми
намеревался пользоваться при вскрытиях трупов волков, оленей и других
животных. Объяснять Майку, что такое аутопсия, было довольно сложно,
поэтому я взял учебник патологии, открыл его на развороте с цветным
изображением вскрытой брюшной полости человека и, пользуясь этим наглядным
пособием, увлеченно продолжал свою лекцию, как вдруг почувствовал, что
лишаюсь аудитории: Майк медленно пятился к двери, в егочерных глазах
нарастал ужас. Нетрудно было догадаться, что все только что мною сказанное
истолковано им совершенно превратно. Я вскочил, пытаясь разуверить его,
но, испуганный этим движением, он повернулся и опрометью выбежал из
избушки.
Я увидел его только на следующий день, когда вернулся из тундры, где
ставил мышеловки. Он увязывал свои нехитрые пожитки, видимо, готовясь в
дальний путь. Сдавленным голосом, торопясь и глотая слова, он пролопотал,
что его настоятельно вызывают в становище эскимосов к больной матери, где
ему, вероятно, придется задержаться. С этими словами он выбежал к собакам,
которые были уже запряжены, и на бешеной скорости умчался в северном
направлении. Меня очень опечалил отъезд Майка: ведь теперь я остался в
полном одиночестве, один в окружении волков. С научной точки зрения,
пожалуй, это даже неплохо, но жутковатая атмосфера, как при чтении "Собаки
Баскервиллей", казалось, сгустилась вокруг меня в этой безлюдной,
оголенной ветрами тундре.
Нужно сказать, что я еще окончательно не решил, каким образом следует
знакомиться с волками. Мне очень хотелось, чтобы при первой встрече Майк
представил меня. Но, что ни говори, болезнь матери, безусловно, важнее
всех моих научных забот (хотя мне и сейчас невдомек, откуда Майк мог
узнать, что его мать захворала).
Итак, первоочередную и самую тяжелую задачу - установить контакт с
волками - мне пока не удалось решить, и я занялся подготовкой графиков и
таблиц полевых работ. Программа их была детализирована до предела. Так,
например, только в разделе "Брачные повадки" насчитывалась пятьдесят одна
подтема, и каждая требовала глубокого изучения. К концу недели у меня
кончилась бумага. Настало время выйти в поле!
Мне, как новичку, следовало, осваиваясь в тундре, соблюдать
осторожность. Поэтому на первый раз я удовлетворился кольцевым маршрутом
вокруг избушки в радиусе трехсот метров.
Эта экспедиция мне много не дала, если не считать находки четырех или
пяти сотен оленьих скелетов; по существу, вся окружающая территория была
точно ковром покрыта костями карибу. В Черчилле мне удалось выяснить, что
трапперы никогда не стреляют в карибу - значит, их зарезали волки. Таков
был трезвый научный вывод. Если принять, что норма убыли оленей одинакова
во всем районе, то по обнаруженным скелетам можно судить, что только в
Киватине волки губят в среднем двадцать миллионов оленей в год!
Прошло три дня после обескураживающей прогулки по кладбищу костей,
прежде чем я смог выбрать время для следующей вылазки. Вооруженный
винтовкой и револьвером, я прошел около километра, но волков не встретил.
Зато с большим удивлением заметил, что плотность покрова из останков
карибу уменьшается по мере удаления от промысловой избушки почти в
геометрической прогрессии. Меня крайне озадачило, что волки выбирают место
для страшной бойни почкму-то поближе к человеческому жилью, и решил
расспросить об этом Майка, если, конечно, когда-нибудь его увижу.
Тем временем в тундру пришла дружная, стремительная весна. Снег таял
так быстро что замерзшие реки не успевали унести талую воду, и она
поднялась метра на два над поверхностью льда. Наконец, лед с грохотом
тронулся, но вскоре образовались заторы, и паводок затопил избушку,
принеся с собой нечистоты, скопившиеся за долгую зимовку четырнадцати
ездовых собак.
Постепенно заторы прорвало, и вода сошла, но избушка потеряла прежнюю
прелесть, так как на полу остался отвратительный осадок. Поэтому я был
вынужден разбить палатку на галечной гряде, чуть повыше избушки. Но
заснуть мне той ночью помешали какие-то странные звуки. Я мгновенно сел в
постели и внимательно прислушался. Звуки доносились с севера, из-за реки -
какая-то смесь воя, хныканья и жалобных стонов.
Вскоре я разжал руку, которой схватил винтовку. Уж если научные
работники чем и сильны, так это умением учиться на опыте: меня, например,
дважды не одурачишь! Конечно, воет лайка, и, по-видимому, молодая, я даже
подумал, что это одна из собак Майка (у него, кстати, было три больших, но
еще не выезженных щенка, которые бегали за упряжкой). Очевидно, пес
заблудился, по следу вернулся домой и теперь молит о внимании и помощи. Я
был растроган. Если щенок нуждается в друге-приятеле, пусть располагает
мной! Я быстро оделся, сбежал к реке, вскочил в каноэ и стрелой помчался
на другую сторону.
Щенок ни на минуту не прекращал горестных стенаний, и я уж совсем
собрался откликнуться, но вовремя сообразил, что чужой человеческий голос
спугнет его. Лучше подкрасться вплотную и ласково подманить бедняжку.
По силе доносившихся звуков можно было судить, что собака находится
всего в нескольких шагах от берега. Но когда в тусклом полусвете я
выскочил из лодки, персек полосу щебня и перебрался через галечные косы,
звуки слышались все на том же расстоянии. Ясно - щенок отбегает, вероятно,
боится меня. Чтобы не отогнать его, я старался двигаться бесшумно, даже
когда жалобный вой прекратился и направление пришлось определять наугад.
Впереди замаячила крутая гряда - вот поднимусь на немм и сразу увижу
беглеца! Последние метры, оставшиеся до гребня, я прополз на животе
(помогло искусство разведчика, приобретенное еще в бойскаутах) и затем
осторожно приподнял голову - вот он, мой песик. Мы столкнулись нос к носу.
Нас разделяли каких-нибудь два метра. Он лежал, очевидно, отдыхая после
минорного концерта. Мы молча уставились друг на друга. Не знаю, что
происходило в его массивном черепе, но моя голова наполнилась роем
тревожных мыслей. Прямо на меня пристально глядели янтарные глаза матерого
тундрового волка; по-видимому, он был тяжелее меня и, бесспорно, гораздо
лучше владел техникой боя без оружия.
Несколько секунд никто из нас не двигался, мы продолжали взглядом
гипнотизировать друг друга. Волк первым разрушил чары. Прыжком, какой
сделал бы честь даже русским танцорам, он взвился в воздух почти на метр и
пустился наутек. Как утверждают учебники, волки могут развивать скорость
до сорока километров в час, но этот волк, казалось, не бежал, а летел на
бреющем полете. Через несколько секунд он скрылся из вида.
Моя реакция была не столь динамичной, но и я, несомннно, установил
рекорд в беге по пересеченной местности. Переправляясь через реку, я так
разогнал каноэ, что оно во всю длину выскочило на сушу, а затем бросился в
избушку и запер дверь на засов. Я старался не обращать внимания на
зловоние, которое поднималось от залитого нечистотами пола, и устроился на
столе в надежде спокойно проспать до рассвета - к счастью, дни здесь стали
по-весеннему ранними.
Ну и ночка! Зато теперь я имел полное право поздравить себя:
наконец-то установлен крнтакт с изучаемым объектом - неважно, что встреча
была мимолетной.
6
Уснуть не удавалось! Стол оказался слишком коротким и жестким, воздух
в избушке чересчур спертым, а впечатления от недавней встречи с волком -
необыкновенно яркими. Напрасно я пробовал "считать овец" - они неизменно
превращались в волков, а это окончательно прогоняло дремоту. Когда же под
полом заскреблась какая-то мышка, мне представилось, будто это волк
принюхивается под дверью, и тут уж окончательно стало не до сна.
Отказавшись от дальнейших попыток, я зажег фонарь Майка и принялся ждать
рассвета.
Перед моим мысленным взором возникли события прошедшего вечера.
