результаты и окончательно доказать правильность выдвинутой гипотезы. Но от
Майка ни слуху ни духу, кто знает, вернется ли он?
В поисках решения прошло несколько дней, и вот как-то утром, когда я
препарировал леммингов и полевок, меня вдруг осенило - почему бы мне
самому не стать "подопытным кроликом"? Правда, человек не относится к
числу чисто плотоядных животных, однако это недостаточно веское выражение.
Другое дело, что я "имелся в единственном экземпляре" и поэтому нельзя
было одновременно получить материалы для сравнения. Но это препятствие
легко устранить, нужно только установить два периода: вначале я буду
питаться одними мышами, а затем ровно столько же времени мой рацион будет
состоять из мяса и свежей рыбы. Достаточно в конце каждого периода
провести ряд психологических тестов и сравнить полученные результаты.
Разумеется, выводы нельзя будет полностью применить к волкам, но уже одно
то, что в моем процессе обмена веществ не произойдет серьезных изменений,
если я буду питаться только мышами, несомненно, послужит убедительным
аргументом в пользу выдвигаемой мною теории, что волки сохраняют
нормальную жизнедеятельность, находясь на такой диете.
Потерянного времени не воротишь, и я решил, не откладывая в долгий
ящик, приступить к делу.
Начистив целую миску маленьких тушек, которые остались после того,
как я утром снимал с них шкурки, я наполнил ими котелок и поставил на
примус. Едва вода закипела, как распространился чрезвычайно
соблазнительный тонкий запах, и пока готовилось кушанье, мой аппетит
разыгрался не на шутку.
Поначалу есть такую мелюзгу - с массой мельчайших костей - показалось
мне чистой мукой, но вскоре я убедился, что кости можно разжевывать и
глотать. Вкус мышей - чисто субьективное восприятие, не имеющее ни
малейшего отношения к эксперименту. На мой взгляд, он оказался весьма
приятным, разве что мясо было чересчур нежное. Со временем, однако, мыши
мне приелись, аппетит пропал, пришлось разнообразить способы
приготовления.
Из нескольких приготовленных мною блюд наиболее удачным, бесспорно,
следует считать "мышь под соусом". На случай, если кто-либо из читателей
проявит интерес и захочет использовать в личном хозяйстве этот
несправедливо обойденный источник ценнейших белков животного
происхождения, привожу рецепт полностью.
Для приготовления этого деликатеса требуются: десяток упитанных
мышей, чашка муки, кусок бекона, соль, перец, чеснок, этиловый спирт.
(Следует заметить, что бекон вполне можно заменить обычной соленой
свининой).
СПОСОБ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
Обдерите шкурки и выпотрошите мышей, но не удаляйте голов; затем
вымойте, положите в кастрюлю и залейте спиртом, так чтобы тушки были
покрыты, и отставьте примерно на два часа. Нарежьте бекон маленькими
кусочками и поджаривайте до тех пор, пока невытопится жир. После этого
выньте тушки и обваляйте в муке с солью и перцем, бросьте на горячую
сковороду и поставьте на огонь минут на пять (не перегревайте сковороду,
иначе мясо пересохнет, станет жестким и волокнистым). Теперь влейте чашку
спирта и добавьте по вкусу шесть или восемь зубков чеснока. Накройте и
слегка прокипятите в течение пятнадцати минут. Крем-соус приготавливается
по одному из стандартных рецептов. Когда соус будет готов, полейте им
тушки, плотно закройте кастрюлю и дайте постоять минут десять в теплом
месте, прежде чем подавать на стол.
В течении первой недели я не заметил в себе никаких изменений - по
прежнему был полон энергии и абсолютно не ощущал вредного действия диеты.
Правда, меня страшно потянуло на жиры.
И тут я понял, что допустил оплошность, не делавшую чести моей
научной подготовке: ведь волки едят целых зверьков! Мелкие же грызуны, как
легко можно убедится при вскрытиях, откладывают большую часть жиров в
брюшной полости, на брыжейке кишечника, а не подкожно и не в мышечных
тканях. Следовательно, я совершил непростительную ошибку, которую
надлежало немедленно исправить. Начиная с этого дня и до самого конца
экспериментального периода я стал есть мышей целиком - только снимал
шкурку - и перестал ощущать недостаток в жирах.
Когда эксперимент с мышами подходил к концу, возвратился Майк. Вместе
с ним прибыл его двоюродный брат, молодой эскимос по имени Утек, который
вскоре стал моим собутыльником, а главное - совершенно бесценным
помощником в научных исследованиях. Однако при первой встрече он показался
мне таким же замкнутым и неприступным, как Майк.
Я пришел в избушку, чтобы пополнить кое-какие припасы. При виде
дымка, поднимавшегося из трубы, я обрадовался - по правде говоря,
временами мне все-таки не хватало человеческого общества. Когда я вошел,
Майк жарил полную сковороду оленины. Как оказалось, им посчастливилось
убить отбившегося от стада животное примерно в сотне километров к северу.
После нескольких тягостных минут, в течении которых Майк делал вид, будто
меня не замечает, я попробовал сломать лед и заговорил с Утеком. В ответ
тот бочком, бочком перебрался на другую сторону стола, стараясь держаться
от меня подальше. Вскоре они приступили к еде. В конце концов Майк
предложил и мне отведать жареного мяса.
В другое время я бы принял его приглашение - но не сейчас, когда
эксперимент еще не окончен. Я отказался и, как мог, обьяснил Майку
причину. Он встретил извинение с непроницаемым видом, унаследованным им от
предков-эскимосов, хотя и перевел мои слова Утеку. Уж не знаю, что подумал
обо всем этом Утек, но отнесся он ко мне чисто по-эскимосски. Поздно
вечером, когда я направился к себе в палатку, Утек подкараулил меня и,
застенчиво улыбаясь, протянул небольшой сверток, обернутый оленьей
шкуркой. Бережно развязав стягивавшую его жилу, я увидел пять маленьких
голубых яичек - по-видимому, дрозда, хотя за точность определения не
ручаюсь.
Я был глубоко тронут этим подарком (а это, безусловно, был подарок),
но никак не мог постичь его значения и вынужден был вернуться в избушку,
чтобы спросить у Майка.
- Эскимосы думают, что если человек ест мышей, то у него все
становится маленьким, как у мыши, - обьяснил Майк, - но если съесть яйца,
тогда все в порядке. Утек за тебя испугался.
Вот так положение! Вначале я растерялся, не зная, как отнестись к
этому предрассудку, но потом решил, что излишняя предосторожность не
помешает, к тому же вряд ли миниатюрные яйца как-нибудь скажутся на
результатах проводимого опыта. И я тут же приготовил из них яичницу. Cезон
кладки яиц давно прошел, что весьма сказалось на их свежести, тем не менее
я съел все, а так как Утек внимательно наблюдал за мной, пришлось сделать
вид, будто получил при этом огромное удовольствие.
Надо было видеть, какой восторг отразился на широкой, расплывшейся в
улыбке физиономии эскимоса! Он, несомненно, решил, что спас меня от
судьбы, худшей, чем смерть.
Мне так и не удалось втолковать Майку суть и всю важность проводимой
мной исследовательской работы. Зато с Утеком дело обстояло неизмеримо
проще. Правильнее будет сказать, что, не совсем понимая смысл работы, он
сразу же проникся уверенностью в ее необходимости. Как потом выяснилось,
сам Утек был второразрядным шаманом в своем племени. Из рассказов Майка и
из того, что ему довелось увидеть собственными глазами, он заключил, что я
тоже шаман, правда другого, неведомого сорта. Именно этим, с его точки
зрения, и объяснялись многие мои поступки. Мне бы не хотелось приписывать
Утеку эгоистические побуждения, но, возможно, обращаясь со мной, он
надеялся расширить собственные познания в общей для нас профессии.
Так или иначе, Утек решил "водится" со мной. На другой день он
заявился ко мне в палатку, захватив с собой спальные принадлежности, и,
очевидно, собирался остаться надолго. Мои опасения что парень будет
обузой, скоро рассеялись. От Майка Утек знал несколько английских слов, а
так как он был поразительно понятлив, то уже вскоре мы могли вести с ним
элементарные разговоры. Утека ничуть не удивило, что все свое время я
посвятил изучению волков. Напротив, он сумел растолковать мне, что и сам
интересуется ими: ведь его личным тотемом, духом-покровителем, является
Амарок - Волчье существо.
Утек оказался неоценимым помощником. Прежде всего, ему были неведомы
ложные представления, совокупность которых составляет основу Писания о
волках, принятого в нашем обществе. А кроме того, он по-настоящему знал
зверей и считал их себе сродни. Позже, когда я немного научился его языку,
а Утек улучшил свои знания английского, он рассказал мне, что ему не было
пяти лет, когда отец, знаменитый шаман, отнес его в волчье логово и
оставил на сутки. Там Утек подружился с волчатами и играл с ними на
равных: взрослые волки его обнюхивали, но не трогали.
Конечно, принимать все россказни Утека а волках без фактических
доказательств было бы по меньшей мере антинаучно. Но я убедился что всякий
раз, когда доказательства находились, он неизменно оказывался прав.
12
То, что Утек признал меня, благотворно повлияло и на Майка. Тот явно
начал сдавать позиции. Правда, он по-прежнему не сомневался, что у меня "в
голове не все дома" и без соответствующего надзора я могу быть даже
опасен. Тем не менее Майк стал обходительнее (насколько позволяла его
замкнутая натура) и по возможности старался быть мне полезным. Последнее
обстоятельство было весьма кстати - появилась возможность использовать его
в качестве переводчика во время бесед с Утеком.
Благодаря Утеку я пополнил свои знания о гастрономических привычках
волков. Подтвердив, что полевки действительно занимают очень большое место
в их рационе, он добавил, что волки поедают великое множество
длиннохвостых сусликов (евражек) и временами отдают им предпочтение даже
перед карибу. Евражки чрезвычайно распространены по всей Арктике, но залив
Волчьего Дома расположен хотя и недалеко, однако южнее границы их
распространения. Эти грызуны доводятся ближайшими родственниками сусликам
западных равнин, но отличаются от них слабо развитым инстинктом
самосохранения. В результате они становятся легкой добычей волков и
песцов. Летом, когда евражки отъедаются, они очень жирные и весят почти
килограмм. Не удивительно, что их так любят волки - ведь они с легкостью
добывают себе на обед достаточное количество евражек с неизмеримо меньшей
затратой энергии, чем нужно для поимки карибу.
Мне казалось, что рыба не занимает существенного места в волчьем
меню, но Утек уверил меня в противном. По его словам, ему неоднократно
доводилось видеть, как волки охотятся на щурят и даже на взрослых полярных
щук, которые весят пятнадцать - двадцать килограммов. Весной, в период
икрометания, эти крупные рыбы входят в бесчисленные узкие протоки, густой
сетью покрывающие болотистую тундру в районе озер.
Когда волк хочет полакомиться рыбой, он прыгает за ней в воду и с
шумом гонит вверх по течению пока еще довольно широкого протока.
Постепенно русло сужается и мелеет; почуяв опасность, рыба кидается назад
к глубокой воде, но волк преграждает ей путь. Одного быстрого удара мощных
челюстей достаточно, чтобы сломать хребет даже самой крупной щуке. Утек
рассказывал, что однажды видел, как волк меньше чем за час поймал семь
больших щук.
Волки не брезгают и прилипалами, когда эти медлительные рыбы входят
метать икру в тундровые речки. Но по отношению к ним они применяют другую
тактику: притаясь на мелком месте у какого-нибудь камня, они хватают
проплывающих мимо рыб (это способ похож на то, как медведи ловят лососей).
Еще одним источником пропитания, правда имеющим меньшее значение,
являются полярные бычки - маленькие рыбки, которые прячутся под камнями на
мелководье. Чтобы поймать их, волки бродят вдоль берега и лапами и носом
переворачивают камни.
Позднее, летом, я воочию убедился, как эти занимался Альберт. К
сожалению, я не видал, как волки добывают щук, но, узнав от Утека, в чем
заключается их метод, с неменьшим успехом последовал их примеру. Я во всем
подражал действиям волков, только для нанесения coup de grace - вместо
собственных зубов воспользовался коротким копьем.
Разумеется, такие дополнительные седения, проливающие свет на
характерные особенности биологии волков, представляли для меня немалый
интерес, но все же, когда Утек рассказал, какую роль играют карибу в жизни
волков, у меня по-настоящему открылись глаза.
По словам Утека, волки и карибу настолько связаны между собой, что
представляют как бы единое целое. И в доказательство он поведал предание,
которое, на мой взгляд, несколько смахивало на Ветхий Завет, но которое
(во всяком случае, по заверению Майка) относится к полурелигиоозному
фольклору эскимосов дальней тундры (которые, увы, горе их бессмертным
душам, все еще пребывают в язычестве!).
Вот пересказ легенды Утека.
"В начале начал были Женщина и был Мужчина; никто больше не ходил, не
плавал и не летал в этом мире. Потом Женщина выкопала большую яму и стала
выуживать из нее поочередно всех животных. Напоследок она вытащила карибу,
и тогда Кейла, Бог Неба, сказал: "Вот величайший из всех даров, ибо карибу
даст пропитание человеку".
Женщина отпустила карибу на все четыре стороны, велев плодиться и
размножаться; и карибу поступили, как та сказала. Прошло время, земля
наполнилась стадами, и сыновья Женщины охотились счастливо; Они были сыты,
одеты и укрыты шатрами из шкур - все это от карибу.
Сыновья Женщины выбирали больших, жирных карибу, так как не хотели
убивать слабых и тощих, чье мясо негодно в пищу, а шкуры плохи. И
наступило время, когда больных и слабых карибу стало больше, чем жирных и
сильных. Сыновья, увидев такое, смутились духом и пожаловались Женщине.
Та, свершив заклинание, обратилась к Кейле и сказала: "Твоя работа -
плохая работа, ведь карибу сделались слабыми и больными, если мы будем их
есть, то тоже станем слабыми и больными".
Кейла, выслушав ее, ответил: "Моя работа хорошая. Я накажу Амораку
(духу Волка), а тот накажет своим детям - пусть едят больных, слабых и
мелких карибу, тогда пастбища останутся для жирных и здоровых".
Так и произошло. Вот почему карибу и волк - одно целое: ведь карибу
кормит волка, зато волк делает оленя сильным".
Признаюсь, рассказ изрядно меня изумил. Меньше всего я ожидал
услышать от невежественного эскимоса целую лекцию - да еще в виде притчи!
- о борьбе за существование и значении естественного отбора. И все-таки я
скептически отнесся к словам Утека, будто между карибу и волками
существуют идеальные взаимоотношения. Правда, за последнее время я на
собственном опыте разубедился во многих научно обоснованных поверьях, но
тем не менее не мог себе представить, что, нападая на оленьи стада,
могучий и смышленый волк ограничивается отбраковкой больных и слабых, хотя
может выбрать любого самого крупного и жирного оленя. К тому же уменя
имелся превосходный аргумент, которым я намеревался сразить Утека. -
Спроси-ка его, - обратился я к Майку, - откуда в таком случае взялось
столько скелетов крупных и, очевидно, здоровых карибу, которыми усыпана
вся тундра вокруг твоей избушки и на несколько километров к северу от нее?
- Незачем его спрашивать, - невозмутимо ответил Майк, - я сам убил
этих оленей. У меня четырнадцать ездовых собак, всех их нужно кормить, на
это требуется не меньше двух-трех оленей в неделю. Самому мне тоже хочется
есть. А кроме того, я убиваю уйму оленей в районе промысла пушнины. У
каждой оленьей туши ставлю четыре-пять капканов и на эту приманку ловлю
немало песцов. Мне не годятся тощие карибу, а нужны большие, жирные.
Потрясенный, я мог только спросить: - И сколько оленей ты добываешь в
год?
Майк горделиво усмехнулся.
- Я меткий стрелок. Две-три сотни, а может и больше.
Немного оправившись, я поинтересовался, обычная ли это вещь и как
поступают другие трапперы.
- Каждый, кто ставит капканы, делает то же самое, - ответил Майк, -
индейцы и белые бьют оленей по всей тундре, куда доходят карибу на зимние
выпасы. Конечно, не всегда посчастливится добыть достаточно оленей; тогда
приходится кормить собак рыбой. Но рыба не идет им впрок - они становятся
слабыми, болеют и совсем не тянут груженые сани. Карибу лучше!
Из фолиантов, проштудированных в Оттаве, мне было известно, что в тех
частях Саскачевана, Манитобы и южного Киватина, которые составляют район
зимних пастбищ киватинского стада карибу, насчитывается тысяча восемьсот
охотников, ставящих капканы. Я знал также, что многие из них были опрошены
столичными властями через агентов пушных компаний о причинах
катастрофического сокращения поголовья оленей. Мне самому довелось читать
их показания. Охотники и торговцы пушниной с поразительным единодушием
утверждали, что сами убивают не больше одного, от силы двух карибу в год,
а волки режут оленей несчетными тысячами. И хотя я никогда не был силен в
математике, все же я подвел итог данным, которыми располагал. Будучи от
природы человеком осторожным, я вдвое уменьшил число охотников и
наполовину скостил отстрел оленей против количества, указанного Майком. Но
сколько бы я не перемножал цифры, результат получался фантастический: в
этом районе трапперы ежегодно убивают 112 000 оленей!
Я отлично понимал, что эта цифра не для моих отчетов - если только я
не добиваюсь назначения на десять лет на Галапагосские острова изучать
клещей у черепах.
Во всяком случае, все то, что порассказали Майк и Утек, принято
считать информацией, основанной на слухах, а меня наняли не для этого.
Выкинув из головы тревожные сомнения, я вернулся на тернистый путь научных
поисков истины.
13
Утек, как натуралист, обладал множеством редких качеств; из них не
последним было его бесспорное умение понимать язык волков.
Еще до встречи с Утеком я обратил внимание, что разнообразие и
диапазон голосовых средств Георга, Ангелины и Альберта значительно
превосходят возможности всех известных мне животных, за исключением
человека.
В моих полевых дневниках зарегистрированы следующие категории звуков:
вой, завывание, хныканье, ворчание, рычание, тявканье, лай. В каждой из
этих категорий я различал бесчисленные вариации, но был бессилен дать им
точное определение и описание. Более того, не сомневаюсь, что все
представители семейства собачьих способны слышать и, вероятно, издавать
звуки как выше, так и ниже регистра частот, воспринимаемых человеком. Так
называемые "беззвучные" свистки для собак, имеющиеся в продаже, лучше
всего подтверждают сказанное. Я установил также, что все члены моей
волчьей семьи сознательно реагируют на звуки, издаваемые другими волками,
хотя у меня не было надежных доказательств, что это нечто большее, чем
простые сигналы.
По-настоящему мое образование в области волчьей "лингвистики"
началось с появлением Утека.
Как-то мы вдвоем часами наблюдали за логовом, но безрезультатно -
ничего достойного внимания обнаружить не удавалось. Денек выдался
безветренный, и проклятые насекомые навалились тучей, хуже всякой чумы.
Спасаясь от них, Ангелина с волчатами укрылась в логове. Оба самца,
утомленные охотой, затянувшейся до позднего утра, спали неподалеку.
Становилось скучно, и мной начала овладевать сонливость, как вдруг Утек
приложил руки к ушам и внимательно прислушался. Я ничего не слышал и никак
не мог понять, что привлекло его внимание, пока он не шепнул: "Слушай,
волки разговаривают" - и показал на гряду холмов километрах в восьми к
северу от нас.
Я напряг слух; но если волк и вел "радиопередачу" с далеких холмов,
то работал не на моей волне. Казалось, в эфире нет ничего, кроме зловещего
стона комаров, но Георг, спавший на гребне эскера, внезапно сел, навострил
уши и повернул свою длинную морду к северу. Спустя минуту он откинул
голову назад и завыл. Это был вибрирующий вой; низкий вначале, он
закончился на самой высокой ноте, какую только способно воспринять
человеческое ухо.
Утек схватил меня за руку и расплылся в довольной улыбке.
- Волки говорят: "Карибу пошли!"
Я с трудом понял, о чем идет речь, и только когда мы вернулись в
избушку, с помощью Майка уточнил подробности.
Оказывается, волк с соседнего участка, лежащего к северу, не только
сообщил, что давно ожидаемые карибу двинулись на юг, но и указал, где они
сейчас находятся. Более того - и это было совсем невероятно, - выяснилось,
что сам сосед оленей не видел, а просто передал информацию, полученную им
от волка, живущего еще дальше. Георг, который ее услышал и понял, в свою
очередь передал добрую весть другим.
От природы (и по воспитанию) я скептик и тут не нашел нужным
скрывать, как насмешила меня наивная попытка Утека произвести впечатление
пустой болтовней. Но, не обращая внимания на мой скепсис, Майк без
проволочки стал собираться на охоту.
Меня ничуть не удивило его желание убить оленя - ведь к тому времени
я уже знал, что он, как и впрочем, все коренные жители тундры, питается
почти исключительно олениной, если только можно ее добыть. Меня поразило
другое: его готовность предпринять двух- или даже трехдневную прогулку по
тундре из-за нелепой выдумки Утека. Все это я не преминул высказать Майку,
но тот только замкнулся в себе и отбыл, не проронив ни слова.
Через три дня, когда мы встретились вновь, мне были презентованы
целый окорок и горшок оленьих языков. Из рассказа Майка выходило, что он
нашел карибу в том самом месте, на которое, поняв речь волков, указал
Утек, - на берегах озера Куиак, примерно в шестидесяти километрах на
северо-восток от нашей избушки.
Я-то не сомневался, что это простое совпадение, но было любопытно,
долго ли Майк намерен мне морочить голову, и я, притворившись, будто
поверил, принялся расспрашивать о необыкновенном искусстве Утека.
Майк попался на крючок и разговорился. По его словам, волки не только
обладают способностью поддерживать связь на огромном расстоянии, но даже
могут "говорить" не хуже людей.
Правда, он признался, что сам не может ни слышать всех издаваемых
волками звуков, ни понимать их значения, но некоторые эскимосы, в
частности Утек, настолько хорошо понимают волков, что в состоянии
буквально разговаривать с ними.
После этого я окончательно укрепился в своем решении не особенно
верить россказням этой пары. Но все-таки меня не оставляла шальная мысль:
а вдруг во всем этом что-то есть? На всякий случай я попросил перевести
Утеку: пусть он следит за "разговорами" наших волков и через Майка
передает мне их содержание.
На следующее утро, когда мы добрались к логовищу, самцов не было и в
помине. Ангелина и волчата уже встали и крутились поблизости, но волчице
было явно не по себе. Она то и дело взбегала на гребень, к чему-то
прислушивалась и, постояв несколько минут, вновь спускалась к волчатам.
Время шло, Георг и дядюшка Альберт сильно запаздывали. Наконец, в пятый
раз поднявшись наверх, Ангелина, видимо, что-то услыхала. Утек тоже. Он
повторил свое театральное представление, приставив к ушам сложенные
лодочками ладони. Послушав немного, он попытался объяснить мне
происходящее. Увы, мы тогда еще плохо понимали друг друга, и я не уловил
даже смысла его слов.
Я продолжал обычные наблюдения, а Утек забрался в палатку и заснул. В
12.17 популудни я отметил в журнале возвращение Георга и Альберта; волки
пришли вместе. В два часа дня Утек проснулся и, стремясь загладить
невольный прогул, вскипятил чайник.
При первой же встрече с Майком я напомнил ему свою просьбу, и тот
принялся расспрашивать Утека.
- Вчера, - переводил Майк, - волк, которого ты зовешь Георгом, послал
своей жене весточку. Так говорит Утек, который хорошо слышал. Волк сказал
жене, что охота идет плохо, придется задержаться. Вероятно, не удастся
вернуться раньше полудня.
Я вспомнил, что Утек не мог знать, когда вернулись волки, так как в
то время он крепко спал в палатке. А 12.17 - время, практически близкое к
полудню.
Несмотря на эти, казалось бы, весьма очевидные доказательства, мой
скептицизм снова взял верх. Через два дня, в полдень, Георг опять появился
на гребне, навострив уши на север. То, что он услыхал (если вообще
что-нибудь слышал), видимо, его не заинтересовало, так как он не завыл в
свою очередь, а спустился к логову.
Утек, напротив, был захвачен полученной новостью. На лице его
отразилось глубокое волнение. Он буквально утопил меня в потоке слов, но я
смог уловить немногое. "Иннуит" (эскисмос) и "кийэи" (приходить) -
неоднократно повторял Утек, терпеливо добиваясь понимания. Не одолев моей
тупости, он сердито взглянул на меня и без разрешения зашагал через
тундру, на северо-запад от избушки Майка.
Такой бесцеремонный уход был мне не по душе, но я быстро забыл об
этом, так как день клонился к вечеру и волки забеспокоились: приближалось
время ночной охоты.
У волков существовал определенный ритуал сборов. Георг обычно начинал
с визита к логову. Если Ангелина и волчата сидели дома, они выбегали
навстречу. Если же семья находилась снаружи, то озабоченность Ангелины
домашними делами тут же сменялась радостным возбуждением. Она начинала
возню, прыгала перед Георгом, обнимала передними лапами. В такие веселые
минуты Георг был полон добродушия и порой затевал шуточный бой со своей
подругой. С моего наблюдательного пункта их схватки выглядели весьма
свирепыми, но плавное помахивание хвостом свидетельствовало о самых добрых
намерениях противников.
Потревоженный шумом, на сцене появлялся дядюшка Альберт и принимал
участие в игре. В дневные часы он предпочитал спать где-нибудь подальше от
логова, стремясь по возможности уклониться от роли няньки.
С его приходом взрослые волки вставали в круг нос к носу, энергично
виляли хвостами и "поднимали шум". Бесспорно, выражение "поднимали шум" -
не очень образное описание, но на лучшее я не способен. Из-за дальности
расстояния до меня долетали только громкие звуки, которые более всего
походили на ворчание. Значение их мне так и не удалось выяснить, но в них,
несомненно, нашли отражение чувство дружбы, ожидание удачи и превосходное
настроение.
Бурное веселье длится минут двадцать, а то и целый час, причем
волчата принимают в нем самое деятельное участие - они путаются под ногами
и без разбора кусают все хвосты, какие попадутся. Затем трое волков
поднимаются на гребень оза, обычно под предводительством Ангелины. Они
вновь становятся в круг и, высоко задрав головы, начинают "петь". Это один
из самых радостных и светлых моментов в их повседневной жизни; для меня он
также является кульминационным. Правда, на первых порах от древнего,
глубоко укоренившегося страха перед волками у меня волосы поднимались
дыбом, стоило этой троице "запеть". Не берусь утверждать, что сразу стал
получать удовольствие.
Но с течением времени я полюбил волчий хор и с нетерпением ждал его
очередного выступления. К сожалению, описать все это совершенно
невозможно: ведь я могу пользоваться только терминологией, относящейся к
человеческой музыке, а к этому случаю она абсолютно неприменима и только
может ввести читателя в заблуждение. Ограничусь тем, что просто скажу:
этот громкоголосый и задушевный ансамбль по-настоящему трогал; пожалуй,
редко меня так волновало даже самое проникновенное исполнение органных
произведений.
Волчья "Пассионата" всегда казалась мне до обидного короткой.
Какие-нибудь три-четыре минуты - и все. Волки расходятся, напоследок
помахав хвостами, потеревшись носами и вообще выказав все знаки
дружелюбия, взаимного расположения и полного удовлетворения. Ангелина
неохотно направляется к логову, то и дело оглядываясь на Георга и
Альберта, которые уже трусят по одной из охотничьих троп. По всему видно,
что ей безумно хочется присоединиться к охотникам, но вместо этого она
идет к волчатам, чтобы сдаться на их милость - горят ли они желанием
обедать или играть.
Однако в эту ночь самцы нарушили заведенный порядок и вместо троп,
ведущих на север или северо-запад, направились на восток, в
противоположную сторону от избушки Майка и моего наблюдательного пункта.
Я не придал этому особого значения, как вдруг чей-то крик заставил
меня обернуться. Это возвратился Утек, но он был не один. С ним шли три
эскимоса; они застенчиво улыбались, смущенные предстоящей встречей со
странным каблуком, которого интересуют волки.
Появление целой толпы исключало возможность продуктивных наблюдений
нынешней ночью, и я поспешил присоединиться к пришельцам на марше к
избушке. Майк был дома и приветствовал прибывших как старых друзей. Спустя
некоторое время я улучил минутку и задал ему несколько вопросов.
- Да, - сказал он, - Утек действительно знал, что люди в пути и скоро
придут сюда.
- Откуда он знал?
- Глупый вопрос. Он знал потому, что слышал, как волк с холмов Пятой
Мили сообщил о проходе эскимосов через его территорию. Утек пытался все
объяснить, но ты его не понял: в конце концов он вынужден был уйти, чтобы
встретить друзей.
Так-то вот!
14
Всю третью неделю июня Ангелина была неспокойна. Видимо, домашний
образ жизни ей надоел. Когда Георг и Альберт по вечерам отправлялись на
охоту, она провожала их - вначале не дальше сотни шагов от логова, но
однажды пробежала свыше четырехсот метров, а затем нехотя повернула к
дому.
Георг был в явном восторге от такой перемены настроения волчицы. Он
давно соблазнял Ангелину принять участие в ночных скитаниях по тундре.
