создавшегося тупика я громко откашлялся и на какую-то долю секунды
повернулся спиной к противнику, давая ему понять, что нахожу его
бесцеремонную манеру - глазеть на незнакомого человека - по меньшей мере
невежливой, если не оскорбительной.
Волк, казалось, понял намек и немедленно перестал на меня таращиться.
Встав на ноги, он еще раз принюхался к моему знаку и, очевидно, принял
решение. Быстро, с уверенным видом он начал систематический обход участка,
который я застолбил для себя. Подойдя к очередному "пограничному" знаку,
он обнюхал его разок-другой, затем старательно делал свою отметку на томже
пучке травы или на камне, но с наружной стороны. Наблюдая за ним, я понял,
в чем моя ошибка, вызванна невежеством: волк ставил свои знаки крайне
экономно и смог проделать вест круг не разу не заправляясь, или, если
слегка изменить сравнение, на одном баке горючего. Через каких-нибудь
пятнадцать минут операция была закончена. Затем волк вышел на тропу там,
где кончались мои владения, и рысцой пустился к дому, предоставив мне пищу
для самых серьезных размышлений.
9
Моя небольшая территория, окруженная чужими владениями, была выделена
с соблюдением существующих правил; волки признали ее самостоятельность и
ни разу не нарушали границ. Иногда кто-нибудь из них мимоходом
останавливался у демаркационной линии и освежал свою сторону пограничного
знака. В свою очередь я, в меру сил и способностей, старался не отставать
от соседей. Опасения за личную безопасность постепенно исчезли, и я смог
все внимание уделять изучению зверей.
Очень скоро наблюдения показали, что волки ведут размеренный образ
жизни, однако не являются рабами твердого режима. Во второй половине дня
самцы отправляются на ночной промысел. Порой это происходит в четыре часа,
но они могут и промедлить - до шести или семи часов вечера. В поисках
добычи волки рыскают довольно далеко от логова, хотя, по-видимому, всегда
остаются в пределах угодий, занятых семьей. По моим подсчетам, охотясь в
нормальных условиях, волки до зари успевают сделать около шестидесяти
километров. В трудные же времена им приходится покрывать еще большее
расстояние - мне доводилось видеть, как самцы возвращались домой только
после полудня. Остаток дня они спят, но на свой особый, волчий манер, то
есть свертываются калачиком на пять-десять минут, после чего быстро
встают, оглядываются и, повернувшись на месте разок-другой, снова ложатся.
Волчица и волчата обычно ведут дневную жизнь. Едва самец отправляется
на вечернюю охоту, как самка скрывается в логове и почти не показывается,
разве только чтобы глотнуть свежего воздуха, попить воды или наведаться в
мясной тайник. Склады провианта заслуживают упоминания. Вблизи от логовища
волки никогда не хранят пищи; сюда доставляется только такое ее
количество, какое необходимо для немедленного потребления. Все излишки,
добытые на охоте, волки сносят в тайник, расположенный метрах в восьмистах
от логова, среди нагромождения валунов, и прячут мясо в расщелинах. Запасы
предназначаются главным образом для питания кормящей волчицы, которая
лишена возможности сопровождать самца в далекие охотничьи походы.
Я заметил, что тайником исподтишка пользовалась пара песцов, чья нора
находилась неподалеку. Волки, разумеется, знали место расположения норы и
наверняка замечали "утечку" продуктов, но ничего не предпринимали против
воришек, хотя им не составляло труда выкопать и уничтожить их выводок.
Песцы в свою очередь совершенно не боялись волков, и мне неоднократно
доводилось видеть песца, тенью кравшегося по пятам волка, который никак на
это не реагировал.
Позже я пришел к выводу, что почти все волчьи логовища в тундре
представляют собой заброшенные песцовые норы, впоследствии занятые и
расширенные новыми хозяевами. Возможно, именно полезность песцов как
землекопов и обеспечивает им неприкосновенность, но скорее всего
терпимость проявление присущего им дружелюбия.
В течение дня, когда волки-самцы относятся к этому снисходительно,
волчица довольно рьяно занимается домашним хозяйством. Волчата с визгом
вырываются из опостылевшего заточения и тоже проявляют бурную активность,
доводящую их до полного изнеможения. Круглые сутки что-нибудь да
происходит; не удивительно, что мне почти не удавалось оторваться от
стерео трубы. После двух суток непрерывных наблюдений я дошел до предела.
Создалось безвыходное полежение: спать я не решался, боясь пропустить
что-нибудь важное, с другой стороны, я буквально валился сног, в глазах
двоилось, временами даже троилось. Впрочем, последнее обстоятельство,
возможно, зависело от внушительного количества "волчьего коктейля", к
которому я усердно прибегал, чтобы не заснуть.
Требовалось что-то предпринять, иначе рухнет намеченная программа
исследований. Мне долго не долго не приходило в голову ничего путного, но
как-то, глядя на одного из волков, мирно дремавшего на холмике у логова, я
неожиданно нашел исключительно простое решение проблемы: мне следовало
научиться спать как волки.
Однако выполнить задуманное удалось не сразу, сказывалось отсутствие
сноровки. Я пробовал закрыть глаза и приказать проснуться через пять минут
- ничего не вышло. Раз-другой мне действительно удавалось задремать на
короткое время, но затем я засыпал по-настоящему и спал несколько часов
кряду.
Вскоре я понял, в чем ошибка. Оказывается, необходимо было точно
повторить все действия дремлющего волка. В конце концов я убедился, что
свертывание клубком в начале и кружение в конце каждого периода дремоты -
совершенно необходимое условие успеха. Чем это обьясняется, я так и не
знаю. Возможно, изменение положения тела усиливает кровообращение. Но зато
я знаю совершенно точно. что серия коротких, но правильно, по волчьим
правилам проведенных отрезков сна освежает куда лучше, чем то
бесчувственное состояние, длящееся семь или восемь часов, которое у
человека призвано удовлетворять потребность в отдыхе.
К сожалению, волчья дрема совершенно не подходит к условиям нашего
общества, в чем мне пришлось убедиться на собственном опыте после
возвращения в цивилизованный мир.
По мере того как я все глубже вовлекался в круговорот повседневных
занятий волчьей семьи, мне становилось труднее сохранять к волкам
безличное отношение. Несмотря на все старания подходить к ним с чисто
научной обьективностью, мне так и не удалось избежать влияния их
индивидуальностей. Главу семейства я назвал Георгом в честь Царственного
джентельмена, за которого я сражался в годы войны в качестве простого
солдата и которого он мне очень напоминал. Правда, в полевых дневниках
Георг значился просто как волк А.
Это был массивный серебристо-белый зверь с на редкость величественной
осанкой. Он был на добрую треть крупнее своей подруги, но едва ли нуждался
в таком большом росте, который лишь подчеркивал его властную уверенность.
Георг умел держаться внушительно. Он обладал врожденным чувством
собственного достоинства, однако ни в коей мере не чурался других.
Снисходительный к ошибкам, заботливый и в меру любящий, он казался тем
идеальным отцом семейства, какие нередко встречаются на страницах
скучнейших семейных мемуаров, но чей реальный прототип редко ступает по
земле на двух ногах. Короче говоря, Георг относился к тому типу отца,
которого охотно признал бы любой сын.
Его подруга также произвела на меня неизгладимое впечатление. Это
была стройная, почти чисто-белая волчица с густым меховым боа вокруг шеи.
Широко расставленные, слегка раскосые глаза придавали ей сходство с
плутоватой девчонкой. Красивая, кипучая, страстная, сущий дьявол, если
разозлится, - казалось бы, ее не назовешь воплощением материнства. И все
же лучшей матери не сыщешь. Я поймал себя на том, что называю ее
Ангелиной, хотя так и не отыскал в глубинах собственного подсознания
никаких следов, обьясняющих, откуда возникло это имя. Мне очень нравился
Георг, я уважал его, но к Ангелине проникся глубокой любовью, и до сих пор
лелею надежду когда-нибудь встретить женщину, в которой воплотились бы все
ее достоинства.
Ангелина и Георг - нежнейшая супружеская пара, какую редко можно
встретить. Насколько я знаю, они никогда не ссорились и с неподдельной
радостью встречались даже после короткой разлуки. Они были страшно
привязаны друг к другу, но увы, страницы моих дневников, предусмотрительно
отведенные для детальных описаний брачных повадок волков, так и остались
пустыми, насколько это касалось Георга и Ангелины.
Вопреки ожиданиям я обнаружил, что физическая любовь занимает в жизни
волков каких-нибудь две или три недели - происходит это ранней весной,
обычно в марте. Самки-девственицы (а все волчицы сохраняют невинность до
двухлетнего возраста) спариваются в это время и в отличие от собак,
которые многое переняли от своих хозяев, сходятся только с одним волком,
которому остаются верны на всю жизнь.
Если фраза "только смерть разлучит нас" для большинства людей не
более как жалкий обман в брачном договоре, то у волков это непреложный
закон. Волки строго придерживаются единобрачия, и хотя восхищаться
подобной добродетелью не обязательно, однако приписывать волкам крайнюю
распущенность в половых связях по меньшей мере ханжество.
Я так и не смог установить, давно ли Георг и Ангелина составили
супружескую пару, но позднее Майк рассказал, что видит их вместе по
крайней мере лет пять (при пересчете на сравнительную продолжительность
жизни волков и людей это равносильно тридцати годам). Майк и эскимосы
легко, как старых знакомых, узнавали "в лицо" волков своего района, причем
эскимосы (но не Майк) были о них столь высокого мнения, что и в мыслях не
допускали убить волка или причинить ему какой-нибудь вред. Эскимосы хорошо
знали не только Георга и Ангелину, но и остальных членов их семейства -
место же, где находится их логово, известно охотникам свыше сорока, а то и
пятидесяти лет, на протяжении которых многие поколения волков выращивали
там свое потомство.
Поначалу меня совершенно сбивала с толку одна особенность,
относящаяся к организации волчьей семьи. Во время прежних посещений логова
я видел там трех взрослых волков. После того как я установил постоянное
наблюдение за логовищем, мне вновь довелось несколько раз видеть "лишнего"
волка. Он представлял абсолютную загадку, так как в то время мне казалось,
что нормальная волчья семья состоит из самца, самки и детенышей. Я еще не
успел в достаточной степени проникнуть в волчий мир, мне и в голову не
могла прийти возможность существования у них извечного треугольника.
Третий волк, кем бы он ни был, внешностью и характером отличался от
Георга-он был ниже ростом, менее подвижен и энергичен, с серым чепраком на
белой шкуре. Едва я увидел его играющим с волчатами, как тотчас окрестил
"дядюшкой Альбертом".
Шестое утро моего бодрствования выдалось ясным и солнечным. Ангелина
с потомством не приминула воспользоваться хорошей погодой. С восходом
солнца (в три часа утра)вся компания перебралась из логовища на ближайший
песчаный холмик. Там волчата принялись обрабатывать мать с таким
энтузиазмом, который любую женщину непременно довел бы до истерики.
Правда, они хотели есть, но и резвость била в них ключом. Двое волчат
пытались оторвать материнский хвост, они рвали и драли его с такой
яростью, что шерсть летела клочьями - двое других делали все, что только
могли, чтобы оставить мать без уха.
Около часа Ангелина героически терпела пытку, затем, вся
взъерошенная, попробовала защищаться: села на собственный хвост и спрятала
истерзанную голову между лапами. Но где - накинулись на ее ноги, по одному
на каждую. Моим глазам предстало жалостное зрелище: Ангелина, словно
шаман, отгоняющий злых духов, изо всех сил пыталась одновременно прикрыть
лапы, хвост и голову.
Наконец волчица не выдержала. Она отпрыгнула в сторону от своих
мучителей и убежала на высокую песчаную гряду за логовищем. Четверо волчат
весело помчались за ней, и тут Ангелина издала своеобразный крик.
Проблема общения волков между собой впоследствии чрезвычайно меня
интересовала, но в данном случае я еще находился под влиянием широко
распространенного заблуждения, что ни у одного живого существа, кроме
человека, не существует развитой системы звуков для связи между собой.
Пронзительному и тоскливому вою Ангелины трудно было дать определенное
толкование. И все же я уловил в нем мольбу и почувствовал невольное
сострадание секунды после ее cri decoeur, раньше чем налетела банда
волчат, появился спаситель.
Им оказался тот самый, третий волк, он спал в ямке, вырытой в песке
на южном склоне оза в том месте, где насыпь уходит под воду залива. Я и не
подозревал, что он там, пока волк не поднял голову. Вскочив на ноги и
отряхнувшись он рысью пустился наперерез волчатам, которых отделяла от
матери последняя ступень склона. С захватывающим интересом следил и за
тем, как он своим плечом опрокинул ближайшего волчонка на спину и спустил
его в низ по откосу, легонько куснул другого за толстенький задок и погнал
их всех к тому месту, которое, как мне удалось выяснить позднее, служило
волкам площадкой для игр.
Не решаюсь вложить человеческую речь в уста волка, но все
происходившее затем было настолько красноречиво, словно он сказал: "Если
хотите потренироваться, ребята, то вот он я-ваш волк!".
И в самом деле, в течение последующего часа он с таким азартом
возился с волчатами, будто сам был одним из них. Игры часто менялись,
многие очень напоминали игры ребятишек, например пятнашки, которые
особенно полюбились волчатам, причем Альберт всегда "водил". Прыгая,
катаясь и носясь между волчатами, он умудрялся никогда не выскакивать за
пределы детской площадки, но при этом задал малышам такую гонку, что они
выдохлись.
Альберт мельком глянул на них, кинул быстрый взгляд на гребень
эскера, где спокойно отдыхала Ангелина, бросился на землю посреди усталых
волчат и перевернулся на спину, как бы приглашая малышей потренироваться в
нанесении увечий. Волчата не заставили себя просить. Один за другим они
поднимались и шли в бой. На сей раз воодушевление было полным, запрещенных
приемов не существовало-во всяком случае, для них.
Волчата пытались задушить Альберта, но их маленькие, хоть и острые
зубки не могли справиться с густой шерстью на груди старого волка.
Охваченный приступом детского садизма, один волчонок повернулся задом к
лежащему и принялся лапами швырять ему в морду тучи песка. Другие
подпрыгивали вверх, насколько позволяли их маленькие, кривые лапки, и с
глухим ударом шлепались на незащищенное брюхо Альберта. В промежутках
между прыжками они пытались жевать любую уязвимую часть тела волка, какая
только попадалась им на зубы.
Меня заинтересовало, сколько же он в состоянии выдержать. Очевидно,
волк оказался чрезвычайно выносливым, во всяком случае, он дождался, пока
волчата в полном изнеможении не свалились в крепком сне. Только тогда он
поднялся и отошел от них, шагая осторожно, чтобы не наступить на маленькие
тельца, раскинувшиеся на песке. Но и после этого он не вернулся в свою
уютную постель (хотя, несомненно, заслужил отдых после нелегкой ночной
охоты). Он уселся на краю детской площадки, задремал, как дремлют волки, и
часто поглядывал на спящих-тут ли они, не грозит ли им опасность.
Его подлинное место в волчьей семье по-прежнему оставалось
загадочным, но стой поры в моих глазах он стал "добрым старым дядюшкой
Альбертом".
10
Прошло несколько недель с начала полевых наблюдений, а я по-прежнему
был далек от решения краеугольной проблемы: чем же питаются волки? А ведь
это моя основная задача, так как получение ответа, нужного моим
нанимателям, являлось, в сущности, целью экспедиции.
Карибу - единственные крупные травоядные, которые в значительном
количестве встречаются в арктической тундре. В прошлом они были здесь так
же многочисленны, как некогда бизоны в прериях, но за последние три-четыре
десятилетия их поголовье катастрофически сократилось. По данным различных
правительственных учреждений, полученным от охотников, трапперов и
торговцев, главной причиной постепенного исчезновения карибу является их
уничтожение волками. Поэтому деятелям министерства вкупе с учеными,
организовавшими эту экспедицию, представлялось наиболее безопасным
произвести на месте исследование взаимоотношения волк - олень. В
результате предполагалось получить неопровежимые научные доказательства
виновности волков, достаточные для широкой кампании по их истреблению.
Я занимался порученным делом, старательно искал улики, угодные
начальству, но пока не нашел ни одной. И не было никакой уверенности, что
найду.
К концу июня последние стада карибу прошли мимо залива Волчьего Дома,
направляясь в дальнюю тундру, примерно за триста-пятьсот километров к
северу, где они проводят лето.
Чем же будут питаться мои волки в течение долгих месяцев и чем они
собираются кормить своих вечно голодных волчат? Во всяком случае, не
оленьим мясом. Ведь карибу ушли! А если не олениной, то чем же?
Перебрал в уме все возможности, я так и не сумел найти источника
пищи, который был бы в состоянии удовлетворить аппетиты трех взрослых
волков и четырех волчат. Кроме меня самого (а эта мысль неоднократно
приходила мне в голову) вокруг не осталось подходящей дичи для волка.
Правда, здесь водятся полярные зайцы, но в ничтожно малом количестве, а
кроме того, они так быстры на ногу, что волку их не поймать, разве что на
редкость повезет. Тундрянок и других птиц множество, но они умеют летать,
а волки нет. Озера и речки изобилуют гольцом, хариусом и сигом, но
волки-не выдры.
Дни шли, а тайна все сгущалась. Волки выглядели хорошо упитанными, и
это делало загадку еще более непостижимой. Но окончательно сбивало меня с
толку, доводя чуть не до умопомешательства, следующее обстоятельство:
каждый вечер оба самца уходили на охоту и возвращались под утро, но
никогда ничего не приносили.
Насколько можно было судить, все семейство жило на диете, состоящей
из воды и воздуха. Движимый растущей тревогой за их благополучие, я
отправился в избушку, испек пять караваев хлеба, притащил их на берег
залива и положил возле одной из волчьих охотничьих троп. Но мой дар
отвергли. Более того - осквернили. А возможно, Дядюшка Альберт, который
нашел хлеб, принял каравай за новые пограничные знаки, поставленные мной,
и просто обошелся с ними соответствующим образом.
Примерно тогда же начались неприятности с мышами. Огромные просторы
торфяных болот служили идеальным обиталищем для нескольких видов мелких
грызунов, которые могли вволю рыть там норы и устраивать гнезда в готовой
моховой подстилке.
Они занимались также другими делами и, по-видимому, весьма усердно, и
когда июнь сменился июлем, вся тундра, казалось, ожил-так густо она
покрылась маленькими зверьками. Среди грызунов преобладали лемминги,
широко известные своей склонностью к самоубийству, но которых скорее
следовало бы прославить за совершенно не вероятную способность
размножаться. Нашествия грызунов-красных полевок и полевок-экономок - в
избушку Майка вскоре приобрели такие масштабы, что, судя по всему, мне
грозил голод, если не положить этому конец. Вот уж кто не побрезговал моим
хлебом! И моей постелью тоже - проснувшись в одно прекрасное утро, я
обнаружил на подушке спального мешка одиннадцать голых полевок. Тут-то я
понял, что должен был чувствовать египетский фараон, когда воспротивился
богу израилеву.
Видимо, только из-за твердо установившейся доктрины о волках, такой
логичной и такой неверной, мне потребовалось длительное время, чтобы
обьяснить благополучное состояние волков при полном отсуствии дичи
(сколько-нибудь соответствующей их репутации и физическим данным). Сама
мысль о том, что волки не только едят полевок, но даже процветают и
выращивают потомство на этой "174 диете", настолько противоречива
общепринятой, но вымышленной характеристике волка, что казалось совершенно
нелепой. И все же именно в этом заключался ответ на мучивший меня вопрос:
чем волки ухитряются набивать свою утробу?
Ключом к разгадке послужило непонятное на первый взгляд поведение
Ангелины.
Как-то под вечер, когда самцы отдыхали перед ночной охотой, волчица
вышла из логова и принялась обнюхивать Альберта до тех пор, пока он не
зевнул, потянулся и нехотя поднялся. Тогда она побежала по направлению ко
мне через заросшее травой болото, оставив волчат на попечение Альберта.
В этом не было ничего нового. Мне неоднократно приходилось наблюдать,
как верный Альберт (а иногда и Георг) исполняет обязанности няньки, когда
сама Ангелина убегает к заливу напиться или, как я ошибочно полагал,
просто размять ноги. Обычно в таких странствиях волчица забиралась в самую
дальнюю от палатки часть побережья и скрывалась за невысокой галечной
косой. Но на этот раз она направилась прямо в мою сторону и оказалась вся
на виду, поэтому я навел стерео трубу и стал наблюдать.
Волчица выбежала на каменистый берег, вошла по грудь в ледяную воду и
долго пила. В это время небольшая стайка уток вылетела из-за мыса и села в
сотне шагов от волчицы. Та подняла голову, внимательно глянула на уток,
выбралась на берег и.... внезапно сошла с ума.
Тявкая, как щенок, она ловила себя за хвост, каталась по камням,
ложилась на спину, неистово махала в воздухе всеми четырьмя лапами, в
общем вела себя так, словно начисто лишилась рассудка.
Я повернул трубу и навел ее на логово, где среди волчат сидел
Альберт, чтобы убедиться, видит ли он сцену безумия и как на нее
реагирует. Но, конечно, видел все и следил за Ангелиной с живым интересом,
но без малейшего признака тревоги.
Ангелиной же овладел приступ маниакального возбуждения, она яростно
прыгала вверх, хватала пустоту и при этом пронзительно визжала. Страшное
зрелище, которое, как я заметил, захватило не только нас с Альбертом.
Любопытство буквально загипнотизировало уток. Они так заинтересовались
происходящим, что поспешили к берегу, желая получше все рассмотреть. Вот
они подплыли, вытянув шеи и насторожено перекликаясь между собой. Но чем
ближе подплывали птицы, тем безумнее становилась Ангелина.
Когда до ближайшей утки оставалось менее пяти метров, волчица сделала
гигантский прыжок. Сильный всплекс - и охваченные паникой утки,
беспорядочно хлопая крыльями, поднялись и улетели. Ангелина упустила свой
обед, промахнувшись всего на каких-нибудь десять сантиметров.
Этот случай открыл мне глаза на многое; он свидетельствовал о такой
многосторонней изобретательности в добывании пищи, какая в пору разве что
человеку.
Однако вскоре Ангелина доказала, что приманивание уток - всего лишь
побочное занятие.
Отряхнувшись несколько раз, да так энергично, что временами она
совсем исчезла в голубом облаке брызг, волчица направилась к дому через
болотистую низину. Но теперь ее движения стали совсем другими. И без того
немалого роста, она вдруг вытянулась и пошла буквально на цыпочках, подняв
шею, как верблюд, так что казалось выше по крайней мере на десяток
сантиметров. Она медленно пересекала болото, держась против ветра и
навострив уши, чтобы не пропустить малейшего шороха; мне было видно, как
она морщила нос, втягивая воздух, напоенный неуловимыми запахами.
Внезапно она прыгнула. Подкинув задние ноги, словно лошадь,
стремящаяся скинуть всадника, волчица перенесла всю тяжесть тела на
передние лапы. Мгновенье - и голова ее опустилась, она что-то схватила,
проглотила и вновь начала свой странный семенящий балет на болоте. В
течение десяти минут Ангелина шесть раз повторяла меткий прыжок и что-то
проглатывала, но я не успевал разобрать, что именно. На седьмой раз она
упустила добычу, завертелась волчком и начала бешено хватать ее в зарослях
пушицы. Когда наконец волчица подняла голову, я смог разглядеть хвост и
заднюю часть полевки, бьющейся в ее челюстях. Глоток - и все исчезло.
Признаться, меня немало позабавило это зрелище - подумать только,
один из крупнейших хищников континента охотится за полевками! - и я не
отнесся к нему достаточно серьезно. Мне казалось, что Ангелина попросту
развлекается, закусывая на ходу. Но когда она съела около двадцати трех
полевок, я был поражен. Конечно, грызуны не бог весть какая еда, но два
десятка составляют солидную порцию даже для волка.
Только позднее, сопоставив факты, я вынужден был воспринять
очевидное: волки залива Волчьего Дома и, надо полагать, все волки
Канадской тундры, которые выращивают потомство за пределами района летних
пастбищ карибу, питаются преимущественно (если не исключительно)
полевками.
Оставалось выяснить лишь один вопрос: как волки перетаскивают свою
добычу к дому, чтобы накормить волчат (если за ночь наловят внушительное
количество полевок? Решить этого я не мог, пока не встретился с
родственниками Майка. Один из них, обаятельный молодой эскимос по имени
Утек, впоследствии ставший моим большим другом (он оказался первоклассным,
правда необученным, натуралистом), раскрыл мне секрет.
Так как таскать мышей по одной волки не станут, то им не остается
ничего другого, как доставлять добычу в собственном брюхе. В самом деле,
мне приходилось видеть, как Георг или Альберт, возвращаясь с охоты,
направлялись прямо к логовищу и вползали в него. Мог ли я подозревать, что
там они изрыгают дневной рацион, уже частично переваренный?!
В конце лета, когда волчата уже покинули логовище, я наблюдал, как
взрослый волк отрыгивает для них пищу. Не знай я, что происходит, вряд ли
мне бы понятны их действия; верно, и сей день я не догадался бы, как волки
ухитряются доставлять добычу в логово.
То обстоятельство, что полевки составляют основу волчьего рациона,
пробудило во мне интерес к самим грызунам. И я тут же приступил к
исследованиям. Прежде всего мне пришлось установить около полутора сотен
мышеловок - для обеспечения материала в целях изучения популяции мышей по
полу, возрасту, видовому составу и численности. С этой целью я выбрал
часть болота в непосредственной близости от палатки. Я исходил из
следующих соображений: во-первых, условия там типичны для всех болот, на
которых обычно охотятся волки; во-вторых, близкое расстояние позволит мне
часто осматривать ловушки.
Как оказалось, я совершил ошибку. На следующий же день после того,
как были установлены мышеловки, появился Георг. Я тут же заметил его
приближение, но не сразу сообразил, как быть. Поскольку мы по-прежнему
строго соблюдали неприкосновенность границ, я не решался выбежать за
пределы моего анклава и преградить ему путь. С другой стороны, абсолютно
неизвестно, что он предпримет, когда обнаружит браконьерство в своих
заповедниках.
Подойдя к краю болота, волк некоторое время принюхивался, потом
бросил подозрительный взгляд в мою сторону. Очевидно, он сразу обнаружил,
что я нарушил границу, но не знал, с какой цедью. Не приступая к охоте,
Георг двинулся сквозь пушицу, росшую по краю болота, и я с ужасом увидел,
как он направился прямо к норкам колонии леммингов.
Предчувствуя, что сейчас произойдет, я вскочил на ноги и заорал, что
было силы:
- Георг! Ради бога, СТОЙ!
Поздно. Мой крик только вспугнул его и заставил перейти на рысь. Но
не пробежав и десятка шагов, волк взвился в небо, будто по невидимой
лестнице.
Когда позже я обследовал злополучное место, то убедился, что он
умудрился попасть в шесть ловушек из десяти возможных. Правда, они не
причинили ему серьезного вреда, но когда неведомые тиски сжали сразу
несколько пальцев на волчьих лапах, страх и боль оказались довольно
сильными. В первый и последний раз за время нашего знакомства Георг
утратил чувство собственного достоинства. Как собачонка, которой дверью
прищемили хвост, он с визгом помчался домой, разбрасывая по дороге
мышеловки, точно конфетти.
Я очень переживал это неприятное событие - ведь оно легко могло
привести к разрыву наших отношений. Этого не произошло только благодаря
хорошо развитому чувству юмора у Георга. Он принял все за грубую шутку
весьма сомнительного сорта - чего всегда следует ожидать от людей.
11
Я, установил, что летом волки питаются главным образом полевками, но
этим моя работа в области диететики не исчерпывалась. Я прекрасно понимал,
что сообщение об открытии взаимоотношений полевка - волк произведет
настоящий переворот в науке и будет встречено с недоверием, возможно, даже
подвергнется осмеянию, если не будет подкреплено солидными обоснованиями.
Итак, я выяснил два важных обстоятельства: во-первых, волки ловят и
едят полевок; во-вторых, мелкие грызуны водятся в тундре в таких
количествах, что обеспечивают сохранение поголовья волков.
Оставался, однако, третий момент, исключительно важный для
окончательного подтверждения правомерности моей теории: вопрос о
питательной ценности полевок. Необходимо было доказать, что рацион,
состоящий из мелких грызунов, вполне достаточен для нормальной
жизнедеятельности крупного плотоядного.
Провести нужные эксперименты в полевых условиях оказалось занятием не
легким. Требовались тщательные наблюдения над подопытными и контрольными
животными, но на волках не поэкспериментируешь! Где искать выход? Вот если
бы вернулся Майк, можно было бы одолжить у него двух собак - одну кормить
мышами, а другую - оленьим мясом (только удастца ли его достать?).
Подвергнув затем собак одинаковым испытаниям, я смог бы сравнить
