тавили прямо под балконом.
- Кто вышел из "форда"?
- Мужчина и женщина. На женщине было длинное платье, а сверху корот-
кая дубленка.
"Все верно, - подумала Настя. - Были такие свидетели, они живут на
четырнадцатом этаже. В тот вечер вернулись с банкета".
- Еще какие машины помните?
- Еще... Еще была длинная такая машина, я не знаю, как она называет-
ся. Ее поставили чуть дальше, мне с балкона была видна только часть ка-
пота.
- И кто на ней приехал?
- Мужчина с собакой. Она все время лаяла.
- Большая собака?
- Нет, крошечная, он ее на руках нес.
"И это было. Господи, неужто она сама убила? Эх, все бы преступления
так раскрывались! Убийца помучился-помучился да и признался через три
недели. И что мне теперь с этой убийцей делать? Она же совершенно сумас-
шедшая. Не сажать же ее в камеру, она там всех с ума сведет или сама
что-нибудь отмочит".
- Людмила, вы хорошо понимаете, что у нас с вами тут происходит? Вы
признаетесь мне в совершении тяжкого преступления. И если суд сочтет вас
виновной, вам грозит суровое наказание.
- Да, я понимаю, - спокойно ответила Исиченко, но блеск ее глаз Насте
не понравился.
- Вы готовы повторить ваше признание в присутствии следователя и под-
писать протокол, в котором будут записаны ваши слова?
- Я готова, если это не долго.
Настя быстро набрала номер телефона Ольшанского. Его жена сказала,
что Константин Михайлович тоже "отсиживает" на работе, но в прокуратуре
Настя его не застала. Она дозванивалась по нескольким телефонам, пока
наконец ей не сказали, что Ольшанский выехал на какой-то избирательный
участок, потому что некто позвонил и сообщил, что там заложена бомба.
Настя совершенно растерялась, она плохо представляла себе, как должна
поступить.
- Людмила Борисовна, вы могли бы написать все то, о чем сейчас мне
рассказали?
- А следователь?
- Я не могу его найти, он выехал на происшествие.
Конечно, я хотела бы, чтобы вы его дождались, но раз вы просили долго
вас не задерживать, то на всякий случай напишите признание собственно-
ручно.
- Хорошо, - вздохнула Исиченко. - Если так надо, я напишу.
"Грош цена этому признанию, даже собственноручно записанному.
Единственная улика - это совпадение деталей. Если бы она призналась сра-
зу, можно было бы поработать со следами. А через три недели да при такой
погоде - какие уж там следы..."
- В чем вы были одеты в момент убийства?
- В куртке, - удивленно подняла глаза Исиченко.
- В какой именно?
- Черная кожаная куртка на меху.
- Где она сейчас?
- Дома, висит в шкафу.
- Мы должны будем ее изъять.
- Конечно, если так нужно.
"Уже хорошо, - перевела дух Настя. - На куртке должны остаться следы
пороха. Если их там не окажется, значит, ее признание - чистая липа. Или
бред больного воображения, или она кого-то выгораживает, кого-то, кто
вертит ею, как безмозглой куклой".
- Какое было оружие? Пистолет или револьвер?
- Но я же его оставила там, возле Леонида. Разве вы его не нашли?
- Нашли.
- Тогда почему вы спрашиваете?
- Так положено, правила такие.
- Пистолет.
- Какой марки?
- Я не разбираюсь. Но он был с глушителем.
- А вы точно уверены, что пистолет? Вы же не разбираетесь.
- Леонид сказал, что будет спрятан пистолет. И потом, я же знаю, у
револьверов барабан, а у пистолетов - магазин.
- Вы держали оружие голыми руками или в перчатках?
- В перчатках.
- Где они сейчас?
- Дома.
- Их мы тоже должны будем изъять.
- Пожалуйста, если нужно.
"Еще легче. Интересно, почему она не выбросила перчатки? С курткой
понятно - дорогая вещь, жалко. Но перчатки-то! Зачем она хранит их дома?
Неужели чувство самосохранения у нее Полностью притупилось? Или она не
читает детективов и не знает, что на перчатках, как и на коже рук, оста-
ются частицы пороха? А еще следы смазки..."
- Где был спрятан пистолет? В каком месте?
- Между дверьми, которые ведут с балкона на лестницу. Они тоже двой-
ные, и между ними, в глубине, есть такая ниша. В этой нише лежала короб-
ка, а в ней - пистолет.
- Какая коробка? Опишите ее.
- Как же я могу ее описать? - удивилась Исиченко. - На лестнице лам-
почки не горели, там было совершенно темно, я ее на ощупь нашла. Леонид
сказал, что она там будет, она там и была.
- Ну, хотя бы примерно. Из-под обуви, из-под торта? На что она была
похожа?
- Не из-под торта, это точно. Коробки от торта обычно квадратные, а
эта была как будто из-под обуви, но какая-то не такая...
- В чем именно не такая?
- По размеру похожа, а на ощупь другая. Не шершавая, а гладкая.
"Черт бы ее взял, эту убийцу-шизофреничку. При осмотре действительно
нашли коробку, и именно там, где она говорит. Коробка из-под магнитофо-
на, оклеенная глянцевой яркой бумагой. На экспертизу ее не посылали, ре-
шили, что просто кто-то выбросил. Если Исиченко кто-то инструктировал,
то это должен быть очень умный и предусмотрительный человек, который со-
образил, что на лестнице было совершенно темно и разглядеть коробку она
не могла. Если бы она сейчас сказала мне, что коробка была из-под магни-
тофона, я бы моментом уличила ее во лжи".
Настя замолчала, а Людмила снова склонилась над столом и продолжила
творить собственноручное признание в убийстве. "Как плохо, что нет
Ольшанского! И где, интересно, эта коробка? Не дай Бог, выбросили... Кто
ж мог предполагать, что она имеет отношение к преступлению".
Настя вспомнила, что сегодня видела в буфете эксперта Олега Зубова, и
потянулась к телефону. Олег - известный Плюшкин, никогда ничего не выб-
расывает, у него все годами копится, зато ничего не пропадает.
- Олежек, у меня к тебе нескромный вопрос, - начала она.
- Через буфет, - тут же последовал ответ эксперта.
- Хорошо, как скажешь. Только ответь мне, пожалуйста, у тебя ничего
нет по убийству Параскевича?
- Это писателя, что ли?
- Угу.
- Не, Настасья, писателем я не занимался.
- А кто?
- Баба Света. Она тогда дежурила, на место выезжала. Ты ж ее знаешь,
она над теми образцами, что сама собирает, как курица над цыплятами,
трясется. Никому экспертизу не доверяет делать, все сама.
- Ее сегодня, конечно, нет, - обреченно вздохнула Настя.
- Она сегодня, конечно, есть. Вас, таких психованных, двое на всю
Петровку, ты да она. Ей тоже дома не интересно, она свою работу больше
жизни любит.
Светлана Михайловна Касьянова была грузной дамой средних лет с вечно
недовольным выражением лица и оглушительным веселым хохотом. Никакого
сидения дома с внуками она не признавала, а криминалистической эксперти-
зе служила горячо и преданно вот уже три десятка лет. Олег Зубов был ее
учеником, поэтому позволял себе называть ее "бабой Светой" даже в глаза
и был, пожалуй, одним из очень немногих сотрудников ГУВД, кто ее не бо-
ялся. Касьянова была резка и весьма несдержанна на язык, грубила направо
и налево, но, надо отдать ей справедливость, если кому от нее и достава-
лось, то только задело.
Настя стала звонить Касьяновой, но у той телефон был занят наглухо.
Проще было бы добежать до ее лаборатории, но не оставишь же Исиченко
здесь одну. Наконец в трубке раздались длинные гудки.
- Слушаю! - послышался хрипловатый громкий голос.
- Светлана Михайловна, это Каменская, добрый вечер.
- Шутить изволите, девушка. Чего ж тут доброго? Одна морока.
- Светлана Михайловна, я насчет убийства Параскевича.
- А что там? Еще чего-нибудь накопали?
- Почти. Помните, ребята на лестнице коробку нашли?
- Было, - подтвердила Касьянова. - И что с коробкой?
- Вообще-то я у вас хотела спросить, что с коробкой. Вы ее, случайно,
не выбросили за ненадобностью?
- Вы, девушка, меня не допрашивайте, вы не следователь. Говорите, в
чем суть.
- Появились данные, что в коробке лежало оружие, из которого ьыл убит
Параскевич. Есть возможность это проверить?
- Когда нужно?
- Светлана Михайловна...
- Да ну тебя, Каменская, чего ты мне голову морочишь? Дело кто ведет?
Костя?
- Да, Ольшанский.
- Так почему ты мне звонишь, а не он? Он что, не знает про эту нес-
частную коробку?
- В том-то и дело. Он на происшествие выехал, не могу до него дозво-
ниться. А надо срочно. Прямо сейчас.
Она произнесла последние слова и инстинктивно зажмурилась. Такой наг-
лости с бабой Светой никто себе не позволял. Просить ее провести иссле-
дование в обход следователя, да еще в воскресенье вечером, да еще сроч-
но. Настя поняла, что может чувствовать камикадзе.
- Ну и нахальство у вас, девушка, - рявкнула Касьянова и швырнула
трубку.
Номер не прошел, уныло констатировала Настя. Придется ждать Ольшанс-
кого. А потом выяснится, что коробку к делу не приобщили, и ищи ее свищи
по городским помойкам. Не зря же Касьянова даже разговаривать не захоте-
ла. Похоже, коробки действительно нет. Плохо. Но остаются перчатки и
куртка. Хоть что-то.
- Вот, я написала.
Исиченко протянула Насте два листа, исписанных неровным и не очень
разборчивым почерком. Настя принялась читать, с трудом разбирая некото-
рые слова и стараясь ничего не пропустить. Людмила полезла в сумку и вы-
тащила бутылочку из темного стекла, в таких продают жидкие лекарства в
аптеках.
- Мне пора принимать лекарство, - пояснила она, перехватив взгляд
Насти. - Можно, я возьму стакан?
- Пожалуйста, - кивнула Настя, скова утыкаясь в текст.
Она слышала булькающий звук - Исиченко, встав со своего места и отой-
дя чуть в сторону, наливала жидкость из бутылочки в стакан. Теперь она
стояла спиной к Насте и пила, запрокинув голову. Когда она повернулась,
лицо у нее было странно отрешенным.
- Ну вот и все, - сказала ока чуть сдавленным голосом, снова сев на
стул перед Настиным столом.
- Еще несколько минут, Людмила Борисовна" - попросила Настя, не отры-
вая глаз от бумаги. - Я дочитаю. Может быть, попрошу вас еще кое-что до-
писать, если вы что-нибудь забыли.
- Я ничего не забыла.
Настя насторожилась и отложила бумаги в сторону.
- Что случилось, Людмила Борисовна? - тревожно спросила она.
- Ничего. - Исиченко вымученно улыбнулась и взглянула прямо в глаза
Насте. - Теперь уже все в порядке. Все хорошо.
Она дышала трудно и прерывисто и говорила, казалось, через силу. Веки
опустились, словно она боролась со сном.
- Вы плохо себя чувствуете? Может быть, пригласить врача?
- Не старайтесь... вы все равно... не успеете. Я ухожу к Леониду...
Теперь мы навсегда будем вместе.
Ее смуглое лицо стало землисто-серым, потом внезапно сделалось багро-
во-коричневым. Настя схватилась за телефон.
- Вася! - отчаянно крикнула она, услышав голос дежурного по городу. -
Врача! Скорее!
Но тех нескольких минут, которые понадобились дежурному судмедэкспер-
ту, чтобы добежать до Настиного кабинета, оказалось слишком много, чтобы
выпившая яд Людмила Исиченко смогла их прожить. Когда медик в сопровож-
дении Кудина ворвался в кабинет, она лежала на полу и была мертва. Окон-
чательно и бесповоротно.
Глава 8
Несмотря на позднее время, в метро народу было еще много. На "Бау-
манской" из вагона вышла целая толпа пассажиров, и Насте удалось сесть в
уголке. Она все еще плохо понимала, что происходит вокруг нее. После
внезапной смерти Людмилы Исиченко ей никак не удавалось полностью взять
себя в руки. Начальник отдела, Виктор Алексеевич Гордеев, разговаривал с
Настей сквозь зубы, и было видно, что он очень сердит и расстроен, но
при этом старался не усугублять переживания самой Насти.
- Иди домой, деточка, - сказал он ей, хотя в голосе его не было при-
вычной мягкости и сочувствия: - Завтра с утра начнешь объясняться. Пос-
пи, постарайся успокоиться. И продумай все с самого начала, потому что
объясняться тебе придется не только со мной.
Настя благодарно кивнула и поплелась домой. Перед глазами все время
вставало багрово-коричневое лицо Исиченко, и мысль о том, что придется
провести ночь в пустой квартире, казалась Насте чудовищной. Это был один
из тех крайне редких случаев, когда ей хотелось, чтобы дома ее хоть кто-
нибудь ждал. Пусть не муж, не друг, но хотя бы собака или кошка. Или да-
же канарейка или рыбки в аквариуме. Живая душа, дышащее и чувствующее
существо. Она боялась остаться ночью наедине с постоянно возникающим пе-
ред глазами лицом умирающей женщины и острым чувством собственной вины
за то, что не успела ее остановить, спасти.
С каждой остановкой, приближающей ее к дому, этот страх делался все
сильнее, и Настя не выдержала. Она вышла из поезда, не доехав две оста-
новки до своей "Щелковской", и поднялась наверх, к телефонам-автоматам.
Иван Алексеевич Заточный был дома.
- Пап! - услышала Настя в трубке голос его сына Максима. - Это тетя
Настя.
Через несколько секунд генерал подошел к телефону.
- Анастасия? Что-нибудь случилось?
- Да.
- Я могу вам помочь?
- Я надеюсь, что можете. Это ужасно нахально с моей стороны, но не
могли бы вы погулять со мной немного?
- Что, прямо сейчас?
- Да, я недалеко от вас, в метро.
- Может быть, лучше вы зайдете к нам? Я только что приехал с работы,
мы бы вместе поужинали.
- Иван Алексеевич... Мне неловко. Лучше я поеду домой.
- Глупости, Анастасия... Поверьте, я бы с удовольствием прогулялся с
вами по парку, несмотря на то, что уже почти одиннадцать часов. Но, -
тут он понизил голос до шепота, - Максим очень ждал меня и приготовил
ужин, он так старался, хотел меня порадовать своей взрослостью и самос-
тоятельностью. И как это будет выглядеть, если я оставлю все нетронутым
и уйду с вами гулять? Парень обидится. А вот если вы присоединитесь к
нам и станете свидетелем его триумфа, ему будет приятно. Так что выходи-
те из метро и идите все время налево, только не быстро. Максим пойдет
вам навстречу и приведет вас. Вы с первого раза сами не найдете, у нас
тут очень своеобразно дома пронумерованы, да и темно.
Она успела пройти совсем немного, когда увидела бегущего навстречу
юношу.
- Давайте сумку, - совсем по-взрослому сказал Максим, и Настя еще раз
удивилась тому, как сильно изменился парень за то время, что она его
знала. Ведь совсем еще недавно, летом он был подростком, выходил вместе
с отцом на воскресные утренние прогулки и отлынивал от упражнений на
турнике. А сейчас рядом с Настей шел крепкий широкоплечий юноша с уже не
ломающимся голосом, не очень высокий (видно, в отца), но зато атлетичес-
ки сложенный (а это уж, наверное, в мать, подумала Настя, генерал-то су-
хой, поджарый, легкий в движениях, а мальчик чуть тяжеловат). - Вы не
беспокойтесь, тетя Настя, - говорил ей по дороге Максим, - мыс отцом вас
проводим до дома. Если, конечно, вы не останетесь у нас.
- У вас? - Настя вышла из задумчивого оцепенения. - А что, есть и та-
кие планы?
- Но, если будет поздно, вы можете остаться. У нас квартира большая,
места всем хватит. Отец так и сказал: если тетя Настя не останется ноче-
вать у нас, мы с тобой ее проводим до самого дома. Уже поздно, и одну ее
отпускать нельзя.
Настя мысленно улыбнулась тому, как Максим спешил оторваться от
детства. Ведь буквально несколько минут назад она слышала, как он назы-
вал Заточного папой, подзывая его к телефону, а теперь в разговоре с ней
перешел к солидному, взрослому "отец".
- Что у вас случилось? - спросил Иван Алексеевич, встречая Настю в
прихожей. - При сыне можно обсуждать?
- Вполне, ничего секретного и неприличного.
- Хорошо, тогда поговорим за ужином. Проходите.
Было видно, что Максим действительно старался, готовя ужин для от-
ца-генерала, который вынужден работать даже по воскресеньям. Даже черный
хлеб был нарезан аккуратными треугольничками и сложен на блюдечке затей-
ливой горкой.
- Тетя Настя, а вы за кого голосовали?
- Что? - не поняла Настя, которая уже начала готовиться к тому, чтобы
рассказать генералу о своей беде и сделать это максимально коротко, в то
же время не упуская ничего важного.
- Я спрашиваю, за кого вы сегодня голосовали на выборах?
Ах ты, черт возьми, про выборы-то она и забыла! То есть не то чтобы
совсем забыла, она помнила, что избирательные участки открыты до десяти
вечера и совершенно искренне собиралась зайти и опустить бюллетень по
дороге с работы. Сделать это утром у нее не хватило мужества и силы во-
ли: чтобы зайти на избирательный участок по пути на работу, пришлось бы
вставать на целых полчаса раньше, потому что находился он не по дороге к
метро, а совсем в другой стороне, и если ради помощи Стасову она готова
была принести такую жертву, то выборы, на ее взгляд, этого не стоили.
Она была уверена, что вполне успеет выполнить свой гражданский долг,
возвращаясь домой с работы. Но после самоубийства, совершенного у нее в
кабинете, борьба демократов с коммунистами совершенно вылетела у нее из
головы. А теперь было уже поздно. Участки уже целый час как закрылись.
- Ни за кого, - призналась она. - Я не успела. Утром рано убежала на
работу, а сейчас вот только возвращаюсь. Я была уверена, что успею вече-
ром проголосовать, но у меня на работе случилась неприятность, и приш-
лось задержаться.
Насчет того, что она убежала на работу до открытия участков, Настя,
конечно, солгала. Но не объяснять же, что она тяжело встает по утрам,
особенно если за окном темно, и что в первые полчаса после раннего
подъема она с трудом сдерживает слезы злости и обиды оттого, что нужно
одеваться и куда-то идти, а она так плохо себя чувствует, у нее такая
слабость, ноги свинцовые, руки ватные, не слушаются, голова кружится.
Зато во второй половине дня, после трех часов, она чувствует себя полно-
ценным человеком, хорошо соображает и может работать без устали до глу-
бокой ночи.
- Как же вам не стыдно, - с упреком произнес Максим. - Вот из-за та-
ких, как вы, мы можем все потерять. Вам ваша работа важнее, чем наше бу-
дущее. Вы свою жизнь уже устроили, и вам все равно, кто придет к власти.
Если коммунисты, так вы не много потеряете, вы при них уже жили, так что
сумеете приспособиться. А мы? Что будет с нами, если в Думе будут верхо-
водить коммунисты? Никаких коммерческих вузов не будет, никакого обуче-
ния за границей, никаких поездок. Денег негде будет заработать. Вы-то
при реформе уже пожили и сумели хоть что-то скопить, а мы? Мы-то еще не
работали. Так что ж нам теперь, в нищете жить? Конечно, вы все такие де-
ловые и занятые, а на избирательные участки - идут пенсионеры и малоиму-
щие, которые обожают коммунистов и ненавидят демократов, потому что уве-
рены, что при коммунистах им бы жилось лучше.
- Максим! - Генерал старался говорить как можно строже, но через ме-
талл в голосе все равно прорывалось изумление. - Где ты этого набрался?
Я уж не говорю о том, что ты не имеешь никакого права в чем бы то ни бы-
ло упрекать Анастасию Павловну. Она взрослая женщина, майор милиции, она
сама сделала свою жизнь, не ожидая ни от кого ни помощи, ни подачек, и
сейчас, когда ей тридцать пять лет, она имеет право поступать так; как
считает нужным и правильным, и не думать о том, что по этому поводу ска-
жет Максим Заточный, который пока что еще ничего не сделал и свою значи-
мость ничем не доказал, а только хочет, чтобы взрослые дяди и тети свои-
ми руками построили для него такую жизнь, в которой ему будет удобно и
комфортно. Я полагаю, ты извинишься перед нашей гостьей, и первая часть
конфликта будет исчерпана. Но есть и вторая. Я знаю, о чем ты думаешь и
чего ты боишься. В последние три года у вас стало немодным хорошо
учиться. То есть оценки вы приносите хорошие, но не потому, что хорошо
знаете предмет, а потому, что учителя вам их ставят. И вы уже не дети и
прекрасно это понимаете. Вы не обольщаетесь насчет своих знаний, вы зна-
ете цену своим четверкам и пятеркам и радуетесь тому, что можно не
сильно напрягаться. Педагоги просто не могут с вами справиться, потому
что стимула к получению знаний у вас нет и учителя не знают, как заста-
вить вас учиться. Хорошие оценки они вам ставят от безысходности, от
чувства собственной беспомощности, а вы этим нагло пользуетесь и хихика-
ете, да не втихаря, а открыто. Почему же такое стало возможным? Я тебе
скажу, почему. Потому что кроме бесплатных государственных вузов, куда
надо сдавать серьезные экзамены и выдерживать конкурс, есть масса ком-
мерческих вузов, где никакого конкурса и вступительных экзаменов нет,
проходи тестирование, плати деньги и учись в полное свое удовольствие. А
за некоторую дополнительную сумму всегда можно раздобыть справочку о
том, что ты учишься в государственном вузе и потому призыву на действи-
тельную службу до окончания вуза не подлежишь. Заканчивая свой коммер-
ческий вуз, вы собираетесь слинять работать за границу. А то и жить. Все
это огромными буквами написано на ваших лбах и ни для кого секрета не
составляет. Ваши платные шарашкины конторы готовят из вас менеджеров и
обещают послать на стажировку за рубеж, а вы уже губы раскатали там ос-
таться. Конечно, вы до ужаса боитесь, что эта сладкая малина вдруг нак-
роется. Конкурса в государственный вуз вам не выдержать, вы давно перес-
тали учиться как следует, и знания ваши равны нулю. В армию идти вам не
хочется. Заработать денег дуриком, накручивая цены при перепродаже, вам
уже не удастся. Так вот, дорогой мой сын, никто не обязан решать эти
проблемы для тебя и для всего твоего поколения. Ты будешь поступать в
наш ведомственный вуз, сдавать экзамены на общих основаниях, и я пальцем
не пошевелю, чтобы когонибудь за тебя попросить. Провалишься, пойдешь в
армию, на оплату обучения в коммерческом вузе я тебе и рубля не дам. Сам
заработаешь - тогда пожалуйста. Еще раз повторяю: я как твой отец обязан
кормить тебя, одевать и предоставлять тебе бесплатный кров до тех пор,
пока тебе не исполнится восемнадцать лет. И все. Больше на этом свете
никто, в том числе и я, тебе ничего не должен. И о твоем будущем должен
заботиться ты сам, а не Анастасия Павловна, которую ты посмел упрекнуть
в том, что она, видите ли, так занята своими должностными обязанностями,
что не подумала о твоем счастливом и процветающем, беззаботном существо-
вании. Я полагаю, тему мы исчерпали и можем приступать к ужину.
Максим надулся, но уйти из-за стола не посмел. Демонстрировать непри-
язнь в этой семье было не принято.
- Рассказывайте, Анастасия, что у вас произошло.
Настя постаралась как можно короче рассказать Заточному эпопею с Люд-
милой Исиченко. Иван Алексеевич выслушал ее не перебивая.
- Вам нужен совет? - спросил он, когда Настя умолкла.
- Честно признаться, нет.
- Это хорошо, потому что совета я бы вам дать в этой ситуации не
смог. Поправить уже ничего нельзя, так что советовать без толку.
- Мне страшно, Иван Алексеевич. Я боюсь оставаться одна. Я ее все
время вижу.
- Это пройдет. И быстрее, чем вы думаете. Сегодня вы можете остаться
у нас и вообще можете у нас пожить, пока ваш муж не вернется в Москву.
- Спасибо, но я привыкла жить дома. Скажите, только объективно: моя
вина очень велика?
Заточный задумался, потом скупо улыбнулся.
- Анастасия, человек с тяжело больной психикой - это все равно что
тигр, вырвавшийся из клетки. Его поведение невозможно предвидеть, и им
невозможно управлять. Даже если кому-то это удается, даже если кто-то
настолько хорошо изучил и понял систему бреда, овладевшего больным, что
может манипулировать им, все равно в один прекрасный момент больной вы-
ходит из-под контроля. Можно взять тигренка совсем крошечным, двухне-
дельным, выкормить его из соски, класть в постель рядом с собой и не
спать ночей, когда он болеет, но никто и никогда не даст гарантию, что,
почуяв запах крови, он не загрызет своего хозяина. Слышите, Анастасия?
Никто и никогда. Хищник есть хищник, а психически больной - это психи-
чески больной.
- Я должна была почувствовать, что у нее на уме что-то плохое.
- Вы ничего не должны были, потому что вы не психиатр и вас этому не
учили. Даже врачей не привлекают к ответственности, когда их больные
кончают с собой. Именно потому, что они больные и влезть к ним в душу
невозможно. И к здоровому-то не влезешь.
- Все равно, я должна была почувствовать, - упрямо возражала Настя. -
Она была подозрительно покладистой, соглашалась со всеми моими просьба-
ми. Следователя дождаться? Пожалуйста. Магнитофон? Пожалуйста. Собствен-
норучное признание? Пожалуйста. Я должна была насторожиться.
- Вы не правы, - терпеливо возражал генерал. - Если бы речь шла о че-
ловеке, которого вы давно и хорошо знаете, тогда я мог бы согласиться с
тем, что вы, зная его строптивый и неуступчивый характер, должны были
почуять неладное, прояви он неожиданную покладистость и мягкость.
Сколько раз вы встречались с этой женщиной?
- Три. Два раза на этой неделе и последний раз сегодня.
- Тогда о чем вообще речь? Вы знаете ее всего несколько дней, встре-
чались с ней три раза, так какие к вам могут быть претензии? Выбросьте
из головы вопрос о своей виновности. Я бы на вашем месте думал только о
том, как разобраться в ее показаниях, как выяснить: правду она написала
в своем признании или выполняла чью-то чужую волю. Действительно ли она
- убийца, или имеет место самооговор в чьих-то интересах. Вы же профес-
сионал, вот и ведите себя как профессионал и не впадайте в истерику.
Самооговор. Ну конечно же, Стасов и его просьба. Хорошо, что она
вспомнила.
- Иван Алексеевич, у меня вчера был Стасов и очень просил, чтобы я с
вами поговорила.
- Давайте. Это о Поташове, что ли?
- Догадались? Конечно, о Поташове. Стасова очень смущает вся эта си-
туация, но он стесняется вас спросить.
- Кто? - расхохотался Заточный. - Стасов стесняется? Да он в жизни
ничего не стеснялся. Тот еще нахал.
- Нет, в самом деле, ему неловко вас спросить.
- А вам ловко?
- И мне неловко, но мучиться в догадках еще хуже, так что лучше спро-
сить.
- Ну, спрашивайте. Максим, чайник поставь.
- Короче говоря, Стасов обеспокоен тем, что у вас в деле Досюкова мо-
жет быть свой интерес. И ему не хочется сделать что-нибудь вам во вред,
а не браться вообще он не может, потому что вы его попросили.
- Ясно, - хмыкнул генерал. - Значит, так, Анастасия. Николая Гри-
горьевича Поташова я видел один раз в жизни в телестудии, об этом я вам
уже говорил. Дело Досюкова шло по моему управлению, мы его сразу забрали
с территории, потому что потерпевший - генеральный директор фирмы, кото-
рую мы подозреваем во всяких нехороших делах, а убийца - президент круп-
ного, акционерного общества. Согласитесь, у нас были все основания счи-
тать, что один зубастый крокодил убил другого, не менее зубастого, из-за
того, что они чего-то не поделили как раз по нашей линии. Правда, потом
выяснилось, что к организованной преступности это все никакого отношения
не имеет, а убийство было совершено на почве ревности. Потерпевший, Бо-
рис Красавчиков, позволил себе какие-то недвусмысленные действия в адрес
подруги Досюкова. Вот и все. Но Досюков уперся и признаваться ни в какую
не хотел. Я с ним лично знаком никогда не был и во время следствия ни
разу не видел, он мне, как вы сами понимаете, сто лет не нужен. На днях
мне позвонил Поташов, мой телефон ему дали на студии, и спросил, не знаю
ли я толкового частного сыщика, который взялся бы поработать над делом о
незаконном осуждении и последующей реабилитации. Я не стал спрашивать, о
ком именно идет речь, меня это не особенно интересовало, но вспомнил о
Владиславе и позвонил ему. Он и толковый, и опытный, двадцать лет в сыс-
ке отпахал и лицензию имеет. Чего еще желать? Вот и весь сказ. А он что
подумал?
- Ой, Иван Алексеевич, а то вы не знаете, что может в такой ситуации
подумать опытный и толковый сыщик. Вот все это он и подумал.
- Да-аа, - покачал головой Заточный, - вырастил ученика на свою голо-
ву. Весь в меня. Значит, он уверен, что Досюков виновен, но хочет выкру-
титься. И думает, что я тоже этого хочу. Ладно, Анастасия, скажите ему,
пусть работает спокойно. Я этому Поташову ничего не должен, поэтому, ес-
ли Владиславу дело не нравится, пусть с чистой совестью отказывается. И
еще одно. По делу работали мои подчиненные. И если окажется, что Досюков
невиновен, мне придется разбираться, как могло получиться, что мои люди
собрали улики против невиновного, да такие, что им следователь и судья
поверили. Может быть, окажется, что эти улики собрали не мои ребята, а
сам следователь. Но если в этом замешаны сотрудники моего управления,
мне придется принимать самые жесткие меры. А потом точно такие же меры,
если не еще более жесткие, будут приняты по отношению ко мне, потому что
я отвечаю за их работу. И с этой точки зрения я заинтересован в том,
чтобы Досюков оказался все-таки виновным. Но это никоим образом, как вы
понимаете, не означает, что я намекаю Стасову на необъективное ведение
его частного расследования. Я просто хочу, чтобы и он, и вы сами, Анас-
тасия, отчетливо понимали, что в оправдании Досюкова у меня нет личного
интереса.
Они в молчании выпили чай с пирожными из ближайшего магазина, и Настя
поднялась.
- Значит, не останетесь? Твердо решили ехать домой? - спросил Иван
Алексеевич, выходя вместе с ней в прихожую.
- Поеду, - кивнула она. - Не люблю спать на чужих диванах, даже если
они удобнее моего.
- Я вас отвезу.
Они спустились вниз и сели в светлую "волгу" Заточного.
- Кажется, сын на вас обиделся, - заметила Настя. - Когда он меня
встретил на улице, то сказал, что вы вместе с ним меня проводите. А пое-
хали без него.
- Это потому, что он неправильно себя ведет. Он должен был извиниться
перед вами, но не сделал этого. Если бы он извинился, я позволил бы ему
участвовать в нашем разговоре, и инцидент был бы исчерпан. И, разумеет-
ся, провожать вас мы поехали бы вместе. Но он не извинился. Так что
пусть сейчас мучается подозрениями в наш с вами адрес.
- Подозрениями? Вы о чем, Иван Алексеевич?
- Да ладно вам, Анастасия", вы же понимаете, что наши с вами коллеги
могут придумать сколько угодно сплетен, объясняющих наше знакомство и
дружбу, но у шестнадцатилетнего парня версия может быть только одна. На
другие у него ума и опыта еще не хватает. Если бы вы остались у нас, он
мог бы быть уверен, что мы спим в разных комнатах. Если бы я взял его с
собой провожать вас, он бы знал, что, доведя вас до двери квартиры, мы с
ним повернулись и отправились домой. А так у него полная иллюзия, что мы
просто-напросто от него отделались. Уверяю вас, он сейчас сидит и на ча-
сы смотрит, прикидывает, сколько времени ехать до вашего дома и сколько
