Лестрейд, и мы отправились на ферму Хазерлейи к Боскомскому
омуту.
— Серьезные известия, — сказал Лестрейд. — Говорят, что
мистер Тэнер из Холла так плох, что долго не Протянет.
— Вероятно, он очень стар? — спросил Холмс.
— Около шестидесяти, но он потерял в колониях здоровье и
уже очень давно серьезно болеет. Тут большую роль сыграло это
дело. Он был старым другом Маккарти и, добавлю, его истинным
благодетелем. Как мне стало известно, он даже не брал с него
арендной платы за ферму Хазерлей.
— Вот как! Это очень интересно! — воскликнул Холмс.
— О да. И он помогал ему всевозможными другими способами.
Здесь все говорят о том, что мистер Тэнер был очень добр к
покойному.
— Да что вы! А вам не показалось несколько необычным, что
этот Маккарти, человек очень небогатый, был так обязан мистеру
Тэнеру и все же поговаривал о женитьбе своего сына на дочери
Тэнера, наследнице всего состояния? Да еще таким уверенным
тоном, будто стоило только сделать предложение — и все будет в
порядке! Это чрезвычайно странно. Ведь вам известно, что Тэнер
и слышать не хотел об их браке. Его дочь сама рассказала об
этом. Не можете ли вы сделать из всего сказанного какие-нибудь
выводы методом дедукции?
— Мы занимались дедукцией и логическими выводами, —
сказал Лестрейд, подмигивая мне. — Знаете ли, Холмс, если в
дальнейшем так же орудовать фактами, можно очень легко
удалиться от истины в мир догадок и фантазий.
— Что правда, то правда, — сдержанно ответил Холмс.— Вы
очень плохо пользуетесь фактами.
— Как бы то ни было, я подтвердил один факт, который
оказался очень трудным для вашего понимания, — раздраженно
возразил Лестрейд.
— То есть, что...
— Что Маккарти-старший встретил свою смерть от руки
Маккарти-младшего и что все теории, отрицающие этот факт, —
просто лунные блики.
— Ну, лунные-то блики гораздо ярче тумана! — смеясь,
ответил Холмс.— Если я не ошибаюсь, слева от нас ферма
Хазерлей.
— Она самая.
Это было широко раскинувшееся комфортабельное двухэтажное,
крытое шифером здание с большими желтыми пятнами лишайника на
сером фасаде. Опущенные шторы на окнах и трубы, из которых не
шел дым, придавали дому угрюмый вид, будто кошмарное
преступление всей своей тяжестью легло на эти стены.
Мы позвонили у двери, и горничная, по требованию Холмса,
показала нам ботинки, в которых был ее хозяин, когда его убили,
и обувь сына, которую он надевал в тот день. Холмс тщательно
измерил всю обувь в семи или восьми местах, затем попросил
провести нас во двор, откуда мы пошли по извилистой тропинке,
ведущей к Боскомскому омуту.
Шерлок Холмс весь преображался, когда шел по горячему
следу. Люди, знающие бесстрастного мыслителя с Бейкер-стрит, ни
за что не узнали бы его в этот момент. Он мрачнел, лицо его
покрывалось румянцем, брови вытягивались в две жесткие черные
линии, из-под них стальным блеском сверкали глаза. Голова его
опускалась, плечи сутулились, губы плотно сжимались, на
мускулистой шее вздувались вены. Его ноздри расширялись, как у
охотника, захваченного азартом преследования. Он настолько был
поглощен стоящей перед ним задачей, что на вопросы, обращенные
к нему, или вовсе ничего не отвечал, или нетерпеливо огрызался
в ответ.
Безмолвно и быстро шел он по тропинке, пролегавшей через
лес и луга к Боскомскому омуту. Это глухое, болотистое место,
как и вся долина. На тропинке около нее, где растет низкая
трава, было видно множество следов. Холмс то спешил, то
останавливался, один раз круто повернул и сделал по лужайке
несколько шагов назад. Лестрейд и я следовали за ним, сыщик—с
видом безразличным и пренебрежительным, в то время как я
наблюдал за моим другом с большим интересом, потому что был
убежден, что каждое его действие ведет к благополучному
завершению дела.
Боскомский омут — небольшое, шириной ярдов2 в пятьдесят,
пространство воды, окруженное зарослями камыша и расположенное
на границе фермы Хазерлей и парка богача мистера Тэнера. Над
лесом, подступающим к дальнему берегу, видны красные
остроконечные башенки, возвышающиеся над жилищем богатого
землевладельца.
Со стороны Хазерлей лес очень густой; только узкая полоска
влажной травы шагов в двадцать шириной отделяет последние
деревья от камышей, окаймляющих озеро. Лестрейд точно указал,
где нашли тело; а земля действительно была такая сырая, что я
мог ясно увидеть место, где упал убитый. Что же касается
Холмса, то по его энергичному лицу и напряженному взгляду я
видел, что он многое разглядел на затоптанной траве. Он
метался, как гончая, напавшая на след, а потом обратился к
нашему спутнику.
— Что вы здесь делали? — спросил он.
— Я прочесал граблями всю лужайку. Я искал какое-нибудь
оружие или другие улики. Но как вам удалось...
— Ну, хватит, у меня нет времени! Вы выворачиваете левую
ногу, и следы этой вашей левой ноги видны повсюду. Вас мог бы
выследить даже крот. А здесь, в камышах, следы исчезают. О, как
было бы все просто, если бы я пришел сюда до того, как это
стадо буйволов все здесь вытоптало! Здесь стояли те, кто пришел
из сторожки, они затоптали все следы вокруг убитого на шесть
или семь футов3.
Он достал лупу, лег на непромокаемый плащ, чтобы было
лучше видно, и разговаривал более с самим собой, чем с нами.
— Вот следы молодого Маккарти. Он проходил здесь дважды и
один раз бежал так быстро, что следы каблуков почти не видны, а
остальная часть подошвы отпечаталась четко. Это подтверждает
его показания. Он побежал, когда увидел отца лежащим на земле.
Далее, здесь следы ног отца, когда он ходил взад и вперед. Что
же это? След от приклада, на который опирался сын, когда стоял
и слушал отца. А это? Ха-ха, то же это такое? Кто-то
подкрадывался на цыпочках! К тому же это квадратные, совершенно
необычные ботинки. Он пришел, ушел и снова вернулся — на этот
раз, конечно, за своим пальто. Но откуда он пришел?
Холмс бегал туда и сюда, иногда теряя след, иногда вновь
натыкаясь на него, пока мы не очутились у самого леса, в тени
очень большой, старой березы. Холмс нашел его следы за этим
деревом и снова лег на живот. Раздался радостный возглас. Холмс
долго оставался неподвижным, переворачивал опавшие листья и
сухие сучья, собрал в конверт что-то похожее на пыль и осмотрел
сквозь лупу землю, а также, сколько мог достать, и кору дерева.
Камень с неровными краями лежал среди мха; он поднял и осмотрел
его. Затем он пошел по тропинке до самой дороги, где следы
терялись.
— Этот камень представляет большой интерес, — заметил
он, возвращаясь к своему обычному тону. — Серый дом справа —
должно быть, сторожка. Я зайду к Морану, чтобы сказать ему два
слова и написать коротенькую записку. После этого мы еще успеем
добраться до гостиницы, ко второму завтраку. Вы идите к карете,
я присоединюсь к вам.
Минут через десять мы уже ехали к Россу. В руках у Холмса
все еще был камень, который он поднял в лесу.
— Это может заинтересовать вас, Лестрейд, — сказал он,
протягивая ему камень.— Вот чем было совершено убийство.
— Я не вижу на нем никаких следов.
— Их нет.
— Тогда как же вы это узнали?
— Под ним росла трава. Он пролежал там всего лишь
несколько дней. Нигде вокруг не было видно места, откуда он
взят. Это имеет прямое отношение к убийству. Следов
какого-нибудь другого оружия нет.
— А убийца?
— Это высокий человек, левша, он хромает на правую ногу,
носит охотничьи сапоги на толстой подошве и серое пальто, курит
индийские сигары с мундштуком, в кармане у него тупой
перочинный нож. Есть еще несколько примет, но и этого
достаточно, чтобы помочь нам в наших поисках.
Лестрейд засмеялся.
— К сожалению, я до сих пор остаюсь скептиком, — сказал
он. — Ваши теории очень хороши, но мы должны иметь дело с
твердолобыми британскими присяжными.
— Ну, это мы увидим, — ответил спокойно Холмс. — У вас
одни методы, у меня другие... Кстати, я, может быть, сегодня с
вечерним поездом вернусь в Лондон.
— И оставите ваше дело незаконченным?
— Нет, законченным.
— Но как же тайна?
— Она разгадана.
— Кто же преступник?
— Джентльмен, которого я описал.
— Но кто он?
— Это можно очень легко узнать. Здесь не так уж много
жителей.
Лестрейд пожал плечами.
— Я человек действия, — сказал он,— и никак не могу
заниматься поисками джентльмена, о котором известно только, что
он хромоногий левша. Я бы стал посмешищем всего Скотленд-Ярда.
— Хорошо, — спокойно ответил Холмс.— Я предоставил вам
все возможности для разгадки этой тайны. Я ведь ничего не утаил
от вас, и вы сами могли разгадать таинственное преступление.
Вот мы и приехали. Прощайте. Перед отгездом я вам напишу.
Оставив Лестрейда возле его двери, мы направились к нашему
отелю, где нас уже ждал завтрак.
Холмс молчал, погруженный в свои мысли. Лицо его было
мрачно, как у человека, который попал в затруднительное
положение.
— Вот послушайте, Уотсон, — сказал он, когда убрали со
стола. — Садитесь в это кресло, и я изложу перед вами то
немногое, что мне известно. Я не знаю, что мне делать. Я бы
хотел получить от вас совет. Закуривайте, а я сейчас начну.
— Пожалуйста.
— Ну вот, при изучении этого дела нас поразили два пункта
в рассказе молодого Маккарти, хотя меня они настроили в его
пользу, а вас восстановили против него. Во-первых, то, что отец
закричал "Коу1" до того, как увидел своего сына. Во-вторых, что
умирающий упомянул только о крысе. Понимаете, он пробормотал
несколько слов, но сын уловил лишь одно. Наше расследование
должно начаться с этих двух пунктов. Предположим, что все,
сказанное юношей, — абсолютная правда.
— А что такое "коу"?
— Очевидно, он звал не своего сына. Он думал, что сын в
Бристоле. Сын совершенно случайно услышал этот зов. Этим Криком
"Koy!" он звал того, кто назначил ему свидание. Но "коу" —-
австралийское слово, оно в ходу только между австралийцами. Это
веское доказательство, что человек, которого Маккарти надеялся
встретить у Боскомского омута, бывал в Австралии.
— Ну, а крыса?
Шерлок Холмс достал из кармана сложенный лист бумаги,
расправил его на столе.
— Это карта штата Виктория, — сказал он. — Я
телеграфировал прошлой ночью в Бристоль, чтобы мне ее прислали.
— Он закрыл ладонью часть карты. — Прочтите, — попросил он.
— АРЭТ4,— прочитал я.
— А теперь? — Он поднял руку.
— БАЛЛАРЭТ.
— Совершенно верно. Это и есть слово, произнесенное
умирающим, но сын уловил только последние два слога. Он пытался
назвать имя убийцы. Итак, Балларэт.
— Это потрясающе! — воскликнул я.
— Это вне всяких сомнений. А теперь, как видите, круг
сужается. Наличие у преступника серого одеяния было третьим
пунктом. Исчезает полная неизвестность, и появляется некий
австралиец из Балларэта в сером пальто.
— И в самом деле!
— К тому же он местный житель, потому что возле омута,
кроме фермы и усадьбы, ничего нет, и посторонний вряд ли
забредет туда.
— Конечно.
— Затем наша сегодняшняя экспедиция. Исследуя почву, я
обнаружил незначительные улики, о которых и рассказал этому
тупоумному Лестрейду. Это касалось установления личности
преступника.
— Но как вы их обнаружили?
— Вам известен мой метод. Он базируется на сопоставлении
всех незначительных улик.
— О его росте вы, разумеется, могли приблизительно судить
по длине шага. О его обуви также можно было догадаться по
следам.
— Да, это была необыкновенная обувь.
— А то, что он хромой?
— Следы его правой ноги не так отчетливы, как следы
левой. На правую ногу приходится меньше веса Почему? Потому что
он прихрамывал — он хромой.
— А то, что он левша?
— Вы сами были поражены характером повреждений, описанных
хирургом. Удар был внезапно нанесен сзади, но с левой стороны.
Кто же это мог сделать, как не левша? Во время разговора отца с
сыном он стоял за деревом. Он даже курил там. Я нашел пепел и
благодаря моему знанию различных сортов табака установил, что
он курил индийскую сигару. Я, как вам известно, немного
занимался этим вопросом и написал небольшую монографию о пепле
ста сорока различных сортов трубочного, сигарного и папиросного
табака. Обнаружив пепел сигары, я оглядел все вокруг и нашел
место, куда он ее бросил. То была индийская сигара,
изготовленная в Роттердаме.
— А мундштук?
— Я увидел, что он не брал ее в рот. Следовательно, он
курит с мундштуком. Кончик был обрезан, а не откушен, но срез
был неровный, поэтому грешил, что нож у него тупой.
— Холмс, — сказал я, — вы опутали преступника сетью, из
которой он не сможет вырваться, и вы спасли жизнь ни в чем не
повинному юноше, вы просто сняли петлю с его шеи. Я вижу, где
сходятся все ваши улики. Имя убийцы...
— Мистер Джон Тэнер,— доложил официант, открывая дверь в
нашу гостиную и впуская посетителя.
У вошедшего была странная, совершенно необычная фигура.
Замедленная, прихрамывающая походка и опущенные плечи делали
его дряхлым, в то время как его жесткое, резко очерченное,
грубое лицо и огромные конечности говорили о том, что он
наделен необыкновенной физической силой. Его спутанная борода,
седеющие волосы и всклокоченные, нависшие над глазами брови
придавали ему гордый и властный вид. Но лицо его было
пепельно-серым, а губы и ноздри имели синеватый оттенок. Я с
первого взгляда понял, что он страдает какой-то неизлечимой,
хронической болезнью.
— Присядьте, пожалуйста, на диван, — мягко предложил
Холмс. — Вы получили мою записку?
— Да, ее принес привратник. Вы пишете, что хотите видеть
меня, дабы избежать скандала.
— Я думаю, будет много толков, если я выступлю в суде.
— Зачем я вам понадобился?
Тэнер посмотрел на моего приятеля. В усталых главах его
было столько отчаяния, будто он уже получил ответ на свой
вопрос.
— Да,— промолвил Холмс, отвечая более на взгляд его, чем
на слова.— Это так. Мне все известно о Маккарти.
Старик закрыл лицо руками.
— Помоги мне, господи! — воскликнул он.— Но я бы не
допустил гибели молодого человека! Даю вам слово, что я открыл
бы вею правду, если бы дело дошло до выездной сессии суда
присяжных...
— Рад это слышать,— сурово сказал Холмс.
— Я бы уже давно все открыл, если бы не моя дорогая
девочка. Это разбило бы ее сердце, она не пережила бы моего
ареста.
— Можно и не доводить дело до ареста,— ответил Холмс.
— Неужели?
— Я неофициальное лицо. Поскольку меня пригласила ваша
дочь, я действую в ее интересах. Вы сами понимаете, что молодой
Маккарти должен быть освобожден.
— Я скоро умру,— сказал старый Тэнер.— Я уже много лет
страдаю диабетом. Мой доктор сомневается, протяну я месяц или
нет. Все-таки мне легче будет умереть под своей собственной
крышей, чем в тюрьме.
Холмс встал, подошел к письменному столу, взял перо и
бумагу.
— Рассказывайте все, как было, — предложил он, — а я
вкратце запишу. Вы это подпишете, а Уотсон засвидетельствует. Я
представлю ваше признание только в случае крайней
необходимости, если нужно будет спасать Маккарти. В противном
случае обещаю вам не прибегать к этой мере.
— Хорошо,— ответил старик.— Скорее всего я не доживу до
выездной сессии суда, так что меня это мало волнует. Я хотел бы
только избавить Алису от такого удара. А теперь я все вам
расскажу... Тянулось это долго, но рассказать я могу очень
быстро... Вы не знали покойного Маккарти. Это был сущий дьявол,
уверяю вас. Упаси вас бог от клещей такого человека! Я был в
его тисках последние двадцать лет, он совершенно отравил мне
жизнь.
Сначала я расскажу вам, как я очутился в его власти. Это
произошло в начале шестидесятых годов на золотых приисках. Я
тогда был совсем молодым человеком, безрассудным и горячим,
готовым на любое дело. Я попал в плПИПю компанию, начал
выпивать. На участке моем не оказалось ни крупинки золота — я
стал бродяжничать и сделался, как у вас говорится, рыцарем
большой дороги. Нас было шестеро, мы вели дикую, привольную
жизнь, совершали время от времени налеты на станцию,
останавливали фургоны на дорогах к приискам. Меня называли
Балларэтским Черным Джеком. Моих ребят до сих пор помнят в
колониях как банду Балларэта.
Однажды из Балларэта в Мельбурн под охраной конвоя
отправили золото. Мы устроили засаду. Золото охраняли шесть
конвоиров, нас тоже было шесть человек. Произошла жаркая
схватка. Первым залпом мы уложили четырех. Но когда мы взяли
добычу, нас осталось только трое. Я приставил дуло пистолета к
голове кучера — это и был Маккарти. Господи, лучше бы я убил
его тогда! Но я пощадил его, хотя и заметил, что он смотрит на
меня своими маленькими злыми глазками, будто хочет запомнить
черты моего лица. Мы завладели золотом, стали богатыми людьми и
приехали в Англию, никем не заподозренные. Здесь я навсегда
расстался со своими бывшими приятелями и начал спокойную,
обеспеченную жизнь.
Я купил это имение, которое как раз продавалось в то
время, и старался принести хотя бы небольшую пользу своими
деньгами, чтобы как-то искупить прошлое. К тому же я женился, и
хотя жена моя умерла молодой, она оставила мне милую маленькую
Алису. Даже когда Алиса была совсем крошкой, ее ручонки
удерживали меня на праведном пути, как ничто в мире. Словом, я
навсегда покончил с прошлым. Все шло великолепно, пока я не
попался в руки Маккарти...
Я поехал в город по денежным делам и на Риджент-стрит
встретил Маккарти. На нем не было ни приличного пальто, ни
обуви.
"Вот мы и встретились, Джек, — сказал он, прикасаясь к
моей руке. — Теперь уж мы с вами больше не расстанемся. Я не
один: у меня есть сынишка, и вы должны о нас позаботиться. В
противном случае, вы знаете: Англия прекрасная страна, где чтут
законы. Кроме того, везде есть полисмены".
Вот он и поселился со своим сыном на западе, и я не мог от
них отделаться; они бесплатно живут на моей земле. У меня не
было ни покоя, ни .отдыха, ни забвения. Куда бы я ни шел, я
везде натыкался на его хитрую, ухмыляющуюся физиономию. Когда
Алиса подросла, стало еще хуже, так как он заметил, что для
меня страшнее всякой полиции, если о моем прошлом узнает дочь.
Что бы он ни захотел, он получал по первому требованию, будь то
земля, постройка или деньги, пока он не потребовал
невозможного. Он потребовал Алису. Сын его, видите ли, подрос,
моя дочь — тоже, и, так как о моей болезни всем было известно,
ему представилось, что это великолепный шанс для его сына
завладеть всем моим состоянием. Но на этот раз я был тверд. Я и
мысли не мог допустить, что его проклятый род соединится с
моим.
Нельзя сказать, чтобы мне не нравился его сын, но в жилах
юноши текла кровь его отца, этого было достаточно. Я все же
стоял на своем. Маккарти, выведенный из себя, стал угрожать.
Мы должны были встретиться у омута, на полпути между
нашими домами, чтобы поговорить обо всем. Когда я пришел на
условленное место, я увидел, что он толкует о чем-то с сыном. Я
закурил и ждал за деревом, пока он останется один. Но по мере
того как я вслушивался в его слова, во мне закипала горечь и
злоба, я не мог больше этого вынести. Он принуждал сына
жениться на моей дочери, ничуть не заботясь о том, как она
отнесется к этому, будто речь шла об уличной девчонке.
Я чуть с ума не сошел, когда подумал, что все, чем я
дорожу, может очутиться во власти такого человека. Не лучше ли
разбить эти оковы? Я уже умирающий, доведенный до отчаяния
человек. Хотя рассудок мой ясен и силы не покинули меня, я
понимал, что моя жизнь кончена. Но мое имя и моя дочь! Я спасу
и то и другое, если заставлю Маккарти держать язык за зубами...
Я его убил, мистер Холмс... Я бы убил его снова. Я большой
грешник, но разве жизнь, полная страданий, не искупает вины? Я
все терпел, но мысль, что моя дочь попадет в ту же западню,
была невыносимы. Я убил его без угрызения совести, будто это
была отвратительная ядовитая тварь. На крик прибежал его сын,
но я успел спрятаться в, лесу, хотя мне пришлось вернуться за
пальто, которое я обронил... Это чистая правда, джентльмены,
все служилось именно так.
— Что же, не мне судить вас, — промолвил Холмс, когда
старик подписал свои показания. — Думаю, нам не придется
представлять эти сведения в суд.
— Я вам полностью доверяю, сэр! Но что вы хотите
предпринять?
— Принимая во внимание ваше здоровье — ничего. Вы сами
знаете, что скоро предстанете перед судом, который выше земного
суда. Я сохраню ваше признание, мне придется воспользоваться
им, если Маккарти будет осужден. Если же он будет оправдан —
ни один смертный, будете вы живы или нет, не узнает о вашей
тайне, все это останется между нами.
— Тогда прощайте, — торжественно сказал старик. — Когда
настанет ваш смертный час, вам будет легче при мысли о том,
какое успокоение вы внесли в мою душу.
Шатаясь и дрожа всем своим гигантским телом, он медленно
вышел из комнаты, прихрамывая на правую ногу. 1
— Бедные мы, бедные! — после долгой паузы воскликнул
Холмс. — Почему судьба играет такими жалкими, беспомощными
созданиями, как мы?
Выездная сессия суда присяжных оправдала Джеймса Маккарти
под давлением многочисленных доказательств, представленных
Холмсом. Старый Тэнер прожил месяцев семь после нашего
свидания, сейчас его уже нет в живых. Есть все основания
полагать, что Джеймс и Алиса могут спокойно жить в счастливом
браке, не думая больше о черных тучах, которые омрачали их
прошлое.
Примечания
1 Джордж Мередит (1828—1909) — известный английский
писатель.
2 Ярд— около 0,9 метра.
3 Фут— около 0,3 метра.
4 A rat (а рэт) — по-английски значит "крыса".
Артур Конан-Дойль.
Черный Питер
Перевод Н. Емельянниковой
Никогда я не видел моего друга в таком расцвете духовных и
физических сил, как в 1895 году. Известность его все росла,
практика все расширялась. Из уважения к чужим тайнам я не
позволяю себе даже намекнуть на имена тех знаменитых людей,
которым случалось переступать порог нашего скромного жилища на
Бейкер-стрит. Надо сказать, что Холмс, как все великие
художники, работал только из любви к искусству. Я не слышал
(кроме единственного случая с герцогом Холдернесским), чтобы он
требовал крупного вознаграждения за свои неоценимые услуги. Он
был настолько бескорыстен — или настолько независим, — что
нередко отказывал в своей помощи богатым и знатным людям, если
не находил ничего увлекательного для себя в расследовании их
тайн. В то же время он целые недели ревностно занимался делом
какого-нибудь бедняка, если это дело было настолько загадочным
и волнующим, что могло, зажечь его воображение и давало ему
возможность применить свое мастерство.
В этом памятном 1895 году Холмс произвел целый ряд
любопытных и разнообразных исследований, начиная с выяснения
причин внезапной смерти кардинала Тоски (по настоятельному
желанию Ватикана) и кончая арестом преступника Уилсона; этот
знаменитый тренер канареек был вместе с тем истинной язвой
лондонского Ист-Энда. Вслед за этими громкими делами возникла
трагедия в Вудменс-Ли: капитан Питер Керн погиб при самых
страшных и таинственных обстоятельствах. В моих записках о
деятельности Шерлока Холмса был бы большой пробел, если бы в
них отсутствовал рассказ об этом необычайном происшествии.
В течение первой недели июля мой друг так часто и так
надолго уходил из дому, что я понял: он чем-то занят. За эти
дни несколько раз к нам заходили какие-то люди сурового и
грубого вида. Они спрашивали капитана Бэзила. Это убедило меня,
что Холмс, скрывая под одной из своих многочисленных масок и
под вымышленной фамилией свое собственное грозное имя, ведет
какое-то новое расследование. В различных районах Лондона у
него было по меньшей мере пять укромных местечек, где он мог
изменять свой облик. Холмс ничего не рассказывал мне об этом
новом деле, и не в моем обычае было вызывать его на
откровенность. О том, в каком направлении он работает, Холмс
впервые дал мне понять довольно необычным образом.
Как-то раз он ушел из дому еще перед завтраком; я только
что сел за стол, как вдруг он входит в комнату, не снимая шляпы
и держа, словно зонтик, под мышкой громадный гарпун.
— Черт возьми, Холмс! — вскричал я. — Неужели вы хотите
сказать, что гуляли по Лондону с этакой штукой?
— Нет, я только сгездил к мяснику.
— К мяснику?
— И вот возвращаюсь домой с прекрасным аппетитом. Знаете,
как полезны физические упражнения перед завтраком? Но, держу
пари, вам ни за что не угадать, какие именно упражнения я
проделывал.
— И не собираюсь угадывать.
Холмс, посмеиваясь, налил себе кофе.
— Заглянули бы вы в заднюю комнату лавки Аллардайса, так
увидели бы: с потолка свисает свиная туша, а какой-то
джентльмен, сняв сюртук, яростно старается проткнуть ее вот
этим орудием. Джентльмен этот — я. И, увы, оказалось, что мне
с одного удара ее не проткнуть. Не хотите ли попробовать сами?
— Ни за что на свете. Но для чего вы этим занимались?
— Мне кажется, что это имеет косвенное отношение к
загадочной истории в Вудменс-Ли... А, Хопкинс, я получил вашу
телеграмму вчера вечером и ждал вас. Входите, сейчас будем
завтракать.
К нам вошел худощавый подвижный человек лет тридцати. На
нем был скромный шерстяной костюм, но его выправка
свидетельствовала о том, что он привык носить военный мундир. Я
сразу узнал Стэнли Хопкинса, молодого инспектора полиции,
который, по мнению Холмса, подавал большие надежды. Хопкинс, в
свою очередь, считал себя учеником знаменитого сыщика и
восхищался его научными методами.
Лицо Хопкинса было хмуро; он опустился в кресло с видом
глубокого уныния.
— Нет, благодарю вас, сэр, я уже позавтракал. Я ночевал в
городе, потому что приехал сюда для доклада.
— И о чем же вам пришлось докладывать?
— О неудаче, сэр, о полной неудаче.
— Вы не сдвинулись с места?
— Нет.
— Неужели? Видно, придется заняться этим делом мне.
— Ради бога, прошу вас, мистер Холмс! Мне в первый раз
поручили важное дело, а я не в силах выполнить его. Умоляю,
помогите!
— Ладно, ладно. Я как раз внимательно ознакомился со
всеми данными следствия. Кстати, что вы думаете по поводу
табачного кисета, найденного на месте преступления? Не в нем ли
ключ к этому делу?
Хопкинс, казалось, удивился:
— Кисет принадлежал убитому, сэр. Там внутри его
инициалы. И сделан он из тюленьей кожи, а ведь покойный много
лет охотился на тюленей.
— Но при нем не оказалось трубки.
— Да, сэр, трубки мы не нашли — он действительно курил
мало. Впрочем, мог же он держать табак для приятелей.
— Безусловно. Я лишь потому заговорил об этом, что если
бы я сам расследовал этот случай, то сделал бы именно кисет
отправным пунктом моих поисков. Однако мой друг, доктор Уотсон,
не знает этой истории, и я тоже не прочь еще раз послушать ее.
Расскажите нам в двух словах самое существенное.
Стэнли Хопкинс извлек из кармана узкую полоску бумаги:
— В моем распоряжении есть некоторые данные о жизни
покойного капитана Питера Кери. Он родился в 1845 году —
значит, ему было пятьдесят лет. Он считался одним из самых
отважных и удачливых охотников на тюленей и китов. В 1883 году
командовал паровым охотничьим судном "Морской единорог" из
Данди. В том же году он совершил ряд удачных рейсов, а в
следующем вышел в отставку. Затем несколько лет путешествовал
и, наконец, купил себе небольшую усадьбу "Вудменс-Ли" возле
Форест-Роу, в Суссексе. Там он прожил шесть лет и там же умер
ровно неделю назад.
Он отличался большими странностями. В повседневном быту
этот молчаливый и мрачный человек был строгим пуританином1.
Семья его состояла из жены и двадцатилетней дочери. Дом
обслуживали две девушки. Служанки часто менялись, ибо жить там
было нелегко, а временами становилось просто невыносимо. Кери
часто пил, и, когда у него наступал запой, он становился сущим
дьяволом. Случалось, что он среди ночи выталкивал из дому жену
и дочь и с кулаками гонялся за ними по всему парку. И они,
бывало, так кричали, что в соседней деревне жители просыпались
от их крика.
Однажды он был привлечен к суду за то, что избил старого
священника, который пытался образумить его. Короче, мистер
Холмс, трудно сыскать человека более опасного, чем Питер Кери.
Я слышал, что таков он был и в те времена, когда командовал
судном. В среде моряков его прозвали Черный Питер — не только
за смуглое лицо и огромную черную бороду, но и за его бешеный
нрав, который наводил ужас на окружающих. Нечего говорить, что
