— Не особенно.
— Тогда я предлагаю превратить обед в ужин и немедленно
отправиться по горячим следам.
— Я готов.
Был морозный вечер, и нам пришлось надеть пальто и
обмотать себе шею шарфом. Звезды холодно сияли на безоблачном,
ясном небе, и пар от дыхания прохожих был похож на дымки от
пистолетных выстрелов. Четко и гулко раздавались по улицам наши
шаги. Мы шли по Уимпол-стрит, Харли-стрит, через Уитмор-стрит,
вышли на Оксфорд-стрит и через четверть часа были в Блумсбери,
возле трактира "Альфа", скромного заведения на углу одной из
улиц, ведущих к Холборну. Холмс вошел в бар и заказал две
кружки пива краснощекому трактирщику в белом переднике.
— У вас, надо полагать, превосходное пиво, если оно не
хуже ваших гусей, — сказал Холмс.
— Моих гусей? — Трактирщик, казалось, был изумлен.
— Да. Полчаса назад я беседовал с мистером Генри
Бейкером, членом вашего "гусиного клуба".
— А, понимаю. Но видите ли, сэр, гуси-то ведь не мои.
— В самом деле? А чьи же?
— Я купил две дюжины гусей у одного торговца в
Ковент-Гарден.
— Да ну? Я знаю кое-кого из них. У кого же вы купили?
— Его зовут Брекинридж.
— Нет, Брекинриджа я не знаю. Ну, за ваше здоровье,
хозяин, и за процветание вашего заведения! Доброй ночи!
— А теперь к мистеру Брекинриджу, — сказал Холмс, выходя
на мороз и застегивая пальто. — Не забудьте, Уотсон, что на
одном конце нашей цепи всего только безобидный гусь, зато к
другому ее концу прикован человек, которому грозит не меньше
семи лет каторги, если мы не докажем его невиновность.
Возможно, впрочем, что наши розыски обнаружат, что виноват
именно он, но, во всяком случае, в наших руках нить,
ускользнувшая от полиции и случайно попавшая к нам. Дойдем же
до конца этой нити, как бы печален этот конец ни был. Итак,
поворот на юг, и шагом марш!
Мы пересекли Холборн, пошли по Энделл-стрит и через
какие-то трущобы вышли на Ковентгарденский рынок. На одной из
самых больших лавок было написано: "Брекинридж". Хозяин лавки,
человек с лошадиным лицом и холеными бакенбардами, помогал
мальчику запирать ставни.
— Добрый вечер! Каков морозец, а? — сказал Холмс.
Торговец кивнул головой, бросив вопросительный взгляд на
моего друга.
— Гуси, видно, распроданы? — продолжал Холмс, указывая
на пустой мраморный прилавок.
— Завтра утром можете купить хоть пятьсот штук.
— Завтра они мне ни к чему.
— Вон в той лавке, где горит свет, кое-что осталось.
— Да? Но меня направили к вам.
— Кто же?
— Хозяин "Альфы".
— А! Я отослал ему две дюжины.
— Отличные были гуси! Откуда вы их достали?
К моему удивлению, вопрос этот привел торговца в
бешенство.
— А ну-ка, мистер, — сказал он, поднимая голову и упирая
руки в бока, — к чему вы клоните? Говорите прямо.
— Я говорю достаточно прямо. Мне хотелось бы знать, кто
продал вам тех гусей, которых вы поставляете в "Альфу".
— Вот и не скажу.
— Не скажете — и не надо. Велика важность! Чего вы
кипятитесь из-за таких пустяков?
— Кипячусь? Небось, на моем месте и вы кипятились бы,
если бы к вам так приставали! Я плачу хорошие деньги за хороший
товар, и, казалось бы, дело с концом. Так нет: "где гуси?", "у
кого вы купили гусей?", "кому вы продали гусей?" Можно
подумать, что на этих гусях свет клином сошелся, когда
послушаешь, какой из-за них подняли шум!
— Какое мне дело до других, которые пристают к вам с
расспросами! — небрежно сказал Холмс. — Не хотите говорить —
не надо. Но я понимаю толк в птице и держал пари на пять фунтов
стерлингов, что гусь, которого я ел, выкормлен в деревне.
— Вот и пропали ваши фунты! Гусь-то городской! — выпалил
торговец.
— Быть не может.
— А я говорю, городской!
— Ни за что не поверю!
— Уж не думаете ли вы, что смыслите в этом деле больше
меня? Я ведь этим делом занимаюсь чуть не с пеленок. Говорю
вам, все гуси, проданные в "Альфу", выкормлены в городе.
— И не пытайтесь меня убедить в этом.
— Хотите пари?
— Это значило бы попросту взять у вас деньги. Я уверен,
что прав. Но у меня при себе есть соверен, и я готов поставить
его, чтобы проучить вас за упрямство.
Торговец ухмыльнулся.
— Принеси-ка мне книги, Билл, — сказал он.
Мальчишка принес две книги: одну тоненькую, а другую
большую, засаленную, и положил их на прилавок под лампой.
— Ну-с, мистер Спорщик, — сказал торговец, — я считал,
что сегодня распродал всех гусей, но, ей-ей, Бог занес ко мне в
лавку еще одного. Видите эту книжку?
— Ну и что же?
— Это список тех, у кого я покупаю товар. Видите? Вот
здесь, на этой странице, имена деревенских поставщиков, а цифра
после каждой фамилии обозначает страницу в гроссбухе, где
ведутся их счета. А эту страницу, исписанную красными
чернилами, видите? Это список моих городских поставщиков.
Взгляните-ка на третью фамилию. Прочтите ее вслух.
— "Миссис Окшотт, Брикстон-роуд, 117, страница 249",—
прочел Холмс.
— Совершенно правильно. Теперь откройте 249-ю страницу в
гроссбухе.
Холмс открыл указанную страницу: "Миссис Окшотт,
Брикстон-роуд, 117 — поставщица дичи и яиц".
— А что гласит последняя запись?
— "Декабрь, двадцать второго. Двадцать четыре гуся по
семь шиллингов шесть пенсов".
— Правильно. Запомните это. А внизу?
— "Проданы мистеру Уиндигейту, "Альфа", по двенадцать
шиллингов".
— Ну, что вы теперь скажете?
Шерлок Холмс, казалось, был глубоко огорчен. Вынув соверен
из кармана, он бросил его на прилавок, повернулся и вышел
молча, с расстроенным видом. Однако, пройдя несколько шагов, он
остановился под фонарем и рассмеялся своим особенным — веселым
и беззвучным — смехом.
— Если у человека такие бакенбарды и такой красный платок
в кармане, у него можно выудить все что угодно, предложив ему
пари, — сказал он. — Я утверждаю, что и за сто фунтов мне не
удалось бы получить у него такие подробные сведения, какие я
получил, побившись с ним об заклад. Итак, Уотсон, мне кажется,
что мы почти у цели. Единственное, что нам осталось решить,—
пойдем ли мы к этой миссис Окшотт сейчас или отложим наше
посещение до утра. Из слов того грубияна ясно, что этим делом
интересуется еще кто-то и я...
Громкий шум, донесшийся внезапно из лавки, которую мы
только что покинули, не дал Холмсу договорить. Обернувшись, мы
увидели в желтом свете качающейся лампы какого-то невысокого,
краснолицого человека. Брекинридж, стоя в дверях лавки, яростно
потрясал перед ним кулаками.
— Хватит с меня и вас и ваших гусей! — орал
Брекинридж.— Проваливайте вы все к дьяволу! Если вы еще раз
сунетесь ко мне с дурацкими расспросами, я спущу цепную собаку.
Приведите сюда миссис Окшотт, ей я отвечу. А выто тут при чем?
Ваших, что ли, я купил гусей!
— Нет, но все же один из них мой, — захныкал человек.
— Ну и спрашивайте его тогда у миссис Окшотт!
— Она мне велела узнать у вас.
— Спрашивайте хоть у прусского короля! С меня хватит!
Убирайтесь отсюда! — Он яростно бросился вперед, и человечек
быстро исчез во мраке.
— Ага, нам, кажется, не придется идти на Брикстон-роуд,—
прошептал Холмс. — Пойдем посмотрим, не пригодится ли нам этот
субъект.
Пробираясь между кучками ротозеев, бродящих вокруг
освещенных ларьков, мой друг быстро нагнал человечка и положил
ему руку на плечо. Тот порывисто обернулся, и при свете
газового фонаря я увидел, как сильно он побледнел.
— Кто вы такой? Что вам надо? — спросил он дрожащим
голосом.
— Извините меня, — мягко сказал Холмс, — но я случайно
слышал, что вы спрашивали у этого торговца. Я думаю, что могу
быть вам полезен.
— Вы? Кто вы такой? Откуда вы знаете, что мне нужно?
— Меня зовут Шерлок Холмс. Моя профессия — знать то,
чего не знают другие.
— О том, что мне нужно, вы ничего не можете знать.
— Прошу прощения, но я знаю все. Вы пытаетесь установить,
куда попали гуси, проданные миссис Окшотт с Брикстон-роуд
торговцу Брекинриджу, который, в свою очередь, продал их
мистеру Уиндигейту, владельцу "Альфы", а тот передал "гусиному
клубу", членом которого является Генри Бейкер.
— Сэр, вы-то мне и нужны! — вскричал человек, протягивая
дрожащие руки. — Я просто не могу выразить, как все это важно
для меня!
Шерлок Холмс остановил проезжавшего извозчика.
— В таком случае лучше разговаривать в уютной комнате,
чем тут, на ветреной рыночной площади, — сказал он. — Но
прежде чем отправиться в путь, скажите, пожалуйста, кому я имею
удовольствие оказывать посильную помощь?
Человечек заколебался на мгновение.
— Меня зовут Джон Робинсон,— сказал он, отводя глаза.
— Нет, мне нужно настоящее имя, — ласково сказал
Холмс.— Гораздо удобнее иметь дело с человеком, который
действует под своим настоящим именем.
Бледные щеки незнакомца загорелись румянцем.
— В таком случае, — сказал он, — мое имя — Джеймс
Райдер.
— Так я и думал. Вы служите в отеле "Космополитен".
Садитесь, пожалуйста, в кэб, и вскоре я расскажу вам все, что
вы пожелаете узнать.
Маленький человечек не двигался с места. Он смотрел то на
Холмса, то на меня с надеждой и испугом: он не знал, ждет ли
его беда или удача. Наконец он сел в экипаж, и через полчаса мы
были в гостиной на Бейкер-стрит.
Дорогой никто не произнес ни слова. Но спутник наш так
учащенно дышал, так крепко сжимал и разжимал ладони, что было
ясно, в каком нервном возбуждении он пребывает.
— Ну, вот мы и дома! — весело сказал Холмс.— Что может
быть лучше пылающего камина в такую погоду! Вы, кажется,
озябли, мистер Райдер. Садитесь, пожалуйста, в плетеное кресло.
Я только надену домашние туфли, и мы сейчас же займемся вашим
делом. Ну вот, готово! Так вы хотите знать, что стало с теми
гусями?
— Да, сэр.
— Пожалуй, вернее, с тем гусем? Мне кажется, вас
интересовал лишь один из них — белый, с черной полосой на
хвосте...
Райдер затрепетал от волнения.
— О, сэр! — вскричал он. — Вы можете сказать, где
находится этот гусь?
— Он был здесь.
— Здесь?
— Да, и оказался необыкновенным гусем. Не удивительно,
что вы заинтересовались им. После своей кончины он снес яичко
— прелестное, сверкающее голубое яичко. Оно здесь, в моей
коллекции.
Наш посетитель, шатаясь, поднялся с места и правой рукой
ухватился за каминную полку. Холмс открыл несгораемый шкаф и
вытащил оттуда голубой карбункул, сверкавший, словно звезда,
холодным, ярким, переливчатым блеском. Райдер стоял с
искаженным лицом, не зная, потребовать ли камень себе или
отказаться от него.
— Игра проиграна, Райдер, — спокойно сказал Шерлок
Холмс. — Держитесь крепче на ногах, не то упадете в огонь.
Помогите ему сесть, Уотсон. Он еще не умеет хладнокровно
мошенничать. Дайте ему глоток бренди. Так! Теперь он хоть
немного похож на человека. Ну и жалкая же личность!
Райдер едва держался на ногах, но водка вызвала у него на
щеках слабый румянец, и он сел, испуганно глядя на своего
обличителя.
— Я знаю почти все, у меня в руках почти все улики, и вы
не многое сможете добавить. И все-таки рассказывайте, чтобы в
деле не оставалось ни малейшей неясности. Откуда вы узнали,
Райдер, о голубом карбункуле графини Моркар?
— Мне сказала о нем Кэтрин Кьюсек, — ответил тот
дрожащим голосом.
— Знаю, горничная ее сиятельства. И искушение легко
завладеть богатством оказалось сильнее вас, как это
неоднократно бывало и с более достойными людьми. И вы не
особенно выбирали средства для достижения своей цели. Мне
кажется, Райдер, из вас получится порядочный негодяй! Вы знали,
что этот паяльщик Хорнер был уже уличен в воровстве и что
подозрения раньше всего падут на него. Что же вы сделали? Вы
сломали прут каминной решетки в комнате графини — вы и ваша
сообщница Кьюсек — и устроили так, что именно Хорнера послали
сделать ремонт. Когда Хорнер ушел, вы взяли камень из футляра,
подняли тревогу, и бедняга был арестован. После этого...
Тут Райдер внезапно сполз на ковер и обеими руками
обхватил колени моего друга.
— Ради Бога, сжальтесь надо мной! — закричал он. —
Подумайте о моем отце, о моей матери. Это убьет их! Я никогда
не воровал, никогда! Это не повторится, клянусь вам! Я
поклянусь вам на Библии! О, не доводите этого дела до суда!
Ради Христа, не доводите дела до суда!
— Ступайте на место, — сурово сказал Холмс. — Сейчас вы
готовы ползать на коленях. А что вы думали, когда отправляли
беднягу Хорнера на скамью подсудимых за преступление, в котором
он не повинен?
— Я могу скрыться, мистер Холмс! Я уеду из Англии, сэр!
Тогда обвинение против него отпадет...
— Гм, мы еще потолкуем об этом. А пока послушаем, что же
действительно случилось после воровства. Каким образом камень
попал в гуся, и как этот гусь попал на рынок? Говорите правду,
ибо для вас правда — единственный путь к спасению.
Райдер повел языком по пересохшим губам.
— Я расскажу всю правду, — сказал он. — Когда
арестовали Хорнера, я решил, что мне лучше унести камень на
случай, если полиции придет в голову обыскать меня и мою
комнату. В гостинице не было подходящего места, чтобы спрятать
камень. Я вышел, будто бы по служебному делу, и отправился к
своей сестре. Она замужем за неким Окшоттом, живет на
Брикстон-роуд и занимается тем, что откармливает домашнюю
птицу, для рынка. Каждый встречный казался мне полицейским или
сыщиком, и, несмотря на холодный ветер, пот градом струился у
меня по лбу. Сестра спросила, почему я так бледен, не случилось
ли чего. Я сказал, что меня взволновала кража драгоценности в
нашем отеле. Потом я прошел на задний двор, закурил трубку и
стал раздумывать, что бы предпринять.
Есть у меня приятель по имени Модели, который сбился с
пути и только что отбыл срок наказания в Пентонвиллской тюрьме.
Мы встретились с ним, разговорились, и он рассказал мне, как
воры сбывают краденое. Я понимал, что он меня не выдаст, так
как я сам знал за ним кое-какие грехи, и потому решил идти
прямо к нему в Килберн и посвятить его в свою тайну. Он научил
бы меня, как превратить этот камень в деньги. Но как добраться
туда? Я вспомнил о тех терзаниях, которые пережил по пути из
гостиницы. Каждую минуту меня могли схватить, обыскать и найти
камень в моем жилетном кармане. Я стоял, прислонившись к стене,
рассеянно глядя на гусей, которые, переваливаясь, бродили у
моих ног, и внезапно мне пришла в голову мысль, как обмануть
самого ловкого сыщика в мире...
Несколько недель назад сестра обещала, что к Рождеству я
получу от нее отборнейшего гуся в подарок, а она слово держит.
И я решил взять гуся сейчас же и в нем пронести камень. Во
дворе был какой-то сарай, я загнал за него огромного, очень
хорошего гуся, белого, с полосатым хвостом. Потом поймал его,
раскрыл ему клюв и как можно глубже засунул камень ему в
глотку. Гусь глотнул, и я ощутил рукою, как камень прошел в
зоб. Но гусь бился и хлопал крыльями, и сестра вышла узнать в
чем дело. Я повернулся, чтобы ответить, и негодный гусь
вырвался у меня из рук и смещался со стадом.
"Что ты делал с птицей, Джеймс?" — спросила сестра.
"Да вот ты обещала подарить мне гуся к Рождеству. ЯЯЯ и
пробовал, какой из них пожирнее".
"О, мы уже отобрали для тебя гуся, — сказала она, — мы
так и называли его: "Гусь Джеймса". Вон тот, большой, белый.
Гусей всего двадцать шесть, из них один тебе, а две дюжины на
продажу".
"Спасибо, Мэгги, — сказал я. — Но если тебе все равно,
дай мне того, которого я поймал".
"Твой тяжелее по крайне мере фунта на три, и мы специально
откармливали его".
"Ничего, мне хочется именно этого, я бы сейчас и взял его
с собой".
"Твое дело, — сказала сестра обиженно. — Какого же ты
хочешь взять?"
"Вон того белого, с черной полосой на хвосте... Вон он, в
середине стада".
"Пожалуйста, режь его и бери!"
Я так и сделал, мистер Холмс, и понес птицу в Килберн. Я
рассказал своему приятелю обо всем — он из тех, с которыми
можно говорить без стеснения. Он хохотал до упаду, потом мы
взяли нож и разрезали гуся. У меня остановилось сердце, когда я
увидел, что произошла ужасная ошибка, и камня нет. Я бросил
гуся, пустился бегом к сестре. Влетел на задний двор — гусей
там не было.
"Где гуси, Мэгги?" — крикнул я.
"Отправила торговцу".
"Какому торговцу?"
"Брекинриджу на Ковент-Гарден".
"А был среди них один с полосатым хвостом — такой же,
какого я взял?" — спросил я.
"Да, Джеймс, ведь было два гуся с полосатыми хвостами, я
вечно путала их".
Тут, конечно, я понял все и со всех ног помчался к этому
самому Брекинриджу. Но он уже распродал гусей и не хотел
сказать кому. Вы слышали сами, как он со мной разговаривал.
Сестра думает, что я сошел с ума. Порой мне самому кажется, что
я сумасшедший. И вот... теперь я презренный вор, хотя даже не
прикоснулся к богатству, ради которого погубил себя. Боже,
помоги мне! Боже, помоги! — Он закрыл лицо руками и судорожно
зарыдал.
Потом наступило долгое молчание, лишь слышны были тяжелые
вздохи Райдера, да мой друг мерно постукивал пальцами по столу.
Вдруг Шерлок Холмс встал и распахнул настежь дверь.
— Убирайтесь! — проговорил он.
— Что? Сэр, да благословит вас небо!
— Ни слова! Убирайтесь отсюда!
Повторять не пришлось. На лестнице загрохотали
стремительные шаги, внизу хлопнула дверь, и с улицы донесся
быстрый топот.
— В конце концов, Уотсон, — сказал Холмс, протягивая
руку к глиняной трубке, — я работаю отнюдь не затем, чтобы
исправлять промахи нашей полиции. Если бы Хорнеру грозила
опасность, тогда другое дело. Но Райдер не станет показывать
против него, и обвинение рухнет. Возможно, я укрываю мошенника,
но зато спасаю его душу. С этим молодцом ничего подобного не
повторится,— он слишком напуган. Упеките его сейчас в тюрьму,
и он не развяжется с ней всю жизнь. Кроме того, нынче
праздники, надо прощать грехи. Случай столкнул нас со странной
и забавной загадкой, и решить ее — само по себе награда. Если
вы будете любезны и позволите, мы немедленно займемся новым
"исследованием", в котором опять-таки фигурирует птица: ведь к
обеду у нас куропатка.
Перевод М. Чуковской
Примечания
1 Останки (лат.).
Артур Конан-Дойль.
Последнее дело Холмса
С тяжелым сердцем приступаю я к последним строкам этих
воспоминаний, повествующих о необыкновенных талантах моего
друга Шерлока Холмса. В бессвязной и — я сам это чувствую — в
совершенно неподходящей манере я пытался рассказать об
удивительных приключениях, которые мне довелось пережить бок о
бок с ним, начиная с того случая, который я в своих записках
назвал "Этюд в багровых тонах", и вплоть до истории с "Морским
договором", когда вмешательство моего друга, безусловно,
предотвратило серьезные международные осложнения. Признаться, я
хотел поставить здесь точку и умолчать о событии, оставившем
такую пустоту в моей жизни, что даже двухлетний промежуток
оказался бессильным ее заполнить. Однако недавно опубликованные
письма полковника Джеймса Мориарти, в которых он защищает
память своего покойного брата, вынуждают меня взяться за перо,
и теперь я считаю своим долгом открыть людям глаза на то, что
произошло. Ведь одному мне известна вся правда, и я рад, что
настало время, когда уже нет причин ее скрывать.
Насколько мне известно, в газеты попали только три
сообщения: заметка в "Журналь де Женев" от 6 мая 1891 года,
телеграмма агентства Рейтер в английской прессе от 7 мая и,
наконец, недавние письма, о которых упомянуто выше. Из этих
писем первое и второе чрезвычайно сокращены, а последнее, как я
сейчас докажу, совершенно искажает факты. Моя обязанность —
поведать наконец миру о том, что на самом деле произошло между
профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.
Читатель, может быть, помнит, что после моей женитьбы
тесная дружба, связывавшая меня и Холмса, приобрела несколько
иной характер. Я занялся частной врачебной практикой. Он
продолжал время от времени заходить ко мне, когда нуждался в
спутнике для своих расследований, но это случалось все реже и
реже, а в 1890 году было только три случая, о которых у меня
сохранились какие-то записи.
Зимой этого года и в начале весны 1891-го газеты писали о
том, что Холмс приглашен французским правительством по
чрезвычайно важному делу, и из полученных от него двух писем —
из Нарбонна и Нима — я заключил, что, по-видимому, его
пребывание во Франции сильно затянется. Поэтому я был несколько
удивлен, когда вечером 24 апреля он внезапно появился у меня в
кабинете. Мне сразу бросилось в глаза, что он еще более бледен
и худ, чем обычно.
— Да, я порядком истощил свои силы, — сказал он, отвечая
скорее на мой взгляд, чем на слова. — В последнее время мне
приходилось трудновато... Что, если я закрою ставни?
Комната была освещена только настольной лампой, при
которой я обычно читал. Осторожно двигаясь вдоль стены, Холмс
обошел всю комнату, захлопывая ставни и тщательно замыкая их
засовами.
— Вы чего-нибудь боитесь? — спросил я.
— Да, боюсь.
— Чего же?
— Духового ружья.
— Дорогой мой Холмс, что вы хотите этим сказать?
— Мне кажется, Уотсон, вы достаточно хорошо меня знаете,
и вам известно, что я не робкого десятка. Однако не считаться с
угрожающей тебе опасностью — это скорее глупость, чем
храбрость. Дайте мне, пожалуйста, спичку.
Он закурил папиросу, и, казалось, табачный дым благотворно
подействовал на него.
— Во-первых, я должен извиниться за свой поздний визит,
— сказал он. — И, кроме того, мне придется попросить у вас
позволения совершить второй бесцеремонный поступок — перелезть
через заднюю стену вашего сада, ибо я намерен уйти от вас
именно таким путем.
— Но что все это значит? — спросил я.
Он протянул руку ближе к лампе, и я увидел, что суставы
двух его пальцев изранены и в крови.
— Как видите, это не совсем пустяки, — сказал он с
улыбкой. — Пожалуй, этак можно потерять и всю руку. А где
миссис Уотсон? Дома?
— Нет, она уехала погостить к знакомым.
— Ага! Так, значит, вы один?
— Совершенно один.
— Если так, мне легче будет предложить вам поехать со
мной на недельку на континент.
— Куда именно?
— Куда угодно. Мне решительно все равно.
Все это показалось мне как нельзя более странным. Холмс не
имел обыкновения праздно проводить время, и что-то в его
бледном, изнуренном лице говорило о дошедшем до предела нервном
напряжении. Он заметил недоумение в моем взгляде и, опершись
локтями о колени и сомкнув кончики пальцев, стал объяснять мне
положение дел.
— Вы, я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти?
— спросил он.
— Нет.
— Гениально и непостижимо. Человек опутал своими сетями
весь Лондон, и никто даже не слышал о нем. Это-то и поднимает
его на недосягаемую высоту в уголовном мире. Уверяю вас,
Уотсон, что если бы мне удалось победить этого человека, если
бы я мог избавить от него общество, это было бы венцом моей
деятельности, я считал бы свою карьеру законченной и готов был
бы перейти к более спокойным занятиям. Между нами говоря,
Уотсон, благодаря последним двум делам, которые позволили мне
оказать кое-какие услуги королевскому дому Скандинавии и
республике Франции, я имею возможность вести образ жизни, более
соответствующий моим наклонностям, и серьезно заняться химией.
Но я еще не могу спокойно сидеть в своем кресле, пока такой
человек, как профессор Мориарти, свободно разгуливает по улицам
Лондона.
— Что же он сделал?
— О, у него необычная биография! Он происходит из хорошей
семьи, получил блестящее образование и от природы наделен
феноменальными математическими способностями. Когда ему
исполнился двадцать один год, он написал трактат о биноме
Ньютона, завоевавший ему европейскую известность. После этого
он получил кафедру математики в одном из наших провинциальных
университетов, и, по всей вероятности, его ожидала блестящая
будущность. Но в его жилах течет кровь преступника. У него
наследственная склонность к жестокости. И его необыкновенный ум
не только не умеряет, но даже усиливает эту склонность и делает
ее еще более опасной. Темные слухи поползли о нем в том
университетском городке, где он преподавал, и в конце концов он
был вынужден оставить кафедру и перебраться в Лондон, где стал
готовить молодых людей к экзамену на офицерский чин... Вот то,
что знают о нем все, а вот что узнал о нем я.
Мне не надо вам говорить, Уотсон, что никто не знает
лондонского уголовного мира лучше меня. И вот уже несколько
лет, как я чувствую, что за спиною у многих преступников
существует неизвестная мне сила — могучая организующая сила,
действующая наперекор закону и прикрывающая злодея своим щитом.
Сколько раз в самых разнообразных случаях, будь то подлог,
ограбление или убийство, я ощущал присутствие этой силы и
логическим путем обнаруживал ее следы также и в тех еще не
распутанных преступлениях, к расследованию которых я не был
непосредственно привлечен. В течение нескольких лет пытался я
прорваться сквозь скрывавшую ее завесу, и вот пришло время,
когда я нашел конец нити и начал распутывать узел, пока эта
нить не привела меня после тысячи хитрых петель к бывшему
профессору Мориарти, знаменитому математику.
Он — Наполеон преступного мира, Уотсон. Он — организатор
половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в
нашем городе. Это гений, философ, это человек, умеющий мыслить
абстрактно. У него первоклассный ум. Он сидит неподвижно,
словно паук в центре своей паутины, но у этой паутины тысячи
нитей, и он улавливает вибрацию каждой из них. Сам он действует
редко. Он только составляет план. Но его агенты многочисленны и
великолепно организованы. Если кому-нибудь понадобится выкрасть
документ, ограбить дом, убрать с дороги человека, — стоит
только довести об этом до сведения профессора, и преступление
будет подготовлено, а затем и выполнено. Агент может быть
пойман. В таких случаях всегда находятся деньги, чтобы взять
его на поруки или пригласить защитника. Но главный
руководитель, тот, кто послал этого агента, никогда не
попадется: он вне подозрений. Такова организация, Уотсон,
существование которой я установил путем логических
умозаключений, и всю свою энергию я отдал на то, чтобы
обнаружить ее и сломить.
Но профессор хитро замаскирован и так великолепно защищен,
что, несмотря на все мои старания, раздобыть улики, достаточные
для судебного приговора, невозможно. Вы знаете, на что я
способен, милый Уотсон, и все же спустя три месяца я вынужден
был признать, что наконец-то встретил достойного противника.
Ужас и негодование, которые внушали мне его преступления, почти
уступили место восхищению перед его мастерством. Однако в конце
концов он сделал промах, маленький, совсем маленький промах, но
ему нельзя было допускать и такого, поскольку за ним неотступно
следил я. Разумеется, я воспользовался этим промахом и, взяв
его за исходную точку, начал плести вокруг Мориарти свою сеть.
Сейчас она почти готова, и через три дня, то есть в ближайший
понедельник, все будет кончено, — профессор вместе с главными
членами своей шайки окажется в руках правосудия. А потом
начнется самый крупный уголовный процесс нашего века.
Разъяснится тайна более чем сорока загадочных преступлений, и
все виновные понесут наказание. Но стоит поторопиться; сделать
один неверный шаг, и они могут ускользнуть от нас даже в самый
последний момент.
Все было бы хорошо, если бы я мог действовать так, чтобы
профессор Мориарти не знал об этом. Но он слишком коварен. Ему
становился известен каждый шаг, который я предпринимал для
того, чтобы поймать его в свои сети. Много раз пытался он
вырваться из них, но я каждый раз преграждал ему путь. Право
же, друг мой, если бы подробное описание этой безмолвной борьбы
могло появиться в печати, оно заняло бы свое место среди самых
блестящих и волнующих книг в истории детектива. Никогда еще я
не поднимался до такой высоты, и никогда еще не приходилось мне
так туго от действий противника. Его удары были сильны, но я
отражал их с еще большей силой. Сегодня утром я предпринял
последние шаги, и мне нужны были еще три дня, только три дня,
