- Ты должен был убить меня, - ответил Манатасси и из-под складок
своей мантии извлек правую руку. - А не вооружать меня этим.
- Ты не понимаешь, - сказал Хай. - Твоя жизнь не принадлежала мне. Я
дал клятву.
- По-прежнему верен своему слову, - в голосе Манатасси не было
насмешки.
- А другого способа жить нет. - Хай почувствовал усталость, он
покорно ожидал неминуемой смерти. У него не оставалось сил для спора.
Манатасси жестом своей железной руки указал на армию.
- Видишь, какое копье я выковал?
- Да, - кивнул Хай.
- Кто может устоять против меня?
- Многие попытаются, - сказал Хай.
- И ты среди них?
И Хай улыбнулся. "Не думаю, чтобы у меня была для этого возможность".
Манатасси сверху вниз смотрел на маленького горбуна в изодранной
одежде, со спутанной бородой и синяками на лице и руках, грязного и
избитого, но не смирившегося, когда он говорил о своей судьбе.
- Никто из моих людей не понимает нас, - сказал Манатасси Хаю. - Мы
можем говорить свободно.
Хай кивнул, удивленный, но заинтересованный.
- Я предлагаю тебе жизнь, Хай Бен-Амон. Иди ко мне, дай мне любовь и
верность, которые ты отдавал Великому Льву Опета, и ты доживешь до
старости
- А почему ты выбрал меня?
- Я ждал тебя. Я знал, что ты придешь. Мои шпионы следили за тобой,
но только судьба доставила тебя в мои руки.
- Но почему именно я? - настаивал Хай.
- Ты нужен мне, - просто ответил Манатасси. - Мне нужны твои знания,
твое понимание, твоя человечность.
- Ты простишь мне отрубленную руку?
- Ты ведь мог забрать жизнь.
- Простишь бич и шахты Хилии?
- Это я никогда не прощу! - рявкнул Манатасси, лицо его задергалось,
желтые дымящиеся глаза сверкнули. - Но в этом виноват не ты.
- Ты простишь бойню у Сетта?
- Ты солдат и не мог поступить иначе.
Манатасси дрожал, и Хай чувствовал, что прошел по краю пропасти, но
ему хотелось испытать пределы силы этого человека - и пределы слабости.
- Но для чего тебе я? - спросил Хай.
- Иди рядом со мной.
- Против кого?
- Против Опета, его чудовищных жестокостей и ужасных богов. Будь
рядом со мной, и с этой армией я буду править миром.
- Я не могу этого сделать, - покачал головой Хай.
- Почему? Скажи, почему. Опет - зло, он должен быть уничтожен.
- Это моя родина, - ответил Хай. - Моя земля, мой народ, мои боги.
Они не могут быть злыми.
- Я думал, ты разумный человек, - рявкнул Манатасси.
- Разум ведет человека только до определенного предела, а дальше он
должен довериться своему сердцу.
- Значит отказываешься?
- Да.
- Ты знаешь, что выбираешь смерть?
- Да.
Манатасси поднял руку, железная лапа блеснула на солнце, и Хай понял,
что когда она опустится, он умрет.
Манатасси отвернулся, вздохнул, и плечи его опустились.
- Ты пощадил меня, - сказал он. - Я пощажу тебя.
От облегчения Хай почувствовал слабость. Он не хотел умирать и теперь
позволил себе вспомнить о Танит и о ребенке. Он все-таки увидит своего
сына.
- Возвращайся в Опет. Иди к своему царю. Скажи ему, что Манатасси,
Большой Черный Зверь, идет с севера, чтобы уничтожить его.
- Ты предупреждаешь врага? - спросил Хай. - Разве этому я тебя учил?
Манатасси улыбнулся. "Предупреждение ему не поможет. Расскажи ему,
что видел здесь. Расскажи об этой армии - пусть почувствует страх. Скажи
ему, что я приду и никого не пощажу, чтобы и памяти о нем не осталось на
земле. Скажи, что я иду и иду быстро".
Манатасси поднял топор и протянул Хаю.
- Иди! - сказал он. - Все долги между нами выплачены. У тебя нет прав
на меня, и у меня нет прав на тебя. Когда мы снова встретимся, я тебя
убью.
Они смотрели друг на друга. Стояли рядом, почти касаясь друг друга,
но разделенные пространством, большим, чем океаны, чем самые обширные
земли.
Хай повернулся и захромал по образовавшемуся между воинами коридору.
Ни один человек не преградил ему путь.
- Мать, не расстраивайся так, - шептала Танит. - Ты не виновата.
- Я бы им сказала, - бормотала Айна. - Я знаю, что сказала бы. Эта
сестра Хака, она меня приводит в ужас.
- Но ведь ты не сказала, - утешала ее Танит. - Ты хранила нашу тайну,
даже мы не подозревали, что ты знаешь.
Айна поставила рядом с кроватью Танит чашку с едой и задумчиво
улыбнулась. "Вы были так счастливы вдвоем. Так хорошо было смотреть на
вас. Он хороший человек, несмотря на своюспину, он добрый и мягкий".
Танит подвинулась, давая место Айне. "Посиди со мной немного, мать.
Мне здесь так одиноко, от этого труднее ждать".
Айна испуганно оглянулась на закрытую дверь.
- Мне не велели оставаться долго.
- Пожалуйста, - упрашивала Танит. - Осталось так мало времени. - И
Айна кивнула и подобрала юбку, садясь на кровать и скрипя коленными
суставами. Танит прижалась к ней и прошептала: - Ты послала вестников,
нашла кого послать?
- Я послала двух молодых прапорщиков из легиона Бен-Амона. Они
преклоняются перед святым отцом, как будто он сам бог. Я сказала им, что
ты в смертельной опасности и что святой отец должен вернуться как можно
скорее.
- Ты думаешь, они его найдут?
- Он может пойти по ста дорогам, а земля широка. Не стану лгать тебе,
дитя мое. Шансы невелики.
- Я знаю, - сказала Танит. - А если они его найдут, сможет ли он
вернуться вовремя? А если вернется, сможет ли переубедить Великого Льва?
- Если вернется вовремя, ты в безопасности. Я знаю этого человека.
- Жди его, Айна. Если он вернется, иди к нему тайно и скажи, что царь
знает о нас. Ты должна предупредить его об этом, иначе он тоже в
опасности.
- Я предупрежу его, - пообещала Айна.
- О, я молюсь всем богам Опета, чтобы он возвращался поскорее. Я не
хочу умирать, мать. Я могого еще хочу от жизни, но дни бегут так быстро.
Уже шестой день праздника. Если за эти четыре дня Хай не вернется, моя
жизнь кончена.
- Спокойней, дитя, - сказала Айна и похлопала Танит по плечу,
успокаивая ее. - Будь храброй, дитя.
- Это нелегко, - ответила Танит, - но я постараюсь. - И она
оторвалась от объятий Айны и выпрямилась. - Или, мать, иначе Хака снова
побьет тебя.
Часовой со стены крепости Занат, к югу от большой реки, смотрел на
стоявшего под стеной странного человека. Копье часовой держал в правой
руке под парапетом. Волосы у человека грязные и спутанные, доспехов у него
нет, одежда висит клочьями, лицо избито и вспухло. Он кажется раненым,
стоит неестественно, согнувшись под тяжестью лежащего на плече большого
боевого топра.
- Как тебя зовут и какое у тебя дело? - спросил часовой, и путник
поглядел на него.
- Я Бен-Амон, верховный жрец Баала и воин Опета, и дело у меня
царское.
Часовой вздрогнул и поставил копье. Он понял, что чуть не стал
посмешищем. Горбатая спина и топор известны во всех четырех царствах, он
должен был узнать немедленно, и, ругая себя, часовой побежал во двор, к
воротам, вызывая офицера, чтобы предупредить о почетном госте.
Хай прошел в боковые ворота, как только их открыли, и оборвал военные
приветствия, сказав: "Довольно этой чепухи".
Офицер поразился: любимый ритуал легиона оборван так бесцеремонно, и
сдержал улыбку. Вместе с оборванной одеждой и нищенской внешностью эта
история станет одной из легенд, которые и так окружают этого
замечательного маленького человека.
Хай шел мимо торопливо собранного караула, на ходу спрашивая офицера:
"Где генерал? Он здесь?"
- Да, мой господин... святейшество. Он в своей квартире.
- Хвала Баалу! - Хай облегченно вздохнул.
Хай проглотил толстый ломоть холодного мяса, зажатый между двумя
лепешками, и запил его чашей красного вина, продолжая с полным ртом
говорить и отдавать приказы.
Писец Мармона записывал каждую статью, стараясь не отстать от потока
слов. Мармон сидел в углу, его седая голова блестела, как летняя грозовая
туча, лицо было обеспокоено и тревожно.
Он не мог поверить услышанному, но знал, что сомневаться в словах Хая
Бен-Амона нельзя. Он понял, что виноват, что это он обязан был обнаружить
угрозу, которая так стремительно выросла у границы. Может, он слишком
много времени занимался древней историей, а может, стал слишком стар и
слаб, не осознавая этого. Какое наказание ждет его от Хая Бен-Амона и
Великого Льва Опета? Ни тот, ни другой не оставляли промахи незамеченными.
Он слушал, как Хай отдает приказы, которые поднимают по тревоге все
гарнизоны, по которым начнется призыв во все расформированные легионы, как
он рассылает по всей империи вестников, которые объявляют о военном
положении. Мармон удивлялся смелости этого человека, который один
принимает такие решения, за которые ему предстоит отвечать перед царем и
советом девяти. Он будет отвечать за все потери и убытки, которые
возникнут в промышленности и торговле по всей империи. От такого решения
зависела вся его жизнь, так же как и жизнь всего Опета.
Он смотрел, как Хай подписывает приказы, и понимал, что у него самого
на это не хватило бы решимости. Он послал бы в Опет за приказами и,
вероятно, поставил бы под угрозу шансы на победу. Им противостоит враг,
настолько превосходящий их по численности, что победу могут даровать
только боги.
Хай закончил. Он подписал последний приказ, и огонь в нем погас.
Только тогда Мармон понял, насколько истощен этот человек. Хай пошатнулся,
все его тело, казалось, съежилось под бременем усталости.
Мармон вскочил со стула и подошел к Хаю. Хай отвел протянутую руку и
постарался собраться с силами.
- Я должен отправляться в Опет, - он говорил, как пьяный, и стоял,
держась за угол стола. - Какой сегодня день, Мармон? Я утратил счет дням.
- Седьмой день праздника, святейшество.
- Праздника? - Хай тупо посмотрел на него.
- Плодородия Земли, - напомнил ему Мармон.
- Да, - Хай кивнул. - Я не думал, что уже так поздно. У тебя есть
боевой слон, чтобы отвезти меня в Опет?
- Нет, святейшество, - с сожалением ответил Мармон. - Здесь нет
слонов.
- Придется идти пешком.
- Сначала ты должен отдохнуть.
- Да, - согласился Хай. - Должен. - И позволил Мармону отвести себя в
спальню. Падая на кровать, он спросил Мармона: "Сколько отсюда до Опета?"
- Если идти быстро, шесть дней. Пять, если лететь.
- Я полечу, - сказал Хай. - Разбуди меня на рассвете. - И тут же
уснул.
Глядя на спящего, Мармон испытывал странные ощущения. Он восхищался
великим сердцем этого маленького человека, завидовал энергии, которая
всегда выделяла его среди окружающих, и радовался, что во время такого
кризиса их поведет Хай Бен-Амон.
Тут он вспомнил о вестнике из Опета, молодом прапорщике из легиона
Бен-Амона, который накануне прибыл в крепость со срочным донесением
верховному жрецу. Мармон подумал немного и решил не тревожить спящего.
Скажет ему утром.
На рассвете Хай проснулся, слегка поел, смазал маслом тело. Через
двадцать минут он пробежал через ворота крепости в сопровождении
пятнадцати легионеров, и только когда они исчезли в темном и молчаливом
лесу, Мармон снова вспомнил о юном прапорщике.
Он хотел послать вестника вслед за Хаем, но понял, что никакой
скороход его не догонит. Скорость ног Хая тоже вошла в легенду.
- Все равно он скоро будет в Опете, - подумал Мармон. И пошел по
стенам крепости, пока не оказался в дальнем углу, у леса. Здесь он стоял
до наступления темноты, глядя на беспокойный север и думая, скоро ли
придет враг.
Божественный Совет явился в келью Танит на утро девятого дня
праздника Плодородия Земли. Первой шла преподобная мать, хрупкая и
нерешительная, глаза у нее бегали от сознания вины.
- У нас радостная новость для тебя, дитя мое, - сказала она Танит, и
та быстро села на кровати, сердце ее прыгнуло. Может, Великий Лев изменил
свое решение.
- О преподобная мать, - прошептала она, чувствуя слезы на глазах. Она
ослабла от потери ребенка и часто плакала.
Преподобная мать бормотала, не глядя на Танит, не в силах посмотреть
ей в глаза, и вначале Танит была удивлена. Она не понимала этого разговора
о прецедентах и экклезиастических законах, но тут она взглянула на сестру
Хаку, увидела, какое злорадное и похотливое выражение у той на лице, как
жестоко горят ее глаза.
И поняла, что отсрочки смертного приговора не будет.
- И вот в своей великой мудрости царь избрал тебя, он оказывает тебе
великую честь, ты понесешь вести Опета богине.
Они пришли не освободить ее, а скрепить приговор. Сестра Хака
улыбалась.
- Ты должна поблагодарить, дитя мое. Царь дает тебе вечную жизнь. Ты
будешь жить в славе рядом с богиней, ты станешь навсегда принадлежать ей,
- говорила преподобная мать, а жрицы хором подпевали: - Хвала Астарте!
Хвала Баалу!
Преподобная мать продолжала: "Ты должна подготовиться. Я пришлю Айну
помогать тебе. Она хорошо знает тропу вестников, потому что сопровождала
многих избранных. Не забывай молиться, дитя мое. Молись, чтобы богиня
приняла тебя".
Танит смотрела на них, бледная и испуганная. Она не хочет умирать.
Она хотела крикнуть: "Пощадите. Я так молода. Я хочу немного счастья, еще
немного любви перед смертью".
Божественный Совет вышел из кельи, оставив ее одну. Только теперь
слезы покатились из ее глаз, и она вслух воскликнула:
- Хай, приди ко мне! Пожалуйста. приди ко мне!
Хай барахтался в вязком темной болоте истощенного сна, и в ушах его
еще звучали крики кошмара. Ему потребовалось некоторое время, чтобы
понять, где он и что разбудивший его ужас был сном.
Он лежал в редкой тени дикой фиги, через ветви ему был виден наклон
солнца. Они спали только час. Ноги у него налились свинцом, тело казалось
оцепеневшим и расслабленным от двух дней почти непрерывного быстрого
движения.
Ему нужно поспать еще часа три-четыре, но кошмар не оставлял его и не
давал уснуть.
Он приподнялся на локте, удивленный усилием, которое для этого
потребовалось, потом вспомнил, что за два дня пробежал свыше двухсот
римских миль. Он посмотрел на остатки своего эскорта: оставалось трое
легионеров, у всех измученные лица, они лежали, как мертвые, в тех позах,
в каких их застал сон. Остальные двенадцать потерялись в пути, неспособные
выдержать темп, который задал Хай.
Хай тяжело поднялся на ноги. Он не мог спать, не мог отдыхать, ужас
гнал его: в опасности его царь и его земля.
Он, хромая, подошел к руслу небольшого ручейка и присел на
снежно-белый песок. Вымыл лицо и тело чистой водой, смочил одежду и
бороду, потом поднялся по берегу и посмотрел на спящих. Ему было жаль их,
но эта жалость не помешала ему крикнуть: "Вставайте! На ноги! Мы идем в
Опет".
Один из них не смог проснуться, хотя Хай пинал его и бил по лицу. Они
оставили его стонущим во сне.
Остальные двое поднялись со стонами, тело у них затекло, а глаза
туманились от усталости.
Хай шел первые полмили, разогревая мышцы, а эскрот тащился за ним.
Потом он проподянлся на цыпочках, переложил топор с одного плеча на
другое и побежал, делая длинные упругие прыжки, которые глотали
расстояние, как бег самца антилопы канну.
Один из легионеров крикнул, ноги под ним подогнулись, и он упал лицом
в пыль. Он лежал и стонал от унижения и боли в порванных мышцах.
Второй следовал за Хаем, ступая все более уверенно, бег его
становился свободнее, новая кровь поступала в мышцы.
Они бежали и в полдень, не обращая внимания на жару, и бежали после
полудня.
Впереди, низко на горизонте, показалось облако, обозначавшее озеро
Опет, маяк надежды, лицо Хая просветлело, инстинкт направлял его движение,
воля давала дополнительные силы утомленному телу, позоляя бежать, когда
все физические ресурсы, кажется, уже кончились.
В последних низких лучах солнца стены и башни Опета светились теплым
розовым светом, а поверхность озера так блестела, что на нее больно было
взглянуть.
Хай бежал по караванной дороге, обгоняя пыльных путников, которые
отходили в сторону, узнавая его.
- Молись за нас, святой отец
- Баал да благословит тебя, святейшество.
На полпути от озера к городу легионер, сопровождавший Хая, воскликнул
чистым голосом: "Прости меня, святой отец, я не могу идти дальше". Колени
его пдогнулись, он потерял направление; лицо его исказилось от боли в
разорвавшемся сердце, он упал лицом вниз и лежал неподвижно; он умер, еще
не коснувшись земли.
Хай Бен-Амон бежал один, и стража у ворот Опета увидела его издали.
Ворота Опета раскрылись перед ним.
Танит разбудили чьи-то нежные руки. Рядом с постелью горела лампа, и
Айна склонилась к ней. Танит увидела беззубую улыбку, обезьяньи глазки
смотрели на нее сквозь сеть морщин.
- Дитя, ты не спишь?
- Что случилось, Айна? - Танит быстро села, дух ее взметнулся, как
искры над костром, когда она увидела улыбку Айны.
- Он вернулся! - торжествующе сказала Айна.
- Хай?
- Да, святой отец вернулся.
- Ты уверена?
- Об этом кричат на улицах. Весь город возбужден. Говорят, он
пробежал от Заната до Опета за три дня, загнав до смерти пятнадцать
человек, которые его сопровождали. У них разорвались сердца, и они
остались лежать на дороге.
- Ох, Айна. - Танит обняла старую жрицу, прижав ее к груди. - Он
пришел так быстро, значит он знает.
- Да, дитя. Конечно, знает. Иначе зачем ему такая скорость? Один из
прапорщиков доставил ему мое послание. Он знает. - Айна убежденно кивала.
- Он знает!
- Где он сейчас? - Танит возбужденно смеялась. - Ты знаешь, где он?
- У царя. Он отправился прямо во дворец.
- О, слава богине и всем богам, - выдохнула Танит. - Он сразу начал
использовать свое влияние на Великого Льва. Как ты думаешь, он сможет,
Айна? Изменит царь свое решение?
- Конечно, дитя. Разве ты сомневаешься? Если Хай Бен-Амон что-то
задумал, он даже Баала заставит изменить решение.
- О, как я счастлива, мать! - Танит прижалась к Айне, и они утешали
друг друга. Наконец Танит оторвалась.
- Иди к нему, Айна. Жди у дворца. Расскажи ему все и возвращайся ко
мне.
Когда Айна уже хотела выйти, Танит окликнула ее. "Скажи, что я его
люблю. Скажи, что я люблю его больше жизни - и больше всех богов".
- Тише, - сказала Айна, - тише, дитя. Кто-нибудь услышит.
Оставшись в одиночестве, Танит легла и улыбнулась.
- Неважно, - прошептала она. - Хай здесь, и все остальное неважно.
С растущим ужасом Ланнон слушал Хая. Когда Хай без предупреждения
неожиданно появился ночью, первой мыслью Ланнона было, что он узнал о
завтрашнем жертвоприношении. Ланнон хотел отказать Хаю в приеме,
обдумывал, как бы ускользнуть от него, но пока он обдумывал, Хай миновал
растерянных и протестующих стражников и ворвался в спальню Ланнона.
Ланнон, нагой, встал от своей младшей жены, гневные слова застыли на
его губах, когда он увидел состояние Хая.
- Прости, величество, у меня ужасные новости.
Ланнон смотрел на него, видел грязную и пыльную одежду, нечесаную
бороду и волосы, исхудавшее лицо, с которого спала вся плоть, и дикие
запавшие глаза в темных глазницах.
- Что случилось, Хай? - Он быстро подошел к жрецу и поддержал его
братской рукой.
Той же ночью собрался совет девяти. В напряженном молчании слушали
они доклад Хая. Только когда он прохрипел последние слова и устало
откинулся на стуле, начались поиски виновных, взаимные обвинения,
выражения сомнения и жалости к самим себе.
- Нам сказали, что он уничтожен у Сетта!
Хай ответил: "Вам сказали только, что я уничтожил 30 000 рабов у
Сетта. Его я не называл".
- Но как можно было создать такую армию, чтобы мы ни о чем не
подозревали? Кто в этом виновпат?
Хай сказал: "Она собиралась вдали от наших границ. Никто не виноват".
- А как же шахты? Мы должны защитить их.
Хай устало улыбнулся: "Мы собираемся это сделать".
- Почему на границе только один легион?
Хай мрачно ответил: "Потому что вы отказались выделить деньги на
содержание второго".
Они стали забрасывать его вопросами, прорывая ими туман усталости.
- А как тебе удалось пройти невредимым через территорию врага?
- А ведь этот Тимон был твоим протеже.
- Ты его хорошо знаешь, ты сам его учил.
Хай взглянул на Ланнона.
- Довольно! - Голос Ланнона прервал споры. - Его святейшество объявил
военное положение на всей территории империи. Он показал мне копии
приказов, и я собираюсь утвердить их.
- А не стоит ли подождать? - Это, естетсвенно, Фило. - Не слишком ли
мы торопимся?
- А чего ждать? - спросил Хай. - Пока копьем не взрежут тебе живот и
не отрежут половые органы?
Незадолго до рассвета Ланнон подписал все приказы и распустил совет
девяти со словами:
- Встретимся снова в полдень, после окончания последней церемонии
Плодородия Земли. Вооружитесь и позаботьтесь о своих семьях.
Когда они остались одни, он мягко сказал Хаю: "Спи здесь. Теперь ты
уже больше ничего не можешь сделать".
Но он опоздал. Хай уже спал, положив голову на стол. Ланнон поднял
его и, как спящего ребенка, отнес в комнату для гостей.
Он поставил у входа часового.
- Никто не должен разбудить святого отца, - приказал он. - Никто! Ты
понял?
Уже наступал рассвет. Через несколько часов состоится
жертвоприношение, а Хай спит сном, похожим на смерть, и сон этот может
продлиться несколько дней. Ланнон пошел умываться и одеваться к церемонии.
Айна прикрыла лицо капюшоном. Сунула старые костлявые руки в широкие
рукава и наклонилась, задувая лампу.
Она стояла в темноте, думая, что предпринять. Она не будет ждать,
пока святой отец выйдет из дворца. У Айны есть доступ в дворцовую кухню.
Управляющий - внук ее младшей сестры, и она часто ела там, чтобы отдохнуть
от храмовой пищи. Все рабы знают ее. Будет просто найти одного из рабов,
узнать у него, где в большом здании находится святой отец, и передать ему
слово.
Она осторожно раздвинула занавеси свой кельи и выглянула. В конце
коридора в настенном креплении горел один факел, но света было мало, и
Айна не заметила темную женскую фигуру, ждавшую ее в тени, пока эта
женщина не приблизилась к ней.
- Не спишь, старуха? - низкий, почти мужской голос звучал негромко,
сильные руки сомкнулись вокруг запястий Айны.
- Куда это ты так поздно? Слышала о том, что Хай Бен-Амон вернулся в
Опет?
- Нет, - простонала Айна. - Клянусь. - И она тщетно попыталась
вырваться. Свободной рукой сестра Хака отбросила с лица Айны капюшон и
вгляделась ей в глаза.
- Ты ведь шла к Бен-Амону?
- Нет. Клянусь. - Айна видела смерть в выражении сестры Хаки и
закричала. Послышался тонкий звук, похожий на шум ветра, он внезапно
оборвался, когда рука Хаки закрыла рот старой женщины.
Из противоположной двери выглянуло испуганное лицо, но сестра Хака
рявкнула: "Возвращайся к себе!" И юная послушница быстро повиновалась.
Сестра Хака втолкнула Айну обратно в келью и прижала к кровати. Она
зажимала одной рукой рот и ноздри Айны, другой прижимала ее грудь.
Айна яростно сопротивлялась, колотила ногами по стене, руками
пыталась ухватить сестру Хаку за лицо. Но все это быстро прошло, она
покорилась и лежала неподвижно. Еще долго сестар Хака зажимала ей рот и
нос, потом одной рукой потрогала костлявую грудь.
Не услышав биения сердца, она довольно кивнула, аккуратно расправила
платье мертвой и вышла из кельи. Через маленькое окно рассет осветил лицо
Айны. Рот ее был раскрыт, глаза смотрели испуганно, клок седых волос
прилип ко лбу.
Ланнон понимал, что необходимо тщательно соблюсти все ритуалы
праздника. Ясно, что перед ним очень тяжелая задача, Опету противостоит
враг такой силы и безжалостности, каких он еще не знал в своей истории.
Пророчество неблагоприятно. Может, он и его царство вызвали гнев богов.
Ланнон знал, что судьба наций зависит не только от действий людей.
Битвы выигрываются не одними мечами. Он знал, что есть силы, иногда злые,
иногда милостивые, которые определяют исход земных событий. Он знал, что
возможно умилостивить разгневанного бога и заручиться доброй волей того
божества, которое к тебе расположено.
Когда преподобная мать проводила его через катехизис у бассейна
Астарты, он тщательно следил за правильностью своих ответов, и голос его
звучал искренне, когда он присягал богине.
Его окружили жрицы, и легкие руки помогли ему снять одежду из
пурпурного шелка. Потоки холодного воздуха ласкали его нагое тело, когда
он подошел к краю бассейна, спустился по каменным ступеням и окунулся в
чистую зеленую воду.
Тело его белело под водой, длинные золотые волосы и борода блестели,
когда жрицы набирали в витую раковину воду и лили ему на голову.
Выйдя из бассейна, Ланнон ощутил духовную чистоту, как будто
священные воды смыли все заботы и вооружили его против ожидающих
опасностей. Он не был человеком глубокой религиозной веры, но в этот
момент ощущал подъем духа. Он счастлив, что посылает такого значительного
вестника богам.
Собственные мелкие личные мотивы больше не имели значения. Он
посылает жрицу, боговдохновенную пророчицу, личность, обладающую весом и
ценностью. Несомненно, богиня примет ее, несомненно, Астарта не станет
отворачиваться от детей Опета, закроет своими крыльями нацию в момент суда
и опасности.
Его вытерли, и мышцы отчетливо выделялись на его руках, ногах и
широких плечах. Две жрицы одели на него просторную белую шелковую одежду,
цвета радости и веселья. Преподобная мать одела ему на шею гирлянду
цветов, алых пещерных лилий с сильным сладким ароматом.
В этот момент следовало петь хвалу богине, а затем песнь
дароприношения. После недолгой тишины в пещере прозвучал голос певца.
Этот голос изумил Ланнона, и он повернул голву, отыскивая певца. Он
не ошибся, он узнал этот сильный красивый голос, его глубину и тембр.
Волосы встали у Ланнона дыбом, а голос летел по пещере, от него, казалось,
волнуется поверхность зеленого бассейна.
Раскрыв рот, Ланнон смотрел на Хая. Тот вышел из рядов аристократов и
офицеров и, продолжая петь, приближался к Ланнону. Руки его были
распростерты в жесте солнца, рот широко раскрыт, показывая сильные белые
зубы, и красивый до боли голос вырывался из горла. Кончилась хвалебная
песнь, и Хай остановился рядом с царем, глядя на него. Лицо его
по-прежнему выглядело усталым, глаза окружены темными пятнами, кожа
бледная и натянутая, но он с выражением любви улыбался Ланнону.
- Хай! - в ужасе прошептал Ланнон. - Почему ты здесь? Я приказал,
чтобы никто не будил тебя.
- В такое время мое место рядом с тобой.
- Ты не должен был приходить, - возражал Ланнон. Этого он не
предусмотрел. Он не хотел, чтобы Хай был свидетелем смерти своей ведьмы.
Не хотел мучить его. Ланнон в отчаянии думал, не остановить ли ритуал,
отложить жертвоприношение, приказать Хаю покинуть храм.
Но он понимал, что, возможно, безопасность империи зависит от
нескольких следующих мгновений. Смеет ли он остановить жертвоприношение,
рискуя разгневать богиню? Важнее ли его чувства к Хаю долга перед Опетом?
И не поздно ли уже? Неужели боги и демоны смеются над ним? Он слышал их
адский смех, отдающийся в пустыне души.
В ужасе смотрел он на Хая, шагнул к нему, протянул руку, как бы прося
понимания и прощения.
- Ты нужен мне, - хрипло сказал он, и Хай, не понимая, взял его за
руку, думая, что это рука дружбы. Он гордо улыбнулся царю и всем
окружающим и начал петь песнь дароприношения богине.
Голос его взмыл на орлиных крыльях, полетел к платформе
жертвоприношения в крыше пещеры. Все взгляды устремились туда, и
напряженная тишина ожидания охватила толпы зрителей.
Танит не могла поверить, что это поисходит с ней. Когда на рассвете
пришли в ее келью, она подумала, что это Хай пришел к ней. Она вскочила с
кровати и побежала ему навстречу.
Но это был не Хай, а сестра Хака. Танит провели по тайной тропе на
вершину холма над Опетом. Здесь, в каменном здании с тростниковой крышей,
вблизи платформы жертвоприношения над зияющим отверствием над бассейном
Астарты, ее одели в богато вышитое платье жерты и вплели в волосы цветы.
Потом одели на нее тяжелые золотые цепи, браслеты на руки и ноги,
пока Танит не показалось, что она упадет под их тяжестью. Она знала, что
эти сокровища составляют часть жертвоприношения и, кроме того, они должны
быстро увлечь ее тело в зеленые глубины бассейна. У бассейна нет дна, и
сквозь него она пройдет к богине.
Молча сидела она у маленького стола, и сестры жрицы ждали, предлагая
ей на выбор лучшие вина и еду. Это пир прощания, пир отправляющегося в
путь. Танит отпила немного вина, надеясь согреться.
- Хай, - думала она. - Где ты, любовь моя?
Наконец в дверях показалась жрица и кивнула остальным. Их было
пятнадцать, все сильные молодые женщины, более чем достаточно, чтобы
подавить любое сопротивление.
Они окружили Танит, еще не угрожая, но решительно. Смотрели на нее
бесстрастно, лица их были лишены жалости и сожаления.
- Идем, - сказала одна из них, и Танит встала. Ее провели сквозь
дверь на солнечный свет, и перед собой она увидела каменную платформу,
нависающую над темным зияющим отверстием.
Дорога к платформе жертвоприношеий была усеяна желтыми цветами
мимозы, цветка, посвященного богине. Легкий ностальгический запах повис в
теплом неподвижном воздухе, цветы давились под босыми ногами Танит, она
ступала тяжело под весом золотых цепей и своего ужаса.
Неожиданно она остановилась, застыв при звуках голоса, доносившегося
из отверстия, голоса знакомого и в то же время странно звучавшего в
просторах пещеры, но такого чистого и красивого, что она сразу узнала его.
