заговорил на венди.
Они разговаривали час, потом Хай повернулся к Мармону и сказал
по-пунически:
- Этот человек не согласен с тем, что ты мне рассказывал. - Хай
нахмурился и раздраженно постучал пальцами по столу. - Он ничего не слышал
ни о боге с львиными когтями, ни об отрядах воинов, вооруженных дравским
оружием.
- Да, - согласился Мармон. - В этом районе сохраняется спокойствие.
Доклады пришли из других мест.
- У тебя есть здесь шпионы? - спросил Хай.
- Немного, - ответил Мармон, и Хай задумался.
- Я пойдку на восток, - принял решение Хай. - Выступлю на рассвете.
- Через пять дней прибудет патрульная галера.
- С палубы галеры я ничего не увижу. Пойду пешком.
- Охрана будет ждать тебя на восходе солнца.
- Нет, - отказался Хай. - Я пойду быстрее и привлеку меньше внимания,
если буду один. - Он посмотрел на Сторча. - Этот человек может послужить
проводником, если ему можно доверять, как ты говоришь.
Мармон передал приказ Хая шпиону и закончил: "Теперь можешь идти.
Поешь и отдохни и будь готов к восходу солнца".
Когда шпион ушел, Хай посмотрел ему вслед и спросил: "Сколько ты ему
платишь?"
- Мало, - признал Мармон. - Соль, бусы, несколько медных украшений.
- Интересно, почему он это делает, - негромко сказал Хай. - Почему
работает на нас, хотя рубцы от хлыста еще не зажили на его теле?
- Меня больше не удивляют поступки людей, - сказал Мармон. - Я
столько раз видел странное поведение, что больше не спрашиваю себя о его
причинах.
- А я спрашиваю, - прошептал Хай, по-прежнему глядя вслед шпиону,
обеспокоенный его предательством, которое так не соответствовало
представлениям Хая о чести.
В последующие четыре дня Хай попытался узнать что-нибудь о шпионе, но
безуспешно. Сторч был молчалив, говорил, только когда его спрашивали и
всегда очень кратко. Он никогда не смотрел на Хая прямо, глаза его были
устремлены куда-то за Хая.
Хая его присутствие смущало, хотя Сторч прекрасно знал все изгибы
реки, каждую складку местности, по которой они шли.
Они побывали в двух крепостях на южном берегу, и от их гарнизонов Хай
узнал много нового. Дважды они находили следы больших отрядов,
переправлявшихся через реку по загадочным делам, и было еще немало
признаков тайной деятельности, которые усилили беспокойство Хая.
Его беспокоило, что эти признаки противоречат утверждениям Сторча о
спокойствии и устойчивом положении за рекой.
Они двигались быстро и тихо, ночевали, как лесные духи, в густых
зарослях. Шли вечером и по ночам, а в жару отдыхали. Ели мало, экономя
припасы и не тратя времени на охоту.
На четвертый день они пришли на вершину небольшого гранитного холма,
с которого открывался вид на обширную долину, панораму, которая тянулась
от одного хребта к другому и терялась в голубой дымке на горизонте. Тут
река поворачивала на юг, делал петлю во много миль длиной и возращалась
почти к прежнему месту.
Хотя петля была длиной в двадцать или двадцать пять миль, в
поперечнике она едва достигала пяти миль, а дальше находилась еще одна
крепость с сильным гарнизоном. В жарком воздухе они видели дым от кухонных
костров в крепости.
Хай долго смотрел на изгиб реки, выбирая между долгим днем
утомительного пути или быстрым проходом и связанным с ним риском.
- Сторч, - спросил он, - можем ли мы пересечь реку? Есть ли там люди
из племен?
Шпион не смотрел на Хая, лицо его оставалось невыразительным. Он
неподвижно сидел на граните рядом с Хаем, и Хаю показалось, что он не
понял вопроса.
- Короче пройти напрямик. Но безопасно ли это? - спосил он, и Сторч
ответил:
- Я узнаю. Подожди меня.
Он вернулся за час до темноты и провел Хая на берег. Здесь в
тростнике было запрятано узкое выдолбленное каноэ. Оно было источено
червями и пахло рыбой. Хай почувствовал подозрение.
- Как ты его нашел?
- Тут ниже по течению семья рыбаков.
- Сколько их?
- Четверо.
- Венди.
- Нет, софии.
- Воины?
- Рыбаки. Седобородые старики.
- Ты сказал им обо мне?
- Нет.
Хай колебался, всматриваясь в темные глаза Сторча, пытаясь отыскать
признаки предательства.
- Нет, - сказал Хай, - мы не будем переправляться. Пойдем долгим
путем. - Это была проверка. Он ждал реакции Сторча, ждал, что он будет
спорить, пытаться убедить Хая переправиться.
- Как скажешь. - Сторч кивнул и начал укрывать каноэ тростником.
- Хорошо, - согласился Хай, - перевези меня.
С помощью течения Сторч направил утлый челнок под нужным углом. Перед
ними бакланы били воду в попытках взлететь, между стеблями лилии мелькали
мелкие рыбки, а в глубокую воду с берегов соскальзывали зловещие тела
крокодилов.
Они причалили к глинистому берегу, испещренному следами
многочисленных животных, которые приходят сюда на водопой, и Сторч спрятал
каноэ. Он провел Хая вверх, на поляну, поросшую ядовито-зеленой болотной
травой. Они по пояс брели среди тесно сросшихся стеблей, и почва под
ногами была податливой и влажной.
В центре поляны Сторч неожиданно остановился и знаком велел Хаю не
двигаться. Он наклонил голову и прислушался. Они долго стояли, застыв,
потом Сторч попросил Хая оставаться на месте, а сам прошел вперед.
Пройдя сто шагов, он снова остановился, но теперь повернулся и
посмотрел на Хая.
Впервые за все время на лице его появилось чувство, дикое возбуждение
и торжество.
Он поднял правую руку, обвиняющим жестом указал на Хая и крикнул на
венди: "Вот он! Возьмите его!"
Трава на поляне зашуршала и дрогнула, как будто подул сильный ветер,
и из укрытий ряд за рядом появилось множество воинов венди. Соединив щиты,
они образовали концентрические круги вокруг Хая, полностью окружили его, и
плюмажи их головных уборов угрожающе качались.
Как руки, сжимающие горло, круги воинов приближались к Хаю. Он
отчаянно осматривался, ища пути к спасению. Его не было, и он сорвал чехол
с лезвия топора с грифами и бросился, как террьер на черного буйвола.
- За Баала! - вызывающе крикнул он, ударяя в сплошную массу черных
воинов.
- Здесь дурно пахнет, - пожаловался Ланнон, принюхиваясь. - Нельзя ли
пробить вентиляционные шахты на поверхность?
- Величество! - Риб-Адди не мог скрыть своего ужаса. - Подумай, что
это значит! Рабочие - здесь?! - Он широким жестом обвел сокровищницу. -
Можно представить себе, что они станут рассказывать и как это разожжет
алчность всех разбойников четырех царств.
Именно по этой причине местоположение и содержимое царской
сокровищницы хранилось в величайшей тайне. Это была самая большая тайна
империи, известная только царю, верховным жрецу и жрице, Риб-Адди и еще
четверым чиновникам.
- Я бы сразу после окончания работы послал их к богам, - объяснил
разумно Ланнон.
Риб-Адди удивленно замигал. Он не предусмотрел такого радикального
решения проблемы. Потребовалось поскрести бороденку и подумать, прежде чем
выдвинуть новое возражение.
- Вентиляционная шахта послужит доступом для воров, грызунов и
сырости. Все тут будет разрушено и уничтожено.
- Ну, хорошо. - Ланнон оставил эту тему, хорошо зная, что Риб-Адди
противится переменам, просто потому что это перемены. То, что было хорошо
прошедшие двести лет, хорошо и на будущие двести.
Ланнон смотрел, как последний палец золота из очередной доставки из
срединного царства почтительно укладывается в специальном углублении
сокровищницы. Риб-Адди тщательно записал в свиток количество, и Ланнон
утвердил запись, поставив под ней свой личный знак.
Четыре доверенных чиновника цепочкой вышли из длинного помещения
сокровищницы. Пока они поднимались по каменным ступеням, Риб-Адди закрыл
железные ворота. Он прижал знак Ланнона к глиняной табличке, потом они с
Ланноном поднялись по лестнице и через солнечные двери прошли в архив.
Ланнон закрыл дверь, и массивная плита с шумом заняла свое место.
Ланнон сделал знак солнца перед изображением бога на двери, потом
вместе с Риб-Адди, обсуждающим его богатства в различных их проявлениях,
прошел вдоль архива. Полки были забиты записями царств, и оставалось мало
места. Скоро придется заняться расширением этих катакомб. Надо их
увеличить, не повредив и не нарушив существующей структуры.
Они прошли через главный портал с его тяжелыми кожаными занавесями в
прихожую, которую всегда охраняли офицеры Шестого легиона. В любое время
дня и ночи тут находились два офицера, и их вызова ждал отряд отборных
воинов легона Бен-Амона. Шестой легион первоначально был создан как охрана
храмов и сокровищ царства, и это по-прежнему составляло важную часть его
обязанностей.
В лабиринте храма Астарты Риб-Адди подобострастно попросил разрешения
удалиться и со своими четырьмя подчиненными пятился, кланяясь, пока не
исчез за поворотом коридора.
С помощью четырех жриц Ланнон, нагой и величественный, совершил
ритуальное омовение в бассейне Астарты, и пока его одевали в одежды
просителя, умудрился сунуть руку под юбку одной из послушниц, так что
другие не заметили. Выражение лица послушницы не изменилось, но она
прижалась к пальцам Ланнона, прежде чем отойти, и, идя по коридору к
приемному помещению, Ланнон поглаживал пальцами усы, чтобы вдохнуть запах
девушки.
Они все горячи, как лепешки на сковороде, эти божьи невесты, и
приходится им рассчитывать либо на объятия подруг, либо на беглое внимание
жрецов или храмовых стражников. Ланнон улыбнулся и подумал, как много их
воспользуются вольностями праздника Плодородия Земли. Как часто он сам
совершал смертный грех с какой-нибудь закутанной в плащ и замаскированной
жрицей. Праздник приближался, он начнется через две недели, и Ланнон
всегда с нетерпением ждал его. Потом он с сожалением подумал, что Хай вряд
ли вернется к этому времени, чтобы участвовать в праздновании. Это
уменьшит для него радость праздника. Настроение Ланнона всегда было
изменчиво, и через десять шагов хорошее состояние духа исчезло. Входя в
приемное помещение, он сердито хмурился.
Он взглянул на пророчицу, сидевшую, как статуя из слоновой кости, на
своем троне, сложив руки на коленях; лицо ее, покрытое косметикой,
напоминало маску, лоб натерт белым порошком сурьмы, веки металлически
голубые, а рот алым пятном выделяется на бледном лице. Ланнон нашел, на
ком сорвать дурное настроение.
Небрежно кланяясь, он вспомнил, сколько раз эта ведьма перечила ему и
расстраивала его планы. Он ненавидел эти встречи с пророчицей, и в то же
время они вызывали в нем странное очарование. Он понимал, что большая
часть этих пророчеств - суета сует, вероятно, подсказанная занимающимися
политикой жрецами. Но среди них бывало немало проницательных замечаний и
дельных советов, а иногда с уст пророчицы срывались самородки чистого
золота. Во время своих регулярных посещений он прислушивался к тонам
голоса пророчицы. Как и Риб-Адди, пророчица иногда колебалась или
сомневалась, произнося свои откровения. Ланнон был чувствителен к этому,
но особенно он был внимателен, когда она говорила монотонным низким
голосом. Именно тогда она давала внушенные богами истинные прорчества.
Он стоял перед ней, расставив ноги и сжав кулаки. С высокомерием
царя, усугубленным дурным настроением, задал он первый вопрос.
Танит ненавидела эти встречи с Великим Львом. Он пугал ее. Как будто
тебя закрыли в клетке с прекрасным, но опасным хищником, с беспокойной
энергией и непредсказуемым поведением. В бледно-голубых стальных глазах
светилась хищная жажда убийства, черты лица у него совершенные, но
холодные и полны той же страсти.
Обычно ее успокаивало присутствие Хая за занавесом, но сегодня она
одна - и больна.
Ночь была жаркая и душная, и ребенек в ее чреве тяжел, как камень.
Бледная и неотдохнувшая, встала она утром, вся покрытая ночным потом; она
заставила себя съесть приготовленный Айной завтрак, и тут же ее вырвало.
В горле у нее было еще горько от рвоты, и пот покрывал тело, стекая
ручейками по бокам и животу. Она задыхалась, дышала тяжело, тело ее
ослабло, а царь продолжал задавать вопросы.
Она не была готова к ним, ее ответы состояли из пустых слов,
сказанных без убеждения, она пыталась сосредоточиться, вспомнить, чему
учил ее Хай.
Царь начал сердиться, он беспокойно расхаживал по помещению, утомляя
ее своей энергией. Она чувствовала, как под маской косметики скапливается
пот. Кожа ее зудела и распухала, поры были закрыты краской, и она жаждала
смыть ее. Вдруг ей представилось удивительное видение прохладной воды,
падающей на поросшие мхом скалы, она погружала свое обнаженное тело в
воду, и волосы ее расстилались по поверхности, как стебли водного
растения.
- Давай, ведьма! Смотри в будущее. Я задал простой вопрос. Отвечай!
Царь остановился перед ней, поставив одну ногу на ступени трона,
плечи откинуты, бедра в мужской надменности продвинуты вперед, насмешка на
красивом лице, насмешка в голосе.
Танит не слышала вопрос, она поискала слова, и ее охватила волна
дурноты. Пот пробился сквозь краску на ее верхней губе, тошнота сменилась
головокружением.
Лицо Ланнона отступило, ее затопила тьма. Поле зрения ее сузилось,
она смотрела в длинный темный туннель, в конце которого лицо Ланнона
горело, как золотая звезда. В ушах ее слышался рев, звуки бури, летящей
через лес. Потом звуки бури смолкли, наступила тишина, и послышался голос.
Голос хриплый и низкий, ровный и монотонный, голос мертвой женщины или
опьяненной дымом кальяна. Со слабым удивлением Танит поняла, что голос
исходит из ее горла, и слова поразили ее.
- Ланнон Хиканус, последний Великий Лев Опета, не вопрошай будущее.
Твое будущее - тьма и смерть.
Она увидела, как ее собственное изумление отразилось в лице Ланнона,
увидела, как вспыхнули его щеки, а губы стали мраморными.
- Ланнон Хиканус, пленник времени, расхаживающий за прутьями своей
клетки, чернота ждет тебя.
Ланнон мотал головй, стараясь отогнать эти слова. Золотые локоны, еще
влажные от ритуального омовения, дрожали на его плечах, он поднял обе руки
в знаке солнца, пытаясь отвратить слова, которые попадали ему в душу, как
стрелы, выпущенные из лука.
- Ланнон Хиканус, твои боги уходят, они летят вверх, оставляя тебя
черноте.
Ланнон отступил от трона, поднял руки, защищая лицо, но слова
безжалостно находили его.
- Ланнон Хиканус, ты, желающий знать будущее, знай же, что оно ждет
тебя, как лев ждет беспечного путника.
Ланнон закричал, и ужас его перешел в ярость.
- Зло! - закричал он и бросился на пророчицу, взбежал по ступеням
трона. - Колдовство! - Он ударил Танит по лицу, потом стал бить по голове
и спине. Каппюшон ее плаща откинулся, иволосы рассыпались. Удары громко
звучали, но Танит не издавала ни звука. Молчание ее привело Ланнона в
бешенство.
Он схватил ее за плащ и стащил с трона.
- Ведьма! - кричал он и сбросил ее со ступеней. Она тяжело упала и
покатилась, пытаясь встать, но Ланнон пнул ее в живот, и она со стоном
согнулась, сжав живот, а ноги в сандалиях продолжали бить ее.
Ланнон ревел и гонялся за ней по комнате, он дико оглядывался в
поисках оружия, хотел уничтожить эту женщину и произнесенные ею слова.
И вдруг команта заполнилась жрицами, и Ланнон, тяжело дыша, пришел в
себя, в его бледных глазах еще горело безумие.
- Величество! - Вперед выступила преподобная мать, и безумие Ланнона
отступило, но он дрожал и губы его побледнели и тряслись.
Он повернулся и выбежал из комнаты, оставив Танит плачущей на мощеном
полу.
Божественный Совет Астарты собрался в комнате преподобной матери, и
пока она передавала требования Великого Льва, все слушали и думали каждый
о своем. Совет состоял из верховной жрицы и двух ее советниц, старших
жриц, которые должны были непосредственно наследовать пост преподобной
матери.
- Как можно выдать жрицу земному суду Великого Льва? Какой прецедент
мы тем самым создадим? - спросила сестра Альма, маленькая сморщенная
старушка, с лицом, похожим на мордочку любопытной обезьяны. - Какое
преступление совершило это дитя? Если и совершила, то мы должны рассудить
и назначить наказание. Мы должны защищать своих, даже если это означает
бросить вызов царю.
- Может ли жречество позволить себе такой благородный жест? -
спросила сестра Хака, со смуглой кожей в оспинах, с длинными черными
волосами, тронутыми сединой, с жесткими челюстями и низким, почти мужским
голосом. Ей еще не исполнилось сорок лет, и она, несомненно, переживет
преподобную мать. До последнего времени считалось, что именно она
унаследует руководство жречеством, и она этого страстно желала. Однако
после появления в Опете пророчицы ее позиции стали менее прочны. История
свидетельствовала, что именно пророчицы становились преподобными матерями,
и их шансы на это были наибольшими. Вдобавок она, несомненно, была
любимицей верховного жреца, а это важное преимущество, когда речь идет о
заполнении вакантного места в Божественном Совете. В Танит у сестры Хаки
появилась сильная соперница, но у нее были и иные, помимо чисто
политических, причины ненавидеть ее.
Даже сейчас она помнит, как были отвергнуты ее притязания, и щеки ее
гневно вспыхнули. Она по-прежнему хотела эту девушку, по-прежнему видела
ее во сне, и часто, когда она находилась наедине в темой комнате с молодой
послушницей, она обманывала себя, внушая, что это Танит.
- Достаточно ли мы сильны, чтобы отказать царю? - Она посмотрела в
лица остальных. Все знали, какая несдержанная, неумолимая сила правит
Опетом. Все знали, что до сих пор никто: ни аристократ, ни жрец, ни друг,
ни враг - не смели противостоять ей.
Молчание длилось, пока сестра Альма не закашлялась мучительно и не
сплюнула кровавую слизь и вытерла рот платком, лицо у нее стало
напряженным, а глаза усталыми и тупыми.
- Тебе недолго осталось, старуха, - подумала сестра Хака с мрачным
удовлетворением, скрытым за маской озабоченности.
Снова все молчали, пока нерешительно не заговорила преподобная мать:
"Возможно, нам стоит понять, в чем грех девушки и совершила ли она его".
Это было все, что нужно сестре Хаке, и та немедленно взяла дело в
свои руки. "Пошлите за девушкой, - приказала она. - Мы ее допросим".
Айна помогла Танит войти в комнату, обе спотыкались и сгибались, одна
от возраста, другая от боли. Они цеплялись друг за друга, и престарелая
жрица подбадривала молодую, но когда она увидела собравшийся Совет, лицо
ее исказилось от гнева и она закричала:
- Девушка больна! Разве у вас нет жалости? Зачем вы послали за нами?
- Молчи, карга, - сказала Хака. Она смотрела на Танит. Лицо Танит
распухло, на нем ясно видны были синяки. Один глаз закрыт, веки
покраснели, а губы разбиты и покрыты струпьями.
- Позвольте ей сесть, - требовала Айна. - Она слаба и больна.
- Никто не имеет права сидеть перед Советом, - ответила Хака.
- Во имя богини.
- Не богохульствуй, старая карга.
- Я не богохульствую, а прошу о милосердии.
- Ты слишком много говоришь, - предупредила ее сестра Хака. - Уходи!
Оставь девушку здесь.
Казалось, Айна будет споорить, но сестра Хака встала, лицо ее
исказилось от гнева, голос стал хриплым и яростным.
- Уходи! - повторила она, и Айна вышла, спотыкаясь и бормоча, оставив
Танит, которая едва держалась на ногах, перед Советом. Сестра Хака
опустилась на свой стул и посмотрела на Танит. Теперь она свое возьмет,
впереди целый день, если понадобится; она наслаждалась.
Танит держалась только усилием воли. Чувства ее плыли на волне боли.
В нижней части живота ощущалась свинцовая тяжесть, но она слышала вопросы,
которыми ее забрасывали. Сестра Хака хотела знать, чем она так разгневала
царя, она доказывала, что Танит подвергла опасности все жречество,
настроив царя против него. Она все время возвращалась к вопросу: "Что же
ты ему сказала?"
- Не могу вспомнить, сестра, не могу вспомнить, - шептала Танит.
- Ты хочешь, чтобы мы поверили, что слова, вызвавшие такие серьезные
последствия, можно легко забыть? Отвечай.
- Это были не мои слова.
- Чьи же тогда? - Сестра Хака наклонилась вперед, лицо ее было
покрыто пятнами сифилиса, свесились поседевшие пряди. - Чьи это были
слова, если не твои собственные? Богини?
- Не знаю, - выдохнула Танит и прикусила губу от резкой боли в нижней
части живота.
- Ты говорила голосом богини? - спрашивала сестра Хака хриплым
голосом, жестокая, как хищная птица. Ястреб, бросающийся на ласточку.
- Прошу вас, - прошептала Танит, медленно налоняясь вперед и прижимая
ладони к животу. - Мне больно. О как мне больно!
Три жрицы увидели, как поток крови окрасил подол платья Танит и
красными каплями брызнул на каменный пол между ее ногами. Танит медленно
согнулась и упала вперед. Она лежала на боку, подняв колени, и негромко
стонала.
Сестра Хака быстро подошла к ней и наклонилась, задрав юбку Танит и с
лесбианским интересом разведя ее ноги.
Выпрямившись, она улыбнулась и посмотрела на остальных. "Вот грех,
преподобная мать. Вот доказательство преступления. - Она взглянула на тело
у своих ног. - Святотатство! - хрипло произнесла она. - Святотатство!
Преступление против богини".
- Я не буду отвечать, - негромко сказала Танит. Синяки побледнели и
опухоль немного спала, но под одним глазом по-прежнему виднелся
кровоподтек, а губы были разбиты и вспухли. Десять дней она пролежала в
постели и все еще была слаба. - Не стану порочить имя дорогого мне
человека. Я не скажу вам, кто он.
- Дитя, ты знаешь, что это смертный грех. Ты рискуешь жизнью, -
сказала преподобная мать.
- Вы уже отняли у меня жизнь. Забирайте теперь оставшееся. - Танит
посмотрела на сестру Хаку, а потом на Ланнона Хикануса, стоявшего у окна.
- Вы хотите убить меня. Я не спорю. Но я сохраню в тайне имя отца моего
ребенка. Я не позволю вам наказывать и его.
- Ты глупа и упряма, - сказала сестра Хака. - В конце концов мы все
равно узнаем.
- Но почему это так важно? - спросила Танит. - Все дело в том, что я
стою между тобой и твоим тщеславием. - Танит смотрела прямо на сестру Хаку
и видела, что ее слова попали в цель, потому что испещренные оспинами щеки
жрицы вспыхнули. Танит улыбнулась и повернулась к Ланнону. - Все дело в
том, что я источник пророчества. Ты хочешь уничтожить пророчество. Хочешь,
чтобы боги отменили свой приговор. Напрасно, Ланнон Хиканус. Ветры судьбы
уже дуют, псы рока уже вышли на охоту.
- Хватит! - выпалил Ланнон, выходя в центр комнаты. - Я не могу
больше тратить времени. Не хочу слышать твой дурацкий вздор. - Он приказал
сестре Хаке: - Приведи старую жрицу, компаньонку этой ведьмы.
Айна, мигающая и удивленная, стала перед царем, а он смотрел на нее
без страсти и гнева. "У тебя был долг. Ты не выполнила его. Назови быка,
который оседлал телку богини".
Айна взвыла, отказываясь, говорила, что ничего не знает. Она встала
на скрипящие колени перед Ланноном, подползла к нему, стала целовать полу
одежды, дрожа от ужаса. Ланнон раздраженно оттолкнул ее ногой и посмотрел
на сестру Хаку.
- Если я тебя правильно понял, ты не отвернешься от мужской работы.
Хватит у тебя для этого мужества? - спросил он, и сестра Хака кивнула,
облизывая губы, в глазах ее появилась жестокая радость.
- Сломай ей сначала руки, - приказал Ланнон. - А ведьма пусть стоит
рядом и смотрит.
Сестра Хака подняла Айну на ноги, легко держа ее сильными смуглыми
руками, поросшими черными волосами. Айна взвыла от ужаса, а Хака повернула
ее, прижала и завела назад одну руку. Рука была худая, белая, с тостыми
голубыми венами, просвечивавшими сквозь кожу.
- Подождите! - закричала Танит. - Отпустите ее!
- Отпусти ее, - приказал Ланнон.
Танит подошла к старой жрице и нежно поцеловала ее в лоб и щеку. Айна
всхлипывала.
- Прости меня дитя. Я сказала бы им. Прости меня.
- Успокойся, мать. Успокойся. - Танит провела ее к двери и вывела из
комнаты. Потом вернулась и сказала царю:
- Я скажу его имя, но только тебе одному.
- Оставьте нас, - приказал Ланнон, и Божественный Совет встал и вышел
в коридор.
Когда они остались одни, Танит назвала имя, гордо и вызывающе, и
увидела, что Ланнон покачнулся, как от физического удара.
- Давно ли он твой любовник? - спросил он наконец.
- Пять лет.
- Вот как. - Он увидел ответ на многие свои вопросы. - Похоже, мы с
тобой разделяем его любовь.
- Нет, величество, - Танит покачала головой. - Вся его любовь была у
меня.
- Ты мудро поступаешь, говоря о ней в прошедшем времени, - сказал ей
Ланнон. Он повернулся, подошел к окну и посмотрел на озеро. - Никто не
должен стоять между нами, - подумал он, - он нужен мне.
- Что же будет, величество? Тюрьма или тайный кинжал? Как ты убьешь
жрицу Астарты? Ты забыл, что я принадлежу богине?
- Нет, - ответил Ланнон. - Я не забыл об этом и пошлю тебя к богине
на десятый день праздника Плодородия Земли. Ты будешь вестником Опета
богам.
- Хай этого не допустит, - в ужасе прошептала Танит.
- Хай на севере, далеко от бассейна Астарты.
- Он навсегда возненавидит тебя. Ты навсегда его потеряешь, -
предупредила его Танит, но он покачал головой.
- Он не узнает, что я приказал это. Он не узнает, что ты предала его
и назвала мне его имя. - Он улыбнулся холодной золотой улыбкой. - Нет, это
ты потеряешь его, а я получу. Видишь ли, он мне необходим, а мои нужды
важнее твоих.
Вначале, пока Хай был без сознания и, придя в себя, еще оставался
слаб для ходьбы, его несли в носилках, так что он не знал, долго ли он в
пути и в каком направлении движется.
Даже позже, когда он смог идти, ему завязали глаза, так что он
чувствовал только давление тел со всех сторон и запах пота и прогорклого
жира, которым они смазывали кожу. Когда он заговаривал, ему не отвечали,
грубые руки подталкивали его вперед, а если он останавливался, в спину ему
упиралось острие копья.
Он был сильно избит, весь в синяках, на голове шишки и порезы, во
многих местах была содрана кожа, но серьезных ран не было, ни ударов
копьем, ни сломанных костей. Как будто емустарались не нанести
смертельного удара или даже раны, хотя он нагромоздил вокруг себя груды
трупов: топор с грифами взял свое, прежде чем его сопротивление подавили.
В первую ночь, когда остановились на ночлег, он попытался осмотреться
с мыслью о побеге, но стоило ему чуть сдвинуть повязку на глазах, как
сильный удар по лицу остановил его. Его покормили вареным зерном и куском
полусырого мяса. Хай ел с аппетитом.
Утром выступили до рассвета, и когда Хай почувствовал тепло солнечных
лучей на щеке и увидел свет сквозь повязку, он молча воздал хвалу Баалу и
попросил своего бога о помощи.
Позже в тот же день он почувствовал, что почва под ногами
выровнялась, они шли как будто по равнине. Чувствовался запах коровьего
навоза и дыма, слышались голоса. Топот ног его эскорта и шорох одежды
начали заглушать гомон и движения большого количества людей. С ними
смешивалось мычание, блеяние, воздух дрожал от звуков. Как огромный
муравейник. Он понял, что собралось много людей.
Наконец его остановили. Он стоял, усталый, испытывающий жажду, на
горячем солнце, кожаные ремни врезались в кожу рук, болели ушибы на теле.
Время проходило медленно, окружающие чего-то ждали.
Наконец послышался громкий голос, и Хай ощутил нервную дрожь. Голос
на венди спросил: "Кто ищет льва с железной лапой, кто ищет птиценогого?"
Хай молчал, ожидая указаний, как себя вести; к своему удивлению, он
почувствовал прикосновение прохладного железа, и лезвие разрезало ремни на
руках. Он потер пальцы, морщась от прилива крови. Потом поднял руки к
повязке, ожидая удара, но его не последовало, и он снял повязку и
неуверенно замигал в ярком свете солнца.
Глаза его быстро привыкли к свету, и он испытал шок от увиденного. Он
стоял в центре обширной равнины, слегка вогнутой чаши, окруженной низкими
холмами.
Если не считать круга в сто шагов шириной, в котором стоял Хай, вся
равнина была занята черными воинами. Хай в страхе смотрел на это множество
и не мог даже приблизительно определить их численность. Он никогда не
поверил бы, что земля может выдержать такое множество, оно было
нереальным, кошмарным, и эта нереальность усиливалась угрожающей
неподвижностью черных орд. Только перья их головных уборов слегка
шевелились в горячем воздухе полудня.
Жара и давление окружающих толп грозили задушить его, и он отчаянно
огляделся, ища способа спастись. Рядом с ним стоял Сторч, на плече он
держал топор Хая. Хай почувствовал легкую вспышку гнева от его
предательства, но почему-то сейчас это казалось неважным.
Сторч смотрел не на него, а на группу офицеров венди, стоявших
возленебольшоговозвышения в конце свободного пространства. Это возвышение
было пустым, но привлекало всеобщее внимание, как сцена перед началом
представления.
Снова послышался голос: "Кто ищет Большого Черного Зверя, кто
охотится на льва?"
Жаркая тишина и неподвижность длились, затем все множество
зашевелилось и вздохнуло, когда на возвышении появился человек.
Высокий головной убор из перьев цапли и возвышение, на котором он
стоял, делали его богоподобным. Мантия из шкур леопарда свисала до земли,
человек стоял неподвижно, как высокое дерево на шумящей травяной равнине,
и громогласный королевский салют потряс основания земли и неба.
Сторч поднес к возвышению топор с грифами и положил у ног короля,
потом попятился, и король через расстояние, разделявшее их, посмотрел на
Хая.
Хай взял себя в руки, стараясь не обращать внимания на боль в теле,
стараясь не хромать, подходя к возвышению, и посмотрел на Манатасси.
- Мне следовало догадаться, - сказал он по-пунически.
