Остались лучшие люди, но он знал, что они не могут сравниться с
противостоящими им когортам. Он понимал, что должен подготовиться к атаке,
которая вскоре последует, но потратил несколько секунд, с тоской глядя на
северный берег реки, где лежит его родина. Он отрезан от нее, может быть,
навсегда.
Галеры стояли в сотне шагов от берега, носами к нему. Они были так же
страшны, как два огромных ящера, и теперь он видел их в действии. Глядя на
них, Тимон ощущал холодок страха.
За ним раздавались крики и звон оружия. Тимон повернулся. Началось
второе нападение, как он и опасался. Оно пришло именно в тот момент и
именно в том месте, где он ожидал. Оно обрушилось на его тыл в тот момент,
когда его люди еще не пришли в себя от страшного уничтожения, свидетелями
которого только что были.
Тимон почувствовал, как разгорается его гнев, поднимая его вверх.
Ненависть росла вместе с гневом. Гнев и ненависть - теперь на них
строилась вся его жизнь. Гнев оттого, что он должен сражаться с такими
людьми и таким жалким оружием. Собираясь присоединиться к схватке, он дал
клятву, которую повторял сотни раз и раньше. Я создам армию из своего
собственного племени, которая сможет сражаться с бледнокожими дьяволами.
Тимон пробивался к тылу сквозь ряды своих людей. Атака медленно, но
настойчиво прижимала его людей к реке, стеснив их так, что они не могли ни
маневрировать, ни свободно владеть оружием.
В попытках пробраться через это раскачивающееся, бушующее море черных
тел он почувствовал кошмарное ощущение. Тимон отчаянно выкрикивал приказы,
стараясь навести порядок, продвинуть своих людей вперед, развернуться, но
голос его терялся в реве битвы, и даже его огромная сила оказывалась
беспомощной в тисках черных тел.
Над головами своих людей он видел блестящие шлемы и плюмажи врагов.
Меч и топор вздымались и падали в едином ритме, и перед ними его люди
бросали оружие, поворачивались спинами и пытались зарыться в сплошной
массе своих товарищей. Давление постоянно усиливалось, сминая задние ряды
и тесня их к реке.
Над головами нападающих лучники и копейщики посылали град снарядов в
центр Тимона, и так там было тесно, что мертвецы не могли упасть, но
стояли, поддерживаемые соседними телами.
Но вот неторопливо к берегу приблизились галеры, и с их башен лучники
начали стрелять в тыл армии Тимона. Берег начал рушиться под ногами
отчаявшихся людей, и живые и мертвые скользили и падали в быстрые воды.
Скоро вода из зеленой стала коричневой, а потом и ярко-алой от крови.
- Кровавая река, святейшество, - заметил разговорным тоном капитан
галеры. - Я слышал, об этом раньше писали поэты, но вижу впервые в жизни.
Хай молча кивнул. Он видел, что битва достигла пункта равновесия.
Отряд Бакмора, даже усиленный солдатами Маго, не мог продвинуть противника
дальше ни на ярд. Скоро давление уменьшится, топорники уже устали. И тогда
армия рабов рванется наружу, как освобожденная тетива. Нужно еще ничтожное
давление, чтобы опрокинуть рабов в реку, но оно должно начаться в
ближайшие несколько минут.
Хай нетерпеливо прошептал: "Давай, Бакмор. Ты ослеплен кровью? Жажда
битвы затуманила твой разум? Момент настал, но он проходит". - И Хай начал
беспокойно расхаживать по палубе. Ему ясно было, что нужно сделать, и его
изумляло, что окружающие не видят этого.
- Давай, Бакмор, давай! - просил он и тут же облегченно вздохнул.
- Точно в срок!
Бакмор ударил боевыми слонами в остатки армии Тимона. С топотом и
криком огромные серые животные брели прямо по телам, топча их ногами,
поднимая хоботами и швыряя в небо. 10 000 глоток испустили отчаянный крик,
и армия Тимона устремилась в воду.
- Пора! - крикнул Хай, и галеры устремились к берегу. Они подошли
рядом, и с них устремились 400 топорников во главе с Хаем Бен-Амоном.
Его люди старались не отставать от него. Потому что в Шестом легионе
самое почетное место в битве - рядом с верховным жрецом. Но топор с
грифами так быстро прокладывал дорогу, что нужно было быстро идти, чтобы
не отстать от него.
- За Баала! - И они пожинали кровавую жатву, так что земля у них под
ногами превратилась в красную грязь, и река ярко расцвела.
Хай увидел Тимона. На мгновение, пораженный, он замедлил движения
руки, и в него ударило копье, царапнув ребра. Обратным движением топора он
убил копейщика, а потом начал прорубать себе путь к Тимону. Работа шла
медленно, а Тимон отступал перед ним к берегу реки.
- Тимон! - отчаянно закричал Хай, и ужасные дымящиеся глаза
повернулись к нему и на мгновение задержались. Это были глаза леопарда в
ловушке, жестокие и безжалостные.
- Вызов! - крикнул Хай. - Сражайся со мной!
В ответ Тимон откинулся и бросил в Хая свое копье. Хай присел, и
копье, задев его шлем, погрузилось в горло соседа. Тот закричал и упал.
Тимон повернулся и тремя большими шагами достиг берега. Он прыгнул в
красную воду и поплыл мощными гребками, которым его научил Хай.
Хай тоже добрался до берега, сорвал шлем и нагрудник, разрезал
кожаные ремни поножей и скинул сандалии.
Обнаженный, если не считать пояса, на котором держался топор, Хай
посмотрел на реку. Тимон был вне пределов досягаемости лучников с берега,
на полпути к сотрову за то время, какое понадобилось Хаю, чтобы раздеться.
Хай нырнул с берега и ударился о воду. Потом поплыл в кровавой воде,
гребя длинными мощными руками и вспенивая воду ногами.
Тимон на острове нашел оружие. Копья сгоревших лежали на земле.
Когда Хай коснулся дна и пошел на остров, Тимон бросил в него первое
копье. Взмахом топора Хай отразил копье, копье попало в голову топора,
похожую на большую бабочку, и Хай отбросил его, будто это насекомое.
Тимон бросил еще и еще, а Хай преследовал его по скалистой, усеянной
телами почве, и каждое брошенное копье отражал топор, и оно, беспомощно
вращаясь, падало на землю.
В отчаянии Тимон подобрал булыжник размером с голову. Он поднял его
над головой обеими руками и, сделав шаг вперед, бросил. Камень нанес Хаю
скользящий удар в плечо и сбил на землю. Хай упал на спину, топор вырвался
из его рук.
Тимон бросился на него, забыв обо всем в своем гневе и ненависти. Хай
приподнялся, как копье, устремившись вперед.
Голова Хая ударила Тимона в грудь, в районе ребер, и с громким звуком
весь воздух вырвался из легких Тимона. Тимон согнулся и опустился на
колени, сжимая грудь обеими руками.
Хай нагнулся к нему и ударил по голове, как гладиатор, Ударил кулаком
под ухо, и Тимон без чувств свалился на камни.
- Я не могу убить тебя, Тимон. - Голос Хая долетал к нему сквозь
серый туман и как бы с большого расстояния. - Хоть ты и заслуживаешь
смерти, как никто до тебя. Ты поднял меч против меня и моего царя - ты
заслуживаешь смерти.
Зрение проянилось, и Тимон увидел, что лежит на спине с вытянутыми
руками. Он попробовал шевельнуться и понял, что связан. Кожаные веревки
плотно прижимали его к земле. Он повернул голову и увидел, что лежит на
северной стороне острова, скрытый от наблюдателей с южного берега реки,
наедине с Хаем.
Рядом горел небольшой костер. Хай разжег его от тлевших остатков, и
теперь в нем нагревался широкий наконечник копья и отбитым древком.
- У нас мало времени. Скоро меня станут искать, и тогда дело уйдет из
моих рук. - Хай начал объяснять. - Я поклялся своим богам, поэтому не могу
наказать тебя так, как ты того заслуживаешь. Но у меня долг перед моим
царем и народом. Я не могу допустить, чтобы ты снова поднял на нас меч.
- Римляне нашли для этого способ, и хотя я ненавижу все связанное с
римлянами, мне придется воспользоваться их способом.
Хай встал и склонился к Тимону.
- Я ошибся в тебе. Никто не может приручить дикого леопарда. - Хай
держал свой топор в правой руке. - Ты никогда не был Тимоном, ты всегда
оставался Манатасси. Ты так же отличен от меня, как цвет твоей кожи
отличается от моей. Между нами нет связи, это была иллюзия, и хотя говорим
мы на одном и том же языке, слышим совершенно разные звуки.
- Твое назначение - стараться уничтожить все, что я считаю дорогим,
все, что создал мой народ. Мое назначение - защищать это всей своей
жизнью. - Хай помолчал, и когда продолжил, в голосе его звучало искреннее
сожаление. - Я не могу убить тебя, но я могу быть уверен, что ты больше
никогда не поднимешь меч.
Запел топор, и Тимон крикнул один раз, а потом застонал, а
отрубленная правая рука дергалась и дрожала, как умирающее животное, на
сожженной земле острова.
Хай взял с костра раскаленный наконечник и прижег им перерубленные
сосуды на обрубке руки. Потом перерезал ремни, державшие Тимона.
- Иди, - сказал он. - Теперь ты должен довериться реке. Скоро на
остров придут мои люди.
Тимон дотащился до берега и на краю воды оглянулся на Хая. Его
огромное тело было искалечено и изранено, но глаза казались ужасными.
Он медленно вошел в воду, прижимая к груди обрубок руки. Течение
подхватило его, голова превратилась в точку на широкой реке и исчезла за
поворотом. Хай смотрел ему вслед, пока он не скрылся из вида, потом
подобрал с земли отрубленную руку, бросил в огонь и сверху навалил сухих
листьев.
Бакмор выкопал ямы для сожжения на берегу реки, и они с Хаем обошли
ряды павших, которые лежали на своем последнем деревянном ложе. Это обряд
прощания, и Хай остановился и посмотрел на старого Маго. В смерти командир
гарнизона приобрел достоинство, которого ему не хватало в жизни.
- Сладок ли вкус славы, Маго? - негромко спросил его Хай, и ему
показалось, что Маго улыбнулся в своем сне.
Хай спел хвалу Баалу и потом собственноручно зажег погребальный
костер.
Танит не было на стенах, когда они с триумфом вернулись в Сетт, но
Хай нашел ее в ее комнате. Она плакала, лицо ее побледнело, под глазами
показались темные пятна.
- Я боялась за тебя, мой господин. Сердце во мне горело, но я не
плакала. Я держалась очень смело. Выдержала весь этот ужас. И только когда
мне сказали, что ты жив, я заплакала. Разве это не глупо?
Прижимая ее к себе, Хай спросил: "Ну что, похоже на стихи поэтов?
Такое же все славное и героическое?"
- Это ужасно, - прошептала Танит. - Ужасней, чем я могла себе
представить. Отвратительно, мой господин, настолько отвратительно, что я в
отчаянии. - Она замолчала, снова припоминая все. - Поэты никогда не пишут
о крови, о криках раненых и... обо всем остальном.
- Да, - согласился Хай, - мы об этом не пишем.
Ночью Хай проснулся и обнаружил, что Танит сидит рядом с его
постелью. Ночная лампа горела низко, и ее глаза были темными бассейнами на
лице.
- Что тебя тревожит? - спросил Хай, и она молчала несколько секунд,
прежде чем заговорить.
- Святой отец, ты так нежен, так добр. Как ты мог делать то, что
делал сегодня?
Хай задумался, прежде чем ответить.
- Это мой долг, - объяснил он наконец.
- Твой долг убивать этих несчастных? - недоверчиво спросила Танит.
- Закон обрекает восставших рабов на смерть.
- Значит закон ошибается, - горячо сказала Танит.
- Нет. - Хай покачал головой. - Закон никогда не ошибается.
- Ошибается! - В голосе Танит опять звучали слезы.
- Закон - это все, что спасает нас от хаоса, Танит. Повинуйся законам
и богам, и тебе нечего бояться.
- Закон нужно изменить.
- Ах! - улыбнулся Хай. - Измени их, конечно. Но пока они не изменены,
повинуйся им.
На следующее утро на рассвете в Сетт прибыл Ланнон Хиканус. Он привел
два легиона в полном вооружении и пятьдесят боевых слонов.
- Боюсь, я пожадничал, государь, - сказал ему в воротах Хай. - Я не
оставил тебе ни одного. - И Ланнон захохотал и обнял Хая, а потом
повернулся к своему штабу, все еще обнимая Хая.
- Кто из вас сказал, что Бен-Амон не будет сражаться?
Ночью, пока он был еще трезв, Хай спел сочиненную им балладу о битве
на Кровавой реке, а Ланнон плакал, когда он пел ее, а потом крикнул своим
офицерам:
- Трое против 30 000! Нам всегда будет стыдно, что мы не сражались
рядом с Хаем Бен-Амоном в битве при Сетте.
Ланнон встал. "Представляю вам нового главнокомандующего всеми
легионами Опета. Представляю вам Хая Бен-Амона, Топорника богов".
А потом король и жрец напились до беспамятства.
Гондвени - один из двухсот племенных вождей венди, его территория
граничит с пустынным ущельем Кал, землей изганников. Это толстый и
процветающий человек; будучи благоразумным, он регулярно оставляет в
условленном месте в скалах небольшие количества соли и мяса в качестве
дара для изгнанников. Также в силу своего благоразумия он предоставляет
кров и еду одиноким путникам, идущим в горы или возвращающимся оттуда, а
когда они уходят из его поселка, память о них уходит вместе с ними.
И вот однажды вечером высокий истощенный незнакомец сидел у его
очага, и ел его пищу, и пил его пиво. Гондвени почуял силу и
целеустремленность за этим невыразительным изуродованным лицом с свирепыми
желтыми глазами. Он испытывал необычную симпатию к этому человеку и
говорил свободнее, чем было у него в обычае. Хотя незнакомец говорил на
венди, он, казалось, ничего не знает о политике и племенных делах, не
знает даже имени верховного короля, который сменил Манатасси, когда того
белые дьяволы унесли за реку.
- Из шестерых братьев Манатасси пятеро быстро и загадочно умерли,
выпив пива, приготовленного средним братом Кани. Только Кани выжил на этом
пиру. - И Гондвени засмеялся, закивал и подмигнул незнакомцу.
- Теперь он наш король, Великий Черный Бык, собиратель дани, Небесный
Гром, жирный развратник со своими пятьюста женами и пятьюдесятью
мальчиками. - Гондвени яростно плюнул в огонь и потом отпил пива из
кувшина, прежде чем передать его чужеземцу. Когда тот взял кувшин,
Гондвени увидел, что у незнакомца нет правой руки и он придерживает кувшин
обрубком.
- А что с советниками Манатасси, его офицерами, его кровными
братьями? - спросил незнакомец. - Где они сейчас?
- Большинство в брюхах птиц. - И Гондвени выразительно провел пальцем
по горлу.
- Большинство?
- Некоторые переметнулись к Кани и едят его соль, другие расправили
крылья и улетели, - Гондвани указал на горы, которые черными зубами
выделялись на фоне звездного неба. - Среди них есть мои соседи, вожди
изгнанников, они никому не платят дань и ждут в горах неизвестно чего.
- А кто это?
- Зингала.
- Кузнец Зингала? - оживленно спросил незнакомец, и выражение
Гондвени изменилось. Он пристально взглянул на незнакомца.
- Похоже, ты знаешь больше, чем нужно для безопасности, - негромко
сказал он. - Пора спать. - Он встал и указал на хижину. - Там для тебя
приготовлена постель, и я пришлю для твоего удобства девушку.
Странник обрушился на несопротивляющееся тело девушки, как буря, и
Гондвени слышал, как она плачет от боли и страха. Он долго лежал без сна,
обеспокоенный и встревоженный, но на рассвете, когда он подошел к хижине
незнакомца, девушка спала сном крайнего утомления, а мужчины не было.
Глубокое ущелье уходило в горы, на тропе было темно и скользко. С
вершины холма падал серебряный водопад, и ветер бросал в лицо Манатасси
пену, когда он поднимался вверх.
На ровном мсете он остановился, чтобы отдохнуть. От холода заболел
обрубок руки. Не обращая внимания на боль, отбросив ее за пределы
сознания, Манатасси посмотрел вверх по ущелью.
На вершине холма, хорошо видная на фоне бледно-голубого в полдень
неба, выделялась фигура человека. Человек стоял совершенно неподвижно, и
его неподвижность казалась угрожающей.
Манатасси поел холодной просяной лепешки, запил ледяной водой из
ручья, прежде чем продолжить подъем. Теперь вверху появились и другие
фигуры. Они появлялись молча и неожиданно и смотрели на него.
Одна из них стояла на огромном камне, высотой в сорок футов, который
почти перегораживал ущелье. Это был высокий человек, мускулистый и хорошо
вооруженный. Манатасси узнал его, он был командиром одного из отрядов в
войске Манатасси.
Манатсси подошел к камню и откинул плащ с лица, обнажив кругулую
голову, но человек на камне не узнал его, не смог узнать своего короля в
этом изувеченном лице, с которого ненависть и боль сорвали всю плоть и
которое преобразили хлыст и дубина.
- Неужели я так изменился? - мрачно подумал Манатасси. - Неужели
никто не узнает меня?
Они смотрели друг на друга много секунд, наконец Манатасси заговорил:
- Я ищу кузнеца Зингалу.
Он знал, что хоть Зингала и живет с изганниками, такой известный
мастер должен по-прежнему иметь много клиентов. Он знал, что ему,
одинокому и безоружному, позволят пройти.
Часовой на камне слегка повернул голову и подбородком указал вверх по
ущелью, и Манатасси пошел дальше.
У водопада в скале были вырублены узкие ступени, и когда Манатасси
поднялся на вершину, его ждали вооруженные люди. Они окружили его, и он
пошел по единственной тропе через густой лес, покрывавший вершины гор.
Его вел дым печей, и скоро Манатасси оказался в естественном скальном
амфитеатре, в чаше поперечником в сто шагов, где работал кузнец Зингала.
Старый мастер стоял у одной из печей, погружая ей в живот руду,
вручную отбирая каждый кусок. Ученики почтительно собрались вокруг,
готовые добавить слой известняка или древесного угля.
Зингала выпрямился и потер боляшие мышцы спины, глядя на
приближающегося высокого незнакомца и его стражу. Что-то знакомое было в
походке этого человека, в развороте плеч, в наклоне головы, и Зингала
нахмурился. Он опустил руки и неуверенно начал ерзать: внешность человека
пробудила в нем глубокие воспоминания. Незнакомец остановился перед ним и
посмотрел Зингале в лицо - глаза у него желтые, свирепые, повелительные.
Зингала взглянул на ноги незнакомца и увидел глубокий разрез ступни. Он
завопил и упал лицом в землю. Взял одну деформированную ногу Манатасси и
поставил на свою седую голову.
- Приказывай, - воскликнул он. - Приказывай, Манатасси, Большой
Черный Зверь, Гром Небесный.
Остальные услышали имя: будто молния ударила в них.
- Приказывай! - воскликнули они. - Приказывай нам, черный бык тысяч
коров!
Манатасси посмотрел на окружавших его изгнанников, пресмыкающихся
перед ним, и заговорил негромко, но голосом, который проникал до самого
сердца:
- У меня только один приказ - повинуйтесь!
Печь была сложена в форме живота беременной женщины, а вход в нее -
узкая щель, влагалище между расставленными бедрами.
Чтобы оплодотворить плавящуюся руду, Зингала вставил во влагалище
конец меха. Этот конец был сделан в форме фаллоса, и вся работа
совершалась в строгом ритуальном порядке, ученики пели песню рождения, а
Зингала потел и работал как повивальная бабка в своем кожаном переднике,
раздувая тяжелые меха.
Когда наконец сняли глиняную затычку и огненная струя расплавленного
металла потекла с песочные формы, все вздохнули послышались вздохи
облегчения и поздравления зрителей.
Используя наковальню из бурого железняка и набор специальных молотов,
Зингала сковал львиную лапу с пятью массивными железными когтями. Он
отшлифовал ее, обточил и отполировал, потом снова нагрел и закалил в крови
леопарда и жире бегемота.
Один из искусных кожевников сшил гнездо из зеленой шкуры слона и
подогнал его под обрубок правой руки Манатасси. Железная лапа была
прикреплена к гнезду, и когда ее пристегнули к руке Манатасси, у него
появилась ужасная искусственная конечность.
Кани, верховный правитель венди и тщеславный сводный брат Манатасси,
лежал с женщиной, когда львиная лапа разбила его череп. Девушка под ним
закричала от страха и потеряла сознание.
У Сондалы, короля бутелези, много подданных, множество скота, мало
пастбищ и еще меньше воды, чтобы благополучно прожить со своим народом и
скотом сезон засухи.
Это маленький жилистый человек, с быстрыми нервными глазами и
постоянной улыбкой. Из племен по большой реке он располагался севернее
всех и был стиснут между сильными племенами венди, с одной стороны, и
длиннобородыми, смуглолицыми дравами в белой одежде. Он находился в
отчаянном положении и был готов выслушать любые предложения.
Он сидел у огня, улыбался и бросал быстрые взгляды на гигантскую
богоподобную фигуру напротив, на этого короля с изуродованным лицом,
птичьими ногами и железной рукой.
- У тебя двенадцать отрядов, в каждом по две тысячи человек, -
говорил ему Манатасси. - У тебя пять цветников девушек, в каждом по пять
тысяч. И еще у тебя 127 000 голов скота: быков, коров и телят.
Сондала улыбнулся и беспокойно заерзал, удивленный осведомленностью
разведки короля венди.
- Где ты найдешь еды, травы и воды для такого количества? - спросил
Манатасси, а Сондала улыбнулся, продолжая слушать.
- Я дам тебе пастбища и землю. Дам тебе землю, богатую плодами и
травой, землю, по которой твои люди будут идти десять поколений и не
дойдут до края.
- Чего ты хочешь от меня? - прошептал наконец Сондала, все еще
улыбаясь и быстро мигая.
- Передай мне твои отряды. Моей руке нужно твое копье, мне нужен твой
щит.
- А если я откажусь? - спросил Сондала.
- Тогда я тебя убью, - сказал Манатасси. - И заберу твои отряды, и
пять цветников девушек, и все 127 000 голов скота, кроме тех десяти,
которых принесу в жертву на твоей могиле, чтобы оказать уважение твоему
духу, - Манатасси тоже улыбнулся, и так ужасна была улыбка этого
изуродованного лица, что собственная улыбка Сондалы застыла.
- Я твой пес, - хрипло сказал он и склонился перед Манатасси. -
Приказывай.
- У меня есть лишь один приказ, - негромко ответил Манатасси. -
Повинуйся!
За первый год Манатасси заключил договоры с винго, сатасси и бей. Он
нанес сокрушительное поражение ксота в одной-единственной битве, применив
такую революционную и безжалостную тактику, что король ксота, его жены,
принцы и весь двор были захвачены через двадцать минут после начала битвы.
Вместо того, чтобы перебить мужчин и захватить женщин и скот, как
поступали обычно, Манатасси приказал удавить короля и всю его семью, потом
собрал побежденные войска, не разоруженные, под началом прежних
командиров, и принял от них клятву верности. Они произнесли эту клятву
громовым голосом, от которого, казалось, дрожат листья на деревьях и скалы
до самого основания.
На второй год, после сезона дождей, Манатасси двинулся на запад, до
самого пустынного берега, на котором вечно ревет холодный зеленый прибой.
Он победил в четырех больших сражениях, удавил четырех королей, с двумя
другими заключил договор и добавил к своей армии почти сто тысяч воинов.
Те, кто был близок к большому черному зверю, знали, что он редко
спит. Казалось, какая-то внутренняя сила увлекает его и не дает отдыхать
или наслаждаться. Он ел, не чувствуя вкуса пищи, с таким видом, с каким
человек бросает полено в огонь, просто чтобы поддержать его. Он никогда не
смеялся и улыбался, только когда дело завершалось к его удовлетворению. Он
грубо и жестоко пользовался женщинами, оставляя их дрожащими и плачущими,
и среди мужчин у него не было друзей.
Только однажды его офицеры видели у него проявление человеческих
эмоций. Они стояли на высокой желтой дюне на западном краю земли.
Манатасси стоял в отдалении, одетый в королевскую леопардовую мантию, с
синими перьями цапли на голове, развевавшимися на холодном ветру с моря.
Неожиданно один из офицеров громко вскрикнул и указал на зеленые
воды. По серебряному морю, как призрачный корабль в тумане, скользила одна
из галер Опета. Попутный ветер раздувал ее единственный квадратный парус,
ряды весел ритмично двигались, она в тишине плыла на север, в своем долгом
пути к порту Кадис.
Снова офицер вскрикнул, и все посмотрели на короля. Лицо его все
покрылось потом, челюсти были сжаты, зубы скрипели, скрежет получался как
от трения камень о камень. Глаза его безумно горели, тело дрожало и
тряслось от ненависти.
Офицер подбежал к нему на помощь, думая, что он заболел трясущейся
лихорадкой. Он коснулся руки короля.
- Высокорожденный, - начал он, Но Манатасси в страшном гневе
повернулся к нему и ударил своей железной лапой, оторвав половину лица.
- Вот! - закричал он указывая железной лапой на исчезающую галеру. -
Вот ваш враг! Хорошо запомните его.
Каждый день приносил новые волнения, тайные радости и затеи - и
счастье. Казалось, не прошло пяти лет с тех пор, как Хай и Танит стали
любовниками: так быстро пролетело время. Но все же это было так, потому
что приближался очередной праздник Плодородия Земли.
Танит громко рассмеялась, вспоминая, как совратила Хая, и решила
повторить представление во время предстоящего праздника. Айна прошамкала
вопрос, глядя на Танит из глубины своего капюшона.
- Чему ты смеешься, дитя?
- Я смеюсь, потому что счастлива, старая мать.
- О, как хорошо быть молодой! Ты не знаешь, каково это - состариться.
- Айна начала один из своих монологов, и Танит провела ее через суматоху
гавани, мимо низких таверн и насмешливых уличных девок туда, где в причале
начинались каменные ступени. Она протанцевала по лестнице и легко прыгнула
на палубу маленького парусника, привязанного к одному из железных колец
причала.
Хай, в грубой одежде рыбака, с красным шарфом на голове, вышел из
крошечной каюты слишком поздно, чтобы помочь ей подняться на палубу.
- Ты опоздала.
- За такую дерзость я накажу тебя, как только это будет безопасно, -
предупредила Танит.
- Жду с нетерпением, - улыбнулся Хай и помог старой Айне подняться на
борт, а Танит тем временем побежала вперед отдавать концы.
Хай сидел на корме, держа рулевое весло, а Танит сидела рядом с ним,
так близко, как можно сидеть не касаясь. Она сбросила плащ, на ней было
легкое хлопковое платье, перевязанное толстой золотой цепочкой - подарок
Хая в день именин.
Ветер дул по траверзу, они держались круто к ветру, плывя мимо
островов, и ветер бросал им в лицо брызги, а вода казалась холодной в
теплых лучах солнца. Хай провел кораблик точно через почти невидимый
проход в тростниках, и они оказались в спокойной защищенной лагуне, чья
поверхность была покрыта темно-зелеными зарослями водяных лилий и усеяна
голубыми и золотыми звездами их цветов. В спокойных водах плавали птицы,
ныряли и взлетали в воздух.
Здесь ветра не было, и Хай достал длинный шест и, стоя на корме,
толкал шестом судно через лагуну к пляжу из ослепительно-белого песка.
Бредя по колено в воде, он вытащил корабль на берег.
Из куска полотна Хай соорудил убежище среди полированных черных
камней на берегу, помог Айне перебраться через песок и усадил ее в
укрытии.
- Чаша вина, старая мать? - соблазнительно предложил он.
- Ты слишком добр, святейшество.
Они оставили Айну, спокойно похрапывающую в тени, и пошли по берегу.
Хай расстелил под пальмами плащ, они сбросили одежду и лежали,
разговаривая, смеясь и любя друг друга.
Потом вместе выкупались в чистой теплой озерной воде, и когда они
лежали на отмели и маленькие волны лениво плескались вокруг них, приплыли
стаи серебряной рыбешки размером в палец и стали клевать их обнаженную
кожу. Танит рассмеялась от щекотки.
Потом они полежали на солнце и обсохли, и Хай взглянул на стоявшую
над ним Танит. Волосы у нее были влажные и тяжелыми черными прядями
свисали на плечи и грудь. Солнце позолотило ей плечи, а на ресницах
дрожали капли воды. Она гордо выдерживала его взгляд, собрав груди в
ладони рук.
- Я изменилась, святой отец? - спросила она насмешливо, и Хай
улыбнулся и покачал головой.
- Смотри внимательней, - предложила она, и ему показалось, что груди
у нее полнее и более заострены, он заметил также, что на них появились
мраморные прожилки сосудов.
- Ну? - спросила Танит, и провела руками по животу.
- Ты толстеешь, - выговорил ей Хай. - Слишком много ешь.
Танит покачала головй. "То, что здесь, святой отец, пришло совсем не
через рот".
Смех замер на губах у Хая, он уставился на Танит.
Хай лежал в темноте, он еще не пришел в себя от шока. Казалось
немыслимым, что одно из семян, которые он рассеивал так беззаботно,
проросло. Разве жриц Астарты тайно не учатпредотвращать такие
происшествия? Это событие могло стать наравне с землетрясением, бурей или
поражением в битве. Придется что-то делать, что-то решительное.
Хай вспомнил о грязных старых ведьмах, живущих в районе гавани: их
дела - улаживать такие неприятности. Но он тут же отбросил эту мысль.
- Нет. - Он произнес это вслух и прислушался к дыханию Танит,
надеясь, что не разбудил ее. Он начал пересматривать свои планы. Может,
такие радикальные действия и не потребуются. Может, организовать еще одно
освящение храма в отдаленной области царства, и там, вдали от
подсматривающих глаз и болтливых языков, она выносит его сына. Найти
приемную мать будет несложно. Он найдет верного человека. В его легионе
много ветеранов, раненных в битвах. Теперь они ведут простую жизнь
крестьянина в одном из поместий Хая. Эти люди ради него солгут, украдут и
убьют. У них плодовитые жены, чьи груди велики и полны и прокормят еще
одного ребенка.
Они смогут часто видеться со своим сыном. Он уже представлял себе это
счастье и смех, представлял себе сына, пинающегося и гукающего, мягкого, с
полным животиком, в свете солнца.
Хай осторожно просунул руку под простыню, слегка коснулся обнаженного
живота Танит и начал ощупывать его.
- Еще нельзя нащупать, - прошептала Танит и повернулась, чтобы обнять
его. - Я не делала того, чему учат жриц. Я ведь плохо поступила? Ты
сердишься на меня, мой господин?
- Нет, - ответил Хай. - Я очень доволен тобой.
- Я так и думала, - довольно усмехнулась Танит, прижалась к нему и
сонно добавила: - Ну, когда привыкла к этой мысли.
