звали Селена - кивнула в знак согласия. Когда Тимон со двора через кухню
пошел в помещения для рабов, она последовала за ним.
Он ждал ее в своей кршечной комнате с единственным тростниковым
матрацем. Она без колебаний подошла к нему и прижалась к мощным мускулам
груди, живота и бедер. Ее круглые груди, выставляющиеся из пурпурной
одежды дома Барка, прижались к Тимону.
Они прижимались лицами, принюхивались друг к другу, ко рту, к глазам,
к ноздрям, цеплялись друг за друга в своем желании.
- Когда я держу тебя, я снова король венди, а не рабский пес, -
прошептал Тимон, и девушка застонала от любви.
Нежными руками, которые могут насмерть сжать человека, Тимон снял с
нее одежду и отнес девушку на матрац. Склонившись над ней, он сказал: "Ты
будешь первой из моих жен. Будешь моей королевой и матерью моих сыновей".
- Когда это будет? - спросила она, и голос ее дрожал от сдерживаемых
чувств.
- Скоро, - пообещал он. - Теперь уже скоро. У меня есть то, за чем я
пришел, и я возьму тебя с собой за реку. Я стану величайшим королем
племен, а ты будешь моей королевой.
- Я тебе верю, - прошептала Селена.
- Мои царские высочества и прекрасные леди. - Дети завизжали от
восторга: такое обращение к ним Хая было одной из его шуток. - Сегодня у
меня для вас особое удовольствие! - Снова разразился ад. Удовольствия Хая
всегды были особыми.
- А что это? - затаив дыхание, спросила Имилце?
- Сегодня вечером вы встретитесь с пророчицей Опета, - объявил Хай, и
шум тут же стих. Самые маленькие не поняли, но их заразила общая
серьезность. Старшие дети слышали о пророчице, ее именем их пугали няньки.
И вот теперь им предстоит встретить это загадочное существо, и атмосфера
стала напряженной. Все застыли в предчувствии чего-то страшного и
сверхъестественного.
Анна высказала общую мысль, когда спросила потерянным голосом: "Она
нас не съест?"
Танит вошла, села и сбросила с лица полу плаща. Улыбнулась детям и
негромко сказала: "Я расскажу вам одну историю. - Улыбки и обещания было
достаточно, чтобы снять общее напряжение, все придвинулись к ней. - Это
история брака великого бога Баала и богини Астарты".
Танит начала рассказывать миф, служивший основой праздника Плодородия
Земли который отмечался каждые пять лет. В этом году, в 538 году от
основания Опета, праздник будет отмечаться в 106 раз. Начнется он завтра и
продлится десять дней.
Танит очаровала свою молодую аудиторию, говоря повелительным голосом,
которому ее учил Хай; она использовала жесты и манеры, также усвоенные под
руководством Хая. Хай смотрел на нее со смесью профессионального одобрения
и восхищения очарованного влюбленного.
За два года она утратила последние следы неотесанности, и хотя ей
всего двадцать лет, есть теперь в ней внутреннее спокойствие, ясность
мысли и выражения, соответствовавшие ее роли пророчицы и религизной
советницы нации. Неважно, что ее пророчества готовились и тщательно
репетировались Хаем Бен-Амоном, она произносила их и делала это
убедительно. Материальный успех Хая за последние два года во многом
объяснялся теми вопросами, которые задавали богатые купцы и торговые
синдикаты Опета, и ответами на них. Просители обычно оставались довольны
ответами Танит, хотя эти ответы всегда звучали сознательно двусмысленно,
чтобы застраховаться от обвинений. И разве главное, что при этом
соблюдались и интересы Хая Бен-Амона?
Таким же образом, несмотря на утрату царского расположения, Хай
сохранял влияние в руководстве государственным кораблем. Он был уверен,
что Ланнон Хиканус прекрасно сознает источник советов и пророчеств Танит.
Тем не менее Ланнон регулярно навещал пророчицу в ее гроте возле
молчаливого зеленого бассейна Астарты.
Завтра утром посещение Ланноном пророчицы станет официальным началом
праздника Плодородия Земли. Именно поэтому Хай пригласил Танит к себе. Он
должен подготовить ее ответы на вопросы царя. Хай достаточно точно знал,
какими будут эти вопросы, потому что его информаторы входили в ближайшее
окружение царя. И опять-таки Хай догадывался, что Ланнон сознательно дает
возможность сообщить ему эти вопросы, так чтобы они вовремя дошли до Хая и
пророчица получила возможность дать правильный ответ.
Мысли о Ланноне всегда вызывали у Хая печаль. Два года Хай был лишен
радости видеть улыбку Ланнона, ощущать его рукопожатие, и за это время
острота потери не сгладилась, а ощущалась еще сильнее. Он часами ждал,
чтобы мельком увидеть старого друга, приставал к другим, требуя рассказать
мельчайшие подробности придворных празднеств, на которые сам не был
приглашен. В каждую годовщину рождения царя, а также в годовщину его
восшествия на престол Хай сочинял сонет и отправлял его с красивым
подарком во дворец. Подарок принимали, но сонет оставался непрочитанным,
насколько он знал.
Хай прервал печальные мысли и посмотрел на свою возлюбленную. Дети
окружили ее, молчаливые, большеглазые, внимательные. Четырехлетний
Ганнибал, названный в честь своего знаменитого предка, забрался на колени
к Танит и сосал палец, глядя ей в лицо.
Серьезная маска слегка соскользнула с лица Танит, с детьми она сама
стала похожа на ребенка, выражение ее оживилось, голос стал возбужденным.
Такой она еще больше нравилась Хаю, и он почувствовал, что сердце у него
разбухает в груди. Сколько еще ему ждать? И чего ждать? Потребовались годы
тщательно спланированных действий, чтобы завоевать ее доверенность. А
сколько же потребуется, чтобы завоевать сердце? А тогда на что он может
надеяться? Ведь она посвящена богине и не может принадлежать смертному
мужчине.
Танит кончила рассказ, и дети с криками требовали еще, одолевая ее
просьбами, мольбами и подкупающими поцелуями, но Хай изобразил гнев и
начал ругать их, а они смеялись и хлопали в ладоши. Он позвал нянек, они
пришли, и среди них высокая молчаливая женщина, в присутствии которой Хай
всегда ощущал тревогу, когда она смотрела на него своими непостижимыми
яростными глазами.
Он сказал ей: "Селена, тьма приближается, скажи Тимону, чтобы он
проводил тебя с фонарем до ворот дворца". - Она склонила голову, принимая
приказ, но не проявляя благодарности.
Когда дети ушли, Хай, Танит и Айна, престарелая жрица, компаньонка
Танит, поужинали. Хай избрал Айну по двум причинам. Она почти ничего не
видела и была совершенно глухой. Хай проверил это, делая непристойные
жесты на расстоянии двадцати шагов от нее. Айна никак на это не
прореагировала; точно так же она себя вела, когда он подкрался к ней сзади
и выкрикнул грубое слово. Она была именно такой компаньонкой, которая
требовалась.
Они ели при низко горящих фитилях ламп, еду подавала старуха рабыня,
и когда они закончили, Хай провел Танит по внутренней лестнице на крышу, и
они сели у парапета на тростниковые циновки и кожаные подушки. С озера дул
прохладный ночной ветер, ярко горели желтые звезды. Хай взял лютню и стал
наигрывать негромкий мотив, к которому приучил Танит: при этом мотиве она
впадала в гипнотический транс. Прежде чем прозвучали последние ноты, Танит
начала дышать медленно и ровно, тело ее застыло в неподвижности, глаза
потемнели и перестали видеть.
Все время повторяя мотив, Хай начал говорить. Говорил он монотонно и
негромко, а Танит неподвижно сидела в звездном свете и слушала внутренним
слухом.
В первый день 106 праздника Плодородия Земли Ланнон Хиканус, сорок
седьмой Великий Лев Опета, во главе процессии отправился в храм Астарты,
чтобы получить пророчество.
Он прошел через вход в храм Баала, где священные башни указывают на
солнце, охраняемое вырезанными из камня птицами солнца, и где молча
ожидало население города. Подойдя к ущелью в красной скале, которое ведет
к священному гроту, он отстегнул свой меч и протянул его маленькому
бушмену, щит и шлем передал оруженосцам и, простоволосый и невооруженный,
прошел через ущелье в храм к пророчице.
За каменным троном пророчицы находился тайный вход в архивы города,
расположенные в скале, а за архивами, охраняемые массивными каменными
дверьми и проклятием богов, сокровищница и усыпальница царей.
Ланнон остановился у бассейна, и к нему приблизились жрицы и
сопроводили к самому краю бассейна. Тут они помогли ему снять доспехи и
одежду.
Он стоял, высокий и обнаженный, золотоволосый и прекрасно сложенный,
у начала лестницы, ведущей в зеленые воды. Тело у него мускулистое, как у
тренированного спортсмена, особенно мощные мыщцы на плечах и шее - признак
человека, много работающего с мечом. Живот и бока, однако, стройные, и
мышцы под кожей едва заметны. Полоска красно-золотых волос спускается от
пупа по плоскому животу и расцветает солнечно-огненными завитками там, где
расходятся ноги. Ноги длинные и прекрасной формы, они легко несут его
мощное тело.
Верховная жрица благословила его и призвала на него благословение
богини. Затем Ланнон спустился по лестнице и погрузился в священные,
дарящие жизнь воды.
Пока две молодых послушницы вытирали его тело и одевали царя в свежие
одежды, Хай Бен-Амон спел хвалебную песнь богине, а когда он кончил, все
взгляды устремились к отверстию в крыше пещеры высоко над поверхностью
зеленой воды.
Ланнон громко воскликнул: "Астарта, мать луны и земли, прими
вестника, которого мы посылаем тебе, и благосклонно откликнись на наши
просьбы".
Все стоявшие вокруг бассейна высоко подняли руки в жесте солнца, и
жертву по сигналу столкнули с каменной плиты в отверстие. Прозвучал
короткий вопль обреченной души, но тут же человек ударился о воду и сразу
ушел в зеленые глубины под тяжестью надетых на него цепей.
Ланнон отвернулся от бассейна и между рядами жриц прошел в склеп.
Помещение пророчицы были лишь немногим больше гостиной в доме богатого
человека. Ровным светом горели лампы. Пламени был придан неестественный
зеленоватый оттенок, стоял тяжелый подавляющий запах горящих трав. За
троном пророчицы занавеси падали до полу, скрывая то, что находится сзади.
Пророчица сидела на троне, маленькая фигурка, закутанная в белые
одежды, лицо скрыто в тени капюшона.
Ланнон остановился в центре помещения и, прежде чем заговорить, еще
раз восхитился тому, как все здесь продумано и ставит просителя в
невыгодное положение. Босой, еще мокрый, лишенный оружия и украшений,
одетый в непривычные одежды и вынужденный смотреть на сидящего на троне
снизу вверх, вдыхая слегка наркотический воздух, - все это должно выбить
из равновесия. Ланнон почувствовал, как в нем начинает шевелиться гнев, и
голос его звучал резко, когда он произнес формальное приветствие и задал
первый вопрос.
Хай следил из своего укрытия за троном. Он получал удовольствие от
физической близости друга, вспоминал его манеры и голос, видел знакомое и
любимое лицо, улыбнулся, увидев ту смену выражения, какую и ожидал:
быстрый приступ гнева в бледно-голубых глазах, затем интерес, проблеск
улыбки, когда следовал хороший совет.
Танит говорила тем же монотонным голосом, какой использовал Хай,
подбирая ответ из вариантов, которыми вооружил ее Хай.
Когда Ланнон кончил и собирался покинуть комнату, Танит сказала:
- Еще одно.
Ланнон удивленно повернулся: он не привык к предоставляемым без
просьбы и неоплачиваемым советам от пророчицы. Танит заговорила:
- У льва был верный шакал, который предупреждал его о приближении
охотника, но лев прогнал его прочь.
- У солнца была птица, на крыльях которой прилетали к нему
жертвоприношения, но солнце отвернуло от нее свой лик.
- У руки был топор, который защищал ее, но рука отбросила его прочь.
- О гордый лев! О неверное солнце! О беззаботная рука!
Хай за занавесом затаил дыхание. Когда он сочинял это, звучало очень
умно, но теперь, произнесенное в этой каменной комнате, шокировало даже
его.
Бледные глаза Ланнона застыли, когда он задумался над этой загадкой,
но она оказалась нетрудной, глаза Ланнона прояснились, гневно блеснули,
кровь прилила к лицу и шее.
- Будь ты проклята, ведьма! - закричал он. - Еще и от тебя я должен
это слышать? Проклятый жрец преследует меня на каждом шагу. Не могу пройти
по улицам своего города, чтобы не услышать, как толпа распевает его
пустяковые песенки. Не могу пообедать в собственной столовой, чтобы гости
не повторяли его пустые слова. Не могу сражаться, не могу выпить чашу
вина, не могу бросить кость, чтобы его тень не стояла за моим плечом. -
Ланнон тяжело дышал от гнева. Он прошагал по комнате и потряс кулаком
перед лицом испуганной пророчицы. - Даже мои собственные дети, они им
околдованы.
За занавесом дух Хая взлетел, как на крыльях: говорил не враг.
- Он ходит с напыщенным видом и распоряжается на улицах моего города,
его имя звучит по всем царствам.
Гнев Ланнона превратился в праведное негодование.
- Его приветствуют, когда он проходит, я сам это слышал, и, клянусь
великим Баалом, его приветствуют громче, чем собственного царя.
Ланнон отвернулся от трона, не способный справиться с возбуждением.
Он взглянул на занавес, и Хаю на мгновение показалось, что Ланнон
заглядывает ему в душу. Хай затаил дыхание и отшатнулся, но Ланнон заходил
по комнате и снова подошел к пророчице.
- И все это он делает, заметь себе, без моего расположения. Он должен
был бы быть изгнанником... - Он замолчал и снова начал расхаживать: голос
его изменился, стал не таким острым, и он еле слышно сказал: - Как мне не
хватает этого ужасного маленького человека.
Хай на мгновение даже усомнился, правильно ли он расслышал, но тут же
Ланнон взревел:
- Но он бросил мне вызов. Он отнял у меня то, что принадлежало мне, и
я не могу простить этого!
Он повернулся и вылетел из склепа. Оруженосцы и начальник охоты
заметили выражение его лица и предупредили тех, мимо кого пронесся
разгневанный царь, возвращаясь во дворец.
В последний день праздника Ланнон Хиканус молился в храме великого
Баала, один в священной роще среди башен и каменных птиц солнца. Потом он
вышел, чтобы получить возобновленные клятвы верности от своих подданных.
Были представлены все девять аристократических семейств, а также жреческие
ордена, главы гильдий ремесленников и могущественные торговые синдикаты
царств. Они должны произнести клятвы верности трону и принести дары
Великому Льву.
Хай Бен-Амон на церемонии отстутствовал. Произносил клятву от имени
жрецов и предлагал дары Бакмор. Ланнон негромко спросил у молодого
жреца-воина, когда тот склонился перед ним:
- Где святой отец Бен-Амон?
- Мой господин, я говорю от его имени и от имени всех жрецов Баала, -
Бакмор уклонился от ответа, как и научил его Хай, и Ланнон в присутствии
всех аристократов не мог дальше продолжать разговор.
Этой церемонией кончался праздник, и Опет предался оргии пьянства,
веселья и распущенности. Ланнон со своими приближенными пировал во дворце,
а простолюдины запрудили узкие улицы с песнями и танцами. Среди них
сновало множество торговцев вином, но при свете дня обычаи и законы еще
сдерживали веселящиеся толпы. Тьма принесет бесстыдное развратное веселье,
каким всегда отличался праздник. Ночью благородные матроны и их
хорошенькие дочери выскользнут из домов, закутавшись в плащи и капюшоны,
чтобы присоединиться к веселью толп или по крайней мере следить за ним с
горящими глазами и сдерживаемым смехом. В течение дня и ночи законы
общества переставали действовать, и ни один муж, ни одна жена не смели
требовать объяснений от своих супругов. Так бывало только раз в пять лет,
и когда праздник кончался, у всех были затуманенные вином головы, бледные
лица и дрожащие руки, а также тайные самодовольные усмешки.
К середине дня Ланнон был пьян, счастливо и полностью пьян, так же
как большинство его гостей. Приемный зал дворца изнемогал от жары. Солнце
яростно било в плоскую глиняную крышу, а тепло разгоряченных тел пятисот
аристократов и жар от многочисленных дымящихся горячих блюд превращали
этот зал в раскаленную печь.
Рев голосов заглушал героические усилия музыкантов, и искусство
обнаженных танцовщиц вознаграждалось градом спелых фруктов, нацеленных
группой молодых благородных рыцарей. Заключались пари о том, в какую
именно часть девичьего тела попадут меткие стрелки, и в этих пари ставки
были немаленькие.
Погрузившись в вино и разговоры, Ланнон не замечал перемены,
происшедшей с пирующими, пока зал соверешенно не затих. Ланнон поднял
голову и нахмурился, видя, как застыли руки музыкантов на их инструментах,
как стояли, будто парализованные, танцовщицы, а гости таращили глаза.
Хмурое выражение сменилось яростной гримасой, когда Ланнон увидел Хая
Бен-Амона, приближающегося к нему по центру зала. Хай в белой одежде с
вшитой по краям золотой нитью. На нем золотой пояс и украшенный
драгоценными камнями кинжал. Волосы и борода тщательно намаслены и
причесаны, золотые ушные кольца свисают на плечи.
С серьезным выражением он склонился перед царем, и его золотой
мелодичный голос долетел до самых дальних уголков зала.
- Мой царь, я пришел возобновить свою присягу верности, данную тебе.
Пусть все знают, что верность тебе я ценю превыше всего, что буду верен
тебе до смерти и после нее.
Как и предполагал Хай, Ланнон был застигнут врасплох. Мозг его был
одурманен неожиданностью и вином. Он поискал слов для ответа, но прежде
чем нашел, Хай быстро встал.
- В знак своей верности я предлагаю дар. - Он махнул рукой, и все
головы повернулись к входу в зал.
В зале появилась огромная фигура Тимона, он прошел по залу и
остановился рядом с Хаем. Смотрел в лицо Ланнона своими свирепыми
дымящимися глазами.
Хай прошептал: "Вниз!" И пнул гиганта. Тимон медленно опустился на
одно колено и склонил голову.
- Но он принадлежит богам, - хрипло возразил Ланнон. - Ты сам объявил
его отмеченным богами, жрец.
И Хай собрался с силами, напрягся, чтобы принести свою жертву.
Несмотря на то, что он уже объяснил все и богам и Тимону, он волновался.
Необходимо вернуть милость царя, объяснил Хай, а это единственный способ.
Иначе он не может вырваться из тупика. Он должен преподнести раба. Хай
просил у великого Баала разрешения пренебречь знаками на ногах раба. Он
просил об этом вслух, в полдень, расхаживая по плоской крыше своего дома.
Отдаленный раскат летнего грома - это и был нужный Хаю ответ. Боги
ответили, но Хай все равно нервничал, ответ был неясный и двусмысленный. К
тому же Хаю было очень трудно признавать свою ошибку, это подрывало самые
основы его существа.
- Мой господин, - сказал Хай. - Я ошибся. Боги сообщили мне, что
знаки не священны.
Ланнон смотрел на Хая. Он слегка покачал головой, как будто не
доверял своим ушам.
- Ты хочешь сказать... ты отдаешь его мне без всяких ограничений? Я
могу немедленно уничтожить его. если захочу? - Он наклонился, пристально
глядя на Хая. - Ты отдаешь его мне без условий?
- Я заявил о своей любви к царю, - ответил Хай и ногой подтолкнул
Тимона.
Громкий рокочущим басом на почти совершенном пуническом Тимон
произнес: "Я здесь как доказательство этой любви".
Ланнон откинулся на подушках. Он обдумывал положение, лицо его снова
нахмурилось.
- Ты хочешь связать меня! Условия все равно есть, только они скрыты,
- прорычал он.
- Нет, мой господин. Никаких цепей, кроме уз дружбы, - сказал
негромко Хай. Они смотрели друг другу в глаза. Ланнон начинал краснеть от
гнева, Хай сохранял спокойствие.
Неожиданно лицо Хая сморщилось, птичьи глаза блеснули. Кольца,
свисающие на щеки, задрожали от сдерживаемого смеха. Ланнон раскрыл рот,
собираясь крикнуть, отвергнуть предлагаемый дар и дружбу, но вместо этого
смех вырвался из его губ. Он смеялся, пока слезы не полились ему на щеки,
а между приступами смеха он стонал от боли в мышцах живота.
- Лети для меня, Птица Солнца, - прорыдал он, и Хай уселся рядом с
ним на подушки, дрожа от смеха.
- Рычи для меня, Великий Лев, - воскликнул он, и девушка рабыня
наполнила вином чашу и поднесла ему. Хай отпил половину и протянул чашу
Ланнону. Тот осушил ее. Несколько капель вина вытекли из уголков рта и
пропали в золотой бороде. Ланнон разбил чашу о каменный пол и сжал плечи
Хая.
- Мы потеряли много времени, моя Птица Солнца. Надо наверстать его.
Что сначала?
- Пить, - сказал Хай.
- Ага! - воскликнул Ланнон. - А потом?
- Охотиться, - предложил Хай, выбрав любимое занятие царя.
- Охотиться! - повторил Ланнон. - Пошлите за начальниками охоты,
завта мы отправляемся охотиться на слонов!
- Астарта, мать земли, как умножилась твоя краса, - бормотал Хай,
грациозно раскачиваясь и глядя в ночное небо. Он пошатнулся, но
прислонился к стене и не упал. Выпрямившись, он продолжал рассматривать
удивительный астрономический феномен. Над пирующим городом нависли четыре
серебряные луны. Хай закрыл один глаз, и три луны исчезли, открыл - и они
вновь появились.
- Астарта, направь шаги твоего слуги, - попросил Хай, оттолкнулся от
стены и пошел по узкой улице в сторону гавани. Споткнулся о тело, лежащее
в тени, и неуверенно наклонился в поисках признаков жизни.
Тело издало пьяный крик, когда Хай повернул его на спину, и к Хаю
донесся сильный запах вина. Это напомнило ему о телах, лежавших повсюду в
оставленном им банкетном зале. И среди них улыбающийся во сне Ланнон.
- Сегодня у тебя хорошая компания, гражданин Опета, - усмехнулся Хай
и пошел дальше по переулку. В углу стены шевельнулась тень. Хай с
любопытством посмотрел на нее, увидел две головы и одно тело, услышал
тяжелое дыхание и страстные вздохи. Движения абсолютно характерные. Хай
улыбнулся, споткнулся и чуть не упал. Он увидел, что на него из тени
смотрит испуганное девичье лицо. "Да плодоносит все на земле", - негромко
сказал он ей и пошел дальше, и тут же еще одна темная фигура выскользнула
из-за угла и последовала за ним. Фигура была совершенно укутана в грубый
коричневый плащ, а движения у нее были вкрадчивые и обдуманные.
Пристань была заполнена веселящимися людьми, повсюду горели костры. В
неподвижных черных водах озера вспыхивалияркие красные отблески. Вокруг
костров, взявшись за руки, плясали люди. Некоторые женщины, отбросив все
запреты, обнажились по пояс, и брызги вина на их белом теле казались
брызгами крови.
Хай остановился и некоторое время смотрел на них, а следовавшая за
ним фигура смешалась с толпой веселящихся.
Когда Хай пошел дальше, фигура в плаще тотчас двинулась за ним.
Переулок, который вел к дому Хая, был покрыт тьмой, но в нише над воротами
тускло горела лампа, оставленная, чтобы приветствовать хозяина.
Хай ощупью пробирался к воротам, а следавашая за ним фигура
приблизилась. Хай из-за звука своих шагов не слышал шелеста одежды и
легкой походки за собой.
Хай добрался до ворот и стоял в тусклом свете. Кинжал его находился
под плащом, правую руку он протянул к воротам. И в этот мемент, когда он
не был готов к сопротивлению, темная фигура бросилась к нему. Кто-то
схватил его за руку и прижал к стене. Вино замедлило его реакцию, он
поднял вверх лицо в удивлении и тревоге. Увидел приближающуюся темную
фигуру, лицо которой скрыто, и прежде чем смог что-нибудь сделать, к его
губам прижались мягкие губы, он почувствовал прикосновение мягких грудей и
бедер.
Он стоял как парализованный. Стоял несколько секунд, а губы и руки
дразнили его. Потом с хриплым криком он потянулся к упругой женской
фигуре, и она тут же исчезла, ускользнула за пределы его досягаемости.
Он устремился за ней, шаря руками в воздухе, фигура отпрянула,
скользнула за ворота в дом Хая и захлопнула их.
Отчаянно ругаясь, Хай боролся с воротами, наконец открыл их и вбежал
во двор.
Во дворе что-то мелькнуло и исчезло в доме, Хай побежал следом,
споткнулся о подушку и растянулся во всю длину, перевернув при этом стул,
на котором стояла амфора с вином и чашки. Они с грохотом разбились, вино
разлилось по глиняному полу. Издевающийся смех из темноты возле дома; Хай
с трудом встал и бросился вперед. Он увидел силуэт фигуры в плаще на фоне
освещенной двери его собственной спальни.
- Подожди! - крикнул он. - Кто ты? - Поднятые шумом, прибежали
домашние рабы, в панике и торопливо вооружившиеся.
- Уходите! - яростно крикнул им Хай. - Если вы... если кого-нибудь я
увижу вне его помещений до утра, выпорю! - И они ушли в свои помещения,
совсем не встревоженные его угрозой. Хай сохранял достоинство, пока не
исчез последний из них, потом повернулся и побежал к двери своей спальни.
Здесь, на низком столике у кровати, горела лампа. Фитиль был едва
поднят, отбрасывая кружок тусклого света и оставляя почти всю команту в
тени. Возле лампы стояла женщина в плаще. Она стояла неподвижно, лицо ее
было совершенно скрыто капюшоном, но Хай уловил отражение света в ее
глазах.
Хай пролетел полкомнаты, но в неправильном направлении. Повернулся к
женщине, и в этот момент она наклонилась и задула лампу. Комнату наполнила
тьма, и очередной прыжок Хая закончился у стены. Он собрался с силами - он
теперь быстро трезвел - и присел у стены, прислушиваясь.
Услышал шорох одежды и прыгнул. Пальцы его ухватили край плаща.
Приглушенный вскрик, и материя выскользнула у него из рук. Он выругался и
широко развел руки, как слепой.
Почувствовал рядом движение, легкое дыхание, мягкий шелест. Быстро
протянул руку, и пальцы его коснулись гладкой кожи. Он ощутил
прикосновение к голой спине, к выпуклостям ягодиц. Негромкий смешок, и она
вновь исчезла. Хай застыл, сердце колотилось о ребра, и от мгновенно
возникшего физического влечения закружилась голова.
Женщина сбросила плащ. Он наедине с женщиной, увертливой, как щука, и
обнаженной, как новорожденный ребенок. Как крадущийся леопард, он
устремился за ней, раздеваясь на ходу, пока на нем не остались только
ушные кольца. Он был гол, как его страсть.
Теперь она впала в панику в темноте, не в силах контролировать свои
выдохи и нервный смешок. Хай охотился за ней по слуху, загоняя в угол у
кровати.
Она чуть не сбежала опять, нырнув под его руку, но он успел поймать
ее длинной рукой за талию и без усилий поднял. Она завизжала, дергаясь,
как пойманное животное, кулаками била его по лицу и груди.
Он отнес ее на толстую груду шкур, из которых состояла его постель.
Хай проснулся с ощущением мира и счастья.
Тело его смягчилось и расслабилось, но мозг работал четко. В комнату
пробивались первые розовые лучи рассвета и доносились крики птиц с озера.
Он приподнялся на локте и посмотрел на девушку, спавшую рядом на
смятой постели. В тепле весенней ночи она отбросила покрывало. Волосы на
висках ее увлажнились, и мелкие капли пота выступили над надутой верхней
губой. Глаза закрыты, и спала она так легко, что ее дыхание чуть шевелило
лежавшие на щеках мягкие темные волосы.
Руки она закинула за голову, прижав удивительно большие груди. Груди
большие, полные и круглые для такого длинного стройного тела, и соски все
еще покрасневшие от ночных ласк. Кожа у нее гладкая, бледно-кремового
цвета, и на ее фоне выделятся четные завитки волос под мышками и внизу
живота.
Первым же взглядом Хай рассмотрел все это, прежде чем взглянул на ее
спокойное сонное лицо.
Хай смотрел на нее, не веря своим глазам, и не мог произнести ни
звука. Он чувствовал страх, благоговение и сверхъестественный ужас.
Девушка открыла глаза, увидела его и улыбнулась.
- Да благословит тебя Баал, святой отец, - негромко сказала она.
- Танит! - выдохнул Хай.
- Да, мой господин. - Она по-прежнему улыбалась.
- Святотатство, - прошептал Хай. - Оскорбление богини.
- Отказаться от моей любви к тебе - это было бы оскорблением всей
моей природы. - Танит села в кровати и без всяких угрызений совести, без
малейшего ощущения вины поцеловала его.
- Любви? - переспросил Хай, на мгновение забыв все свои опасения.
- Да, мой господин, - ответила Танит и снова поцеловала его.
- Но... - Хай начал заикаться, щеки его покраснели. - Но как ты
можешь любить меня?
- А как я могу не любить, мой господин?
- Но мое тело... моя спина...
- Твою спину я люблю, потому что она часть тебя, часть твоей доброты
и мудрости.
Он долго смотрел на нее, потом неуклюже взял в руки и погрузил лицо в
ее ароматные волосы.
- О Танит, - прошептал он. - Что же нам делать?
Хай стоял на вершине холма и ждал своего бога. Под ним шевелился
лагерь. До него доносились негромкие звуки, звуки 6 000 человек,
готовящихся к охоте. 6 000 воинов легиона Хая, и царская свита, и рабы, и
женщины, и слоны, и обоз с поклажей. Неудивительно, что лагерь занял всю
долину по обе стороны от небольшой речки, которая, извиваясь, спускалась с
холма. В тридцати милях к северу текли зеленые медленные воды большой
реки, разлившись в своем горячем и негостеприимном русле. Там находился
один из легионов Ланнона; в течение четырех дней воины тревожили пасущихся
там слонов.
Обеспокоенные, стада должны покинуть долину реки и пойти по древней
дороге через холмы. Ланнон располагался теперь рядом с этой хорошо
известной тропой, и разведчики накануне вечером доложили, что стада уже
двинулись. Они собираются в районе холмов и в течение нескольких следующих
дней устремятся в долину длинными рядами, впереди старые самцы, которые
уводят стада от беспокоящих их охотников.
Хай Бен-Амон обдумывал все это, стоя на рассвете. На нем были легкие
охотничьи доспехи и беговые сандалии, и он удобно опирался на древко
топора с грифами. Великолепное лезвие было спрятано в кожаный чехол, чтобы
предохранить остро заточенное лезвие и замечательную гравировку. Хаю
казалось, что боги специально все так организовали, чтобы предоставить ему
возможность.
В течение двух недель после окончания праздника Плодородия Земли
