Их разбудил стук и шум, и Хай соскочил с постели и схватил топор,
прежде чем окончательно проснулся. Как только смятение улеглось и рабы
убедились, что стучит и вызывает их солдат из царской охраны, Хай отложил
топор и зажег еще одну лампу.
- Святой отец. - Один из рабов постучал в дверь его спальни.
- Что там?
- Царский стражник. Великий Лев не может уснуть. Он просит тебя взять
лютню и навестить его.
Хай сел на краю кровати и негромко, но зло выругался, проводя
пальцами по бороде, стараясь прогнать из глаз сон.
- Ты слышал меня, святейшество?
- Слышал, - прорычал Хай.
- Великий Лев говорит, что не примет отказа. Он приказал ждать, пока
ты оденешься, и проводить тебя во дворец.
Хай встал и потянулся к одежде, но рука его застыла. Он увидел, что
Танит смотрит на него. Глаза ее в свете лампы были огромными, волосы в
сонном беспорядке, и выглядела она как ребенок. Хай поднял простыню и
скользнул к ней.
- Скажи царю, что я поранил палец, что у меня болит горло, что моя
лютня разбита - и я пьян, - закричал он и обнял Танит.
Шейх Хасан ополоснул пальцы в серебряной чаше и вытер их шелковым
платком.
- Он хочет произвести на нас впечатление своей силой, - прошептал его
младший брат Омар. Хасан оглянулся на него. Его брат - известный франт.
Борода у него промыта, надушена и расчесана так, что блестит, одежда из
тончайшего шелка, а туфли и пояс отяжелели от вышивки золотыми и
серебряными нитями. На пальце у него рубин размером с сустав пальца
мужчины. Глаза затуманились от кальяна, лежавшего рядом на подушке. Да,
франт, и, по всей вероятности, педераст, но в то же время обладатель
острого ума и проницательности, и Хасан часто следовал его советам.
Они сидели рядом в тени широко расставленных ветвей древнего фигового
дерева. Одномачтовое суденышко дау, на котором они приплыли на встречу,
стояло у берега, покрытого белоснежным песком, чуть пониже, и со своего
места на острове они хорошо видели через водный поток северный берег
большой реки.
На берегу, в мелких лужах, лежало стадо морских коров. Большие серые
тела, похожие на речные булыжники; на них беззаботно восседали белые
цапли.
Вдоль северного берега тянулась узкая полоса темно-зеленой
растительности, но сразу за ней начинались голые коричневые холмы. Вся
местность там выглядела сожженной и пустынной. Холмы мрачные, с круглыми
вершинами. Почва покрыта редкой чахлой травой, высохшие мертвые деревья
протягивают к небу свои изогнутые ветви; эти деревья давно убиты засухой.
Однако под взглядами шейхов сцена изменилась. По холмам пробежала
темная тень, будто грозовое облако закрыло солнце.
- Да, - сказал Омар. - Демонстрация должна открыть наши уши для его
слов.
Хасан выпустил в пыль струю ярко-красной слюны и вытер бороду, глядя,
как оживают голые холмы, как расширяется темная тень. Никогда раньше не
видел он такого огромного людского сборища. Отряды двигались стройными
рядами, пока не покрыли все холмы. Хасан нервничал, но лицо его оставалось
спокойным, глаза серьезными, и только длинные смуглые пальцы,
поглаживавшие рукоять кинжала, выдавали его беспокойство. Ничего подобного
он не ожидал. Он прибыл, чтобы обсудить условия торговли и взаимные
территориальные претензии с новым черным повелителем, внезапно появившимся
в этой загадочной и малоизвестной земле за рекой. Вместо этого он увидел
самую большую армию, какая возникала когда-нибудь в мире. Он подумал,
командовал ли сам Александр таким множеством.
Омар затянулся, задержал дым и потом выпустил его тонкой струйкой
через ноздри.
- Он хочет произвести на нас впечатление, - повторил он, и Хасан
резко ответил:
- Если таково его намерение, то он преуспел. На меня он произвел
впечатление.
Все новые отряды возникали из-за горизонта мощными, но стройными
колоннами. Они разворачивались и занимали свои места в общем построении,
как будто ими руководил один мозг, как стаи рыб или караваны перелетных
птиц реагируют на неслышные сигналы. Казалось, это не собрание
индивидуальностей, а огромный единый организм, растянувшийся, но хорошо
скоординированный. Хасан смотрел, вздрагивая в полуденной жаре долины.
На северном берегу все движение прекратилось, и тишина опустилась на
сомкнутые ряды черных воинов. Эта тишина и неподвижность казались более
угрожающими, чем предшествующее движение, вся долина замерла в ожидании,
напряжение становилось почти непереносимым. Хасан выругался и сделал
движение, собираясь встать.
- Я не стану потворствовать капризам дикаря. Это оскорбление. Мы
уходим. Он должен прийти к нам, если хочет поговорить. - Но, не завершив
движения, он снова сел на подушки и замолк, а заговорил его брат:
- Похоже, мир, каким мы его знали, изменился, брат, - сказал Омар. -
То, что было истинно вчера, сегодня ложно.
- Что ты советуешь?
- Надо познать новую истину и обдумать ее. Если возможно, мы должны
извлечь выгоду из нового положения.
На противоположном холме началось движение, ряды зашевелились, как
раздвигаются тростники, когда проходит лев. Шейхи напрягали зрение,
спрашивали у стражников, что происходит, но ответы были не слышны в океане
звуков. Земля дрогнула от топота сотен тысяч ног, воздух задрожал от
ударов копьями о щиты, и одним голосом на заполненных холмах тысячи глоток
выкрикнули приветствие королю.
Звуковая буря прокатилась по долине и замерла эхом в небе и на южных
холмах. Снова тишина и неподвижность, потом большое военное каноэ с
пятьюдесятью гребцами отчалило от песчаного берега и быстро направилось по
зеленым водам к острову.
Из каноэ на берег вышел человек и пошел вверх, туда, где под фиговым
деревом ждали шейхи. То обстоятельство, что он прибыл без охраны, уже
говорило о пренебрежении, это признак силы и неуязвимости.
На нем был плащ из шкуры леопарда, на ногах сандалии, но никаких
украшений или оружия. Он остановился перед шейхами, высокий и худой, и
они, казалось, съежились перед этим огромным корпусом.
Он посмотрел на них свирепыми желтыми глазами хищной птицы, глазами,
которые проникали в самую душу.
- Я Манатасси, - сказал он глубоким мягким басом. - Я Черный Зверь. -
Они сдержали удивление: он бегло говорил на их языке.
- Я Хасан, шейх Софалы, принц Мономатапы и вицекороль императора
Чана.
- Вы любите желтый металл, - Манатасси произнес это как обвинение, и
Хасан был выбит из равновесия. Он мигнул и посмотрел на Омара.
- Да, - согласился Омар, - мы его любим.
- Я дам вам достаточно, чтоб вы были довольны, - сказал Манатасси.
Омар облизал губы - неосознанное проявление алчности - и улыбнулся.
- У тебя много драгоценного металла? - спросил Хасан. Такое
прямолинейное начало переговоров вызвало у него отвращение. Этот человек
дикарь, он не понимает тонкостей дипломатии. Но золото стоит небольшой
бестактности, особенно в количествах, на которые намекает этот самозваный
черный зверь. - Откуда же он?
- Из сокровищницы Ланнона Хикануса, Великого Льва Опета и царя
четырех царств, - ответил Манатасси, и Хасан нахмурился.
- Не понимаю.
- Значит ты дурак, - сказал Манатасси, и Хасан вспыхнул, резкий ответ
уже повис на его губах, но брат предупреждающе сжал его руку.
- Объясни нам, - сказал Омар. - Ты собираешься воевать с Опетом?
- Я уничтожу его - его народ, его города, его богов. Я не оставлю от
него ни следа, ни одной живой души. - Гигант негр задрожал, на пурпурных
губах показалась пена, пот выступил на изуродованном лице.
Омар тонко улыбнулся. "Мы слышали о битве у крепости Сетт".
Манатасси взревел, как от боли. Он подскочил к шейху, достал из-под
плаща когтистую железную руку и протянул ее к лицу Омара. Тот отступил за
брата.
- Не смейся надо мной, маленький человек, не смейся надо мной, или я
вырву твою печень.
Омар взвыл от ужаса, и пот побежал по его бороде.
- Мир, - торопливо вмешался Хасан. - Мой брат хотел только сказать,
что легионы Опета нелегко уничтожить.
Манатасси глонул воздуха, все еще дрожа от гнева. Он отвернулся,
подошел к краю острова и стал смотреть в воду. Плечи его опустились, грудь
поднималась рывками, но он постепенно успокоился и вернулся к шейхам.
- Видите их? - Он указал на армию, которая затемняла холмы.
- Только численность, разве этого достаточно? - спросил Хасан. - Ты
бросаешь вызов могущественному противнику.
- Я вам покажу, - сказал Манатасси и поднял железную руку. Немедленно
к нему подбежал из каноэ один из офицеров и встал на колени.
Манатасси произнес несколько слов на венди и указал на реку. С
выражением радости, осветившим его темное лицо, офицер вскочил на ноги. Он
отдал салют, побежал к каноэ, и оно тут же поплыло на северный берег.
Шейхи с удивлением и интересом смотрели на новое движение, которое
началось среди воинов на противоположном берегу. Двумя мощными колоннами
они устремились к воде, входили в нее, и Хасан с тревогой воскликнул: "Они
безоружны".
- И обнажены, - добавил Омар, и ужас его сменился эротическим
интересом. Он смотрел на черные колонны, входившие в мелкую воду. Как рога
буйвола огибали они один участок берега, и маневр был завершен, прежде чем
старый самец бегемот очнулся от своего богатырского сна и обнаружил, что
он окружен.
Он поднялся на ноги и осмотрелся поросячьими розовыми глазками. Пять
тонн прочнейшей плоти, одетой в толстую серую шкуру, розовую на брюхе.
Ноги у него толстые, короткие и мощные, а когда он заревел, открыв пасть,
то обнажились большие желтые клыки, которые могут перекусить боевое каноэ.
Он побежал неуклюжим галопом, оставляя глубокие отпечатки копыт в
мягком белом речном песке, и ударил в стену черных воинов, которая
преграждала ему путь к воде. Он оказался на мели, вспенив воду, а стена из
черных тел перед ним стала прочней и толще, потому что все новые и новые
воины подключались к ней, поглощая его удар.
Бегемот побежал изо всех сил, и черные тела разлетались вокруг него,
как мякина в водовороте. Челюсти его работали, и казалось, нет силы,
которая его сдержит. Он прорвется и найдет спасение в глубинах реки. Но
люди кишели вокруг него, и его бег замедлился заметно, хотя рев становился
все громче, и хруст разрываемых челюстями тел ясно доносился до зрителей
на острове.
Манатасси стоял неподвижно, слегка наклонившись вперед, на покрытом
шрамами лице легкая гримаса, желтые глаза внимательны.
Вода в реке покраснела и вспенилась. Рев самца принял новый характер,
в нем звучал страх, и бегомота больше не было видно под роем обнаженных
черных тел. Похоже на скорпиона, на которого напала армия муравьев.
Существа, значительно меньшие по размерам, подавили его своим живым весом.
Солнце блестело на их мокрых телах, и продвижение зверя вперед
прекратилось. Бегемот был окупан клубком черных тел, а вода вокруг него
покраснела от крови, изуродованные тела падали с него, как черные клещи с
тела быка. Они плыли по медленному течению, а на их место с готовностью
устремлялись другие.
И вот, как по волшебству, клубок людей и зверя начал двигаться к
острову; оставляя за собой мертвых, он двигался по мелководью.
Они добрались до острова и вышли из воды, 1 000, может быть, 2 000
человек, несущих уставшего, но все еще борющегося бегемота вверх по
берегу. Самец яростно бросался из стороны в сторону, и все, кто оказывался
в досягаемости его челюстей, умирали, голова и пасть зверя покрылись алой
кровью его жертв.
Оставляя след из мертвецов и страшно изуродованных людей, они
пронесли бегемота к тому месту, где стоял в ожидании Манатасси.
Пошатываясь, подошел офицер. Он ослабел от потери крови, и одна его рука
была откушена по локоть мощными челюстями бегемота.
Он подал своему королю копье. Манатасси прошел вперед и, пока его
люди держали пришедшего в ужас зверя, ударил его в горло. Первым же ударом
он разрезал яремную вену, столбом вырвалась кровь, и самец умер с криком,
который разнесся по холмам.
Манатасси отошел и без всякого выражения смотрел, как его люди
приканчивают раненых, а когда офицер склонился перед ним. прижимая к груди
обрубок руки, и просил о милости умереть от руки короля, в глазах
Манатасси блеснула гордость. Он нанес милосердный удар, разбив череп
офицера своей железной рукой, потом подошел к шейхам и мрачно улыбнулся,
заметив их потрясенные лица.
- Вот мой ответ, - сказал он, и некоторое время спустя Хасан спросил:
- Чего ты хочешь от нас?
- Две вещи, - ответил Манатасси. - Беспрепятственный проход для моей
армии через вашу территорию за рекой. Вы должны отказаться от договора о
взаимопомощи с Опетом. И мне нужно железное оружие. Моим кузнецам
потребуется еще десять лет, чтобы вооружить такое количество людей. Мне
нужно ваше оружие.
- Взамен ты отдашь нам золото Опета и шахты срединного царства?
- Нет! - гневно рявкнул Манатасси. - Вы можете взять золото. Мне оно
не нужно. Это проклятый металл, мягкий и бесполезный. Можете забрать все
золото Опета, но, - он помолчал, - шахты срединного царства никогда больше
не будут действовать. Больше никогда люди до смерти не станут опускаться
под землю.
Хасан хотел возразить. Без золота срединного царства исчезает
необходимость в его собственной должности. Он мог представить себе гнев
императора Чана, когда прекратится привычный доступ полученного при
торговле золота. Пальцы Омара осторожно предупредили его, их прикосновение
было красноречиво.
- Поспорим в другое время. - Хасан внял предупреждению, подавил
возражения и улыбнулся Манатасси.
- Ты получишь оружие. Я обеспечу это.
- Когда? - спросил Манатасси.
- Скоро, - пообещал Хасан, - как только мои корабли вернутся из земли
за восточным морем.
Ланнон постарел за последние годы, подумал Хай. Но изменения пошли
ему на пользу. Заботы высекли на лице морщины, и от этого оно стало менее
красивым, но зато более благородным. Конечно, надутые губы ребенка,
прежняя раздражительность сохранялись, но нужно было приглядеться, чтобы
их заметить.
Тело его оставалось таким же юным и сильным, как раньше, и теперь,
когда он, обнаженный, стоял на носу в позе гарпунера, каждая мышца спины и
плеч четко выделялась под намасленной кожей. Солнце придало его телу цвет
темно-золотого меда, и только ягодицы, защищенные обычно от солнца,
оставались кремовыми. Прекрасное существо, превыше всех возлюбленное
богами, и Хай, сравнивая собственное тело с телом Ланнона, чувствовал
отчаяние.
В его голове начали формироваться строки, песня о Ланноне, ода его
красоте. Он молча ровно вел скиф по гладкой поверхности озера, и слова
летали в его мозгу, как переносимые ветром листья, потом начали падать,
образуя рисунок, и складывалась песнь.
На носу Ланнон, не оглядываясь, сделал знак свободной рукой,
продолжая смотреть в воду, и Хай повернул скиф искусным ударом шеста.
Неожиданно тело Ланнона выпустило накопленную энергию гибким взрывным
движением, напряженные мышцы распрямились, и он ударил длинным гарпуном по
воде. Вода закипела, и леска, свернутая на дне скифа, начала
разматываться, со свистом исчезая в воде.
- Ха! - воскликнул Ланнон. - Отличный удар! Помоги мне, Хай! - Вместе
они ухватились за леску, смеясь от возбуждения, а потом проклиная боль в
пальцах: напрягаясь, леска срывала с них кожу. Вдвоем они замедлили ход
рыбы. Рыба искала глубину, тащила за собой по озеру скиф.
- Во имя Баала, останови ее, Хай! - тяжело выдохнул Ланнон. - Не
позволяй ей уходить глубже. Мы ее потеряем. - И они вдвоем начали тянуть
леску. Мышцы на плечах и руках Хая вздулись, как змеи, и рыба повернула.
Они заставили рыбу подняться, она начала ходить под скифом кругами, а
когда над поверхностью появилась усатая голова, Ланнон закричал: "Держи
ее!", и Хай обмотал леску вокруг талии и напрягся, скиф опасно наклонился,
когда Ланнон схватил дубину и ударил по блестящей черной голове.
Поверхность взорвалась, рыба билась в агонии, и вода каскадом ударила
в них обоих.
- Попал! - кричал Хай. - Бей ее! - И Ланнон, ослепленный пеной,
колотил по огромной морде. Часть ударов попадала в борт скифа, раскалывая
его.
- Не лодку, дурак! Рыбу бей! - кричал Хай, и наконец рыба затихла,
умерла, повисла в воде рядом с лодкой.
Смеясь, отдуваясь и ругаясь, они продели толстую веревку ей в жабра и
втащили в лодку, перевалив через борт, скользкую, черную, с серебряным
животом и выпуклыми глазами. Усы над огромной пастью все еще дергались, и
рыба, вдвое длинее Хая и такая толстая, что он не смог бы обхватить
руками, заполнила дно лодки.
- Чудовище, - выдохнул Хай. - Я больше не видывал.
- Ты назвал меня дураком, - сказал Ланнон.
- Нет, величество, я говорил о себе, - улыбнулся Хай.
- Лети для меня, Птица Солнца.
- Рычи для меня, Великий Лев. - И они одновременно осушили чаши, а
потом смеялись, как дети.
- Мы слишком долго не были вместе, - сказал Ланнон. - Надо уходить
почаще. Мы слишком быстро стареем, ты и я, наши заботы и обязанности
связывают нас, мы оказались в сети собственного изготовления. - Тень
мелькнула в глазах Ланнона, и он вздохнул. - Я был счастлив в эти
последние дни, счастлив, как не был долгие годы. - Он почти застенчиво
взглянул на Хая. - Ты хорош для меня, старый друг.
Он протянул руку и неуклюже сжал плечо Хая. "Не знаю, что бы я стал
делать без тебя. Никогда не оставляй меня, Хай".
Хай вспыхнул, он испытывал замешательство, к такому настроению
Ланнона он не привык. "Нет, величество, - хрипло ответил он, - я всегда
буду с тобой". - И Ланнон опустил руку и рассмеялся, тоже в
замешательстве.
- Великий Баал, мы стали сентиментальны, как девушки. Или это
старость, как ты думаешь, Хай? - Он ополоснул в воде свою чашу, избегая
взгляда Хая. - В озере еще осталась рыба, а светлого времени еще часа два,
давай используем его.
В темноте они вернулись туда, где под пальмами на берегу стояла
старая заброшенная хижина. Когда Хай, ведя скиф шестом, обогнул выступ, он
увидел стоящую у берега галеру. На ее мачте был поднят царский штандарт
дома Барка, на корме и носу горели лампы. Отражения ламп плясали в темной
воде, и до них ясно доносились звуки голосов.
Хай остановил скиф и облокотился на шест. Молча они смотрели на
корабль. Потом Ланнон произнес:
- Мир нашел нас, Хай. - Голос его звучал устало. - Окрикни их.
Лампа, свисавшая на цепи в каюте на корме, освещала их лица
неестественным светом, выделялись щеки и носы, но глаза оставались в тени.
Они собрались вокруг стола и с мрачными лицами слушали вестника с севера.
Хотя вестник был молод, прапорщик первого года службы, но в нем
сказывалось высокое происхождение, и докладывал он уверенно.
Они описывал волнения, происшедшие вдоль северных границ за последние
несколько недель, небольшие инциденты, передвижения масс людей, видимых на
расстоянии, дым и огни больших лагерей. Шпионы доносили о странных
происшествиях, о новом боге с когтями льва, который поведет племена в
земли, богатые травой и водой. Разведчики сообщили о появлении большого
количества дравских кораблей на реке, всюду какие-то передвижения, встречи
неизвестно кого с кем.
Возникло ощущение беспокойства, давления на границу, напряжение
возрастает, происходит что-то необычное. Грозовые тучи собираются в
отдалении, долетает отблеск молний. Что-то чувствуется, но не осознается,
знаки указывают на неизвестность.
Ланнон слушал спокойно, слегка нахмурившись, подперев подбородок
кулаком, глаза его оставались в тени.
- Мой командир просил передать, что боится, как бы не решили, что он
придумал все и поддался воображению.
- Нет. - Ланнон отбросил просьбу юноши воспринять его доклад
серьезно. - Я хорошо знаю старого Мармона. Он не примет земляного червя за
змею.
- Есть еще кое-что, - сказал юноша и положил на стол кожаную сумку.
Развязал ее и достал несколько металлических предметов.
- Один из речных патрулей перехватил отряд язычников, пытавшихся
переправиться ночью. У них у всех было это.
Ланнон взял один из тяжелых наконечников копья и с любопытством
осмотрел его. Форма и техника изготовления характерны, и Ланнон взглянул
на Хая.
- Ну? - И его собственное мнение укрепилось, когда Хай ответил:
- Дравы. Несомненно.
- У язычников?
- Может, взяли у убитых дравов или украли.
- Может быть. - Ланнон кивнул. Он долго молчал, потом посмотрел на
молодого офицера. - Ты хорошо справился, - и парень вспыхнул от
удовольствия. Ланнон повернулся к Хаббакук Лалу. - Можешь доставить нас за
ночь в Опет? - Адмирал улыбнулся и кивнул.
Ланнон и Хай стояли на корме и смотрели, как их остров исчезает в
темноте. Галера быстро шла, оставляя сверкающий в свете луны след.
- Когда еще мы вернемся сюда, Хай, - негромко сказал Ланнон, и Хай
беспокойно шевельнулся рядом с ним, но ничего не ответил. - Я чувствую,
что оставляю что-то. Что-то ценное, чего у меня никогда больше не будет, -
продолжал Ланнон. - А ты чувствуешь это, Хай?
- Может, это наша молодость, Ланнон. Может, в эти последние дни она
кончилась. - Они молчали, раскачиваясь вместе с галерой под ровное
движение весел. Когда остров исчез, Ланнон заговорил снова.
- Я посылаю тебя на границу, Хай. Будь моими глазами и ушами, старый
друг.
- Это ненадолго, сердце мое, - извинялся Хай, хотя Танит ничего не
сказала, она была поглощена изящным поеданием пурпурного винограда. - Я
вернусь назад, прежде чем ты поймешь, что я ушел.
Танит сморщила лицо, будто ей попалась кислая виноградина, и Хай с
раздражением псмотрел на ее лицо. Оно было спокойным, милым и
неуступчивым, как лицо самой богини.
Хай изучил все настроения Танит, каждое выражение и наклон головы,
выдававшие их. Он с восхищением смотрел, как она меняется, то ребенок, то
зрелая женщина, как из почки распускается цветок, он изучал ее с терпением
и преданностью любви, но такое настроение он не знал, как рассеять.
Танит кончиком языка облизала пальцы, потом с интересом принялась
разглядывать свою руку, поворачивая ее и подставляя под свет.
- Царь больше никому не может доверить это поручение. Это дело
величайшей важности.
- Конечно, - прошептала Танит, по-прежнему осматривая руку. - И никто
другой не может с ним рыбачить.
- Послушай, Танит, - пытался объяснить Хай, - мы с Ланноном друзья с
детства. Прежде мы часто с ним бывали на островах. Это как паломничество в
нашу юность.
- А я в это время сижу с набитым тобой животом, одна.
- Но ведь всего пять дней.
- Всего пять дней! - передразнила его Танит, и щеки ее вспыхнули,
показывая, что настроение ее меняется от льда к пламени. - Клянусь моей
любовью к богине, что я тебя не понимаю! Ты заявляешь, что любишь меня, но
стоит Ланнону поманить пальцем, как ты бежишь к нему, взвизгивая, как
щенок, и подставляя живот, чтобы он мог почесать его.
- Танит! - Хай улыбнулся. - Ты ревнуешь!
- Ревную! - закричала Танит и схватила чашу с фруктами. - Я тебе
покажу ревность! - Она швырнула чашу, и пока та еще летела, стала искать
новый снаряд.
Старая Айна, дремавшая на солнце в конце террасы, проснулась среди
этой бури и присоединилась к Хаю в его бегстве. Они нашли убежище за углом
стены, оттуда Хай произвел осторожную разведку поля битвы и обнаружил, что
оно покинуто, но он слышал, как где-то в доме плачет Танит.
- Где она? - спросила Айна.
- В доме, - ответил Хай, вычесывая фрукты из бороды и стряхивая
брызги вина с одежды.
- Что она делает?
- Плачет.
- Иди к ней, - приказала Айна.
- А если она снова набросится на меня? - нервно спросил Хай.
- Выпори ее, - ответила Айна. - А потом поцелуй. - И она улыбнулась
беззубой, но понимающей улыбкой.
- Прости меня, святой отец, - прошептала Танит, и слезы ее, мокрые и
теплые, полились на шею Хая. - Я вела себя по-детски, я знаю, но каждая
минута, проведенная без тебя, для меня потеряна.
Хай обнимал ее, гладя по голове, успокаивая, и сердце его разрывалось
от любви к ней. Он сам был близок к слезам, слыша ее голос.
- А мне нельзя отправиться с тобой в этот раз? - она сделала
последнюю попытку. - Пожалуйста, святой отец. Прошу тебя, любовь моя.
Хай ответил с сожалением, но твердо: "Нет. Я буду передвигаться
быстро, а ты уже на третьем месяце".
Она наконец сдалась. Села на кровать и вытерла глаза. Улыбка ее была
лишь чуть кривой, когда она попросила: "Расскажи мне еще раз, что ты
готовишь к рождению нашего ребенка".
Она сидела рядом с ним, теплая и мягкая, и лампа освещала белизну ее
живота и новую тяжесть грудей. Она слушала внимательно, кивала, улыбалась
и хлопала в ладоши, когда Хай объяснял, как это будет: приемная мать,
прохладный и здоровый воздух холмов, поместье в Зенге. Он рассказывал,
каким здоровым и сильным вырастет их ребенок и как они будут навещать его
там.
- Его? - игриво переспросила Танит. - Не его, а ее, мой господин!
- Нет, его! - поправил Хай, и они рассмеялись. Но в смехе Танит
чувствовалась печаль. Не будет так. Она не видела этого, не могла уловить
этого счастья, не слышала смеха своего ребенка, не чувствовала тепла его
тела.
На мгновение разошлась темная завеса времени, и она увидела будущее,
увидела формы, лидей, события, которые привели ее в ужас.
Она прижалась к Хаю, слушая его голос. Он придавал ей спокойствие и
силу, и наконец она негромко спросила: "Если я принесу лютню, ты споешь
для меня?"
И он пел песню о Танит, но в ней были новые строки. Каждый раз когда
он пел ее, в ней появлялись новые строки.
Мармон был губернатором северного царства и командиром легиона и
крепости, охранявших северную границу.
Он был старым другом Хая, и хоть старше его на тридцать лет, но
считал себя его учеником. Мармон увлекался военной историей, и Хай помогал
ему писать историю третьей войны с Римом. Это был высокий костлявый
человек с роскошной седой гривой, которой очень гордился. Волосы он мыл
шампунем и аккуратно расчесывал, Кожа у него гладкая, как у девушки, и
туго натянута на проступающие кости внушительного черепа, но лихорадка
придавала ей и белкам его глаз желтоватый оттенок.
Он был одним из наиболее доверенных генералов империи, и в течение
двух дней они с Хаем обсуждали ситуацию на северной границе, рассматривая
глиняный макет территории, и Мармон показывал Хаю, где происходят
тревожащие его события. Худые руки Мармона касались отдельных предметов на
макете, проводили линии, обозначали спорные или беспокойные районы, а Хай
слушал и задавал вопросы.
В конце второго дня они вместе поужинали, сидя на стене крепости, где
было прохладнее. Рабыня смазала их тела ароматным маслом, чтобы отпугнуть
насекомых, и Мармон собственноручно наполнил вином чашу Хая, но сам пить
не стал. Лихорадка повреждает печень, и для него вино теперь яд.
Хай поблагодарил Баала за свой иммунитет к этой болезни, которая
свирепствует в болотистых местах и вдоль рек. Хая занимала мысль: почему
лихорадка одних убивает, других делает инвалидами, а третьих не трогает?
Почему она встречается только в низинах, а не на возвышенных местах? Он
должен постараться найти ответ на эти вопросы.
Но Мармон снова заговорил, и Хай оторвался от своих мыслей,
возвращаясь к сегодняшним проблемам.
- Я создаю шпионскую сеть, которой можно доверять, - говорил Мармон.
- В племенах есть люди, которые регулярно мне докладывают.
- Я хотел бы встретиться с ними, - вмешался Хай.
- Я предпочел бы, чтобы этого не было, - начал Мармон, но заметил
выражение Хая и гладко продолжил: - Один из них должен появиться со дня на
день. Это мой наиболее надежный информант. Его зовут Сторч, он венди и
бывший раб. Через него я связываюсь с другими шпионами за рекой.
- Я поговорю с ним, - сказал Хай, и беседа перешла на другие темы.
Мармон спрашивал у Хая совета относительно своей рукописи. Они говорили
как старые друзья, пока не стемнело и рабы зажгли факелы. Наконец Мармон
почтительно спросил:
- Мой господин, ко мне обратились с просьбой офицеры. Некоторые из
них никогда не слышали твоего пения, а те, что слышали, хотели бы
послушать вновь. Они назойливы, святейшество, но, может, ты им уступишь?
- Пошли на мою квартиру за лютней. - Хай покорно пожал плечами, и
один из молодых офицеров подошел с лютней в руках.
- Мы уже принесли ее, святой отец.
Хай пел песни легиона, песни пиров и маршей, непристойные песни и
песни о славе. Офицеры молча стояли на стене вокруг Хая, а внизу во дворе
простые солдаты собрались с поднятыми лицами, готовые подхватить припев.
Было уже поздно, когда через толпу протиснулся адъютант и негромко
заговорил с Мармоном. Тот кивнул, отпустил адъютанта, а потом прошептал
Хаю: "Святейшество, человек, о котором я говорил, пришел".
Хай отложил лютню. "Где он?"
- В моей квартире.
- Пошли к нему, - предложил Хай.
Сторч оказался высоким человеком, гибким и грациозным, как
большинство венди, но гладкая бархатная кожа на плечах была испорчена
рубцами хлыста.
Он увидел взгляд Хая и прикрыл плащом плечи, но Хай заметил его
вызывающий взгляд, хотя лицо его сохраняло бесстрастное выражение.
- Он не говорит на пуническом, - объяснил Мармон. - Но я знаю, что ты
говоришь на его языке.
Хай кивнул, и шпион посмотрел на него, прежде чем обратиться к
Мармону. Голос его звучал негромко, без гнева и обвинений.
- Мы договаривались, что никто не увидит моего лица, - сказал он.
- Тут другое дело, - быстро объяснил Мармон. - Это не обычный
человек, а верховный жрец Опета и главнокомандующий всеми царскими
армиями. - Мармон помолчал. - Это Хай Бен-Амон.
Шпион кивнул, лицо его оставалось бесстрастным, даже когда Хай
