случае нападения не спустит. Редкие прохожие не проявляли ни малейшего
интереса. Убьют среди бела дня и. никто ничего. Страшно живем. Апрак-
син попытался всмотреться в лица обидчиков, запомнить, впитать черты:
чуть раскосые глаза, выдающиеся скулы - у одного, кажется, жиденькие
усики, прыщавые щеки с желтоватой кожей - у другого.
Двое, как по команде, будто прознав намерения задиристого мужика, отс-
тупили в темноту.
- Что пил? - вторично вопрос звучал примирительнее.
- Я не пьян,- громко возразил Апраксин, успев испугаться, что едва не
сорвался на крик.
- Дойдете домой или проводить? - участие в его судьбе определенно на-
растало с каждой уходящей секундой. Апраксин не знал и не мог знать,
что долгие годы Филипп-правоохранитель пребывал в уверенности: дейс-
твенны меры всегда дозированные и постепенно суровеющие. Подчиненных
воспитывал согласно своим убеждениям и опыту.
Апраксин повернулся и зашагал к дому, за страх себя ненавидел, ожида-
ние удара по затылку прошло только у дома, дверь подъезда, облезшая,
давно не знавшая ни шкурки, ни лака, пропустила в затхлое пространство
перед лифтом, на панцирной сетке шахты добрый десяток табличек изве-
щал, сколько важных людей несет ответственность за этот лифт, и как
много правил надо вызубрить, чтобы подняться с низу вверх, не нарушая
принятый порядок.
Еще в коридоре, не успев раздеться, услышал звонок телефона, поднял
трубку и сразу очутился в сквере с окровавленным лицом в снегу.
- Оставь Пачкуна, сучий потрох!
Ни тогда, ни сейчас фамилия эта ничего не говорила.
Дурасников ссутулился в кабинете Филиппа-правоохранителя, выслушивая
пугающие неопределенностью последствий подробности случившегося в
сквере. Филипп, развалясь, не скрывая гордости за содеянное, смаковал
детали. Дурасникова подмывало крикнуть: хватит травить, все понял, че-
го размазывать кашу по столу? Но чувство самосохранения подсказывало:
перебивать Филиппа недальновидно, нельзя лишать человека редких минут
осознания собственного всесилия.
В кабинет заглянул сотрудник - владелец квартиры у Речного вокзала.
Филипп поманил тощего майора с мордочкой хорька и, рассчитывая впечат-
лить Дурасникова, пусть знает, как он крут с мелюзгой, хлестнул обид-
ным:
- Относительно вчерашнего. дурак ты, мать твою, сорвать меня из-за
пустяка, как дети малые,- тут уж точно обращался к зампреду,- ничего
не смыслят, только ханку жрать, да баб тискать и то с опаской. Пере-
велся мужик на рассейских просторах, мелкотравчат, пуглив, вон глянь,
дрожит, щенячим хвостом перед миской жратвы мотается,- Филипп расхохо-
тался своим мыслям - а где ж, спрашиваю я, достоинство советского че-
ловека? Где, мать твою? - Брезгливым жестом отпустил хорька, поведал
Дурасникову, что суть бед наших в том, что извели под корень породу
людскую, самых-самых вытаптывали, нечисть превозносили, вот и накося,
гибрид завальный, дворняжечий, не заставил себя ждать. Филипп даже се-
бя не пощадил, рванулся с кресла, заковылял, выкатив пузо, на кривых
ножках по блестящему полу, признался Дурасникову, что не может без
содрогания смотреть на себя в зеркало: пузырь, да и только! Нет, ты
только взгляни: ноги короткие, рыло косое, масть рыжая, преподлейшая,
начальствую над дерьмом и дерьмо же усмиряю.
Дурасников припадок самоистязания не поддержал. Что здесь, балет, со-
листы, лебеди всякие? Природа им не красоваться предназначила, а ле-
жать каменными плитами в основании государства, фундаментом служить,
ценимым единственно прочностью, неподвижностью, неразрушаемостью.
Филипп на рысях, мелко перебирая ножонками, вернулся к столу, плюхнул-
ся в кресло, уверил еще раз с полной ответственностью, что проделки
Апраксина избиением в сквере завершатся. Теллигэнция! Запуганы, пропи-
таны податливостью насквозь, с головы до пят; страх, навроде костыля в
палец толщиной, вколоченного в деревянный брус, клещами не вырвешь.
Посмотришь, правдолюбец уймется. Гарантию даю. Потому нашего брата ко-
сорылого власть вершить и назначают - нет у нас шараханий, нет лишних
размышлизмов, сказано-велено, под козырек и выполняй, не рассусоливай.
Часто поражаюсь, вот люди умственные, тонкие, набитые премудростью, а
не поверку - дети, твори с ними, что хочешь, обмануть - пара пустяков,
припугнуть и того проще, хлипкость во всем, ломаются в миг, хотя, ко-
нечно, встречаются кремни, но. редко, скорее среди нашего брата влас-
тевершителя.
Дурасникова совершенно не интересовали рассуждения Филиппа, приближа-
лась суббота: баня, встреча с подругой Наташки Дрын, обдавало ожидани-
ем чудесного. Господи, хоть бы меня кто приласкал, нельзя же только:
достань, подсоби, выручи? Все купают в приветливых улыбках, щерятся,
будто любят Дурасникова и добра желают, а на поверку? Заглазно, если
уверены, что не дойдет до его ушей, льют помои, не остановишь!
Дурасников приготовился, что после экзекуции любопытствующего Апракси-
на, проведенной силами воинства Филиппа, тот непременно огуляет проше-
нием, озадачит трудно выполнимым, баш на баш, Филипп промашки не даст,
не так воспитан, вышколен десятилетиями кабинетных игр: за так, за
спасибо только птички поют, да бабочки с цветка на цветок порхают.
Филипп не подвел, не разочаровал: то есть не обманул ожиданий зампре-
да, подгадал к самому прощанию, припомнив связи Дурасникова с мебель-
щиками, потупившись, попросил два гарнитура импортных, а кухни так да-
же три. Дурасникова затрясло, виду не подал, не сказал ни да ни нет,
пусть мается. Думает, все так просто? Гвоздь достать, и то приложить
руку надо, пусть каплю кровушки, а попортить, а тут чуть не пять фур-
гонов, набитых мебелями под завязку, спроворь. Не слабо!
- Не слабо,- подытожил Дурасников, выходя из кабинета.
Филипп играл святую простоту.
- Что не слабо?
Дурасников не ответил, прикрыл дверь: медленно - сто раз внушал себе
не частить шаг - поплыл по ковровой дорожке, кивая встречным, ужасаю-
щимся тяжести ноши, возложенной на плечи зампреда.
Васька Помреж замер посреди спальни, редкое зрелище открылось: Эм Эм
Почуваев, обернутый в одеяло, как римский проконсул в тунику, храпел
на широченной кровати, притиснув к бокам двух девиц, первую и вторую,
брюнетку и блондинку, девки жались к Почуваеву, пышущему жаром и, как
видно, стащившему общее одеяло на себя, использовавшему пододеяльник с
пуховиком исключительно в собственных нуждах. На трюмо черного дерева
с резными ножками давно истекли грязью с подошв две пары женских са-
пог, отражаясь в трех зеркалах обувным прилавком. Помреж оперся о ко-
сяк, вчерашнее представало смутно, едва прорывалось сквозь пелену,
виски ломило. Обнаженные женские тела вызывали раздражение, на старин-
ной лампе датского фарфора - лиловые ирисы с бледно-зелеными листьями
- болтались ажурные колготки. На лбу Почуваева, вместо намоченного
платка - дурно что ли отставнику стало среди ночи? - лежали кружевные
трусики.
Помреж пожалел, что порвал с кино, сцена аховая, сними, ни в жизнь не
поверят, зашипят: накрутил, притянуто за уши, шито белыми нитками. У
второй по брюху ниже пупка краснел шрам. Кесарево, что ли? Черт их
знает! Помреж ухватил с трюмо недопитую бутылку пива и только тут при-
помнил, что направлялся в кухню, побаловаться пивком из холодильника.
Почуваев выдал храповую руладу, начал низко и вдруг взвился, почти
окатив визгом и задрожал, прижимая девок. Спали мертво, что им храп.
Помреж юркнул в кухню, со стола сыпанули тараканы. Как ни изводи мразь
- без толку, дом заражен, хлорофоса перевел цистерну, проклятые только
усищами шевелят. Помреж запахнул полу халата, скривился, гневно глянул
на загаженный стол. Не могли убрать, твари! Чужое! Плевать! Нажрались,
надрались, Почуваева на грех раскололи, только вот как и когда? Не
вспоминалось. Достал из тумбочки пластиковый пакет, сгреб со стола ог-
рызки, куски хлеба, полупочатые консервные банки, вытряхнул недоеден-
ное с тарелок, и даже бутылку водки с содержимым на донце приговорил,
зажал шуршавшую горловину пакета, перевязал веревкой и спустил в мусо-
ропровод.
Позади скрипнули половицы. Помреж обернулся: вторая тростинкой белела,
в чем мать родила, и прикрывала ладошкой кривящийся в зевоте рот.
Васька аккуратно расставил скамейки, смахнул крошки на левую ладонь,
припомнил наставления бабки: только тряпкой крошки сметать, но то
деньги переведутся. Теперь уж не переведутся. Имеется копейка немалая,
а толку что? Жизнь тусклая, тараканы, грязь, самому за собой убирать
приходится. Помреж рухнул на скамью, набулькал хрустальный стакан пива
с верхом, так что пена прянула ввысь и пролилась на салфетку в пету-
хах, пил не отрываясь, низко нависнув над столом.
Вторая смотрела жадно. Помреж гостеприимством не отличался. Наконец
жаждущая решилась, взяла с полки стакан, глянула на Ваську, на босые
свои ноги, на свой живот, на шрам и только тогда врубилась, что приш-
лепала на кухню голяком. На крючке у мойки пестрел разудалый передник
с игральными картами - валеты, дамы, короли, пересыпанные цифрами и
мастями - опоясалась по-туземному, и с, торчащими прямо на Помрежа
сосками, потянулась к бутылке. Васька зажал сосуд - не отдам, м-мое! -
икнул, снова наполнил стакан, опорожнил, кивнул на холодильник, мол
разживись там; сообразила, извлекла две бутылки. Помреж вмиг откупо-
рил, оба припали к стаканам. В реальность происходящего не верилось.
Вторая легла грудью на стол, черные волосы рассыпались по сторонам,
пробор посредине поразил синеватой белизной.
Помреж возвращался к жизни стремительными скачками. Вчерашнее бо-
лее-менее прояснялось. Что он наговорил? Чего наболтал Почуваев? Как
случилось, что отставник один-одинешенек оказался без васькиного приг-
ляда с девицами? Многого Почуваев не знал, но если девицы натасканы,
то из крупиц насобирают изобличающее. Вторая тронула васькину, порос-
шую волосами, голень напедикюренными пальцами. К любви приглашает в
аврорные часы? Помреж шарахнулся к стене, обдало запахом чужого, немы-
того тела. Утром девки выглядели моложе и вроде бы чище помыслами, без
косметики глазенки детские, карапузная розовость после сна.
Из спальни бабахнул храпом Почуваев. Помрежа взорвало, схватил чайник,
благо давно остыл! Вбежал в спальню и окатил первую и отставника с ног
до головы, смыв присохшие ко лбу Эм Эм трусики-компресс.
Первая заорала, как резанная. Почуваев только чавкнул, хрюкнул, сладко
потянулся и, поджав ноги, перевернулся, даже не прервав храп. Помреж
не верил собственным глазам, нацелил носик чайника и стал методично
поливать глаза, уши и нос Почуваева, тот захрапел, накрыл лицо ладоня-
ми, попытался стряхнуть наваждение и, наконец, приоткрыл шалый, зап-
лывший глаз, подпертый синим обводом.
- Карета-с ваш бродь! Подана. яти твою душу мать! - Помреж швырнул
пустой чайник на коврик у кровати и сорвал одеяло с Почуваева. Госпо-
ди! Голый, козел, а обут в резиновые сапоги. Помреж схватился за голо-
ву.
На конкурс красоты Шурф и Ремиз доехали на машине Мишки, снежное меси-
во расползалось под колесами. Мишка мастерски воткнул зад девятки в
узкий просвет меж двумя шестерками; едва вылезли, просачиваясь через
щели приоткрытых дверок. По пандусу взошли на верх, у входной двери
толпился народ: размалеванные девицы, подростки в новеньких грубошерс-
тных куртках, обвязанные яркими однотонными шарфами с длинными, при-
чудливо мотающимися концами; безнадеги - женщины хорошо за тридцать, а
то и сорок, яркостью раскраски превосходящие юных профурсеток, седов-
ласые мужички без возраста - непременные участники зрелищ трудной по-
падаемости; затрапезные субъекты, никак не вписывающиеся в общий фон
и, тем не менее, всегда присутствующие на таких сборищах; степенные
пары супругов со стажем; юркие типы с блестящими глазенками, без уста-
ли снующие в толпе и не останавливающиеся ни на минуту; трепетно ожи-
дающие кавалеров приличные девушки; юные ухажеры, назначившие свидание
вечно опаздывающим хохотушкам; хранители порядка с повязками, гроздь-
ями липнущие к входным дверям изнутри и протаскивающие своих людей в
числе, явно превышающем разумное.
Мишка млел в придверной атмосфере: суечение не потерявших надежду
прорваться, молящие взгляды не приобщенных к ритуалу прохода в завет-
ные двери; безразличие - показное! - к происходящему счастливых обла-
дателей пропусков и пригласительных; обязательные встречи одного-двух,
а то и десятка знакомых, приветствия, в спешке пересказанные анекдоты,
шутки, попытки тут же у двери решить миллионные дела, попытки негод-
ные, выдающие плохо скрытое желание покрасоваться деловитостью.
Шурф и Ремиз вгрызались в толпу медленно, будто восходили на горный
пик, сберегая силы в разреженном воздухе, расхристанные, с выбивающи-
мися шарфами, в незастегнутых дубленках, чтоб сразу видел каждый -
только что вылезли из тачки, не дай Бог заподозрят, что на метро доби-
рались. Тычки стародавних знакомых, похлопывания по плечам сыпались со
всех сторон, как и предполагал Мишка, как и должно было быть, и приоб-
щенность к заветному миру особенных людей наполняла чувством, схожим с
опьянением, только без последующих головных болей.
Фердуеву Мишка заметил первым, только хозяйка могла заставить таксиста
въехать чуть ли не в стеклянные двери; в длинном жакете из аховых чер-
нобурок, в умопомрачительных сапогах, с непокрытой головой в ореоле
густых смоляных волос, с глазами, полными огня и презрения, Нина Пан-
телеевна смотрела сквозь оробевшую толпу, а рука ее швыряла в коробку
на карданном валу купюру. Хранители порядка подтянулись, по толпе,
будто пробежал ветерок и стих. Особенное создание запахнуло полы жаке-
та и глянуло ввысь на небо, будто проверяя, висит ли межпланетный ко-
рабль, доставивший ее сюда, или предусмотрительно укрылся в облаках. В
аукционных мехах, при царской осанке, вызывающей ухоженности, стати и
плавности движений, Фердуева миновала бы контроль и безо всяких про-
пусков: хранители уже засветились приязнью, уже прилаживали к лисьим
мордочкам и квадратным харям улыбочки, но неземное существо извлекло
из сумки пригласительный и учтиво, сознавая, что скромность украшает,
протянула глянцевый прямоугольник низкорослому пропускале, тот востор-
женно оглядел Фердуеву, растопыренной пятерней плавно рассек воздух в
приглашающем жесте, изогнулся, выпятив зад, и. в этот момент глаза
Фердуевой и Мишки Шурфа встретились.
Лучшей сцены, да прямо в дверях, при всеобщем обозрении, Мишка и поже-
лать не мог. Шурф рванулся вперед, в проход, облобызал женщину, ныряя
носом в щекочущие меха, не глядя, протянул свое приглашение, и, похо-
же, внося царицу на вытянутых руках, ворвался в теплый зал с гардеро-
бом слева и столами, импровизированными буфетами, справа.
Ремиз застрял за кадром. Вовка принялся шарить по карманам, и низко-
рослый пропускала изучал его с издевкой, мол знаем-знаем, вроде найти
не можешь, а сам бочком-бочком и на протырку! Ремиз наконец отыскал
пригласительный, пропускала потускнел, у каждого свои радости. Ремиз
вошел в зал, и сразу окатило громкоголосыми мишкиными приветствиями,
будто мясник ждал друга битый час и уж отчаялся увидеть.
У гардероба возникла заминка в раздевании: женщина средних лет сомне-
валась в сохранности сиротского каракулевого манто, видавшего виды и,
кроме усмешки, ничего не вызывающего. Фердуева скинула жакет из черно-
бурок и тем сразу устыдила сомневающуюся, гардеробщица прыснула, тру-
сиха в каракуле пристыженно шмыгнула носом.
Разделись, Мишка упрятал номерки всех троих, Фердуева вышагивала в
длинном черном платье с ниткой натурального жемчуга на груди, непосвя-
щенным могло показаться, что конкурс красоты посетила прима миланской
певческой школы или любимица нью-йоркских оперных подмостков в сопро-
вождении двух импрессарио. Шурф подвел Фердуеву к последней модели
"запорожца", впервые в истории этой марки и впрямь смахивающей на ав-
томобиль, любезно пояснил, что это вторая премия, а первая - корона из
серебра, почти сотой пробы, с бриллиантами, неважно что синтетически-
ми, зато почти на двести каратов и с тремя сплавными сапфирами с голу-
биное яйцо. Шурф заранее повинился, что мог перепутать в мелочах, но
корона - штука впечатляющая.
Ремиз откололся, направился к столам, где кооператоры торговали цвета-
ми в пластиковых упаковках. Ремиз купил прозрачный цилиндр с гвоздика-
ми, перевитыми спаржей и преподнес Фердуевой.
Переиграл Вова, тихоня наш! Шурф утратил лидерство на краткий миг и
Фердуева, понимая, что произошло, не отказала себе в добивании: преу-
величенно тепло поблагодарила Ремиза и, привстав на цыпочки, поцелова-
ла в щеку.
Ползала видели этот поцелуй, Ремиз возликовал: реванш за сцену в две-
рях состоялся.
До начала представления оставалось минут двадцать, и Вовка потащил
честную компанию в бар. Позиции Ремиза в отеле отличались такой проч-
ностью, что гости Вовки расселись перед стойкой валютного бара без
содрогания. Ремиз щелкнул пальцами, моментально подбежал бармен в чер-
ном фраке с бордовой бабочкой. Ремиз спросил, кто что желает, и на
стол вмиг вспорхнули бокалы и рюмки, источающие дивные запахи. Мишка
знал, валютой Ремиз не промышляет: чем же платить? Посидели, попили,
посмеялись. Фердуева глянула на часы, без пяти двенадцать, вот-вот
начнется. Ремиз поднялся вместе со всеми, кивнул бармену, и троица
двинула в зал.
Фердуева по дороге встретила приятельницу, остановилась, Мишка и Ремиз
прошли вперед.
- А платить, граф? - уточнил Шурф, кивая на бар.
Ремиз радовался, знал, что Мишка не утерпит: два раза переиграл его, с
цветами и вот сейчас, с выпивкой на валюту.
- Фирма платит,- обронил Вовка, не желая развивать валютную тему.
Повсюду сновали озабоченные люди с аккредитационными карточками прес-
сы; фотографы, увешанные камерами, сбивались в кучи, обсуждая профес-
сиональное, телевизионщики тащили тяжелую аппаратуру, везли камеры,
расставляли освещение, тянули кабели.
Перед сценой, на первом ряду, рассадили женщин-журналисток - этакая
галантность, в центре перед первым рядом выставили стол для жюри.
Шурф, Ремиз и Фердуева сели у центрального прохода во втором ряду.
Места - лучше не придумать.
- Для менеджеров,- пояснил Ремиз.
Фердуева кивнула, и действительно, кто она, если не менеджер, человек,
который одних направляет туда, других сюда, расставляет силы, прикиды-
вает, что куда вложить и как пойдут дела при таком раскладе, а чего
ожидать при ином. Фердуева сняла пластиковую крышку с цветов, обнару-
жила меж гвоздик розу, поднесла к тонким, будто резцом высеченным
ноздрям.
Устроители конкурса, воротилы красоты, их сатрапы, мелкая сошка ко-
го-то сгоняли с лучших мест, пересаживали, выдворяли, резко предлагали
освободить не причитающиеся кресла. Троицу ревнители справедливости
обходили стороной, будто водоворот пенился вокруг скалы, торчащей пос-
реди бурного моря.
Мишка Шурф склонился к Фердуевой и что-то шептал на ухо. Ремиз тоско-
вал, прикидывая, что миги торжества скоротечны и, как ни крути, Шурф
по очкам всегда побеждает.
Нина Пантелеевна не слушала Шурфа, кивала для порядка, не боясь, что
невпопад. Накатил страх тошноты, а за ним и впрямь замутило, вынула
таблетку, хотела, чтобы Шурф не углядел - заметил-таки - пояснила: от
головной боли. Шурф вроде поверил, глотнула таблетку без воды, зажму-
рилась, а когда открыла глаза - на сцене тискал микрофон неизменный
ведущий Саша короткостриженный, прошагавший десятилетия от первых ка-
вээнов через а ну-ка девушек прямо в восьмидесятые.
- Днепропетровцы всем заправляют,- Шурф уселся поудобнее,- крутые ре-
бята. Питер уже прибрали, в Москве подавляют последние очаги сопротив-
ления.- Мишка тронул нос с горбинкой,- наш брат оттуда почти не уез-
жал, значитца мозговой центр имеется, опять-таки, родина бывшего ген-
сека - неприкосновенная зона, выходит, по совокупности обстоятельств,
родился новый Чикаго - центр силы неправедной на одной шестой суши.
Ремиз встрял в разговор, поддержал, выказывая осведомленность:
- Я тут в конце ноября прикупил бюллетень, смотался передохнуть в Юр-
малу. Межсезонье - роскошь, а не время. Куда нос ни сунь, все рады.
Полупустые кабаки, пивные, опять же не шалманы, вполне чистые, прилич-
ные заведения, даже не курят. Истребуешь себе кувшин, рыбку, курицу
копченую, сыр, палочками поструганный, ни ора, ни, упаси Бог, мордоби-
тия, чинно-благородно, душа оттаивает, распускается и на разговор тя-
нет. Кликнешь официанта, засветишь допчирик, слушать будет, хоть сутки
голоси. Народ-подносилы дошлый, в курсах всех дел, и те признавались,
есть на побережье свои костоломы-выжималы, да все известны, и чтоб
шибко - не лютуют, в межсезонье у местных отдых, а вот летом нагрянут
боевики из Днепропетровска, тут держись, шмон наведут и. укатили. Рэ-
кет, он чаще гастрольный. Ра-а-аз! Набег из чужого града, потрошение
жертвы и. свалили, ищи ветра в поле. Те, кто живут в одном городе - и
охотнички, и дичь - осторожнее, лишний раз поостерегуться кровушку
пускать, предпочитают переговорами обойтись или примутся пугать, пос-
тепенно, тут главное методичность, чтоб объект не дремал, всегда чуял:
о нем не забыли, пекутся, каждый шаг контролируют. Опека изо дня в
день ох, как досаждает, еще какие орешки трескаются, будто колуном
шваркнули.
Фердуева слушала внимательно: резоны Ремиза ее касались непосредствен-
но; северяне, из тех, что засветились, решившись на встречу с ней, по-
нимают, что Фердуевой прознать их схроны - работа не тяжелая; за неде-
лю доложат все про всех, где кооперативная квартира любовницы, а где в
коммуналке доживает старушка-мать. По ремизовской правде выходило, что
если ее начнут жать всерьез, то силами иногородними, хлопотами налет-
чиков с югов.
По левую руку от Шурфа скучала девица лет двадцати с пронзительно си-
ними глазами, красиво очерченным ртом и задорной манерой встряхивать
копной густых золотистых волос. Шурф предположил, что эту даму-зазнобу
усадил кто-то из устроителей, вон их сколько шныряет, молодцов с орли-
ным взором, будто вырезанных с журнальной картинки и оживленных чудес-
ным образом. Мишка прижал к себе локоть, похоже, встревожился, не
слишком ли единолично завладел подлокотником? Тихонько осведомился:
- Я вас не выжил? Забыл, что не один сижу.
Девица в беседу ринулась, как в море с жары нырнула, видно извелась в
бессловесности. Выяснилось, соседка Шурфа - мисс Кривой Рог, городище
почти миллионный, да вот припозднилась к отборочным просмотрам и выпа-
ла из состязания. Тараторила без умолку. Красотки из загранки наших
переигрывают. Факт. У наших ни тряпок, ни тренажу, любительщина, вчера
репетицию заделали - слезы, даже обрадовалась, что опоздала, позорить-
ся кому охота? Мисс Кривой Рог повернулась к Шурфу и широко улыбну-
лась.
Ничего себе деваха, оживился Мишка, надо ж, мисс Кривой Рог! Смехота.
Значитца, наделит мужика не просто рогами, а непременно кривыми, осо-
бенными, а вообще не без приятности, с этакой провинциальной откры-
тостью, неиспорченностью, еще без набора обделенных блеском приобщен-
ности и штурмующих столицу. Болтали свободно. Шурф хохотал, обсуждали
конкурсанток, особенно разрез по бедру сингапурок. Знойные дивы, не
поспоришь, зрелище редкостное для нашего брата, вроде, посреди поля
одуванчиков - две орхидеи.
Фердуева изучала красоток на сцене безразлично, навидалась таких в
жизни, вспыхивают бенгальским огнем на минуту - почитай, на год-другой
- и в безвестность, а гонор-то тянется шлейфом, мол, мне причитается
за черты неземные, а красоты уж пропиты, процелованы, прокурены до
капли, одни воспоминания.
Не шла из головы беседа с Чорком, этапная встреча состоялась, предло-
женное покровительство - штука обоюдоострая: с одной стороны покой и
охранение, с другой сявочность, отлучение от первых ролей, величест-
венное, сытное, но шестерение. Беда. Видела не раз, как вчера еще не-
зыблемый авторитет сегодня вдруг пошатнулся, и признаков не виделось,
никто вроде не рыл, а враз побежали трещины по монолиту, и всем глаза
бьет: не сегодня-завтра твердыня рассыплется в прах. Существовали спо-
собы укрепления: например, акция устрашения - покарать, побить, подре-
зать крылья - однако с рапирными выпадами требуется осторожность, как
бы не нарваться на клинок соперников или, того хуже, не ткнуть в пус-
тоту и упасть, разбив нос, или, ненароком не порешить своего, а то и
себя задеть, и такое случалось. Фердуева искоса глянула на Шурфа и Ре-
миза. Зенки растопырили, поедом жрут баб в купальниках, неуемные мужи-
ки; сколько раз убеждалась, вроде сыт любовью по горло, всю ночь про-
куролесили, а только на улицу выбрался, уже шныряет глазами, скрытно
так, гад, надеясь, что концы упрятал и никому не видны греховные за-
машки. Несовершенство мужской природы давно уже не занимало Фердуеву,
данность и только.
Музыка гремела, со сцены сыпались улыбки, коротко стриженный Саша-ве-
дущий верещал в микрофон: девяносто, шестьдесят, девяносто. девяносто,
шестьдесят три, девяносто. восемьдесят семь, шестьдесят три, девяносто
два. грудь, талия, бедра. Перечисление цифр успокаивало Фердуеву: ее
три обмера тоже дай Бог, да и вообще, выскочи она сейчас на сцену, да
в купальнике, переполох поднимется, Господи! Улыбнулась, толкнула Шур-
фа локтем.
- Миш, может мне сцену? А ты выкрикнешь сто. шестьдесят. ну и.
- Неужто сто? - оживилась мисс Кривой Рог. Фердуева глянула на девицу,
как на пустое место, вновь вернулась к размышлениям о предупредитель-
ной акции. Посеять ужас, сотворить лютое и через трепачей - языкатого
товара пруд-пруди - запустить слушок по стольному граду.
Болтовня соседки Шурфа раздражала Фердуеву, не давала сосредоточиться,
плетет про криворожскую косметичку, мол, ушлянка, бабок загребла лом,
изготовив чудо-крем ото всех кожных напастей лица, продавала баночку
стограммовую за стольник, как-то напилась целительница, клиентку не-
легкая понесла в ванную, а там пол-ванной кремом наполнено, по стенкам
пустые баночки из-под майонеза, тертые яблоки в миске и самый дешевый
одеколон для запаха.
Утреннее представление завершилось, отбраковали из двадцати восьми дю-
жину, шестнадцать продолжали скачку. Спустились вниз, в бар. Шурф по-
волок мисс Кривой Рог, девица, когда встала, оказалась на пол-головы
выше Шурфа. Мишка сглотнул, а деваться некуда, так и прошествовали:
Фердуева, Ремиз и Шурф с золотоволосым прутиком. Жучила-бармен разли-
вал коньяк для своих, а народ случайный уверял, что смешивает только
коктейли.
- Всюду несправедливость,- Шурф подмигнул мисс Кривой Рог,- кому конь-
як чистоганом, кому коктейль вота виз капля лимона. Вов, организуй
компании коньяченского.
Ремиз послушно направился к стойке: нагрузился тортолетками с сыром и
ветчиной, притащил четыре коньяка. Девушка Шурфа глянула на цветы Фер-
дуевой, и Мишку сорвало с мягкого кресла, через минуту протянул несос-
тоявшейся мисс Очарование цветы не хуже фердуевских. Нина Пантелеевна
отпила коньяк, откинулась на мягкую спинку, заложила ногу на ногу, вы-
соко задрав юбку: колени крепкие, белые, неудержимо обольстительные,
могла б претендовать на первое место в конкурсе мисс Колено.
По бару разгуливал прелюбопытнейший люд. К Фердуевой подходили, раск-
ланивались, шептали приветствия, жали руку, расцветали восторгами.
Мишка млел: обожал пребывать в броском окружении, как вот сейчас, две
лучшие женщины, Ремиз - первый человек в отеле, и Мишка Шурф в центре
событий. Многих с двойным дном примечал Мишка вокруг, пусть усвоят,
как приближен к Фердуевой, как славно живут, вкалывают само-собой, но
и веселятся, не надрывно, в удовольствие, с пониманием тонкостей расс-
лабления.
В толпе Фердуева различила Помрежа. Васька почувствовал взгляд, раз-
вернул башку, подобно орудийной башне крейсера, в упор уставился на
хозяйку. Неудачно складывалось: Мишка с Помрежем друг друга терпеть не
могли; Мишка не прощал Помрежу высшее образование и знаменитых дружков
из режиссеров. Васька не прощал Шурфу воровство у простых людей, всег-
да орал, что последнюю косточку с мясом у матери-одиночки норовит выр-
вать; другое дело Помреж - обирает исключительно жирных карасей с
деньгой, вроде санитарствует в жестоком мире нечистых на руку. Сканда-
лить Помреж и Шурф устремлялись с полоборота. Фердуева поморщилась,
ожидая стычки и прилюдной ругани.
Помреж застыл в нерешительности, хозяйка успела кивнуть на Шурфа, ув-
леченного обработкой мисс Кривой Рог. Васька приметил врага, сообразил
вмиг, что свара нежелательна и отвалил, успев поразить Фердуеву синя-
ками под глазами и трагически поджатыми губами. Видок хуже некуда, а
тоже шляется, гонит чертей простбта по мутным потокам.
Чорк явился неожиданно, чертиком из табакерки, вырос соляным столпом,
наклонился в приветствии:
- Мадам, рад видеть в добром здравии.
При Чорке усидеть стоило Фердуевой немалых трудов, подбрасывало враз,
будто с лагерных нар при сигнале поверки. Успела заметить, что призыв
не ускользнул от взгляда Чорка, бархатные глаза мужчины приволокло
тайной, вполне очевидной Фердуевой и лишний раз подтверждающей, что ее
расчеты на совращение Чорка построены не на песке.
Шурф сжался, при Чорке чувствовал себя школяром, в любой миг могут
пырнуть замечанием, а то и выгнать из класса, не объясняя причин, пре-
подаватель-Чорк, значитца, в дурном расположении духа.
Чорк барски потрепал Мишку по плечу, будто выставил незаслуженную пя-
терку.
Чорк слыл мастером необязывающего разговора и сейчас, присев на край
мягкого дивана, обволакивал Фердуеву баритональным урчанием. В глазах
сверкало одно: как мое предложение? Принимается? Фердуева отдавала се-
бе отчет - впрямую Чорк не предложит, слишком высоко себя ценит, те-
перь слово за Ниной Пантелеевной, ей решать, в конце концов люди с се-
вера прижимают не Чорка - его попробуй прижми, засушит листиком в гер-
барии, разотрет пальцем и прах развеет по ветру - а сторожевую рать
Фердуевой. Не хотелось делиться новым корпусом института, восемнадцать
этажей: столовая не хуже ресторана в центре, два буфета, на десятом и
на верхнем, обещали обширные площади для размещения загульного люда, и
ночлег вырисовывался неслабый. Фердуева сама проследила за мебельными
закупками для института, особенно уделив внимание диванам и, уговорив
хозяйственника выбить кресла-кровати, снабженец убедил директора, что
многофункциональная мебель всегда себя оправдает, особенно в будущем,
при списании. Новый корпус обещал отлиться золотым дождем, тропическим
ливнем, смывающим грязь нищеты, прибивающим пыль ограниченных возмож-
ностей. И команду для нового корпуса Фердуева уже сколотила, и уборщиц
не трепливых наметила, и с Филиппом-правоохранителем обговорила новые
