Васька выписывал пальцем кренделя на запыленных перильцах, не намери-
ваясь нарушать тишину.
- В молчанку играем? - не вытерпел отставник.
Васька спустился с лестницы, вплотную притиснулся к Почуваеву, дотро-
нулся до сейфа.
Знает ирод, ужаснулся Почуваев, знает мой секрет липовый, ишь как ог-
лаживает сейф, будто шепелявит смешливо: что ж ты, дядя, от собрата по
трудам утайку имеешь? Нехорошо! Не по-христиански! Делиться надобно и
радостями, и печалями. последними не обязательно, а первенькими, ох,
как желательно.
Почуваев онемел. Васька Помреж гладил сейф проникновенно, как мать
давно утерянного и вновь обретенного сына, как юное создание любимого,
как умирающий руку провожающего в последний путь.
Стервец! Мысли Почуваева метались потревоженной вороньей стаей, разры-
вали на части, то придавали решимости, то обескураживали, лишали воли.
- Ты, дед, аж побелел,- лошадиная морда Васьки прянула к отставнику,
зубы желтые, криво растущие в розовых деснах, показались неправдопо-
добно длинными, как у вурдалака, виденного Почуваевым недавно по ви-
део.- Какая надобность тебя спустила в эту ж .
Знает ай нет? Почуваев по опыту ратных учений усвоил: слабину не выка-
зывать, пока не припрут вчистую.
- Вась,- Почуваев привалился к сейфу, расправил плечи, будто собой хо-
тел защитить, укрыть от посторонних взглядов потайной ход,- Вась, в
холодильнике на восьмом банка красной икры, стеклянная, я ее залил
оливковым маслом, объедение - угощайся!
Помреж уловки Почуваева давно изучил: уводит с курса, старикан, усек,
что пожрать Васька охоч и при едальных размышлениях напрочь забывает
остальное.
- Что к шкафу прилип? - Васька щелкнул зубами, да так натурально, с
таким костяным пристуком, что Почуваев оторопел: вдруг и впрямь вурда-
лак? Местечко для расправы наиподходящее - не души, а шкаф несгораемый
пуст и ключ от стальных створок торчит, засунет его туда после крове-
пития Васька Помреж, ищи-свищи, век пролежишь, никто не торкнется.
Васька на приманку Почуваева не клюнул.
- Михал Мифодич, какая нужда сюда пригнала?
Не отвяжется, тоскливо полыхнуло у Эм Эм Почуваева, жаль, не мастак он
придумывать. Втюхать, что бутылек припрятал? Глупо. Васька знает, что
принимает на грудь Эм Эм умеренно и уж никак не скрывая от Помрежа.
Набрехать, что отложил пару железяк для дачи? Не поверит, гад, тут же
потребует показать, а как назло под боком подходящего лома не видно.
Получится, Эм Эм крутит, а значит, тайная цель его прихода не проясне-
на, и Васька примется по новой напирать. Можно б рявкнуть, как подоба-
ет старшему офицеру: "Ты че! Допрос тут учиняешь? Пошел бы на . ", да
отношения с Помрежем добрые, на равных; если честно, то отставник обг-
ладывал идейку Помрежа и в глубине души мучался угрызениями. Васька-то
про подвал удумал, потому так и напирает с подковыркой, не поддаваясь
на обман.
Помреж по-своему жалел Почуваева: экс-вояка прозрачен для Васьки,
весь, как на ладони, со всеми его немудреными хитростями, ловушечными
ходами, потаенными расчетами.
- А хочешь скажу, зачем ты здесь? - тут Васька допустил промашку.
- А скажи! - нахохлился Эм Эм, и опять липко потекло, особенно по за-
тылку; радость первым сопроводить сюда Фердуеву тускнела на глазах,и
Фердуевская доброта в грядущем распределялась уже не на одного, а на
двоих.
- А скажи! - задышливо повторил Почуваев, и сердце напомнило о себе
резким прострелом. Душно здесь, хватит пыль глотать. И в этот миг По-
чуваев прозрел, как пронзило: не знает Васька про дверь ни черта, на
пушку берет, и облегчение тут же вышло, и сердце-мотор треклятый - от-
пустило, и даже воздух посвежел.
- Молчишь! - торжествующе укорил Эм Эм,- то-то и оно. Проверяю, Вась,
наши владения,- и уж совсем по-деловому,- в директорском холе одна
дурья башка запачкала непотребно диван, не шибко, но видно, возьми у
меня голландский баллон, обработай обивку, все же общегосударственная
собственность, требует уважительного отношения. Э-э, ма! Жмут, валту-
зят задами кому не лень! - Почуваев поскреб за ухом.- Двинули, Вась,
мне домой пора.
- Значит не скажешь? - Помреж положил руки на плечи Почуваеву, и отс-
тавник ощутил немалую силу этих, на вид не устрашающих, даже цыплячьих
рук.
Жилистый, черт, шваркнет башкой о сейф и. Тьфу! Почуваев сбросил чужие
лапы с плеч. Чего задергался. Помреж малый смирный и ладят они на пять
с плюсом.
По лестнице-трапу первым взбирался Помреж, за ним тащился Почуваев.
Плоский тощий зад Помрежа обтягивали вытертые до белизны джинсы с ко-
жаными заплатками в промежности.
И я хожу беспризорником в рванье да старье, хуже мешочника,- Эм Эм по-
морщился, мало кто из приходящих в институт по утрам в будни, слепо
скользя по незаметным фигурам Почуваева и Васьки Помрежа, мог бы поду-
мать не то, что о достатке, а о крупных деньжищах. Ваську, преображен-
ного, Эм Эм видел на юбилейном торжестве Фердуевой по итогам года.
Граф, да и только! Изумился тогда Почуваев, глянул на Помрежа с ото-
ропью, не признал сменщика попервости, и только, когда граф вытянул
лошадиную морду, да обнажил зубари - только тогда Почуваев признал на-
парника.
Подошвы ботинок Помрежа, подбитые подковами, мелькали перед носом и
то, что Васька по-своему экономит, не транжирит деньги попусту, объ-
единяло его с отставником, рождало в груди Почуваева чувство сродни
отцовскому, тем паче, что сыновьями Бог обделил, а единственная дочь
маялась с мужем по военным городкам, и Почуваев, хоть и скрытно от же-
ны, не одобрял выбор дочери, а при редких свиданиях с родной кровинкой
намекал: "Брось его, ежели невтерпеж. Батяня прокормит, не боись!"
В холле института Помреж довел Почуваева до стеклянных дверей, отомк-
нул щеколду, оперся об остекление:
- На восьмом, говоришь, икорка?
- Так точно, вашбродь! - Почуваев шутейно козырнул и промахнулся, едва
не угодив пальцами в глаз. Ишь, ушел навык, подводит рука, так вот не-
заметно к старости скок-поскок, дела. Уж и в метро место уступают, а
давно ли Почуваев молодцевал?.. Вскакивал, подставляя плавным жестом
локоть сгорбленным старушкам.
Помреж кивал, будто болванчик, из тех, что Почуваев понавез в начале
пятидесятых годов, работая советником в северо-восточных провинциях
Китая.
- Ты точь-в-точь, как болванчик из моего коллекциона,- подъелдыкнул Эм
Эм.
Помреж по-блатному сунул большой палец под верхнюю губу и чиркнул по
ней:
- Век свободы не видать! Михаил Мифодич, а что ж ты, добрая душа, ис-
кал в подвале мне разлюбезном? Это ж я о нем думу имел первым!
- Брось, пустое,- смешался Эм Эм, глаза воина-забияки вдруг налились
кровью от с трудом сдерживаемого гнева.
Помреж давно приметил: водилось за Почуваевым полыхать негодованием и
помидорно краснеть, особенно, если не удавалось гнев выплеснуть в лицо
обидчику. Попал в точку, подвел итог Помреж, финтит напарник, чего
бродил в подвале.
Прохладный воздух с улицы продул разгоряченные чужими подозрениями
мозги Почуваева, отставник собрался, ткнул Ваську в грудь, по-дружес-
ки, еще тяжелым кулаком и двинул к черной "волге"-фургону, купленному
хлопотами Фердуевой почти новым у могущественной организации.
Наташка Дрын озаботилась субботним посещением бани, прозванивала под-
руге - ненадежной в переговорах, умеющей без смущения изменить данному
ранее обещанию за час, а то и за полчаса до его исполнения. Сейчас
подруга колебалась касательно субботнего похода в баню, и Наташка
Дрын, как отвечающая за поставку услады для Дурасникова, напирала и
долбила подругу неотразимыми резонами: квартиру пробьет, поняла?.. При
деньге кабан, не сомневайся!.. Вовсе не старый, толстый - другое дело,
так тебе в балете с ним не вальсировать, зато поддержит финансово. му-
жики, когда стареют, будто прозревают - надо платить, если стесняются
впрямую, дарами разными компенсируют перепад возрастной. плохого тебе,
дурища, не желаю.
Наташка тоскливо прикидывала: не дай Бог сорвется, дон Агильяр рассви-
репеет и отыграется целиком на ней; у Пачкуна свои заморочки с Дурас-
никовым, Наташке неведомые, и по усердию Пачкуна видно - нужен ему Ду-
расников позарез, и срывы в умасливании зампреда недопустимы.
- Мы за тобой заедем,- добавила Наташка, учитывая лень подруги, а зная
любовь к еде необычной, дожимала,- жор отменный, выпивка - класс,
хванчкара грузразлива, тетра, киндзмараули,- а еще, припоминая, что
подруга, как многие жрицы любви, помешана на сохранении здоровья, да-
вила и давила,- красное вино кровь обновляет. не знаешь? Темная! Под-
водники ведрами потребляют.
Сговорились еще созвониться к вечеру, Наташка смекнула без труда: на
субботу у подруги есть параллельные предложения и сейчас та взвешивает
на тончайших весах, какое принять.
Каждый раз, после разговора со Светкой, завсекцией - Наталья Парфенть-
евна Дрын - упрекала себя за бессеребрие и неумение постоять за свои
интересы.
Роман с Пачкуном длился и длился, и думать о его исходе не хотелось,
все слишком очевидно: не уйдет Пачкун из семьи, не переломает быт на-
лаженный о колено. Наташка ему удобна, молода, хороша, всегда под ру-
кой, исполнительна, ничего не требует, понимая, что только при покро-
вительстве Пачкуна - асса совторговли - обделывает свои дела без пос-
ледствий, Наташка давно уяснила, что безоблачное небо над головой та-
кое - только молитвами Пачкуна, читанными перед алтарями Дурасникова и
прочих районных начальников, к коим Наташка доступа не имела. Любовь
любовью, но дон Агильяр мог одним движением перекрыть Наташке кисло-
род, и тогда прощай флаконы духов без счета; прощай возможность не му-
солить каждую купюру, обливаться потом перед оплатой в кассе; прощай
любимые одеяния, привозимые доблестными спортсменами; прощай компании
Мишки Шурфа и разудалые загулы в дорогих злачных местах.
Наташка проживала с дядей, инвалидом, прозрачным стариканом, робким и
стесняющимся Наташкиных денег, в недурной двухкомнатке. К дяде относи-
лась грубовато, и волны нелюбви сменялись валами пронзительной жалос-
ти, еще и потому, что дядя доводился братом горячо любимой мамы, сго-
ревшей в раковом пламени в три месяца и посвятившей всю жизнь единс-
твенной дочери.
Крест мой, говорила Наташка, кивая на дверь дядиного укрытия, когда
приводила к себе кавалеров, страдая более всего из-за того, что дядя,
боясь нарушить покой племянницы, испортить часы, отведенные для ласк,
опасался выходить в туалет, сидел скорчившись в каморке, и Наташка и
думать страшилась, как корчит деда необходимость мочеиспускания.
Сколько раз повторяла: плевать! Что ж теперь, не мочиться? Дядя тер-
пел, и тогда Наташка купила горшок и впервые увидела сквозь краску по-
зора, испятнавшую высушенное лицо родственника, еще и мужское негодо-
вание и жуть от осознания человеком положения, в коем оказался в ста-
рости.
Дверь владений завсекцией пискнула, за фанерой ощущалось мощное тело,
скрипнул порожек и комнату заполнил дон Агильяр.
- Как суббота? - начмаг взирал любовно, но глаза его свидетельствовали
о готовности сменить милость на гнев.
- Порядок,- поспешно рапортовала Наташка, сглотнув слюну и представив,
что будет, если Светка вечером после контрольного созванивания отка-
жет.
Дон Агильяр присел на край стула, положив голову на колени Наташки,
пальцы женщины нырнули в серебро густой пачкуновской гривы.
Предана, размышлял Пачкун, пусть предана по необходимости, разумно ли
желать большего? Не мальчик, чай, и цену привязаностям калькулирует,
дай Бог, и все же с головой, упокоенной на пухлых коленях, с ощущением
ласковых пальцев, бегающих по вискам, по лбу, почесывающих за ухом,
как обильно оттрапезничавшего кота, хотелось думать о добром в людях,
и себя представлять вовсе не сплетенным из железных тросов, не знающим
жалости, не ведающим сострадания, а растерянным перед могуществом жиз-
ни человечком, которому свойственно плутать и желать единственно пони-
мания и поддержки женщины, отогревающей в осенние месяцы твоего пути.
Из глубин подвала докатилось веселое переругивание Мишки Шурфа и Во-
лодьки Ремиза.
Пачкун по-орлиному встрепенулся, сверкнул глазом, высунулся в коридор,
рявкнул беззлобно:
- Что, коблы, разорались? Миш, не обгрызай тушу, будто крысы пировали;
выбрось на прилавок хоть пару-тройку путных кусков!
В ответ - ржание мясников. Пачкун притворил дверь, притянул к груди
возлюбленную, ткнул нос в пенно восходящие потоки золотистых волос и
совсем по-доброму повторил:
- Коблы!
Вечером Наташка набрала номер подруги не без дрожи. Голос Светки сразу
не понравился. Дрыниха в сердцах матюгнула дядю, тенью проползшего
вдоль стены коридора, будто тот отвечал за скользкое поведение подру-
ги.
Светка заканючила о простуде, и Наташка вспылила.
- Если в субботу бортанешь, жрать станешь столовские борщи! Ко мне до-
рогу забудь! У меня ртов, пищащих с голодухи, хватает.
Светка осеклась - трубка, будто живое существо, умерла, испустила дух
и разродилась сдавленным, тягучим: да-а! Наташка швырнула трубку. Не-
чего миндальничать, чем грубее, тем больше толка. Без Наташкиных пос-
тавок пусть хавает плавленные сырки, да зеленый горошек.
Дядя возвращался из туалета, Наташка протянула руку, цапнула старика
за пуговицу, той же ладонью, также легко, что и Пачкуна час-другой на-
зад, погладила.
- Извини, дед, за срыв! Работы невпроворот. Устаю.
Дядя возвел бледно-голубые, почти прозрачные, в красных прожилках гла-
за к потолку, веки блеснули слезами. Эх, охочи дряхлюки мокрость раз-
водить, Наташка подпихнула дядю к кухне и, чтоб не замечать слабости
старика, загомонила:
- Иди сюда, глянь, что приволокла. Ужин сейчас заладим королевский.
Хорошо, что дядя не видел ее глаз, а только спину и белую шею, и креп-
кие ноги, но не глаза, подернутые влагой так же, как у него, у немощ-
ного - понятное дело, а Наташке-то с чего бы?
Утром Апраксин встретил у подъезда Фердуеву - раскланялся. Ответа ждал
долго, женщина в упор, без стеснения разглядывала соседа, наконец, гу-
бы дрогнули подобием улыбки и воспоследовал кивок.
Теперь будем здороваться, уже кое-что, а дальше - по обстоятельствам.
Апраксин и себе не мог ответить, чего добивается: любопытство своим
чередом, но загадочность Фердуевой, яркость и настороженность, в соче-
тании с властностью, завораживали.
После встречи у подъезда Апраксин забежал в "двадцатку" прикупить мо-
лочных продуктов. Вдоль прилавков шествовал медленно, продавцы отводи-
ли глаза и с преувеличенной деловитостью принимались разглядывать пля-
шущие стрелки весов или в забывчивости наворачивали на взвешенную по-
купку второй лист бумаги.
Снова Пачкун гнал в массы подгнившую колбасу. Апраксин сразу опознал
ее бока, подернутые седоватой пленкой, отдающей в прозелень. Шла гниль
нарасхват, прыгала в сумки разного люда, и Апраксин недоумевал: неуже-
ли не опасаются? Законы очереди диктовали свое: бери! Тащи! Потом раз-
берешься, все берут - и ты! Раз хвост, значит товар, да и выбирать не
приходилось.
Слишком долго Апраксин торчал у колбасного прилавка, кто-то просигна-
лил Пачкуну - тревога! Начмаг выполз из подвала, осветив белозубой
улыбкой сумеречность очереди. Пачкун приглядывался к Апраксину, будто
припоминал давнее, стертое в памяти временем.
Так и замерли зрачок в зрачке: Апраксин, не допуская наглого, прицель-
ного разглядывания без наказания, Пачкун, привороженный тревогами
смутными, но, кажется, все более проступающими в немигающем взоре ру-
соволосого.
Мужик фактурный! Апраксин решил не уступать в переглядках. Знает себе
цену, уверен в тылах, а все ж свербит недоброе в душе. Пачкун напоми-
нал неприступную на вид крепость с толстенными стенами, выложенными
трухлявым кирпичом, о чем ведомо только осажденным, слабость начмага
выдавали легкое подрагивание пальцев и капелька пота на верхней губе.
Чего неймется? Дон Агильяр невольно промокнул пальцем влажнику под но-
сом. Неужели Дурасников учуял опасность ранее и вернее? Теперь Пачкун
припомнил Апраксина вполне и расценил его явление, как предвестие бу-
ри.
- В чем дело, гражданин? - первым треснул Пачкун.
Апраксин поправил наплечный ремень, ткнул в колбасу:
- А почему не товарищ?
Пачкун на исправлении не сосредоточился - гражданин, товарищ, без раз-
ницы,- впился в колбасу, расправил плечи под отутюженным, за доплату,
Маруськой Галошей белым халатом.
- Отменная колбаса, задохнулась при транспортировке и хранении.
Дальше Апраксин все знал: сейчас кивнет продавщице, отрежет швейцарс-
ким ножиком ломтик и умнет на глазах очереди.
- Только публичную дегустацию не устраивайте,- Апраксин улыбнулся,- я
верю, гнилье разжевываете только за ушами трещит.- Пачкун скорчил гри-
масу обиды - уже поигрывал ножиком на ладони, когда Апраксин пресек
попытку реабилитации порченой колбаски.
Глаза из очереди впились в двоих - все развлечение, о колбасе и забы-
ли, бесплатная коррида - лакомое блюдо.
- Не желаете спуститься ко мне? Обсудим.- предложил Пачкун.
- Намекнете на чешское пиво дня через два,- Апраксин громко предполо-
жил так, чтобы все слышали,- уже проходил, извините.
Пачкун хотел было выкрикнуть: малыш, ребята Филиппа тебя так отмете-
лят, что охота болтать навсегда испарится, но вместо предостережения
широко - отрабатывал годами - улыбнулся:
- Зачем же так, товарищ?
Апраксин забежал в "двадцатку" по дороге в бассейн - время на исходе -
оглядел очередь, Пачкуна, горы давным-давно бездыханной колбасы, заме-
тил улыбающуюся рожу Мишки Шурфа на заднем плане, Ремиза с топором,
колдующим на раскрошенной по краям в щепу колодой, и двинул к выходу.
Лбом стену не пробить, решил Апраксин, но решение это не принесло об-
легчения, а только стегануло безысходностью и намекнуло на трусость,
приличествующую, как раз тем, кого Апраксин не любил, считая, что беды
все прибывают от ворья в самых разных ипостасях, и лики жулья столь
разные в последние годы, поразительно приличные, и на первый взгляд
никак не вяжущиеся с примитивной уголовщиной, поскакали перед Апракси-
ным, когда бежал он к остановке, и над ликами этими, как над сонмом
ангелов парило лицо Фердуевой, гладкостью напоминающее мраморную ста-
тую, а блюдцами черных глазищ портреты Модильяни.
После набега Апраксина Пачкун отполз к себе в каморку, связался с Ду-
расниковым, доложил о только что состоявшемся столкновении.
Дурасников жестом выгнал из кабинета двоих вымаливающих подписи к до-
садным письмам, развернул фантик на соевом батончике, запихнул конфет-
ку в рот и, только разжевав, одновременно успокоил и посоветовал Пач-
куну:
- За ним приглядывают. своим намекни, чтоб секли. Не нравится он мне,
не наш человек. Насчет субботы как?
Дон Агильяр, отражаясь в треснутом зеркале, рапортовал звенящим голо-
сом пионера-новобранца:
- Суббота - железно. Банька только для белых людей. Изумительная.
Твоя!.. Согласилась сразу! - Пачкун умолк.
В своем кабинете Дурасников зарделся. "Твоя, согласилась сразу!" Швыр-
нул смятый фантик в корзину и, ничем не выдавая радости, сухо указал:
- Глаз с него не спускайте и прекрати выдачу со двора. на время.
Дон Агильяр хотел уточнить: как же с нужными людьми? Да решил не бес-
покоить Дурасникова, возьмет товар прямо с базы - в магазин только до-
кументы - и распределит у своего дружка в другом продмаге.
- Квартальные сводки смотрели?
Дурасников припомнил смутно доклад подчиненного - вроде цифры в поряд-
ке, и раздраженно - не жаловал выколачивающих похвалы - подытожил:
- Молодец, молодец!
Дурасников сейчас парил на подступах к бане, обняв цепко Светку, что
сразу согласилась. Пачкун в каморке калькулировал личный дебит и кре-
дит, как и многие его коллеги, может только не в один и тот же миг.
Районная торговля мало кого интересовала, находясь без присмотра, и
могла, если не снабжать вволю, то хоть дышать свободно.
Фердуева возвратилась домой к половине четвертого. Дверь в кварти-
ру-сейф обретала устрашающую неприступность. Мастер наводил глянец на
твердыни фердуевской обороны. Дежурившая на производстве укрепительных
работ подруга встретила Фердуеву на пороге и тут же умчалась то ли на
массаж, то ли к парикмахеру. Хозяйка переоделась, почаевничала с мас-
тером и, уже составляя грязную посуду в мойку, припомнила о рукастости
мастера и его связях на заводах метизов.
Черные глаза сверкнули, рука полезла за кошельком. Дверь фактически
родилась, и счастливая обладательница стальной защиты решила распла-
титься сполна. Мастер возразил, заметил, что завтра зачистит огрехи и
тогда возьмет деньги. Фердуева не напирала, не любила расставаться с
кровными, хотя в расчетах, заранее оговоренных, славилась справедли-
востью.
- Хочу посоветоваться с вами,- скрестила руки на груди, шумно выдохну-
ла.
- Советуйтесь,- мужчина подпер кулаком подбородок, опустил голову, и
Фердуева обнаружила, что у мастера длинные, пушистые ресницы; расспро-
сила об интересующем предмете, заметила удивление во взоре собеседни-
ка, растерянность и даже страх.
- Думаете опасно?
Мужчина пожал плечами.
- Зато какие возможности!
- Это уж точно,- безрадостно согласился мастер.
- А не хотите у меня поработать? - Фердуева чуть приоткрыла рот, зная
что по-детски пухлые, размягченные губы придают ей вид незащищенный и
располагающий.
- Я и так у вас работаю,- мастер отводил глаза в сторону, казалось
опасаясь сталкиваться со жгучими зрачками женщины напротив.
- Я не так выразилась,- Фердуева приложила ладонь к щеке, зная что
длинные ухоженные пальцы и красивые ногти впечатляют на белизне кожи.
Не у меня. на меня. Я имею в виду не дверь, а то, что мы обсудили.
Мастер гладил ребристую рукоятку молотка и не отводил взгляда от окна.
Фердуева чуть не сорвалась: чего там узрел? Но сдержалась и, хоть и не
любила чужого молчания, стерпела, отдавая должное не слишком говорли-
вым, тщательно обдумывающим решение людям.
- А где оборудование разместить? - мастер зажал сумку с дрелью коленя-
ми.
Фердуева тоже решила потомить: должен согласиться, или она еще многого
не понимает, такой способен сразу ухватить суть. тысячи дверей не при-
несут выгоды равной той, что предлагала Фердуева. Риск водился, но без
риска только птички поют, и, пока Филипп на месте, можно играть в эту
игру. Фердуева не хуже Пачкуна уразумела: дело не в риске, а в прикры-
тии, и пока таковое имелось - греби, не зевай.
Почуваев про подвал выложил толково, обрисовал дельно, тонкости можно
обсудить с Васькой Помрежем, единственно тревожило: продумано ли вво-
дить в дело еще одного человека, ничего не зная о нем и отталкиваясь
единственно от рекомендации легкомысленной Наташки Дрын, вольготно жи-
вущей под крылышком Пачкуна и малосмыслящей в жизни.
- Где разместить? - Фердуева догадывалась, что сообщение ее масштабно,
непривычно и все же решила ринуться напролом.- Помещение присмотрено и
как раз самое что ни на есть.
- Квартира что-ли? - брезгливо уточнил мастер.- Тут площади понадобят-
ся будь-будь.
- Да там пол-стадиона,- прервала Фердуева.
- Да ну? - мастер мог и улыбаться.
- Точно,- Фердуева положила ладонь на теплую мужскую руку.
- Где упрячешь пол-стадиона? Всем глаза пропорет?
- Упрятан лучше не придумаешь,- и Фердуева слегка сжала пальцы масте-
ра.
После бассейна Апраксин двинул на Арбат, любил нырнуть в тихие переул-
ки с чисто выметенными посольскими дворами, с неторопливыми старушка-
ми, с чудом сохранившимися резного дерева входными дверями обшарпанных
подъездов, с неприметными магазинчиками на один прилавок и одного про-
давца. Солнце подыгрывало пешей прогулке, и про "двадцатку" Пачкуна, и
про Фердуеву с ее прошитой стальными полосами дверью мужчина, легко
вышагивающий со сплющенной сумкой на спине, и думать забыл.
Пересекая Кропоткинскую, заприметил очередь в Академию художеств,
тоскливо оглядел иностранных гостей, выплывающих из книжной валютной
лавки, с вожделенными и недоступными туземцам томиками, прижатыми к
бокам или выпирающими острыми углами сквозь тонкую ткань вислых торб,
и, снова углубившись в переулок, наткнулся на вереницу иномарок с
красными и желтыми номерами у расцвеченного витражем входа, и приник-
шего к разноцветью витража вальяжного мужчину, протирающего замшевым
лоскутом желто-сине-красные стекла.
Апраксин - хоть и за сорок перевалило - обликом походил на студента, и
сразу виделось, что верным служением перу, палат каменных не нажил, и
владелец частного кафе Чорк с сожалением проводил ровесника непонимаю-
щим взглядом: не дай Бог так жить! Будто конюх в конюшне, оглядел зас-
тывшие машины и юркнул во тьму заведения задавать корм владельцам ав-
то.
Апраксин миновал коробку многоэтажного дома с выломанными лет десять
назад перекрытиями, так и не удосужившегося дождаться капитального ре-
монта. Дом торчал в переулке, будто разбомбленный прицельным бомбоме-
танием, уничтожившим только его внутренности и не порушившим вокруг ни
камня, ни дерева; глазницы окон, пустые или с проглядывающими безжиз-
ненными стенами, навевали ощущения, схожие с кладбищенскими, когда
бредешь меж чужих могил, бездумно скользя по датам чужих рождений и
смертей, не отдавая отчета и себе - или, напротив, зная наверное - что
есть некто, ведающий и твои сроки, твои пределы.
На улице Веснина в перегляд с итальянским посольством сверкал витрина-
ми книжный. У посольских ворот спорили два итальянца, да так темпера-
ментно, будто в кино, будто Апраксин подсмотрел нечаянно сцену на неа-
политанском дворе или на улочке Кальтанисетты.
В книжный Апраксин было ринулся к порогу, да вспомнил: облом! Нет вхо-
да, тож на валюту. Апраксин помрачнел и продолжил шествие к Арбату.
Зелено-желто-синий флаг Габона, напоминающий тканью газовые платки,
развевался над особняком бывшего посольства Израиля. Апраксин вспом-
нил, как в пятьдесят шестом, по случаю тройственной агрессии, швырял
чернильницы в желтые стены особняка, и испытал чувство неловкости. Что
он знал, кто прав, кто виноват? Сжевал мальчишкой газетные абзацы и с
дружками, накупив флаконов фиолетовых чернил в канцелярских принадлеж-
ностях на Садовом, ринулся крушить.
Апраксин присмотрелся к стене бокового фасада, почудилось, что видит
стародавний чернильный подтек, разглядывал пятно и так, и сяк; от раз-
мышлений оторвал голос младшего лейтенанта. Офицер милиции взял под
козырек и улыбнулся. Апраксин откровенно ожидал другого; человек при
исполнении стеганет - в чем дело гражданин? - или того хуже - ваши до-
кументы! - но однозвездный лейтенант, смущаясь, человеческим языком
выяснил не нужно ли чего Апраксину, а услыхав про чернила и про сомне-
ния Апраксина, пошел розовыми пятнами и веско признался: "В молодости
ни черта мы не мыслим, да и потом.". Махнул рукой и отошел к алюминие-
вой будке, служащей укрытием все четыре времени года.
Мимо мехового ателье Апраксин проскользнул на пешеходный Арбат и нале-
тел сразу на три очереди: одна алкала залихватским чубом закрученного
мороженого в вафельных фунтиках, другая рвалась в пельменную, третья
окружила кольцами фургон-пиццерию, кажется первую многоколесную гусе-
ницу, появившуюся на улицах Москвы.
- Один фургон для города под десяток миллионов, как ни крути малова-
то,- съязвил дядька приезжего вида в фетровой шляпе луговой зелени.-
Вот два-три расставят, тоды лады,- и дядька надвинул шляпу, скрывая то
ли злые, то ли веселые глаза.
И сразу Апраксин вспомнил Фердуеву, именно таким представлял ее отца,
и объединяло жиличку со второго этажа и неизвестного в очереди за пиц-
цей, определенно не столичное происхождение, скользившее не только в
речи, но и в напоре, в любви по-деревенски ерничать, даже в причудли-
вой манере одеваться, хотя мужчина облачен хуже некуда, а Фердуева -
лучше не бывает.
В грузинском центре, в подвале, Апраксин любовался кованой люстрой и
неведомой ему технологией украшения стен; на синей эмали порхали жел-
товатые птицы, извивались неземные цветы, на деревянном столике дымил-
ся кругляк иммеретинского хачапури, чай в чашке чернел и призывал
терпкими запахами.
В молодости Апраксина такие заведения не водились на Арбате, в чаду
носились начальственные антрацитовые "волгари", ни художников, ни фо-
тографов, не профилерезов - улица купалась в чаду выхлопов, и в голову
не приходило, что под колоннадой театра Вахтангова двое молодцов - ги-
тара и саксофон - наводнят уличный коридор, зажатый разнофасадными
зданиями, звуками джаза.
После трапезы Апраксин отведал три стакана сиропа Лагидзе и услышал,
как низкорослый мужчина, меднолобый, с плешью, обрамленной колечками
седины, сообщил другому:
- Коба их не трогал. Лагидзе, они еще до революции стали миллионерами,
и сейчас никто не раскрыл их секретов.
Второй кивал, то ли удивляясь некровожадности Кобы, то ли осуждая при-
миренчество к миллионерам, беззаботно прожившим свой век, когда
крестьян-однолошадников гноили сотнями тысяч.
Попробуй разберись, кто прав, попробуй уразумей, по адресу ли швыряли
чернильницы в пятьдесят шестом, попробуй нащупать истинное, когда все
опутано, перекручено, и если поскрести, то и выплывает нечто, напрочь
перечеркивающее твою былую железобетонную уверенность.
Из шашлычной "Риони", сыто жмурясь, вышли двое знакомых в лицо, Апрак-
син точно их знал, встречал часто, но где? И только, когда Мишка Шурф
и Володька Ремиз завернули в переулок, где припарковали машину, при-
помнил - мясники из "двадцатки", обедали, как видно, и Апраксин прид-
рался к пачкунятам: то-то их вечно нет за прилавком, да впрямь, чего
торчать над пустыми мраморными плитами, только раздражать людей бесс-
мысленностью выстаивания, каждому покупателю ведомо: жалованье-то ка-
пает.
Напротив "Риони", в букинистическом, Апраксин сразу прянул в глубь ма-
газинчика к беллетристике, вынул из нагрудного кармана театральный би-
нокль - еще три года назад подсмотрел обычай у опытного библиографа и
перенял - заскользил по корешкам. Рабле - тридцать восьмого года изда-
ния, опознал сразу и не поверил. Господи, с гравюрами Доре! Продавщица
лениво протянула том, Апраксин припал глазами к фантазиям маэстро гра-
вюр, намертво запечатлевшимся еще в третьем классе, уплатил в кассу
десятку и, прижимая книгу к груди, забыв обо всем, выбрался на брус-
чатку, в залитый солнцем людской водоворот, то вспенивающийся у картин
в технике "сухая кисть", то опадающий к центру улицы.
После Рабле Апраксин уже ничего не замечал, домчался до "Праги", свер-
нул на бульвар, даже не глянув на Гоголя в бронзе, более напоминающего
диктатора банановой республики или конкистадора, пролившего реки крови
и к старости обласканного предусмотрительным монархом.
Апраксин стремился домой и, оказавшись перед "двадцаткой", уже вполза-
