скучает, не сокрушая, сникает и впадает в меланхолию, не предвещающую
ничего хорошего. Подопечные повиновались Фердуевой беспрекословно: ус-
воили накрепко - она прошла весь путь и ведомы ей любые закоулки ре-
месла, в лоции ее помечены самые неприметные камни, обозначены невиди-
мые течения, опасные скалы, неожиданные повороты русла. Подчиненные не
забывали о незавидной участи непокорных: чаще Фердуева била рублем,
реже. о реже и думать не хотелось. Все под черноволосой властелиншей
жили сладко, жрали обильно, ублажали нутро безотказно, радуясь каждый
своими именно ему дорогими радостями, и прослеживать, хоть и мысленно,
пути-дороги неудачников, неугодных Фердуевой, что самому заталкивать
ложку дегтя в собственный бочонок меда.
Фердуева завершила обработку глаз, и зеркало трюмо услужливо подтвер-
дило, что зрачки на эмалевой голубизне яблок таинственно сияют и лу-
чатся непонятным блеском, привлекающим мужчин, будто лампа в ночи мо-
тыльков. После ресниц и век черед румянам, а уж потом Фердуева совер-
шила прозвонку - утреннюю поверку. Отчеты поступали деловые и краткие,
как она и любила, как и требовала от говорливых. Непосвященный, дове-
дись ему подслушать разговор, не понял бы ни слова, даже заподозрил
бы, что переговариваются на чужом языке.
Перед Фердуевой лежал список ожидающих ее звонка: Наташка Дрын, Почу-
ваев, непонятный стороннему взгляду Эф Эл, Пачкун и Акулетта.
Взвыла дрель в коридоре, и Фердуева выползла из спальни, любила с
детства наблюдать, как железная стружка бьет из-под бешенно вертящего-
ся сверла. Дыра, все расширяющаяся в железе, рождающаяся из непримет-
ной точки, напоминала Фердуевой о собственных незряшных усилиях: не
отступай и добьешься! Если и железо сдается под натиском другого желе-
за, проявившего упорство и способность бить в одну точку. Запах горя-
чего металл достигал ноздрей хозяйки и радовал непривычным, оттенял
обилие дорогих заморских запахов.
Решетка стальных полос поднялась от пола до потолка, Фердуева глянула
сквозь квадраты стальных переплетов на площадку, из детства выпорхнуло
смешное и тревожное воспоминание о небе в крупную клетку. Фердуева ус-
мехнулась, и мастер с опаской вперился в плоды своих железнодельных
трудов, убоясь, что одна из полос отошла или вылезло на свет божий
иное невидимое мастеру несовершенство, быстро обнаруженное цепкой за-
казчицей.
Фердуева предложила мастеру кофе, тот кивнул, пили молча, и Фердуева
видела, что сегодня мужчина менее самоуверен, и эта неприметная трещи-
на в монолите достоинства чужого человека сообщила ей: никуда не де-
нется. как и все, если заметна щербинка не больше зерна, то раска-
чать-растолкать до размеров ущелья, труда не составит.
Мастер неосторожно бросил кусок сахара в чашку, и капли кофе брызнули
на теперь уже кремовый халат хозяйки. Фердуева сразу узрела неловкость
в мутноватых блеклых глазах мужчины и, не улыбаясь, как многие стремя-
щиеся намекнуть - мелочь, не стоит волноваться, напротив, склонила
подбородок к груди и ногтем ковырнула пятнышки на махровой ткани.
Смущается, ликовала потерпевшая, виноват, мой золотой. Халат дорогой,
и неосторожность твоя, не моя. Фердуева давно овладела тактикой перво-
начального окатывания ледяной водой с расчетом на последующий обогрев:
если человек добр всегда, то вроде так и полагается, другое дело доб-
рота злобного существа, такая вызывает у большинства желание повизги-
вать от восторга при поглаживании. Холопские наклонности, а никуда не
денешься, накрепко вбиты в каждого. Хозяйка видела, что мастер нервни-
чает, еще раз тронула пятна и, наконец, милостиво улыбнулась, не улыб-
нуться в ответ сподобился бы разве что камень. Кофе допили быстро, и
мастер снова прилип к двери, заползал на коленях вдоль обитого сталь-
ным же листом порога, высматривая только ему ведомое.
Фердуева вернулась к списку. В доме, хоть переверни все вверх дном, не
нашлось бы ни одной записной книжки, ни новой, ни ветхозаветной, хра-
нящей забытые имена; нужные телефоны Фердуева запоминала, случайные
номера записывала на клочках и после использования уничтожала, накреп-
ко усвоив, что многие неприятности начинаются с записных книжек, и
каждый вечер составляла перечень первоочередных звонков на следующий
день, а после утреннего прочесывания списка и его разрыва на клочки
спускала или в унитаз, или порхающими с ладони мотыльками в мусоропро-
вод. Сегодня Фердуева начала со звонка Эф Элу, лицо ее приняло глупо-
ватое выражение, как много лет назад, когда она только вознамерилась
покорить город-гигант, прибыв из глубинки. Услыхав голос мужчины, по-
перхнулась смешком, хотя ей вовсе не было смешно, и выпалила - здрась-
те! - хотя давно научилась выговаривать величественное "добрый день"
без намека на свое провинциальное происхождение.
- Ваши ребята,- Фердуева прилегла на высокие подушки двуспальной кро-
вати,- моих ребят стали обижать. Наезжают чуть ли не каждый день. Так
не договаривались. Я?.. Жалуюсь?..- В голосе женщины прозвучало едва
уловимое возмущение.- Фамилии? Конкретно? Сейчас нет, но мои люди за-
писали номера патрульных машин. Сказать? - Фердуева без запинки назва-
ла буквенные серии и три номера, и порадовалась, что тренировка в за-
поминании телефонов не пропала зря. Фердуева никогда не ленилась и
считала, что любое напряжение себя оправдывает. Человек должен быть
под током, втолковывала она нерасторопным, склонным к дреме и созерца-
нию.- То, что вы просили, я сделала,- добавила Фердуева.- А?.. Еще не
узнала, но. узнаю. непременно, не позже чем через три дня. Кроме тех
двух адресов у него еще есть и третья квартира, кажется на Сходне.
Уточню.- Она поправила подушку, подтянула под голову и, расположившись
полусидя, набрала воздух в легкие для решающего обращения.
- Скажите вашим молодцам, чтоб не набрасывались на кавказцев как кор-
шуны. Эти люди самые доходные и умеют молчать. не знаю, чего еще же-
лать. Хотите анекдот? - осведомилась Фердуева, на анекдот у покровите-
ля времени не осталось, пришлось распрощаться.
Наташка Дрын сообщила, что припасла десяток банок балыка и финские
вафли. Фердуева хмыкнула от восторга, она ничего такого не заказывала,
а расторопность Наташки расценила, как предвестие просьбы, скорее все-
го нелегко выполнимой.
Почуваев доложил новости с мест. Машина крутилась безостановочно,
только в восемнадцатиэтажном здании института прорвало воду, как раз
некстати - среди ночи. Вызвали аварийную службу, едва упрятали концы
перед прибытием ремонтников, но одна пьяная дама, как ее ни держали,
вырвалась и налетела на водопроводчика. Полуголая женщина среди ночи в
покинутом всеми здании произвела на мужчину с гаечными ключами сильное
впечатление. Почуваев божился, что утечки не будет. Да хоть бы и была!
Фердуева только для острастки пугала своих людей, россказнями, будто
утечка для них смерти подобна. Всегда расползаются слухи, и вся надеж-
да на прикрытие сверху. Если бы ее не страховал Эф Эл и его команда,
все бы вылезло наружу вмиг.
Фердуева строго приказала проверить сохранность институтской мягкой
мебели в холлах и лишний раз оглядеть директорский кабинет и предбан-
ник: вдруг кто из подгулявшей братии чего забыл, и еще Фердуева проси-
ла тщательнее прятать чистое постельное белье в каморках, подведомс-
твенных Почуваеву и его сменщику Ваське Помрежу. Васька - веснущатая
жердь с лошадиной мордой - и впрямь когда-то служил помощником режис-
сера, но давно покинул студию и был рекомендован в воинство Фердуевой,
как человек непьющий, не склонный к бузотерству, ответственный, нет-
репливый, а главное, обладающий контактами с множеством кинодевочек.
Последней Фердуева прозвонилась к Акулетте, младшей сестре известной в
прошлом центровой по кличке Акула, спившейся и вышедшей в тираж. Аку-
летта во всех греховных предприятиях, во стократ превзошла старшую, но
кликуха Акулетта-маленькая, меньшая, пристала намертво.
Акулетта обладала низким голосом, располагающим к раздумьям, слова ро-
няла веско и производила впечатление дочки из профессорской семьи,
единственно и знойно любимой престарелыми родителями.
Хорошие манеры липли к Акулетте, как мухи к меду, украшали ее и дава-
лись без труда. От прочих Акулетта отличалась величавостью и умением
таинственно возникать и так же таинственно, почти растворяясь, исче-
зать. Одевалась Акулетта строго, избегая ярких цветов и отдавая пред-
почтение умеренному, но продуманому макияжу. Акулетта поразительно по-
ходила на портреты, писанные с графских жен: гладкая прическа, высокий
лоб, лучезарность и кротость ярких глаз, неизменно с достоинством при-
поднятый подбородок. Графиня гостиничных номеров, не перебивая, внима-
ла Фердуевой: разговор шел о совершенстве кадров, поставляемых Акулет-
той товариществу Фердуевой; время от времени несмышленые подруги Аку-
летты, по глупости или терзаемые алчностью, выкидывали фортели - непо-
корных Фердуева не терпела, всегда то гневно, то терпеливо утверждала:
плачу не за красу - рожей каждая вторая вышла, а если подрисовать так
и вообще. подряд тащи - плачу за покорность и неболтливость. Акулетта
выслушивала спокойно, зная, что возражать Фердуевой глупо, а также
прикинув, что разнос носит, очевидно, предупредительный характер и
хлопотами не грозит.
Фердуева взгревала профилактически, уверившись, что протирка контак-
тов, то бишь нагоняй, время от времени не помешает; больше волновал
доклад Почуваева - рыхлого отставника, вроде увальневатого, но на деле
хваткого и расторопного, а еще вносило смуту скрытое размежевание меж-
ду Почуваевым и Васькой Помрежем.
Васька Помреж отличался тонкостью и умением продумать грядущий ход со-
бытий до мелочей, зато Почуваев превосходил Ваську умением ладить с
людьми под погонами, то ли прошлые офицерские года способствовали, то
ли общий склад Почуваева - его любовь к приготовлению домашних разно-
солов, одержимость рыбалкой и сбором грибов, и явно деревенское проис-
хождение.
Почуваев и Помреж держали институт мертвой хваткой, и как раз эта точ-
ка приносила самый большой доход, ближайшая по плодоносности уступала
раза в два. Фердуева отметила, что доклад Почуваева включал гвоздь
программы в том его месте, где отставник упомянул про гигантские инс-
титутские подвалы, куда не ступала нога человека. Фердуева сразу смек-
нула, куда клонит Почуваев, и сразу же догадалась, что отставник про-
дает ей идею Васьки Помрежа, стараясь выдать за собственное открытие.
Дураки! Фердуева и забыла, что прорабатывает Акулетту, скомкав разго-
вор, швырнула трубку. Дураки! Если удастся освоить подвал и разместить
там оборудование, всем хватит, такой подвал выпадает раз в жизни. По-
чуваев обнаружил заброшенный ход в подземелье, никому не известный -
основной вход диагонально перечеркнутый железной скобой, пылился аж
под двумя висячими замками. Хоть глаза изотри глядючи - ясно, никто
годами в подвал не пробирался.
За окном солнце, деревья еще голы, но уже изготовились к взрыву зеле-
ни. Фердуева облачилась в дорогое, смелых линий и неожиданных цветовых
сочетаний одеяние, дождалась прихода подруги - охранницы квартиры, и
нырнула в лифт чтоб посетить "двадцадку", раз уж выпала свободная ми-
нута, и прихватить балык и финские вафли.
Фердуева вплыла в оживающую весну, зашагала по просохшему под напором
солнца тротуару; без головного убора литье волос обрамляло гладкое ли-
цо, взгляды встречных смущенно перескакивали на постороннее - заборы,
голые ветви, крыши, а то и упирались под ноги.
Фердуева ринулась в "двадцатку" с улицы и сразу налетела на Маруську
Галошу, покрикивающую на покупателей и месившую жижу грязевого озера
посреди магазина. Галоша заприметила Фердуеву вмиг и почтительно пок-
лонилась, обдав дрогнувшей в руках шваброй ранты сапог неудачно под-
вернувшейся молодухи.
Мишка Шурф из-за прилавка отдал честь и в ответ удостоился, едва уло-
вимого кивка. На немой вопрос: где Наташка? Шурф ткнул пальцем в лест-
ницу, уводящую в подсобки, где за фанерной дверкой в скрытом кабинети-
ке ютилась Наташка Дрын.
Народ ломился за сосисками. Фердуева скользнула взглядом по нездоровой
розовости сосисочной горы на мраморе и устремилась вниз. Пересчитав
ступени крепкими, безупречной лепки ногами Фердуева налетела на дона
Агильяра.
Пачкун приветливо развел руки, вроде б для дружеского объятия, но
дальше символического жеста не пошел. Пачкун относился к Фердуевой по-
дозрительно, не ведая истинные силы, ее поддерживающие; к тому же Миш-
ка Шурф, который знал все и про всех, никогда не решался перемывать
косточки Фердуевой и только при разговорах о ней не желал шутить и сы-
пать колкостями.
Шурф - парень не трусливый, но осторожный, напоминал себе Пачкун и
всегда выказывал Фердуевой должную обходительность.
- Какими судьбами? - Пачкун предупредительно пропустил гостью вперед.
- Вафельными.- Фердуева, попав в подвал, сразу вернулась к мечтам об
освоении институтских подземелий, и рокот басов обстоятельного Почува-
ева враз перекрыл интерес к Пачкуну.
Пачкун, обиженный краткостью ответа и нежеланием продлить беседу, уда-
лился.
Фердуева проводила дона Агильяра пустым взглядом, успев отметить, что,
как и всегда, вызывают раздражение тучнозадые мужчины, широко расстав-
ляющие носки в стороны и несущие себя мелкой поступью. Наташка Дрын
колдовала над косметикой, когда фанерная дверь пронзительно заскрипела
и впустила Фердуеву, заполнившую каморку телесами и натиском до преде-
ла.
Наташка Дрын, размалеванная по-клоунски - даже цыганство Фердуевой
тускнело рядом - притиснула подругу и отметила молниеносно: пахнет
"Опиумом", а божилась, достать не может, сука. И еще подумала, что за
свой балык могла бы рассчитывать на большую нежность Фердуевой, а еще
позавидовала свободе Фердуевой, которая вроде при должности, а всегда
птица вольная, а ты здесь парься да томись в четырех облезлых стенах в
подтеках и журнальных ликах десятилетней давности, наклеенных еще
предшественницей. Наташка долго зла не держала, не прощала только де-
нежных надувательств между своими, врубила магнитофон и умудрилась
изогнуться, не руша стен, в резком танцевальном маневре, потягиваясь и
выкручивая бедра непостижимым образом.
Фердуева успела уловить трепет ноздрей подруги и сразу объяснила себе:
вспомнила, черт, об "Опиуме". Прокол! Нет, чтоб политься другим носог-
реем. Пожалела, что в сумке нет флакона, а то б прямо сейчас - терять
доверие не след, не то балычная река обмелеет и вовсе высохнет, конеч-
но, можно прижать, да притягательнее по дружбе, вроде как по обоюдке,
от взаимности душевной тяги.
- Я те раздобыла "опий"! - Фердуева вздохнула, из пяти флаконов расс-
таться с одним не хотелось - но и холодильник со снедью дело не пос-
леднее.
- Верх крутой? - между прочим уточнила Наташка про духи.
- Без верха,- мягко пояснила Фердуева, и Наташка Дрын в простоте отру-
гала себя за несправедливость к подруге и дурные помыслы.
Телефон не унимался, сыпал звонками, напоминая веселый трамвай, и вла-
дычица каморки умудрилась таинственными звуками - обрубками слов, меж-
дометиями и чередованием преувеличенно шумных вдохов и выдохов - убла-
жать страждущих и поддерживать вполне осмысленный, даже игривый разго-
вор с гостьей. Разговор отличался той странностью для постороннего
уха, что и беседа двоих, бегло швыряющих друг в друга фразами да еще и
на непонятном языке. Фердуева собеседницу не слушала, пальцы машиналь-
но забрасывали в зев сумки плоские жестянки, укладывали поверх вафель-
ные пачки, в то время как обладательница холеных, отмоченных в ванноч-
ках и растворах, отбеленных кремами и мазями рук мысленно пребывала в
подвале института, подведомственного Почуваеву и Помрежу.
Наташка Дрын на мгновение умолкла, как раз, когда гостья упаковала
провизию и полезла в сумку за деньгами.
Наташка протестующе выставила перед собой ладони: хотела, чтоб до по-
лучения духов Фердуева ей была должна, а не наоборот, так духи реаль-
нее, не уплывет высокоценимый флакон, хотя Фердуева слово держала на-
мертво, как смертники оборону.
- Потом разберемся. когда за духами заскочу.
Фердуева пожала плечами, поднялась, окинула со смешинкой убогую фото-
галерею на стенах и уже у двери поинтересовалась:
- У тебя нет по железкам спецов? Сварить кое-что, припаять. порукастее
и чтоб нетрепливые.
Наташка изобразила раздумье, горизонтальные морщины пролегли над выщи-
панными бровями, завсекцией принадлежала к породе соотечественников,
коим засвидетельствовать, что они чего-то не могут или не имеют соот-
ветствующих связей - нож острый, все одно, что самооговор, признание в
наитяжком грехе. Глаза Наташки засияли.
- Ну, как же!! Мой, что тебе дверь лудит, у него три завода метизов
схвачены, металлоремонты на все вкусы и вообще.
- А ты его давно знаешь?
Сейчас Наташка уяснила, за что боятся Фердуеву: так кинжально, жестко,
с плохо скрытой угрозой мало кто может спросить.
Мишка Шурф перехватил Фердуеву на лестнице, сунул ей в сумку две банки
неизвестного происхождения.
- Хочу посоветоваться?..
- Советуйся,- черные глаза женщины блеснули в отсвете тусклой подваль-
ной лампы. Мишка Шурф взъерошил кудри, приблизился и зашептал.
Дон Агильяр выплыл из кабинета и, сделав вид, что не замечает пару на
истертых ступенях, шмыгнул в каморку к Наташке. Через минуту из-за фа-
неры докатился заливистый смех и резко оборвался, как Пачкун кивнул на
дверь и поднес палец к губам. Отношения с Наташкой секретом не были,
но Пачкун обожал поиграть в осторожность, полагая, что осязаемая ос-
мотрительность придает ему вес в чужих глазах.
Шурф нашептал о застолье в кабаке: кто кем интересовался, кто что ба-
лаболил, обстоятельно доложил, точно.
Фердуева подбирала себе помощника, почти наметила Ваську Помрежа, но
вдруг притормозила: может Шурф лучше? Васька надежнее, а Шурф ушлее и
осведомленнее будь-будь, и концов, похоже, у Шурфа больше. Мишка пос-
тавлял денежных клиентов, что приезжали в столицу на картежные олимпи-
ады, ниже мастеров общесоюзного класса мясник ни с кем дел не имел:
по-первости, когда Фердуева вызнала, почем играют - не поверила, а
когда убедилась, отдала олимпийцев целиком в ведение Шурфа. За негоци-
антов с Кавказа, напротив, отвечал Васька Помреж, среднеазиатов кури-
ровал Почуваев. Клиентура Помрежа любила девочек; клиентура Шурфа от-
давала должное слабому полу выборочно, силами картежного молодняка, а
в основном - люди серьезные, предпочитали покой, вкусную еду и хорошие
вина; клиентура Почуваева типизации не поддавалась.
- Миша! - Фердуева тряхнула волосами - нарочно, случайно? - задев щеку
мясника.- На той неделе один твой клиент, свердловчанин, кажется, нап-
ряг Помрежа, вел себя уралец не-парламентски. Объясни таким, Миш, в
столице на воспитательную работу времени нет. Поуйми братьев-провинци-
алов! - Со столичной уверенностью в себе подытожила хозяйка промыслов.
- Бу сде,- Мишка ругал всячески идиотов прошлонедельного постоя. Одно
жаль: идиоты денег Мишке не жалели, и Фердуева не скупилась. Мишка со-
сал обе стороны в обе щеки, терять не с руки, повторил,- бу сде! - уже
в спину женщине, вышагивающей вверх по лестнице.
Дон Агильяр привидением возник из тьмы коридора и пытался объяснить
себе, почему Мишка покорно талдычит - бу сде. Пачкун ревновал, уверо-
вав давно, что исполнительность мясника целиком обращена на Пачкуна и
делиться ею с другими для начмага оскорбительно.
Через час Пачкун вызвал Шурфа, сесть не предложил, не шутил, не под-
черкивал общность участи, а напротив, начальственной неприступностью
пытался показать кто есть кто.
- Играешь на две лузы, Мишка? - Пачкун выпятил нижнюю губу.
- Что вы?..- Мишка осекся, согнал вмиг улыбку, и Пачкун удостоверился
в подлинности страха рубщика мяса.
Дон Агильяр сжал серебряные, без единой желтинки, седины на висках:
- Миш, хочу напомнить УКа статью сто шестую. Укрытие товара!
- А что я?..- Шурф позеленел.
- А то! - Пачкун встал.- Я таких козлов, как ты, сотнями на водопой
водил и. пить не давал, учти!
- Я! - начал было Шурф, и Пачкун углядел в его глазах хитрость и зло-
бу.
- Пшел вон! - рявкнул сладкоголосый дон да так, что штукатурка осыпа-
лась с потолка и покрыла меловой пылью носки вычищенных до блеска бо-
тинок.
Шурф направился к двери, не по-доброму, не понравилось Пачкуну, как
удалялся подчиненный: в каждом шаге, в каждом подергивании шеи, в каж-
дом волоске на побелевшем затылке - вызов, не гоже в такой злобе от-
пускать. Пачкун стремительно рванулся вперед, припечатал цепко плечо
опального.
- Для твоего блага, Миш, ору! Люблю тебя и верю тебе, а верю я одному
на миллион.
Шурф развернулся на каблуках, будто скомандовали кругом, встретился
глазами: дон Агильяр и впрямь немало сделал и делал для Шурфа и, раз-
рываясь между директором и Фердуевой, стремясь понять, чем угодить
Пачкуну, как сбить пламя, желая самому себе дать ответ кто ж из двоих
- Фердуха или дон? - важнее, судьбоноснее, Шурф вздохнул, виновато по-
мотал головой, покаялся.
- Пал Фомич, я?.. против вас?.. Никогда! Чтобы. кто бы. но тут моя
частная жизнь.
- У нас, Миш, частная жизнь и производственная одна, склеены - не от-
дерешь! Думаешь, ваши художества: Наташки, Вовки Ремиза, твои, других
орлов да орлиц,- так припрятаны, что никому глаза не режут. Ой ли?
Миш, все решает прикрытие! Кто прикрыт, тот и умен, а будь ты хоть о
семи пядей, без защитников - хана. А прикрытие, Миш, мой товар, больше
я ничему не научился за жизнь, да видно и не надо большего; но. если
доброхоты из домов с антрацитовыми табличками у подъездов или алыми да
с золотом буквами от нас отвернуться, ни изворотливость, Миш, ни дог-
ляд за каждым, ни щедрость умасливания не уберегут. Не видит только
тот, кто не хочет зреть, а если шоры-то с зенок долой, пропали мы, Ми-
ша.
Шурф молчал: так оно и есть, он и Володька, и Дрыниха - мелюзга, будто
барахтаются в манежике под присмотром Пачкуна, отгороженные от колюче-
го, враждебного мира плетеной сеткой, а сплел спасительное препятствие
дон Агильяр, вязал узлы до умопомрачения, недосыпая, пил и гулял в
ущерб здоровью и карману, лишь бы укрепить ограждение, углядеть вовре-
мя гнилое вервие в плетенке, и теперь, когда Шурф занес ножку, чтоб
выбраться из манежа, дон ухватил мальца за щиколотку, швырнул на сере-
дину, к любимым игрушкам - вырезкам, свиным отбивным на косточке, от-
менной баранинке для плова - знай свое место, малыш, иначе беда!
Апраксин все думал про квартиру, упрятанную в броню. Свободный в пе-
редвижении, не связанный служебным креслом, не утративший интерес к
окружающим, не терпевший хамства, а таковым числил не только бранные
слова, да страсть распускать руки, но более всего любого оттенка несп-
раведливость, Апраксин баловал себя влезанием в чужие дела. Хам дейс-
твовал на Апраксина, как знаменитая примером красная тряпица на разъ-
яренную бычину. Одно смущало: чаще бык кончал плохо, а тряпица остава-
лась целехонькой, или мулету заменяли, но бык-то погибал, от ослепле-
ния страстью; ежели б не давал себя раскачать нервно, не впал в буйс-
тво, а плавно обошел верткого врага с клинком, раздумывая над каждым
своим шагом и тычком рогов, не сдобровать тореро; и пуще всего наказы-
вал себе Апраксин: не взрывайся! Пошел пузырить слюной, размахался ру-
ками - проиграл! Держи себя в узде, держи до кровавой пены в углах губ
и выиграешь. Сорвался на крик, заметался, вознамерился страшить да
припугивать - каюк.
Стальные полосы мучали и нашептывали разное. Кто ж персонально дал ко-
манду зарешетить дверь, вложив щедро денег в бездельную, на взгляд Ап-
раксина, предусмотрительность?
Среди знакомых Апраксина водились слесари, водопроводчики, домуправс-
кие канцеляристки, жэковские дивы, фениксами сгорающие после трех-пяти
месяцев липовых трудов по мнимому уходу за территорией и расчистке
снега, которого только прибывало, а если и убывало с улиц и дворов то,
единственно, заботами солнца, на окладе жэка не числившимся. Апраксин
без труда вызнал, что в квартире этажом ниже обретается некто Фердуе-
ва, осчастливившая столицу своей персоной не то шесть, не то десяток
лет назад. Переселенка из дальних далей вначале урвала комнату в квар-
тире и делила житье-бытье с пьянчужкой-одиночкой, подрабатывающей
увядшими прелестями на Киевском вокзале, а после выселения пьянчужки
за поножовщину кавалеров, Фердуева прибрала к рукам вторую комнату и
воцарилась в центре столицы, под высокими потолками, любуясь из окна
белыми пароходами и трудягами-баржами, вяло плывущими взад-вперед с
излюбленными грузами десятилетий - деревом и песком.
Апраксин понимал, что при всей краткости пересказа эпопеи Фердуевой,
опытному человеку виделось многое, один перескок от владения комнаты к
воцарению в квартире вмещал бездну - пропасть необъятной ширины, и эту
пропасть Фердуева умудрилась залить бетоном и перебраться на другую
сторону посуху, завладев двухкомнатной мечтой.
Апраксин жил один, и Фердуева кукушкой куковала, и разница лет меж ни-
ми вырисовывалась, как раз подходящая, по складу, по хищной крепости,
по хваткости и напору обладательница квартиры-сейфа привлекала Апрак-
сина. Фердуевский тип как раз враждебностью миру Апраксина и притяги-
вал, и давно Апраксин прознал за собой эту слабость: самому, будто кто
тянул за веревочку, поспешать навстречу своей же погибели. Как тут не
вспомнить романтические отношения богомолов: после разрыва страстей
ухажеру уготовлена еще и роль ужина для возлюбленной.
На следующее утро, как раз, когда Фердуева шагала к "двадцатке" с ви-
зитом к Наташке Дрын, Апраксин пристроился метрах в пятнадцати позади,
решив прошагать соглядатаем за женщиной несомненных статей и редкой
яркости весь ее обычный день.
Апраксин не знал, что люди Филиппа рыжего по наущению Дурасникова уже
приглядывали за ним и появление русоволосого, едкого на язык мужика -
возмутителя зампредовского покоя - у "двадцатки", подведомственной
Пачкуну не прошло незамеченным. Особенно неторопливое разглядывание
витрин, будто пост наблюдательный себе оборудовал. Во время визита
Фердуевой в магазине, Апраксин крутился через дорогу, напротив входной
двери, и так получилось, что три легковушки затарили картонными ящика-
ми на его глазах. Хотелось перебежать улицу, тронуть за рукав владель-
ца машины и прошептать: "Что у вас в ящике?" - испуг ли, наглая ухмыл-
ка, равнодушие? "А вы кто?" - процеживается сквозь золото зубов. "Я ж
не спрашиваю, кто вы? Я спрашиваю, что в ящике?"
Что, что?..
Апраксин не хуже других знал, что, но. О наблюдении за ним из сине-
кастрюльного "москвича" с оранжевой полосой по бокам не подозревал.
Фердуева покинула магазин, вмиг отловила такси и укатила. Преследова-
ние на машине не входило в планы Апраксина, поводить в окрестностях
дома - другое дело. Постоял у магазина, давая пищу для размышлений на-
ружникам рыжего дружка Дурасникова. Апраксин носил с собой записную
книжку-памятку, где расписывал события дней недели, сейчас некстати
раскрыл страницу и сделал несколько пометок.
Хуже не придумаешь!
Люди рыжего Филиппа решили, что Апраксин полез в игру по-крупному и
записывает номера машин, чьи владельцы отоваривались благодаря участию
дона Агильяра. Прикрытию Пачкуна возникла угроза, и тайные силы рину-
лись на его защиту.
Апраксин зашагал к рынку, патрульная машина поплыла рядом в неявном
почетном эскорте.
На рынке кипела ярмарка. Больше суетились, чем торговали, гремела му-
зыка, танцевали и, хоть с покупками выходило туго, зрелище для привыч-
ных к сумеречным рынкам последнего полувека выпадало незабываемое.
Особенно раздольно рдели по прилавкам рублевые гвоздики, и Апраксин
определил, что, как и он, многие сожалели, что цветы не подашь к сто-
лу, красота она, конечно, сила не малая, но не на пустой желудок.
Апраксин бродил меж рядов: пробовал изюм, квашеную капусту, подбрасы-
вал на ладони зеленоголовый редис - или редьку? кто как величал. Рынок
походил на портретную галерею удивительных типажей: бабки, отряженные
за покупками, и служивые женщины, высадившиеся десантом в обеденный
перерыв, замечали только товар; напротив, Апраксин - исключительно ли-
ца торговцев, поражающие различием: тонами загорелости, разнообразием
густоты морщин, оттенками розоволикости. Тут же сплавляли юбчонки и
сумки с ликами кинозвезд. Кустики укропа, петрушки, кинзы возлежали на
щеках Марчелло Мастрояни и Джейн Фонды, алые рты звезд можно было спу-
тать с почти вишневыми редисными шариками с прическами-хохолками изум-
рудной ботвы. Очереди поругивались и вертели змеиными хвостами. На
мясных госприлавках поражало обилие жирных кусков, будто любая забитая
живность сплошь состояла из сала с тонюсенькими прослойками мясного
цвета. Лица рубщиков, значительные и спокойные, белели над горками
выкладки неаппетитных кусков. Женщины, охая, крутили желтожирные ош-
метья, как видно, пытаясь уяснить, куда девается остальное, но задача
эта не разрешалась десятилетиями и сотнями мудрых голов; наивно, если
не глупо, вознамериться обычной домашней хозяйке вот сейчас ре-
шить-разрешить всю многотрудность задачи.
Рынок, если б сюда под конвоем приволокли Пачкуна и взгромоздили на
трибуну, рынок, пояснил бы он, та же машина для делания денег, что и
магазин. Тут бы Пачкун сыпанул ледененящими подробностями, да зачем?
Кому нужно, те в курсе, а надели рыночным или магазинным многознанием
всех да каждого, дак что сотворится, люди добрые?
Апраксин подслушал невольно, как покупательница семян укропа, мамаша с
коляской, вещает: "Высажу на лоджию. каждый год и петрушку, и укроп
имею. Утром встанешь, нарвешь к яичнице или еще там куда, своя, све-
жая, прямо с грядки, опять же экономия". Апраксин подумал: времена!
Можно прикинуть сколько пучков петрушки заработает за день трудов ин-
женер, не так уж и много, а есть края, где за день работы не на травку
пересчет идет. Обидно становилось, и вину Апраксин возлагал даже не на
Пачкуна, не на Фердуеву, хотя о ней ничего изобличительного покуда не
знал, не на ворье=жулье, а на Дурасникова, который крал не мясо, не
банки с балыком, а крал власть и употреблял ее единственно к собствен-
ной выгоде. Под своды рынка вошли двое, милиционеры, оглядели хозяйски
прилавки, двинулись по центральному проходу, остановились возле Апрак-
сина, посмотрели на него, он на них, обошли Апраксина, похоже, налетев
на диво, будто стоял он в карнавальном наряде или вовсе голый, и уда-
лились.
Дурасников обдумывал звонок Филиппа - правоохранителя: так и есть, бу-
зотер с собрания ринулся в бой, вынюхивает у магазина. Сечет! Дурасни-
