присмотра?
- Их угоняют. Вы этим меня пугаете?
- Их не только угоняют. На них совершают преступления, которые потом
приписывают владельцам машины. И владельцам приходится долго отмываться,
доказывая, что их не было за рулем. Хотите устроить Леониду Петровичу
такое развлечение? А еще в машины, стоящие без присмотра, подкладывают
взрывные устройства. Или подрезают рулевую тягу. Или делают чтонибудь
эдакое с тормозными колодками. Хотите?
- Нет. Не хочу.
- И правильно, Анастасия Павловна, - добродушно засмеялся мужчина. -
Не надо этого хотеть, это дурно. Я вам пока ничем не угрожаю, но если вы
поведете себя неправильно, вам придется испытать страх гораздо более
сильный, чем сегодня. Сегодня вы испугались за себя. Завтра вам придется
бояться за других людей, в том числе, и за своих близких. Если вы этого
не знаете, то я вам скажу заранее: этот страх - куда более неприятный и
совершенно непереносимый. Спокойной вам ночи, Анастасия Павловна.
Настя осторожно положила трубку на рычаг, словно она могла взор-
ваться. Все было сказано предельно ясно и четко: работай по делу Ереми-
ной по-старому, разрабатывай версию убийства по личным мотивам, и мы те-
бя не тронем. Что ж, Каменская, тебе решать. Никто с тебя не спросит,
если ты забросишь линию "Бризак - архив" как бесперспективную. Тебе до-
веряет Колобок, тебе доверяет следователь Ольшанский, тебе доверяет Анд-
рей Чернышев, хоть и ворчит, что ты ему не все рассказываешь, но все-та-
ки признает за тобой первенство. Морозов? Будет только счастлив, если ты
от него отстанешь. Стажер? О нем и речь не идет. Будет делать, что ему
скажут. Так как же, Каменская? Отступишься или попробуешь еще поцара-
паться? Страшно...
Настя приподнялась на диване и спустила ноги на холодный пол.
- Кирюша! - позвала она шепотом.
Тут же из прихожей донесся легкий шорох, еле слышно застучали когти
по паркету. Овчарка неторопливо подошла и села рядом, вопросительно гля-
дя на Настю.
- Кирюша, я боюсь, - все так же шепотом сказала Настя, словно пес мог
ее понять и что-нибудь ответить. Вообще-то она была недалека от истины,
Кирилл и в самом деле был собакой выдающейся. Андрей загодя присмотрел
будущих родителей щенка и терпеливо ждал, когда две овчарки, обладающие
уникальными данными по части слуха, чутья и сообразительности, подарят
ему желанного наследника. Он пестовал, холил и обучал Кирилла, у которо-
го в родословной было записано длинное и совершенно неудобоваримое имя,
и добился того, что пес если и не понимал человеческих слов (кроме, ко-
нечно, команд), то уж интонацию чувствовал безошибочно. Впрочем, коли-
чество выполняемых команд было столь огромным, что вполне заменяло рече-
вой контакт.
- Мне страшно, Кирюша, - повторила Настя чуть громче.
Собака занервничала, пасть приоткрылась в беззвучном рычании, глаза
блеснули недобрым желтым огнем. Настя где-то читала, что при страхе, как
и при других отрицательных эмоциях, почки интенсивно вырабатывают адре-
налин, и животные ощущают его специфический запах, моментально реагируя
на испуганного человека. "Он понимает, как мне страшно", - подумала она.
- Что же нам делать? - продолжала Настя, стараясь говорить увереннее,
чтобы заглушить страх. - Может, бросить все к чертовой матери и жить
спокойно? Как ты думаешь, Кирюша? Леня у меня, конечно, еще молодец,
пятьдесят семь лет, ничем не болеет, занимается спортом, двадцать пять
лет в розыске проработал, с ним не так-то просто справиться. Но он мне
не чужой, я его люблю, я к нему очень привязана, он заменил мне отца.
Разве я имею право рисковать?
Она включила верхний свет в комнате и начала медленно расхаживать
взад и вперед, опустив плечи и приволакивая ноги в мягких шлепанцах. Не-
подвижно, как статуя, сидящий Кирилл настороженно наблюдал за ее перед-
вижениями.
- Еще у меня есть Лешка, рассеянный растяпа, талантливый математик,
но ужасно наивный и доверчивый. Его обмануть и поймать в капкан ничего
не стоит. Лешка мне тоже очень дорог, я знаю его еще со школы, он был
моим первым мужчиной, я чуть было не родила ему ребенка. Он мой
единственный близкий друг, у меня ведь, Кирюша, нет ни одной подруги.
Странно, правда? Может, я и не люблю. Лешку той страстной любовью, о ко-
торой пишут в книгах, но я, наверное, на такую любовь просто не способ-
на. Я его люблю, как умею. Конечно, у него бывают заскоки по части ярких
пышногрудых брюнеток, но это длится от двух часов до двух дней, а потом
он возвращается ко мне, потому что нам хорошо друг с другом и плохо со
всеми остальными. Ну, что греха таить, и у меня были другие мужчины, в
одного из них я даже была влюблена до замирания сердца. Но все равно
Лешка был и остался моим самым близким и родным. Между прочим, никто ни-
когда не будет выхаживать меня так, как Чистяков, когда я болею. А болею
я, Кирюшенька, порой довольно тяжело, имей это в виду. У меня была трав-
ма спины, и теперь, стоит мне поднять что-нибудь тяжелое, она довольно
громко заявляет о себе. Тогда я ложусь на пол, потому что не могу лежать
на мягком диване, и тихо погибаю. А Леша делает мне уколы, готовит еду,
помогает встать и вообще выполняет функции медсестры. В такие дни он пе-
реселяется ко мне, хотя живет и работает в Подмосковье, и добираться от
моего дома до работы ему приходится два с половиной часа. Но он ни разу
не пожаловался и ни разу не отказался мне помочь. Так как ты думаешь,
Кирюшенька, имею я право рисковать Лешей Чистяковым?
Мерная ходьба и крепнущий звук собственного голоса успокоили Настю.
Озноб, сотрясавший ее, прошел, она даже немного согрелась, руки уже поч-
ти не дрожали. Она внимательно посмотрела на собаку и убедилась, что и
та стала гораздо спокойнее. "Хорошо, - удовлетворенно подумала она. -
Значит, мне и в самом деле удается взять себя в руки. Кирилл это
чувствует".
Настя рискнула расширить сферу активности и вышла на кухню. Пес неза-
медлительно последовал за ней, сев у двери и опять застыв как изваяние.
В три часа ночи Насте наконец удалось поесть и выпить крепкого свеже-
заваренного кофе, около четырех она настолько осмелела, что простояла
минут двадцать под горячим душем. К шести утра она собрала со стола ис-
писанные и исчерченные непонятными закорючками листы бумаги, разорвала
их на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро. Кирилл мирно лежал у
ее ног, положив нос на мягкий шлепанец, всем своим видом как бы говоря:
"Вот теперь ты совсем успокоилась, ты не пахнешь страхом, и я больше не
нервничаю. Поэтому я даже могу лечь около тебя".
Она посмотрела на часы. До приезда Андрея Чернышева оставалось чуть
больше сорока минут. Настя подошла к зеркалу и подмигнула своему отраже-
нию. Теперь она знала, что ей делать.
Глава восьмая
Василий Колобов нетерпеливо вскрыл конверт и вытащил письмо, отпеча-
танное на машинке.
"Ты позволяешь себе распускать язык У тебя короткая память, Колобов.
Если не хочешь повторения пройденного, приходи завтра, двадцать третьего
декабря, по адресу, который тебе известен, в половине двенадцатого вече-
ра. Сообщишь в милицию - до места не доедешь".
Колобов медленно положил письмо в карман и поднялся на лифте в свою
квартиру. Опять они его достают! Не ходить? Нет, лучше пойти, "повторе-
ния пройденного" он не хотел. Били эти подонки больно.
Полковник Гордеев вызвал к себе Селуянова.
- Николай, мне нужно тихое темное место в районе Савеловского вокза-
ла.
Коля Селуянов в свое время пришел работать в милицию, повинуясь вне-
запному и совершенно необъяснимому порыву. До этого он с самого детства
мечтал стать градостроителем, в его голове рождались бесконечные идеи
усовершенствования застройки Москвы, чтобы в ней всем было удобно: и пе-
шеходам, и водителям, и детишкам, и пенсионерам, и домохозяйкам... Он
знал родной город, как собственную квартиру, каждый закоулок, каждый
проходной двор, каждый перекресток, где в "час пик" скапливались автомо-
бильные пробки. Эти знания были весьма полезны в работе, и ими пользо-
вался не только сам Селуянов, но и все его коллеги.
Коля задумался, потом придвинул к себе чистый лист бумаги, взял ручку
и начал быстро чертить схему.
- Вот здесь есть хорошее место, - он поставил крестик на чертеже, -
это минут семь медленным шагом от вокзала. Там арка и глухой двор, дом
на капитальном ремонте, жильцов нет. Потом еще вот здесь, - на схеме по-
явился второй крестик, - тоже тихо и безлюдно, особенно ночью. Ориентир
- киоск "Роспечать", через пять метров поворот налево, и сразу за углом
- три коммерческие палатки. Они стоят очень удобно, с фасада кажется,
что вплотную друг к другу, а сзади видно, что между ними есть прост-
ранство. По ночам эти палатки не работают. Хватит или еще нужно?
- Давай еще парочку на всякий случай, - попросил Гордеев.
Отпустив Селуянова, полковник Гордеев повертел в руках схему с че-
тырьмя крестиками и недоверчиво покачал головой. Да, он одобрил план,
который предложила Каменская, но не потому, что план этот казался ему
верхом совершенства, а потому, что ничем больше не мог ей помочь. В пла-
не были очевидные огрехи и слабые места, Анастасия и сама их видела, но
латать дыры было нечем: слишком мало сотрудников можно было привлекать к
делу. Утечка информации по делу Ереминой шла постоянно, и предотвратить
ее можно было только одним способом: ограничив круг владеющих этой ин-
формацией.
Виктор Алексеевич с болью смотрел, как рушится все то, что он настой-
чиво и любовно создавал долгие годы: коллектив, в котором не было уни-
версальных специалистов, зато были крепкие профессионалы, обладающие
каждый своим талантом, и таланты эти служили общему делу и на пользу
всем. Если бы, например, можно было подключить к делу Володю Ларцева, он
бы нашел способ развязать язык Василию Колобову и вытянуть из него прав-
ду об избиении, о котором тот упорно молчал. Если бы можно было, как
прежде, посадить Анастасию за аналитическую работу и дать ей возможность
как следует подумать, она бы обязательно придумала что-нибудь остроумное
и изящное, а обаятельный контактный живой Коротков и строгий красивый
интеллектуал Лесников разыграли бы по ее сценарию блестящий и убеди-
тельный спектакль, после которого вместо аплодисментов и цветов на них
посыпался бы дождь информации. Если бы... Если бы... Нельзя. Пока
нельзя.
Гордеев уже знал, кто из его сотрудников контактирует с преступника-
ми, но что-то мешало ему положить конец мучительной ситуации. И дело бы-
ло не только в сострадании, эмоциях и сердечной боли. Виктор Алексеевич
не мог избавиться от чувства, что в этом деле все не так просто, что за
единичным предательством стоит нечто большее. Нечто более сложное и бо-
лее опасное.
Была и еще одна вещь, которая смущала его в плане, предложенном Ка-
менской. Гордеев требовал от своих сотрудников беспрекословного соблюде-
ния требований закона. Положа руку на сердце, он не смог бы сказать, что
его правосознание протестует против не вполне законных действий, к кото-
рым частенько прибегают оперативные работники при раскрытии преступле-
ний. Это было повсеместной и повседневной практикой, сколько Колобок
помнил свою работу в милиции, а было тому уже три десятка лет. Дело было
в другом. Виктор Алексеевич наглядно видел, как дозволенность и безнака-
занность незаконных методов работы приводила к падению профессионализма,
утрате изобретательности в разработке оперативных комбинаций. Ну в са-
мом-то деле, зачем мучиться и изучать системы замков и принципы подбора
ключей, когда любую дверь можно открыть ломом или кувалдой? А в недале-
ком будущем уже маячили адвокаты, допускаемые к подозреваемому с момента
задержания, а также далеко не "карманные" прокуроры и судьи, постепенно
выходящие из-под гнета статистических показателей и из-под страха перед
партийными репрессиями. Такую перспективу Гордеев разглядел много лет
назад, еще в самом начале процесса демократизации, и начал собирать,
кропотливо и тщательно, команду, которая сможет научиться работать в но-
вых условиях. Команду, которая, раз и навсегда усвоив, что требования
закона святы и нерушимы, сумеет нарастить профессиональный потенциал,
достаточный для успешной работы, сумеет придумать и реализовать новые
приемы и методы раскрытия преступлений. Команду, которая сможет ис-
пользовать и психологию, и топографию, и физические данные, и интеллект,
и еще Бог знает что... Но только не нарушения закона.
В плане Каменской никаких очевидных нарушений не было. Но Виктор
Алексеевич подозревал, что Анастасия чегото недоговаривает. Безусловно,
на прямой обман начальника она не пойдет, но... Хитра, чертовка.
Анастасия.
Настасья.
Стасенька...
Настя с наслаждением уплетала приготовленный Лешей ужин. А не выйти
ли ей за него замуж в конце-то концов? Он ведь давно этого хочет. Как
хорошо, что он есть на свете.
- Вкусно? - спросил Чистяков, с улыбкой наблюдая за подругой, де-
монстрирующей завидный аппетит.
- Обалдеть можно! - искренне ответила она. - Лешик, ты не сердишься,
что я тебя из дома выдернула посреди недели?
- Я так понял, что у тебя неприятности, - осторожно сказал он. - Ты,
по-моему, замок сменила.
- Угу. Я кому-то наступила на хвост, и меня пытаются испугать. Мне бы
не хотелось ночевать одной, по крайней мере несколько ближайших дней. Я
хотела тебя попросить... - Она замялась.
- Проси, не стесняйся, - подбодрил Леша. - Ты у меня девушка скромная
и не особенно нахальная, золотых гор не попросишь.
- Ты не мог бы отпроситься с работы на несколько дней и побыть здесь?
Мне очень нужно, честное слово.
- Конечно, могу. Это для тебя я Лешка, а на работе я, между прочим,
профессор Чистяков. Мне полагаются библиотечные дни, я тебе сто раз го-
ворил.
- А сколько у тебя этих дней? Один? Два?
- У меня, солнышко, все дни библиотечные и только один присутствен-
ный. Так что ты меня проинструктируй, как и что надо делать, и я все вы-
полню с математической точностью.
- Инструкция только одна - отвечать на телефонные звонки. Ни в коем
случае меня не подзывай, если я дома. Говори, что я в ванной, в туалете,
у соседки, у черта на куличках - где угодно, только не подзывай. Спраши-
вай, кто звонит и по какому телефону мне перезвонить, и больше ничего.
- А не проще отвечать, что тебя нет дома?
- Нельзя. Если мной кто-то всерьез интересуется, он будет точно
знать, что я уже пришла домой. У него не должно быть ни малейших подоз-
рений, что я скрываюсь или увиливаю. Еще раз повторяю, Лешенька, не
спрашивай, что передать. Только номер телефона.
- Понял. Твой телефон прослушивают, что ли?
- Очень похоже.
- Да-а, старушка, - протянул Леша, - плохи твои дела. Как же это ты
так попалась, а?
- Да вот так. И боюсь, что дальше будет еще хуже.
Василий Колобов опустил раму, задвинул замок и приставил к стеклу на-
писанное от руки фломастером объявление: "Перерыв с 23.00 до 24.00". До
места, куда ему ведено было явиться в половине двенадцатого, можно было
добраться автобусом минут за десять, но городской транспорт в вечернее
время ходил с большими интервалами, а опаздывать Колобов не хотел, дабы
не разгневать тех, кто его однажды уже измордовал. Лучше уж в такой си-
туации прийти пораньше и подождать.
Заперев киоск, он двинулся в сторону автобусной остановки, но, не
дойдя до нее, услышал за спиной тихий голос:
- Молодец, Вася, дисциплинированный. Не оборачивайся. Иди прямо, к
подземному переходу.
У Василия заломило затылок, подмышки вспотели. Что-то твердое ткну-
лось ему в спину, прямо между лопаток. Он покорно пошел к переходу,
спустился по ступенькам и направился по подземному туннелю на противопо-
ложную сторону шоссе. Света в переходе, как всегда, не было. Колобов не
слышал шагов сзади, только ровное дыхание доносилось до его слуха да
спина постоянно ощущала давление чего-то, смахивающего на ствол пистоле-
та.
Выйдя из перехода на улицу, он услышал следующую команду:
- Налево, за угол. Медленно. И не оборачиваться. Теперь под арку.
Навстречу им двигались две массивные фигуры. Лиц в кромешной тьме бы-
ло не разобрать, ни одно из окон, выходящих во двор, не светилось. Фигу-
ры приблизились вплотную.
- Ну что, Васенька, поговорим?
- Я ничего не сделал, - с отчаянием произнес Колобов. - Я никому ни-
чем не сказал. Что вам еще от меня нужно? Почему вы мне не верите?
- А почему мы должны тебе верить? Ты нас один раз уже обманул, - спо-
койно сказал тот, что был пониже ростом.
- Я сказал вам правду. Я не видел Вику на вокзале в тот день, я вам
клянусь! Не знаю, что она вам наговорила, не знаю, зачем она это делала,
но я ее не видел!
- Смотри, Колобов, сегодня мы тебе поверим, а насчет завтра еще поду-
маем. У нас в легавке есть свои люди, и если ты трепанул насчет Вики и
нас, сам знаешь, что тебя ждет. Лучше признайся сразу, тогда мы тебя
просто бить будем. А если узнаем, что ты обманываешь нас, убьем. Так как
же, Васенька?
- Я клянусь вам, клянусь! - Колобов чуть не плакал от бессилия. - Мо-
жете проверять, я ничего не сказал в милиции.
- А как насчет Вики?
- Да не видел я ее, не видел, не видел! Она вам наврала, чтобы
подстраховаться, неужели вы не понимаете?
- Ну ладно, Васенька, иди с Богом. Но смотри...
На подгибающихся ногах Колобов вышел из подворотни и побрел в сторону
вокзала.
На утренней оперативке полковник Гордеев впервые за полтора месяца
поднял вопрос о ходе работы по делу об убийстве Виктории Ереминой. Всем
его подчиненным было видно, что, с одной стороны, дело это начальника ни
капельки не волнует, но, с другой стороны, он крайне недоволен от-
сутствием ощутимых результатов.
- Через десять дней истекает двухмесячный срок предварительного
следствия, - холодно говорил он. - Каменская, доложи, что сделано.
Настя бесцветным голосом изложила общую картину, стараясь не заост-
рять внимание на очевидных неувязках.
- Только что мы получили информацию о том, что Еремина оставила в
квартире Карташова записку, объясняющую, куда и зачем она уезжает. Она
сказала об этом своей приятельнице, которая до вчерашнего дня находилась
в роддоме на сохранении и о смерти Ереминой ничего не знала. Как только
узнала, сразу сообщила нам. Ей самой Еремина ничего не объяснила, только
сказала, что написала Карташову записку и оставила в том месте, где Бо-
рис обязательно ее найдет, если с ней что-нибудь случится. Карташов о
записке якобы ничего не знает, по крайней мере нам он о ней не говорил.
Сейчас Карташова, к сожалению, нет в Москве, он уехал на несколько дней.
Как только вернется, мы произведем у него обыск, со следователем вопрос
согласован.
- Когда Карташов вернется в Москву? - задал вопрос Гордеев.
- Послезавтра.
- Смотри, Анастасия, не тяни. Ты очень медленно работаешь, сроки кон-
чаются, а воз и ныне там, никаких результатов, одна говорильня. Теперь
вот еще два дня проволочки... Плохо. Очень плохо.
- Я буду стараться, Виктор Алексеевич.
- Куда уехал этот художник?
- В Вятку.
- Может быть, попросим местную милицию найти его и опросить? Глядишь,
и время сэкономим, - невинно предложил полковник.
- Следователь категорически против. Он настаивает на том, чтобы дож-
даться возвращения Карташова, - твердо ответила Настя.
- Что ж, ему виднее, - вздохнул Гордеев. - Кстати, Каменская, год
кончается, а ты до сих пор не прошла диспансеризацию. Завтра же все сде-
лай.
- Я пройду, Виктор Алексеевич, только не завтра. У меня на завтра
запланировано... - начала было Настя, но Гордеев резко перебил ее:
- Меня не интересуют твои планы. Лично в мои планы не входит ежеднев-
но объясняться с поликлиникой. Правила для всех одинаковы. Будь любезна,
завтра обойди всех врачей и без справки о прохождении диспансеризации не
появляйся. Вечером справка должна быть у меня на столе. Поняла?
- Хорошо, - обреченно вздохнула Настя.
После совещания она заперлась в своем кабинете, ожидая вызова на-
чальника. Гордеев позвонил ей через несколько минут.
- Ну как, Стасенька? Не очень я тебя?
- Больно, Виктор Алексеевич, - улыбнулась в трубку Настя. - Прямо под
дых. Но вы были очень убедительны. В вас погиб Смоктуновский.
- Ладно, иди поплачься, пожалуйся, какой я жестокий. Не забудь на
глазах у изумленной публики позвонить в регистратуру поликлиники и уз-
нать, по какому графику завтра врачи принимают. Обо всем остальном мы с
тобой, кажется, условились. Удачи тебе, девочка.
- Спасибо. Я буду стараться.
- Это ты мне сегодня уже говорила, - невесело усмехнулся Гордеев и
положил трубку.
Телефон надрывался, но Борис Карташов и не думал снимать трубку. Уже
четвертый раз подряд во время звонков на табло определителя номера было
пусто. Это означало, что звонили из автомата. Борис внутренне подобрал-
ся. Он был спортивным, физически сильным мужчиной, много лет занимался
различными видами единоборств. Насколько он был слаб и нерешителен в
личной жизни, настолько же смел и уверен в себе во всем, что касалось
физического противостояния. И все-таки ему было не по себе.
С приглушенным щелчком закрылась дверь лифта. И почти сразу же раз-
дался звонок в дверь. Борис, мягко ступая, подошел к двери и вжался в
стену возле вешалки, где его не будет видно входящему. Новый звонок ог-
лушительно дребезжал прямо над головой художника. Еще один. И еще. И на-
конец клацнул вставленный в замок ключ.
Дверь медленно приоткрылась, человек вошел в квартиру и потянулся к
выключателю. Раздался тихий щелчок, но свет в прихожей не зажегся. Нез-
ваный гость щелкнул выключателем еще несколько раз, но было по-прежнему
темно, хоть глаз выколи. Он осторожно, на ощупь, двинулся в комнату, и в
этот момент Борис, чьи глаза уже давно адаптировались к темноте, в стре-
мительном броске повалил его на пол. От неожиданности человек даже не
закричал. Он просто рухнул на ковер, инстинктивно прикрывая голову рука-
ми. Двухметровый Карташов придавил его своей доброй сотней килограммов,
упираясь коленом в позвоночник и больно зажав руки за спиной.
- Ты кто такой? Откуда у тебя ключи от квартиры? - угрожающе спросил
он.
Гость попытался вырваться, и хозяину пришлось несколько раз ударить
его. Борис был опытным бойцом, он хорошо знал, как надо бить, чтобы при-
чинить максимальную боль и при этом не повредить жизненно важные органы.
Очень скоро способность незнакомца к сопротивлению была полностью подав-
лена. Борис поднял его, как мешок с тряпьем, усадил в кресло, стянул с
безжизненно повисших рук тонкие лайковые перчатки и сунул ему стакан с
прозрачной жидкостью, после чего зажег, наконец, свет в комнате.
Гость оказался парнем лет двадцати двух-двадцати трех, с короткими,
стриженными "ежиком" волосами, симпатичной физиономией, которую нес-
колько портили слишком глубоко посаженные глаза, и отлично развитой мус-
кулатурой. "Качок", - определил про себя Карташов, ощупывая глазами фи-
гуру парня в тех местах, где распахнувшаяся куртка открывала торс, обтя-
нутый тонкой трикотажной водолазкой.
"Качок" отпил из стакана и закашлялся.
- Это же водка, - прохрипел он, слизывая кровь с разбитой губы.
- Да что ты говоришь? - зло усмехнулся Борис. - Давай пей, здоровее
будешь.
Парень попытался встать с кресла, но хозяин молниеносным тычком в че-
люсть усадил его на место.
- Ну так что? Как оправдываться будешь?
- Извини, мужик, - пробормотал парень, - накладка вышла. Мне сказали,
тебя дома не будет. Я же звонил и по телефону, и в дверь. Думал, тебя и
правда дома нет. А ты заявился.
- Подумайте, какая - неприятность! Он мне добросовестно названивал,
обзвонился весь с ног до головы, а я, подлец эдакий, оказался дома. От
бабы прячусь, так что не обессудь. Так как мы с тобой поступим, чемпион
среди звонильщиков? Милицию вызовем или так поговорим?
- Слушай, мужик, не надо милицию, а? Я у тебя ничего не взял. А морду
ты мне так наканифолил, что, считай, в расчете.
- Откуда у тебя ключи?
- Купил.
- У кого?
- А я знаю? Парень один сказал, что у тебя в хате барахла полно, ап-
паратура, "грины", шмотки новые, а сам ты в командировке.
- Чего же этот твой благодетель сам не пришел, если здесь барахла
полно? Почему тебе ключи отдал?
- Ему срочно деньги нужны были, чтобы уехать. Да он и не вор, сразу
видно.
- А ты, выходит, вор?
- Ага, - подтвердил парень, глядя на Бориса честными глазами. - Слу-
шай, отпусти меня, а? Давай разойдемся помирному.
- Сейчас, разбежался, - фыркнул Карташов и снова ударил его. - Где
ключи?
- В кармане.
Борис быстро обшарил карманы куртки, в которую был одет "качок", и
вытащил ключи на кольце с брелоком.
- Ах ты, сука! - прошипел он. - Это же Викины ключи.
Ты ее убил? Говори, ты убил Вику?
- Да не знаю я никакую Вику! - взвизгнул парень, безуспешно стараясь
уклониться от очередного удара. - Ты что, ошалел? Я же говорю, купил
ключи...
Новый удар не дал ему договорить. Разбитая губа кровоточила все
сильнее, лицо стало совсем бледным.
- За что вы убили Вику? Что она вам сделала? Говори! Говори, дерьмо
собачье! - твердил Борис, методично нанося удары по болевым точкам, пока
парень не рухнул лицом на журнальный столик, вцепившись руками в его по-
лированную поверхность.
Художник задумчиво постоял над ним, потом пошел в ванную, закрыл
дверь и принялся тщательно мыть руки с мылом. Из комнаты до него донесся
стон, потом звук тяжелых неуверенных шагов. Наконец он услышал, как
щелкнул замок. Вытерев руки полотенцем, он не торопясь вышел из ванной
и, убедившись, что гость испарился, погасил в комнате свет. Это был ус-
ловный сигнал.
Не прошло и нескольких минут, как в квартире появились следователь
Ольшанский, эксперт-криминалист Зубов, Настя и двое понятых.
- Где? - только и спросил Константин Михайлович.
- В комнате, - так же коротко ответил Борис. - Кресло, стакан, стол,
как вы и просили. Даже перчатки остались.
- Отлично, - потер руки Ольшанский. - Идите с Каменской на кухню и не
мешайте нам.
- Вы меня уже простили? - спросил Борис, ставя перед Настей чашку с
дымящимся кофе.
- Я на вас не сердилась.
- Я не так выразился. Вы меня подозревали. Не отрицайте, это было
очень заметно. Больше не подозреваете?
- Нет, - улыбнулась Настя. - Теперь я знаю, что вы не имеете отноше-
ния к смерти Вики.
- А этот парень имеет отношение к убийству?
- Не знаю. Может быть. Викины ключи оказались у него, а в байку о их
приобретении я не верю.
- Я рад, что мы стали союзниками.
- Почему?
- Вы мне еще тогда, в первый раз, очень понравились. Помните, когда
вы вошли в квартиру и начали хохотать, потому что мы с вами оказались
совершенно одинаково одеты. И я подумал: "Вот человек, который предпочи-
тает простоту и комфорт". Я и сам такой. Вику это иногда прямо бесило,
особенно ее выводили из себя мои вечные кроссовки. Сто раз ей объяснял,
что по нашим грязным улицам не имеет смысла ходить в обуви из нату-
ральной кожи, иначе ее придется через неделю выбрасывать. А такая вещь,
как удобство в ущерб элегантности, вообще была недоступна ее пониманию.
Поэтому когда я увидел, что вы одеты так же, как и я, тепло и удобно, то
сразу же почуял в вас родственную душу и проникся к вам симпатией. А вы
мне не поверили и стали подозревать...
- Да ладно вам, Борис, не поминайте старое. Такая уж у меня работа.
Мне ведь вовсе не хотелось вас подозревать, вы мне тоже понравились. Но
на нашей работе личные чувства плохо сочетаются со служебными соображе-
ниями.
- Это всегда так? - спросил Карташов, бросив на Настю внимательный
взгляд, словно поняв, что за словами, касающимися лично его, кроются ка-
кие-то другие мысли.
- Не всегда, - вздохнула она, - но часто. К сожалению. Знаете, наша
работа очень похожа на театр.
- На театр? - удивился художник. - Почему?
- Притворяться приходится. Даже не притворяться, а... Скорее, насту-
пать себе на горло. Это трудно объяснить. Вот, например, вы можете лю-
бить одних заказчиков и не любить других, с одними разговаривать любезно
и идти навстречу всем их пожеланиям, а с другими разговаривать резко и
быть неуступчивым. Они могут на вас обижаться, считать человеком невос-
питанным и трудным, но мир-то ни для кого не рушится из-за этого, ничьи
судьбы не ломаются. Так что вы можете оставаться самим собой и жить в
ладу с собственными вкусами. А мы, если пойдем на поводу у своих вкусов
и эмоций, можем наделать таких ошибок, которые обернутся для кого-то ка-
тастрофой, жизненным крахом. Это в учебниках преступник - плохой, а по-
терпевший достоин сочувствия. На самом деле преступники такие бывают,
что от жалости к ним сердце разрывается, а потерпевшие попадаются иногда
такие, мягко говоря, неприятные, что и сочувствия не вызывают, и верить
им не хочется, а по некоторым вообще тюрьма давно плачет. И вот предс-
тавьте себе, что будет, если мы начнем верить только тем, кто вызывает у
нас симпатию, и не верить всем тем, кто нам не нравится. Будем искать
подозреваемых только среди тех, кто нам неприятен, заранее исключая из
круга возможных преступников тех, к кому у нас, как говорится, душа ле-
жит. Представляете, сколько преступников останется на свободе? И сколько
невинных могут пострадать?
- Я не думал, что это вызывает у вас психологический дискомфорт, -
осторожно заметил Карташов. - То, о чем вы говорите, достаточно очевид-
но, но мне никогда не приходило в голову, что работники милиции могут
из-за этого страдать.
- Это никому в голову не приходит, - безнадежно махнула рукой Настя.
- Может быть, как раз потому, что слишком очевидно. Я иногда бываю в те-
атре у своего знакомого на репетициях. Он все время борется с тем, что
некоторые актеры не могут скрыть своего личного отношения к персонажам.
Когда я посоветовала ему взять в труппу психолога, он посмотрел на меня
как на душевнобольную. Ему даже в голову не приходит, что человек - не
автомат, который можно по мере надобности включать и выключать. Некото-
рым это легко удается, а некоторые совсем не умеют забывать, какие они
есть на самом деле. Вы никогда не задумывались над тем, что каждая хоро-
шо сыгранная роль - это не только чудо перевоплощения, но и ломка
собственной индивидуальности?
- Как-то в голову не приходило...
- Тем не менее это так. А любая ломка, пусть даже добровольная и щед-
ро вознаграждаемая успехом и признанием, это, по существу, травма, после
