неохотно и робко забралась на заднее сиденье. Алекс смотрел, как машина
скрылась за поворотом. С крыльца за ним следила мать.
Я, отвернувшись, проехал мимо них и последовал за такси к
Гидальго-стрит, до Мейн, потом к югу от Мейн. В этом направлении
находилась железнодорожная станция и я был почти уверен, что Люси спешит к
поезду. Такси повернуло на улицу, ведшую к станции, и подвезло Люси к
платформе. Она прошла на станцию. Я остановился за зданием и направился к
задней двери комнаты ожидания. В тот же момент вышла Люси. Лицо ее было
густо напудрено, волосы подобраны под шляпу. Не взглянув на меня она
подошла к стоянке такси на другой стороне улицы и села в черную с белым
машину. Пока шофер забирал с платформы ее багаж, я развернул машину.
Черная с белым машина поехала к северу от Мейна, к шоссе, потом два
квартала вдоль шоссе. Затем она замедлила ход, резко повернула налево под
натянутое над двумя столбами полотнище с надписью:
МОТЕЛЬ "ГОРНЫЙ ВИД" И СТОЯНКА ПРИЦЕПОВ
Я проехал мимо и развернулся на следующем перекрестке. Вернувшись, я
успел заметить, как белое с черным такси отъехало без пассажира.
Я остановил машину недалеко от полотнища с надписью и скользнул на
другую сторону сиденья. Мотель "Горный вид" и стоянка прицепов размещались
на бесплодной земле между шоссе и железной дорогой. Они обладали горным
видом в такой же степени, в какой им располагало любое высокое здание в
Белла-сити. Сквозь проволочную ограду, оплетенную лозами дикого винограда,
я видел два-три десятка домов-прицепов, лежащих на грязной площадке, как
киты на берегу. Вокруг них и под ними играли дети и собаки. На другой
части двора стояло Г-образное здание из бетона, пробуравленное двенадцатью
окнами и двенадцатью дверями. На правой двери висела табличка "Офис". На
его низком бетонном крылечке стояли чемоданы Люси.
Она вышла в сопровождении толстого человека в тенниске. Он подхватил
чемоданы и отвел ее к седьмой двери на углу постройки. Даже с такого
расстояния Люси казалась неестественно скованной от напряжения.
Я въехал во двор и остановился перед офисом. Это была мрачная
комната, разделенная надвое невысокой раскрашенной деревянной
перегородкой. У двери стояла потертая брезентовая кушетка. По другую
сторону перегородки находилось заваленное бумагами бюро, неубранный
диван-кровать, и надо всем этим господствовал кислый запах кофе, исходящий
из электрической кофеварки, полной зерен. Грязная карточка, висящая на
перегородке, гласила:
"Мы оставляем за собой право выбора клиентуры".
4
Толстый мужчина вернулся в офис, его живот вздувался над тенниской.
Татуировка на его предплечьях напоминала клеймо на говядине. Одна из них,
на правой руке, заявляла: "Я люблю Этель", а его маленькие глазки
утверждали: "Я не люблю никого".
- Свободные места есть?
- Шутите? Чего у нас полно, так это свободных мест.
Он оглядел свой офис, будто подозревая, что что-то здесь не в
порядке, но не мог понять, что именно.
- Хотите снять комнату?
- Номер шесть, если она свободна.
- Она занята.
- А как насчет номера восемь?
- Восьмой можно.
Он подошел к столу за регистрационным бланком и бросил его на стойку.
- Путешествуете?
- Угу.
Я неразборчиво нацарапал свое имя, опустив номер лицензии и домашний
адрес.
- Жарко сегодня.
- Пустяки. Тридцати восьми не будет. Были бы вы здесь в первых
числах. Подскочила почти до сорока трех. Вот почему мало туристов.
Половина комнат пустует.
Я заплатил за комнату и попросил разрешения позвонить.
- Междугородный? - подозрительно прохрипел он.
- Местный. Лично, если не возражаете.
Он достал из-под прилавка аппарат и вышел, захлопнув за собой дверь.
Я набрал номер отеля "Миссион". Голос Уны ответил немедленно, как только
меня соединили с ее комнатой.
- Кто это?
- Говорит Арчер, звоню из мотеля "Горный вид". Люси Чампион только
что сняла здесь комнату. Ее хозяйка, цветная женщина по фамилии Неррис, с
Мезон-стрит, выставила ее.
- Где находится этот мотель?
- На шоссе, двумя кварталами западнее Мейна. Она в седьмом номере.
- Отлично, отлично, - ответила Уна напряженным голосом. - Продолжайте
наблюдение. Я собираюсь нанести ей визит. Мне надо знать куда она пойдет
после нашего разговора.
Уна повесила трубку. Я прошел в комнату восемь, поставил свой чемодан
на середину потертого голубого ковра и повесил пиджак на железную вешалку
в стенном шкафу.
Кровать была накрыта тонким зеленым покрывалом, которое не скрывало
экономической депрессии в своей середине. Кровати я не доверял и сел на
стул с прямой спинкой. Я поставил его перед окном и закурил.
Из окна была видна дверь в комнату Люси и окно внутреннего угла
постройки. Дверь была закрыта, а на окне опущены старые зеленые жалюзи.
Дым моей сигареты поднимался к оштукатуренному потолку в спертом воздухе
комнаты. За перегородкой соседней девятой комнаты простонал женский голос.
Мужской голос спросил:
- Что-нибудь не так?
- Нет-нет.
- Я думал, что-то не так.
- Ну, давай! Все хорошо.
- Я подумал, что сделал тебе больно.
- Ну, давай! Ну, давай! Ну, давай!
Вкус моей сигареты был отвратительный. Я бросил ее в банку из-под
кофе, поставленную в комнате вместо пепельницы, и подумал о тех людях,
которые поодиночке или парами лежали на этой железной кровати и смотрели
на желтый потолок. В углах остались следы их грязи, стены впитали их
запахи. Они приезжали со всех концов страны, чтобы смотреть на желтый
потолок, валяться на железной кровати, трогать стены и оставлять невидимые
следы.
Я подошел к перегородке, отделявшей меня от комнаты Люси. Она рыдала.
Через некоторое время она что-то сказала сама себе, нечто, вроде: "Не
стану!" А немного погодя: "Просто не знаю, что делать".
Люди часто рыдают в одиночку и говорят себе, что не знают, что
делать, но все же слушать ее было тяжело. Я вернулся на свой стул у окна и
стал наблюдать за дверью, пытаясь внушить себе, будто мне неизвестно, что
за ней происходит.
Уна появилась перед ней внезапно, будто чья-то тень в наркотическом
сне. На ней были пятнистые под леопарда брюки и плотная шелковая блузка.
Стремительно, как боксер легкого веса, подойдя к двери, она постучала в
нее два раза костяшками пальцев.
Люси открыла дверь. Ее изящные коричневые пальцы взлетели ко рту и
прижались к губам. Уна устремилась на нее подобно маленькому тарану, а
Люси отступила и скрылась из моего поля зрения. Я услышал, как ее каблуки
неуверенно зацокали по полу, и подошел к перегородке.
- Садись! - резко сказала Уна. - Нет, на кровать садись ты, а я сяду
на стул. Итак, Люси, что же ты теперь делаешь?
- Я не хочу с вами говорить.
Голос Люси, вероятно, мог быть мягким и приятным, если бы страх не
проделывал с ним свои фокусы.
- Не стоит так волноваться.
- А я и не волнуюсь. Это мое дело, что я делаю. Мое, а не ваше.
- Я в этом не сомневаюсь. Но все же, чем ты занимаешься?
- Я ищу работу, приличную работу. А когда я накоплю немного денег, то
вернусь домой. Я не скрываюсь от вас, хотя это не ваше дело.
- И очень хорошо, Люси, потому что в Детройт ты не вернешься, ни
сейчас, ни вообще когда-нибудь.
- Вы не сможете меня удержать!
Наступила пауза.
- Нет, я не стану тебя удерживать. Но я вот что тебе скажу: когда ты
слезешь с поезда, тебя там уже будут ждать. Я каждый вечер звоню в
Детройт.
Еще одна длинная пауза.
- Так что, видишь, Люси, Детройт для тебя исключается. Знаешь, Люси,
что по-моему тебе следует сделать? Тебе нужно вернуться к нам. Ты сделала
ошибку, уйдя от нас.
Люси глубоко вздохнула.
- Нет, я не могу.
- Да, ты можешь. Так было бы безопаснее и для тебя, и для нас. Для
всех безопаснее.
Ясность и четкость тона Уны смягчились обманчивой мягкостью.
- Я объясню тебе создавшееся положение, дорогая. Мы не можем
позволить тебе бегать вот так, без цели, как это ты делаешь. Ты попадешь в
беду или приучишься слишком много пить в плохой компании, и тогда начнешь
болтать. Я, видишь ли, знаю об этом все. Все мы болтуньи.
- Я - нет, - запротестовала девушка. - Я никогда не стану болтать,
обещаю вам, честное слово. Пожалуйста, позвольте мне уехать, куда я хочу,
не мешайте мне заниматься своими делами, пожалуйста!
- У меня есть долг перед моим братом. Я оставлю тебя в покое, если ты
станешь с нами сотрудничать.
- Я так и делала, пока это не случилось.
- Да, делала. Скажи мне, Люси, где она? Тогда я оставлю тебя в покое,
а если хочешь, то можешь вернуться к нам на двойное жалование. Это ей мы
не доверяем, ты же знаешь. Она в городе?
- Не знаю.
- Ты знаешь, что она здесь в городе. А теперь скажи мне, где она.
Если скажешь, я дам тебе тысячу долларов наличными. Ну же, Люси, скажи
мне!
- Не знаю, - снова ответила Люси.
- Тысячу долларов наличными! - повторила Уна. - Они у меня с собой.
- Не надо мне ваших денег, - ответила Люси. - Я не знаю, где она.
- Она в Белла-сити?
- Не знаю, мэм. Она привезла меня сюда и оставила. Как я могу знать,
куда она поехала? Она ничего мне не сказала.
- Вот смешно, а я думала, что ты ее всегдашняя доверенная.
Внезапно изменившимся хриплым голосом Уна спросила:
- Ему сильно досталось?
- Да. То есть, я не знаю.
- Где он? В Белла-сити?
- Я не знаю, мэм.
Голос Люси стал вялый и монотонный.
- Я не знаю, о чем вы говорите, мэм.
- Мерзкая лгунья! - воскликнула Уна.
Послышался звук удара. Стукнул стул, кто-то громко икнул.
- Оставьте меня, мисс Уна!
Напряженная ситуация вернула Люси к угрюмому подчинению и сделал ее
речь невнятной.
- Я ничего от вас не возьму. Я пойду в полицию.
- Извини, милочка, я не хотела причинить боль. Ты же знаешь мой
мерзкий характер, Люси.
Голос Уны стал сиплый от волнения и деланной заботливости.
- Я сделала тебе больно?
- Нет, не сделали. Вы не могли сделать мне больно. Просто не
подходите ко мне. Уйдите, оставьте меня в покое.
- Почему я должна так сделать?
- Потому что вы от меня ничего не добьетесь.
- На сколько же ты согласна, милочка?
- И не предлагайте мне денег. Я вам не "милочка".
- Пять тысяч долларов!
- Я не трону ваших денег.
- А ты становишься чересчур разборчивой, черномазая девка. Тебе ведь
никто не давал работы, пока я не взяла тебя.
- Не называйте меня так, и делайте что хотите с вашей работой. Я не
вернусь к вам даже под страхом смерти.
- Может быть, так оно и будет, - весело проговорила Уна. - Надеюсь,
что смерть будет тебе угрожать.
Ее шаги прозвучали к выходу, и дверь хлопнула. Последовала мрачная
тишина, потом серия звуков, медленных вялых движений. Они закончились
скрипом пружин кровати и тяжелым вздохом. Я вернулся к окну. Голубизна
неба ударила мне в глаза. У входа Уна садилась в такси, затем оно уехало.
Я выкурил две сигареты и, наконец, Люси вышла и заперла дверь на
ключ, висевший на медном кольце. Несколько секунд она помедлила, стоя на
бетонном крыльце, подобно неопытному ныряльщику, готовящемуся к трудному
прыжку. Толстый слой пудры покрывал, как глазурь, ее лицо, не слишком
хорошо маскируя цвет ее кожи. На ней была все та же одежда, но ее тело
казалось более мягким и женственным.
Она прошла через двор, повернула направо и пошла по шоссе. Я
последовал за ней пешком. Она шла быстрыми и неуверенными шагами, и я даже
боялся, не собирается ли она броситься под машину. Потом ее походка стала
более уверенной.
У первого же перехода она пересекла шоссе.
Я обогнал ее и нырнул в первый же магазинчик, оказавшийся на моем
пути. Это был фруктово-овощной магазин с открытой витриной.
Склонившись над грудой апельсинов спиной к улице, я услышал, как
простучали ее каблуки, и почувствовал, как ее тень упала на меня, подобно
прохладному туману.
5
Улица шла параллельно Мейн, на расстоянии квартала от нее. Вдоль
покрытого выбоинами асфальта теснились не попавшие на Мейн-стрит радио и
сапожные мастерские, мастерские по ремонту мебели, магазины со средствами
для уничтожения насекомых и закусочные, похожие на мухоловки. Люси
остановилась перед домом в третьем квартале и оглядела улицу. Я стоял на
автобусной остановке на углу, в сотне метров от нее. С внезапной живостью
она перебежала затененный двор дома и вбежала по ступенькам на веранду. Я
пошел за ней.
Дом, в который она вошла, имел заброшенный и архаичный вид. С одной
стороны он вплотную примыкал к мастерской по чистке матрацев, с другой - к
парикмахерской с одним-единственным парикмахером. Трехэтажный, с
фантастической остроконечной крышей, он был построен до появления
калифорнийского стиля архитектуры. Извилистые коричневые отметки уровня
воды испещряли его серые боковые стены. Оконные переплеты нижнего этажа
были выкрашены в белый цвет, и окна смотрели на солнце, словно очки
слепца. Возле двойных дверей была табличка с надписью, выведенной крупными
черными буквами: "Сэмюэль Беннинг, врач".
Карточка, прикрепленная над звонком, сообщала на английском и
испанском:
"Звоните и входите".
Так я и сделал.
В прихожей пахло больничным мылом, стряпней, антисептиками и
сыростью. Из полумрака на меня посмотрело лицо. Это было крупное мужское
лицо, очень резкое и агрессивное. Я инстинктивно отпрянул, но потом понял,
что это отражение моего собственного лица в тусклом зеркале, висящем на
стене. Зеркало было вставлено в старую раму с причудливыми завитками.
Дверь в конце прихожей впустила свет и темноволосую женщину. На ней
было серое полосатое форменное платье, и она была красива пышной горячей
красотой. Она смотрела на меня черными глазами и, видимо, знала это.
- Вы хотите видеть доктора, сэр?
- Если он у себя.
- Пройдите в комнату ожидания, сэр. Он скоро вас примет. Дверь
налево.
Она удалилась, мягко покачивая бедрами.
В комнате ожидания никого не было. Широкая, с несколькими окнами,
она, очевидно, была раньше гостиной первого этажа. Теперь ее главным
качеством было полное отсутствие респектабельности, начиная от
раскромсанного ковра и кончая неопределенного цвета потолком. Вдоль стен
стояло несколько расшатанных стульев, недавно обновленных с помощью яркого
ситца. Несмотря на это, комната была из тех, на которых порочная нищета
оставила свои следы.
Я сел на стул спиной к свету и взял журнал с расшатанного стола.
Журнал был двухлетней давности, но он помог мне скрывать свое лицо. В
дальней от меня стене находилась закрытая дверь. Через некоторое время
дверь открылась и в ней появилась молодая брюнетка в плохо сидящей форме.
За открытой дверью я услышал женский голос, похожий на голос Люси. Она там
что-то говорила, но слов я не разобрал.
Вошедшая женщина резко закрыла дверь и подошла ко мне.
У нее были глаза цвета голубой эмали. Красота ее свела на нет
убогость комнаты.
Я задумался над тем, как могла эта комната удостоиться чести
принимать ее, когда красавица прервала мои мысли,
- Вы хотите видеть доктора?
- Да.
- Он сейчас занят.
- И долго он будет занят? Я спешу.
- Не могу сказать, как долго.
- Я немного подожду.
- Хорошо, сэр.
Она стояла под моим настойчивым взглядом с таким невозмутимым
спокойствием, словно это было ее естественное состояние. Ее красота была
не чувственной и не связанной с движениями. Она была застывшая, как
красота статуи. Даже голубые глаза были плоскими, лишенными выражения. И
все ее лицо, казалось, находилось под новокаиновой блокадой.
- Вы один из пациентов доктора?
- Пока еще нет.
- Могу я узнать ваше имя?
- Ларкин, - бухнул я, наугад. - Горас Ларкин.
Замороженное лицо не оттаяло. Она подошла к письменному столу и
что-то записала в карточку. Ее слишком тесное, плохо сидящее, но шикарное
платье вызывало у меня тревогу. Все в ней беспокоило меня.
Дверь хлопнула, и появился мужчина в докторском халате. Я поднял
журнал и под его прикрытием принялся изучать вошедшего. Его голова с
большими ушами и почти без волос казалась странно голой, как-будто
ощипанной. На длинном лице тускло светились тревожные светлые глаза.
Глубокие печальные складки тянулись вниз от крыльев большого обвислого
носа.
- Иди же сюда, - сказал он медсестре. - Ради бога, поговори с ней. Я
не могу всего этого слышать.
У него был высокий и быстрый голос, дрожащий от гнева и беспокойства.
Женщина холодно оглядела его, затем бросила взгляд на меня.
- Идем, - нетерпеливо проговорил он, протягивая к ней костлявую
красную руку. - Я не могу с ней справиться.
Она пожала плечами и прошла мимо него в дверь. Он отпрянул от нее
всем своим телом, словно она излучала невыносимую жару. Я вышел из дома.
Люси вышла через пять-десять минут. Я сидел в парикмахерской возле
дома доктора Беннинга. Передо мной было двое мужчин. Один сидел в кресле,
ему брили шею, а другой читал газету. Читающий был немолодым и полным, в
коричневом пиджаке из верблюжьей шерсти. На его щеках и на носу были
красные прожилки.
Когда мимо парикмахерской прошла Люси, он торопливо встал, надел
засаленную панаму и вышел на улицу. Я подождал и последовал за ним.
- Но вы же следующий, сэр! - крикнул мне вслед парикмахер. Я
оглянулся с другой стороны улицы. Он все еще стоял у окна, делая
зазывающие жесты зажатой в руке бритвой. Человек с прожилками на носу был
на полпути к следующему углу, почти возле Люси.
Она снова привела нас на станцию. Когда она подошла к ней,
пассажирский поезд на север как раз отходил от платформы. Люси встала, как
вкопанная, на платформе и стояла до тех пор, пока его дым не рассеялся
среди холмов. Человек в пиджаке из верблюжьей шерсти наблюдал за ней,
пригнувшись бесформенной глыбой за штабелем упаковочных клетей под навесом
багажного отделения.
Люси повернулась и вошла в здание станции. Узкое окно под аркой
позволило мне лишь частично видеть комнату ожидания. Я перешел к другому
окну, игнорируя человека за штабелем упаковочных клетей и не пытаясь
поставить его в своей памяти на нужное место. Люси стояла у билетной кассы
с зеленой банкнотой в руке.
Мужчина направился ко мне, прижимаясь тучным телом к стене, будто
ветер мешал ему двигаться нормально. Он положил на мою руку два мягких
белых пальца.
- Лю Арчер, не так ли?
Его речь был намеренно шутовской и сопровождалась самодовольной
улыбкой.
- Что еще за игру вы затеяли?
Я стряхнул с руки его пальцы.
- Ты меня, мальчик, не проведешь. Я хорошо тебя помню. Ты был
свидетелем по делу Сэллера, и работу ты проделал неплохую. Присяжные
побили защиту. Макс Хэйс, - представился он.
Он снял свою панаму, и над его лбом вздыбился хохолок рыжеватых
волос. Под ним, как вишни, живо сверкали умные темные глаза. Его легкая
улыбка хранила скромное обаяние и говорила о том, что он сделал прыжок в
мужественность и зрелость в сорок и сорок пять лет, не прилагая к этому
никаких усилий.
- Хэйс, - повторил он, словно уговаривая. - Максфилд Хэйс.
Я вспомнил его на процессе Сэллера. Вспомнил также, что он лишился
своей лицензии за сговор с членом суда на другом процессе по делу об
убийстве.
- Я знаю тебя, Макс. Так что тебе надо?
- Давай прошвырнемся через улицу, я поставлю тебе выпивку и мы
вспомним старые времена и все прочее.
Он говорил мягко, но настойчиво, и слова выкатывались из его губ
легко, как пузыри. Его дыхание было таким сильным, что к нему можно было
прислониться.
Я посмотрел на Люси. Она стояла в телефонной будке на дальнем конце
комнаты ожидания. Ее губы были плотно прижаты к микрофону и шевелились.
- Спасибо, не сейчас. Мне нужно сесть на поезд.
- Опять ты надо мной шутишь. В ближайшие два часа не будет никаких
поездов в любом направлении. Значит, тебе можно не беспокоиться о том, что
девчонка удерет, не так ли? Она сможет воспользоваться своим билетом не
раньше, чем через два часа.
Его лицо засветилось усмешкой любителя пошутить, как будто он
умудрился подсунуть мне сигару со взрывчаткой.
Я почувствовал себя так, словно он именно это и сделал.
- Шутит кто-то еще. У меня для этого нет настроения.
- Ну, ну, не стоит так. Ты не должен обижаться.
- Оставь это Макс.
- Как мы можем заниматься делом, если ты даже не хочешь поболтать о
новостях?
- Отойди, ты мне свет загораживаешь!
Он сделал небольшой круг и снова поднес ко мне свою самодовольную
улыбку.
- Здравствуй и прощай, мальчик! Мы находимся в общественном месте и
ты не имеешь права меня выгонять. А потом, у тебя нет монополии на это
дело. Если бы мы откровенно поговорили, то оказалось бы, что ты даже не
знаешь, в чем суть дела, готов держать пари. Здесь приоритет мой.
Я не мог не заинтересоваться, и он это понимал. Его пальцы вернулись
на мою руку, как бумеранг.
- Люси - моя добыча. Я пошел на риск и взял ее на прицел. Я подписал
с ней контракт на семь лет и, когда уже подобрался к наличным, то на моем
пути возник ты. На моем алкогольном пути.
- Слишком много слов, Макс. Сколько в них правды?
- "Ничего, кроме правды, да поможет мне Бог".
С насмешливой торжественностью он поднял руку.
- Не вся правда, конечно. Всей правды я еще не знаю, да и ты тоже.
Нам нужно обменяться своими знаниями.
Люси вышла из телефонной будки. Когда она оказалась на открытом
пространстве, ее тело как-то сжалось. Она села на скамейку, положила ногу
на ногу и подалась вперед, как будто у нее начались колики в животе.
Хэйс слегка подтолкнул меня. Его влажные глаза сияли, видимо, он был
уверен в себе.
- Я знаю, что за этим делом стоят большие деньги.
- Сколько?
- Пять кусков. Готов быть с тобой в пополаме.
- Почему?
- Простая предосторожность, дружок.
В отличие от большинства закоренелых врунов, он умел эффектно
использовать правду.
- Ударь меня - и я готов. Выстрели в меня - и я истеку кровью.
Напугай меня - и я потеряю над собой контроль. Я не из числа храбрецов.
Мне нужен партнер, который не бросит меня.
- Или мишень?
- Что за гадкая мысль! Это дело легальное, поверь мне. А легально не
часто удается перехватить кусок в двадцать пять сотен.
- Продолжай.
- Минутку. Обменяемся знаниями, вот что я предложил. А ты пока не
сказал мне ничего. Например, о том, что наговорила тебе эта леди.
- Леди?
- Женщина, дама, кто она там. Та, с мальчишеской прической и
бриллиантами. Она тебя наняла?
- Ты все знаешь, Макс. Похоже, что я не смогу сообщить тебе ничего
нового.
- А ты попробуй. Так что же она тебе рассказала?
- Кое-что о пропавших драгоценностях. Но это звучало не очень
убедительно.
- Все же лучше той чепухи, какую она наболтала мне. Знаешь, что она
мне наговорила? Будто девушка была служанкой ее покойного мужа, а когда
тот умер, то оставил ей что-то по завещанию. Она же - душеприказчик, и
должна, во исполнения желания покойного мужа, найти Люси и заплатить.
Он передразнил унину фальшивую сентиментальность.
- Она, наверно, решила, что имеет дело с идиотом.
- Когда это было?
- С неделю назад. Я добрую неделю рыскал в поисках этой черномазой.
Он бросил злобный взгляд в окно на согнутую спину Люси.
- Я ее нашел, и что же происходит? Звоню своей доброй нанимательнице,
прошу дальнейших инструкций, а она меня вышибает.
- Что она хотела узнать, Макс?
- А ты со мной в деле?
- Зависит от обстоятельств.
- Дьявол. Я предлагаю тебе половину в крупной сделке, а ты говоришь,
что это зависит от обстоятельств. Я перед тобой весь, как голенький, а ты
молчишь, как устрица. Это не этично.
- А пять кусков этично?
- Я же тебе обещал... Я уже горел, я уже терял свою лицензию...
- Никакого шантажа?
- Абсолютно. Если хочешь знать чистую правду, то вот она: дело
настолько легально, что я его боюсь.
- Хорошо. Вот что я думаю. Ей нужна совсем не Люси. Люси - путь к
кому-то еще.
- Быстро соображаешь. А ты знаешь, к кому именно?
- Имени я не знаю.
- Ага.
Его улыбка была полна превосходства своего знания.
- Это он. У меня есть его имя, приметы и все остальное. А эта малышка
должна вывести нас на него.
Хэйс отдался своей эмоциональности. Его вишнево-карие глаза
выкатились из орбит, руки поздравляли одна другую. Для меня же его история
была слишком хороша, чтобы быть правдой, но она была правдой.
Люси внезапно выпрямилась, вскочила на ноги и кинулась к выходу. Я
оставил Хэйса и последовал за ней. Когда я завернул за угол станции, Люси
садилась в зеленый "форд". За рулем сидел Алекс Неррис. Машина отъехала
прежде, чем захлопнулась дверца.
На стоянке за станцией было одно такси. Его шофер, развалившись,
дремал на переднем сиденье. Форменная фуражка закрывала верхнюю часть его
лица, рот был широко открыт. Он храпел. Уголком глаза я увидел, что "форд"
повернул налево к шоссе.
Я потряс шофера за плечо. Он был маленький и седой, но рвался в бой.
- Полегче, полегче, пожалуйста. Что такое?
Я показал ему деньги.
- Давайте за тем "фордом".
- Ладно, ладно, полегче.
Макс Хэйс намеревался устроиться рядом со мной, но я захлопнул дверцу
перед его носом, и такси рванулось с места. Мы выехали на шоссе и успели
заметить, как "форд" повернул налево, где дорога пересекалась с шоссе на
Лос-Анжелес. На перекрестке нас остановил красный свет. Прошла целая
вечность, пока он сменился на зеленый. Мы быстро выехали из города и
помчались по шоссе. Никакого "форда" не было видно.
В пяти километрах от города я велел шоферу повернуть.
- Извини, - сказал он. - Я не мог ехать на красный свет при таком
движении. У тебя неприятности с этими людьми?
- Нет, ничего.
Когда я вернулся на станцию, Хэйс уже ушел. Это меня вполне
устраивало. Я заказал завтрак - самую безопасную еду в этих стационарных
закусочных - и, приступив к еде, обнаружил, что голоден.
Было немного больше пяти, когда я покончил с беконом и яйцами. Я
вернулся пешком в мотель "Горный вид".
6
Ключ Люси, со свисавшим на медном кольце номером, торчал в двери.
Повинуясь импульсу, я постучал. Никакого ответа. Я оглядел двор,
погруженный в истому жаркого вечера. На дальнем его конце в прицепах, как
сверчки, щебетали дети. Я снова постучал и, не получив ответа, нажал ручку
и вошел в комнату. Люси лежала почти у моих ног. Я закрыл дверь и
посмотрел на часы. Пять семнадцать.
Жалюзи на окне были опущены, свет проникал в щели между планками, и
пылинки в его полосках отплясывали пляску святого Витта. На стене возле
двери находился выключатель, и я нажал на него ключом. Желтые стены
сомкнулись вокруг меня, потолок с кольцами концентрических кругов сдавил
голову. Круг света падал прямо на лицо Люси, на ее серое, как глиняная
маска, лицо, плавающее в луже черной крови. Ее перерезанное горло зияло,
как пасть грифа.
Я прислонился к двери и немного отодвинулся от Люси, но смерть уже
связала меня с ней крепче, чем любая церемония.
Одна рука ее была вытянута и возле распростертой на полу ладони
сверкнуло что-то металлическое. Я наклонился и посмотрел. Это был ручной
работы нож с кривым пятнадцатисантиметровым лезвием и черной деревянной
рукояткой, украшенной резными листьями. Кровь застыла на нем пятнами.
Я переступил через тело и подошел к кровати. Она была точно такая же,
как и в моей комнате. Зеленое покрывало было смято в том месте, где она
лежала. Возле кровати стояли закрытые чемоданы. Я открыл один из них,
пользуясь для этой цели чистым носовым платком, чтобы не оставлять
отпечатков пальцев. В нем лежало аккуратно сложенное форменное платье
медсестры, хрустящее от крахмала. Во втором чемодане вещи находились в
полном беспорядке. Туда покидали без разбора клубок чулок, поношенное
платье, несвежие блузки, нижнее белье, пачку журналов с любовными
историями и альбом пластинок Эллингтона, завернутый в красную шелковую
пижаму. В боковом кармане, среди коробок с пудрой и кремами, я нашел
конверт.
Он был адресован миссис Неррис, Белла-сити, Мезон-стрит, 14, для Люси
Чампион. Судя по марке, он был отправлен из Детройта девятого сентября. На
вложенном в него письме не было ни даты, ни обратного адреса.
"Дорогая Люси!
Я очень сожалею, что ты потеряла работу. Мы все думали, как ты там
живешь одна. Но ты никогда не понимала, что это такое. Конечно, мы хотим,
чтобы ты вернулась, только вот деньги на билет собери сама, а то у нас
нет. Твой отец снова без работы и я снова тащу семью, трудно сводить концы
с концами. Всегда сможем дать тебе постель и что поесть, приезжай, дома
будет лучше. Брат учится в школе хорошо, пишет это за меня.
Надеюсь, ты сможешь справиться сама со своими неприятностями.
Мама.
Как поживает твой друг? Ты знаешь, кто".
Письмо изобиловало орфографическими ошибками. Я положил его на место
и закрыл чемодан. Его замок тяжело щелкнул, будто в последний раз.
Сумочка Люси лежала в углу, у кучке пыли. В ней находилась губная
помада, испачканный ею носовой платок, несколько десяти, пяти и
однодолларовых банкнот и несколько монет, билет до Детройта, страховая
карточка и вырезка из газеты. В ней старомодным шрифтом было напечатано
сообщение под заголовком:
МАТЬ ПРЕДЛАГАЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЗА СВЕДЕНИЯ ОБ ИСЧЕЗНУВШЕМ СЫНЕ
"Эройо-Бич, восьмого сентября. Миссис Чарльз А. Синглентон, лицо,
занимающее видное положение в жизни этого курортного города, объявила
сегодня о вознаграждении в 5000 долларов за информацию, касающуюся
